Апельсины на снегу 3 продолжение

Обольститель
Высокий и тощий, в светлом  льняном костюме, какие носят африканские  служащие: просторные брюки и пиджак с короткими рукавами, в сандалиях на босу ногу, вышагивал  Умар по песчаной тропке : раз-два, раз-два в такт песни, радуясь близкому счастью…
Полгода прошли в поисках работы. Долгих тягостных шесть месяцев.  Получив в Москве диплом экономиста,  надеялся, что на родине его, образованного специалиста,  завалят приглашениями.  Зря надеялся!  Умар обежал все фирмы и  фирмёшки, предложил свои знания всем  министерствам  в столице.  Везде -  отказ.   Вот чудеса:     грамотных  не хватает, как воды в пустыне, а на работу не берут.  Из столицы  отправился  на периферию.  Но и здесь  ничто не светило.  В пору было отчаяться… 
Силы ему прибавляли три дорогих существа, оставшиеся в Москве: любимая женщина  Аня, ставшая  его женой, и два  пацанёнка.  Знают ли они, чувствуют ли  там далеко, как они ему дороги?!  До знакомства с Аней он и думать не мог, что бывают на свете такие чистые и добрые женщины.  Да еще,   что такая согласится стать его женой.  А ребятишки…  Какой же отец не любит своих сыновей и не желает им добра?!  Ради них он скитался по стране в поисках работы,  под  нещадно палящим   солнцем, от которого  плавится подобно шоколаду  асфальт,  и под тропическими  ливнями,  что льют, не переставая,  по  нескольку суток, превращая  просёлочные дороги  в непроходимые  болота.  Мерил километры  пешком или, оседлав  старый  мопед, взятый напрокат у соседа. Повидавший виды,  насквозь проржавевший  агрегат жалобно  дребезжал, грозя в любой момент  развалиться.  Или на терпеливом железном «верблюде», попутном грузовике, взгромоздившись, на гору  мешков  и узлов, среди прочих рисковых  путешественников, не боящихся на повороте свалиться под колеса.  Видела бы его Аня на таком африканском  «автобусе»! То-то бы посмеялась!  А может,  ужаснулась … 
Везде  принимали  на работу по знакомству, по блату или за  мани.  У него  сейчас, к сожалению,  никого за спиной, кто бы смог подтолкнуть.  А мани и  подавно.
Уехать в Россию на учёбу  помог кум,  который в ту пору имел связи в министерстве образования.  Вернувшись из Москвы, Умар сразу навестил этого  кума. Но за прошедшие  годы в стране произошло много перемен.  Несколько раз поменялось правительство.  Другие кумовья теперь имели «руку» во власти. Увы! 
Наконец, подвернулся случай.  Влиятельный господин, занявший по знакомству  пост главбуха в крупной государственной компании  и  имевший  понятия о бухгалтерии   не больше, чем верблюд о спряжении русских глаголов, взял его к себе в помощники.  Надо было приходить в конце месяца на несколько дней, чтобы  сводить дебет с кредитом, то есть  составлять  отчёт.  За пять долларов в день. Он согласился. Даже обрадовался. Выходило пятнадцать-двадцать долларов в месяц.  Оценив  трудолюбие и знания нового помощника, «главбух» порекомендовал его друзьям, таким же «грамотеям», как и сам.  Вся эта братва  бессовестно обкрадывала  Умара  при выплате зарплаты, но все-таки  уже имелся  какой-никакой заработок,  и  он даже умудрялся  откладывать  кое-что  для Ани и детей. 
Откладывать приходилось не так много, как хотелось.  Дело в том, что  он жил с матерью и  Калтумой, женой старшего брата, умершего три года назад  от укуса скорпиона.
В тот год лето выпало особенно  жаркое и засушливое. Как известно, в такую пору  во всю  лютуют скорпионы: по ночам лучше не ходить босяком.  А брат  выскочил среди ночи во двор по нужде  без обуви …   На руках вдовы осталось пятеро ребятишек.  По существующим  обычаям  Умар  должен  жениться на вдове брата, чтобы заменить кормильца.  Жениться он отказался, так как  уже  имел семью  в Москве,  а заботиться  считал своим долгом.  Да и как иначе? Ведь столько времени, пока   искал  работу, он сидел на шее у матери и вдовы, которая  зарабатывала мелкой  уличной торговлей.  Его кормили и поили,  ни разу  ни в чём не попрекнув. Теперь настал его черёд  давать женщинам денег на хозяйственные  нужды.
Потребовался преподаватель  математики в лицее.  Пошёл  преподавать.  Сначала в лицее, потом в университете.  Смог теперь  платить  за учёбу племянников  в школе, ремонтировать и благоустраивать   «родовую  усадьбу» и откладывать гораздо больше, чем раньше.  Работал без отдыха, без выходных, повторяя, как молитву, имена жены и детей и считая каждую копейку, чтобы хватило и на эту семью,  и на ту.   
Наконец,  накопилась необходимая сумма.  В предвкушении счастья, он отправился  покупать авиабилеты. Но пока росли его доходы, цены, оказывается,  тоже не дремали.  Денег хватало только на один билет взрослый  или на два детских.  Что делать? Решил, что всё-таки лучше купить два билета, чем один.  Два билета на детей, а Аня, она же умница,  всё поймет. Если захочет, наскребёт на билет и прилетит к нему с  ребятишками. Если скучает, так же как  он,  - обязательно прилетит. Непременно.  Так  ждал и надеялся! Её приезд  стал бы наградой  за  беспросветные  дни.
Но Аня не прилетела. Мало того, прислала  очень сердитое письмо. Сплошные упрёки.  Может, нашла  другого  мужчину?   Почему бы нет. Они уже столько времени врозь.  Пока он жил в мечтах,  она  - реальной жизнью.  Разве можно её  винить?!
Некоторое время Умар пребывал в унынии.  А потом с удвоенным рвением кинулся на заработки.  Решил :  если Аня не хочет приехать, то сам  отправится в Москву.  Надо копить  деньги на билеты, на подарки.  Опять  хватался за любую работу, не зная ни сна, ни покоя. Из экономии ел только раз в день, мог вообще  по три дня обходиться только водой. Совсем отощал. Но не обращал на такие пустяки внимания. И только подгонял себя: скорее, скорее, потому что Аня не сможет долго ждать!  Считай,  два года  уже потеряны.
И вот с  деньгами в кармане  в приподнятом настроении  снова  отправился в авиакомпанию Эр-Африк  покупать  билет до Москвы.  Никакого личного транспорта  не приобрёл,  до общественного страна не доросла,  поэтому  шагал, насвистывая весёлую песенку, по пешеходной тропке вдоль  автодороги, благо весь город, как один московский квартал.
Ни малейшего ветерка, раскалённый воздух, резкий запах разогретого на солнце гудрона.  По обе стороны дороги - вразброску  одно-  двухэтажные  частные дома,  мелкие  бутики, кое-где    деревья, впереди – небольшой вещевой рынок. 
Высокий и тощий, в светлом  льняном костюме, какие носят африканские  служащие: просторные брюки и пиджак с короткими рукавами, в сандалиях на босу ногу, вышагивал  Умар по песчаной тропке : раз-два, раз-два в такт песни, радуясь близкому счастью.
И не заметил притаившийся в переулке  под густым манговым  деревом  раздолбанный  джип   с двумя  свирепыми  жандармами в железном  брюхе.
 - Эй, ты! –  рявкнул   блюститель порядка  в приоткрытую дверь машины, приглядев Умара.
Того  вмиг  съёжило,  как  от  лютого  московского  мороза.  Ну и простофиля!  Нашёл когда  свистеть!  Совсем позабыл, что в стране   объявлен  тридцатидневный траур  по случаю кончины  первой жены  Президента.  Вот влип!  Ведь известно, что пуще всего надо остерегаться  стражей :  обчистят до нитки, не помилуют. 
Он прикинулся глухонемым  и  продолжал топать по инерции, лихорадочно прикидывая, куда бы спрятать деньги.  Голова распухала  от напряжения, но ни одна спасительная мысль не приходила.
  Зловещий Джип  тем временем  разворачивался за ним следом.
И тут  Умар совершил вторую роковую ошибку : он кинулся бежать. В сторону  рынка с надеждой затеряться среди мельтешившего там  народа.  У  жандармов появился несомненный козырь для преследования: убегает – значит  виновен.
Ну,  хоть бы кто-нибудь подвернулся  сейчас из родни или друзей!   Хоть бы одна родная душа пришла на выручку! Как  назло, никого.   
А джип уже рядом. 
Умар остановился, пытаясь исправить положение.  Может  ещё всё обойдется? Может зря  так перепугался?
Оглянулся на жандармов, улыбнулся, сверкая белыми, как первый московский снег,  зубами,  поздоровался.
- Это вы ко мне обращаетесь? А я не понял сразу… Прошу прощения. Спешу по делам.  Извините. До свидания.
- Садись в машину, пёс!  - грубо отрубил блюститель порядка.
Драное и грязное нутро джипа скорее походило на бродяжий притон, чем на служебную машину. Кондиционер едва разгонял ядрёный букет солярки, пота, пива и блевотины.
Сидевший на заднем сиденье  страж  обыскал Умара  и отобрал деньги.
- А теперь пошел вон, ворюга!
- Мои деньги!  Отдайте мои деньги! Вы не имеете права! Я буду жаловаться!
- В тюрьму захотел? На днях  одну коммерсантку обворовали,  и она дала твои приметы, - сказал  жандарм, сидевший за рулём.
- Мою жену, - уточнил второй.- Так что убирайся,  пока цел!
Умар посмотрел на их увесистые кулаки, бульдожьи скулы и кованные железом ботинки.
- Убирайся! - прорычал  жандарм, и глаза его налились кровью.
Дрожа от возмущения и бессилия, он вылез из машины. Что было делать?  Пожаловаться начальнику жандармерии?  Но  чтобы  приняли жалобу, придётся  дать на лапу. Можно, конечно, отнести  то, что приберёг на подарки.  Деньги-то  возьмут, никто не откажется.  А дальше  что?  Вероятнее всего  шеф  заступится за своих подчинённых.  Ему ничего не вернут,  да ещё изобьют за клевету на должностных лиц и запрут в тюрьму недели на две.  А может и  на больший срок, смотря,  как повернётся дело…
Он  возвращался, не видя дороги от слёз.
Придя домой,   отдал  оставшиеся сбережения   Калтуме:  «на всякий случай».   
Всю ночь его  трясла  лихорадка.  Мать и Калтума  по очереди смачивали  ему  водой  запекшиеся губы.  Рано утром Калтума  привела доктора.  Потом  поспешила в аптеку за  лекарством. 
То ли лекарство оказалось  слабым, то ли болезнь слишком коварной.  Умар пролежал пять дней, ни с кем не разговаривая, ничего не принимая  кроме   лекарства  и  воды.  На шестой день утром Култума,  поднеся  ему по обычаю  лекарство и стакан с водой,  вдруг  громко закричала.  Он был мёртв.
Разбирая документы покойного, Калтума наткнулась на конверт с фотографиями.  Эти фото  она никогда прежде не видела и теперь с любопытством  разглядывала  каждое: почти на всех  - светящееся от счастья лицо молоденькой белой женщины. Вот она в фате и длинном платье рядом с Умаром – свадьба.  Маленькая женская рука в  белой перчатке держит бокал с шампанским. У Умара – галстук бабочка. Целуются. Умар держит младенца, своего первенца.   Наклонился над детской коляской возле высотного дома.   
Калтума  поглядела на свои заскорузлые руки с  черными, как у шахтёра, пальцами, никогда не знавшие нарядных перчаток, потом  бережно  уложила фотографии  обратно в конверт. Она  попыталась  представить, как исказится от боли и слёз красивое лицо белой женщины, когда та узнает о кончине Умара,  и  горестно  вздохнула. 
Через  несколько  дней   конверт с фотографиями  ушёл по почте  в далёкую незнакомую Москву вместе с  письмом, в котором сосед, знающий русский язык,  написал по просьбе Калтумы, что Умара больше нет среди живых.