Пьеро

Пьеро. Грустный образ. Внешний. Мне на щеке добрый Волшебник, он же Мастер Художественного образа, нарисовал слезу. А я родился возможно совсем иным. В душе я всегда радовался, без наместничества и сарказма: так радуется Арлекино. Мной владела тихая радость, светлая.

Я безумно любил людей. Всех. Всегда. Особенно со сцены. И тот трагический образ, который взял на себя вынужденно, нес терпеливо, кротко, гордый совершенно определенным предназначением.

А еще я очень любил цветы. Всегда любил. Почти после каждого нового спектакля я убегал в сад. Там разговаривал с еще нераскрывшимися бутонами пионов.

Спешило время. Я взрослел. Тихая светлая радость, что песок в стеклянных часах, убегала от меня. Трагические строфы из спектаклей перекочевали в мою жизнь. Я настолько вжился в трагический образ, что уже совершенно не различал, где юность, а где Пьеро.

Все больше времени я стал проводить в своем саду. Там подолгу размышлял о жизни без посторонних. Красиво и волшебно события совершаются только в детстве и в сказке. А я стал отдаляться от людей, предпочитая их обществу драгоценные минуты одиночества.

Я любил цветы все больше. Стал замечать все кругом. Особенно то, что шло с моим миром вразрез. Особенно замечал все за посторонними. Из всех моих замечаний вывел, например, вот что:

Люди любят срывать цветы. А растения, что приносят добрый съедобный плод, если они растут не на их территории, выкапывают с корнем и пересаживают поближе к собственному дому. Вообще Любовь в понимании общечеловеческом - это непрерывный акт насилия и обладания.

Когда я это понял, то перестал любить вовсе. Сколько себя помню, я всегда был куклой в руках состарившегося кукловода. В последний раз меня взял в руки юный студент, выпускник М....т. Мы участвовали в постановке. Вместе. Вместе вживались в образ. Мы много репетировали, он взял меня к себе.

Через некоторое малое время юноша осознал все несовершенство мира. То ли он слишком вжился в мой трагический образ, то ли дела сердечные сразили его. Он пропал. Должно быть, теперь он художник, или поэт. А я - Ваш скромный слуга, Пьеро, остался лежать безымянной пыльной побрякушкой на съемной квартире подмосковной хрущевки.

Со мной играли взрослые. Бесцеремонно хватали за руки дети, тянули, выворачивали наизнанку.

Теперь мой костюм истлел. Но там, под выцветшим костюмом, совсем недавно родилась душа. Я понял отчего любил одиночество прежде. Оно совершенно необходимо, чтобы им дорожить тогда, когда от покоя не останется и следа. Именно тогда, когда начинаешь дорожить малым, рождается искра, едва уловимый намек на то, что волею судеб и куклы могут любить.