Величайшее открытие

   Этот день вошёл в мировую историю. Ну, в историю двух цивилизаций — точно. Как и полагается, вошёл спустя некоторое время, а сама дата прошла незаметно и буднично. День, что должен был затмить и запуск первого спутника, и первый полёт в космос, и первую высадку на Луну. К этому дню готовились, ждали. Были подготовлены речи, мероприятия; и речи были произнесены, и праздник устроен. Но — потом. Потом...

   *   *   *

   Штурман Евстафий Тепловозов заглянул в холодильник, вытащил казанок, открыл крышку. Манная каша, залитая толстым слоем растительного масла, была красной и чёрной от слоя перца, с белыми вкраплениями соли. Штурман вздохнул — у командира были специфические вкусы, которых никто не мог понять. Надо отдать должное командиру должное — иногда он и сам съедал такие блюда. Но частенько посыпанный перцем и солью торт сиротливо стоял в холодильнике, командир говорил: «Я съем!» — потом торт скисал, выбрасывался за борт, а командир ворчал, что он съел бы.

   Штурман вздохнул, вернул казанок на место, и отправился на кухню варить яйца. Крайний завтрак на кухне корабля, а обед будет проходить на планете. Здесь они останутся на несколько дней.

   *   *   *

   Высадка на поверхность планеты за долгие годы уже приелась. Проверка газового состава, проверка болезнетворных микробов. Сносно, дышать можно, и даже остаться после этого в живых. Правда, аналогов Земли в космосе — по пальцам двух рук пересчитать, Тепловозов высаживался только на двух. Флора, фауна — в наличии, не очень опасна. Если смотреть с орбиты. А дальше — сбор образцов, экспресс-анализы. Солнце, воздух, почвы, вода… Отчёты, записи. Установка регистрирующих приборов. Пуск воздушных и наземных разведчиков, что только в самых старых книгах называются дронами. Возня, отладка. В перерывах можно поспать и поесть.

   С неба спускается аппарат, поднимает тормозным двигателем кучу пыли. Фу, как грубо! А что, мягче нельзя было? Опоры на полметра в землю ушли. Удивительно, я назвал её Землёй...

   Командир стоит рядом с Тепловозовым. Радист высовывается из дверей лаборатории, но не подходит — бросать анализы никак нельзя. Откидывается аппарель, один за другим выходят трое. Вполне себе как земляне, но бледные до синевы. Командир поднял правую ладонь, согнув руку в локте. Средний пришелец (хотя здесь и мы пришельцы) указательным пальцем правой руки показывает на середину живота. Ладно, поздоровались. Речь у них — язык сломаешь. Ладно, поиграем в рисунки на земле. Нарисую наш корабль. Как там, в анекдоте — студенты-медики рисуют на заборе намного хуже студентов-художников? Так, теперь алфавит. Кириллица, латиница. Китайского и арабского, пардоньте, не знаю. А это что? Их алфавит? Санскрит легче… А вот корабль — уже интереснее, хоть что-то понять можно.

   *   *   *

   Евстафий проснулся ночью. Он долго готовился к этому. Это же величайшее открытие. Сколько он заготавливал умных жестов, понимая, что и жесты могут быть никак не понятны. А здесь — что-то будничное. Анализы, пробы. В этом же ряду — фонетика и лексика нескольких языков. Принципиально новая техника. Краткий курс соседской истории. Записи, отчёты… Пришельцы возятся со своей аппаратурой, мы — со своей. Иногда встречаемся, и изучаем друг друга, как будто мы солнце, почва, вода...

   *   *   *

   Пришла пора прощаться. Евстафий приложили две руки к солнечному сплетению. Пришельцы подняли правые руки и неловко помахали.

    — До скьораба! — произнёс командир пришельцев. В ответ командир землян ответил что-то, непередаваемое в земной транскрипции. И спускаемые аппараты, поднимая тучи пыли, медленно стали набирать скорость.

   *   *   *

   Этот день и в самом деле затмил все предыдущие даты. Спустя много лет седой Евстафий Тепловозов снова глядит в вечернее небо. Банкеты и чествования надоели ему, как горькая редька. Но больше никто не летал на эту планету, и с инопланетянами не встречался. Это очень далеко, и корабль туда снарядить тяжело. У пришельцев, насколько понятно из их рассказов, та же проблема. Их галактики с Земли и не увидишь, даже в самый мощный телескоп. Когда их ещё встретишь? Через сто лет? Тысячу? Этого никто не знает.