Отрывок из цикла коротких рассказов - Люди

Петр Николаевич вернулся домой рано. День только набрал силу, сочно зеленел. Парило. За окном шумела серебром береза, звонко.
- Петрушенька, садись за стол скорее, - пожилая мать суетилась возле плиты у раскрытого окна, покрыла стол клеенкой пеструшкой. Видно, мать недавно вернулась из магазина «все по тридцать».
«Петрушка – пеструшка» - выскочила неприятным сюрпризом мысль в голове Петра Николаевича, как болванчик из волшебной коробочки и болталась теперь в голове эта нелепица.
Руки матери потемнели. Это раньше они выглядели пышными, а теперь к семидесяти выпили соки родинки и веснушки, кожа высохла и провисла. Ее руки трудились как и в молодности, суетились по дому, касались всего, что находило место в жизни Петра. Это касание теплое, материнское когда-то, должно быть, его и радовало, только Петр совершенно не мог вспомнить, когда это было. Теперь раздражало .
- Как у тебя? Получилось, Сынок? – мать учтиво посмотрела в глаза сыну и тут же их отвела так жалостливо и сочувственно, что заныло под ребрами.
- Все нормально, мам… - Петр соврал, потом, оправдания ради, нагло посмотрел на мать, как только мог прямее и безжалостнее, - Что я, не мужик? – и стукнул с силой по столу кулаком.
Посуда звякнула.
- Да мужик ты, мужик, - мать схватила мокрую тряпку и тут же завозила ей по столу, - Чего кипятишься-то?
- То-то! Давай жрать, - левой рукой Петр полез в правый карман пиджака, достал горькую и снова брякнул по столу.
Руки матери задрожали, она осторожно положила мокрую старую тряпку у раковины, зазвенела железными кастрюльками, выложили отваренный картофель в миску, посыпала его укропом, заправила сливочным маслом.
- Вот, на пенсию… - поставила перед сыном селедку и нарезанный салат из помидоров, огурцов и редиски.
- За что только вас, стариков, государство кормит, - губы Петра покрылись толстой жирной пленкой сливочного масла, от этого лоснились, - я б вас всех способных к труду выставил в слесарные цеха, ну а нетрудоспособных, не знаю, - Петр почесал затылок, - посадил бы за телефоны, ну типа справочной или службы доверия.
- Ну, прости меня, Сынок, может и не угодила чем, мне же недолго осталось, потерпи меня еще немного, - мать вытирала руки о засаленный фартук и смотрела в пол.
- Смиренная ты у нас, А? – сын с вызовом глянул на мать, хотел что-то ей еще сказать такого, чтоб унижалась она и ползала перед ним на брюхе, как собака дворовая, а он ее… - Эх!.. – проглотил с воздухом горькую и на время затих.
Мать ушла в ту комнату в двушке, которая служила и спальней сыну, и гостиной, и гардеробом, с рабочим столом у лоджии, рядом с которым стоял небольшой слесарный станок – его Петр нажил с прежнего места работы.
- Маать! – гаркнул с кухни Петр Николаевич, - Чаю дашь мне?
- Так ты ж горькую пьешь? – мать всплеснула руками и, качая головой, снова заторопилась на кухню.
- Не, ну без чая как… - Петр даже изобразил изумление на своем лице, он выпил треть и начал гримасничать.
Мать поставила кипятка в ковш, и снова ушла в комнату. Там она включила телевизор, поднесла пульт к самому носу, рассмотрела не нем кнопку с цифрой два, включила федеральный канал, время ее сериала про молодую вдову.
- Маааам!
- Да чего тебе еще! – крикнула мать ему в ответ, а шепотом, едва слышно добавила, - Вот же черт, окаянный.
-Мааам! – уже в горло орал Петр, - посиди со мной.
- Да здесь я, родной, - она погладила его по широкой спине, - что же ты у меня беспутный такой, а? Отчего с тобой так, Петь? Отчего вот… - она указала на полупустую бутылку в центре стола.
- Это от ненависти мам… - Петр налил себе рюмку, хотел предложить матери, но передумал, - Она бездонная, вот тут, - Петр указал на то место слева, где гулко и ровно стучало сердце, - Ее сколько не заливай, а ей - мааааалооооо…
Петр замолчал на секунду:
- Стерва!!! – вдруг крикнул он, мать вздрогнула и отошла от сына, - Да не тебе я, мам. Баба ко мне заходила вчера, ненавижу ее. Хоооодит, хоооодит, все пригляяядывается. А я вот смотрю на нее и думаю, ко мне она приглядывается или к квартире? Жалостливая такая же, как и ты, только хитрая больно. Вот помрешь ты мам, как мне с этой бабой. Ведь без порток меня оставит. А туда же, как феминистки там, в телевизоре, руководит. А в глаза ей смотрю, у нее в сердце та же дрянь живет, что и в моем. Так-то, мам. Ненависть во всем виновата…
Мать устало опустилась на табурет напротив сына, руки сложила перед собой и молча кивала головой.
- Всю душу эта ненависть съела, как червяк какой. Забирается вначале червячок под пиджачок, хвостиком своим под мышками щекотит … Это он в сердце лазейку ищет. У тебя со рта вдруг слово матерное слетит, потом, глядишь, кто рядом, сидишь и уже о нем худое думаешь, а уж когда в сердце эта дрянь залезет, то уууль!.. пиши пропало, ищи антигистаминное…
Мать подняла на него свои ясные, как вода прозрачные глаза:
- Сынок, а что такое антигистаминное?..
- Не знаю, мать, от аптекарши слышал позавчера. Она меня на дух не переносит, ненавидит алкоголиков, Сука. А я б ее за жопу подержал, - Петр крепко схватился за ножку стола и потряс его так, что бутылка упала и покатилась к краю, - Оп! – Петр поймал бутылку налету, покраснел от радости, - Ааааа! Смотри как!!! Я б ее также…
Теперь потемнела в лице мать:
- Да ну тебя, дурной, сейчас глупости начнешь нести, я пойду, сынок, а?
-Сидиии!... – Петр потянулся к ней правой рукой, схватил ее за руку и сжал так, что остался белый след его толстых пальцев на морщинистой коже.
- Одна мука с тобой, - мать вытерла нос полой фартука и стала смотреть в окно на синее небо.
-Мам, ну а кто еще эту муку на земле за тебя потерпит? Мою ненависть ты переживешь, тебе Бог, вон, награду за это на небесах обещал, а мне что? Да ты знаешь какая мука внутри меня живет? - Петр задрал палец вверх и произнес по слогам, - Веч-на-я!.. Во, какая. И я устал, мам. Люди ведь кругом добренькие ходят, все тебе «Здрасьте,Петр Николаевич!», «До свиданьице!». А за глаза ненавидят друг друга, а меня пуще всех ненавидят. Падлы!.. – Петр постучал кулаком по столу, - Я из-за вранья такой мам. Это вранье кругом вначале бушевааааало, бушевааааало. Потом меня начало захлестывать. Когда молодой был, окатит, это значит, враньем меня, и ,вроде, ничего. А теперь сердце не то стало, ненавидеть научилось в ответ, а они смотрят на меня, как бараны тупые: отчего я бешусь на весь мир. А потому что нет в мире правды. Съели мы ее с потрохами, правду ту. Всем миром съели.
- И что же теперь? – мать с любовью и интересом посмотрела на сына.
- Пфф…- Петр развел руками в стороны, - а дальше Страшный Суд, маменька. Ты что же, разве библию не читала?
- Не говори о Святом пьяный, не бери греха на душу, и так вон…
- Я неее… Я спать, а, мам? – Петр выпил рюмку стоя, шатаясь у стола из стороны в сторону.
- Иди, иди. Я постелила тебе в маленькой, там окно открыла, чтоб воздухом дышал. Иди, родной, иди.