Ночь

               
                Когда-то, сразу после армии, я подался в таксисты. Возил
                себе на здоровье людей, неплохо зарабатывал и совмещал
                полезное с приятным: изучал Москву с Подмосковьем; насыщался
                позитивом открытий ранее невиданных панорам и, почти не
                обращая внимания на разговоры моих пассажиров между собой,
                катался в свое удовольствие, пребывая в бесконечных мечтах и
                планах.
                Но время шло, и помимо своих мыслей, постепенно
                стало интересным, о чем думают и говорят другие. "Других"
                же, да еще и с их живыми разговорами, в силу занятия, было в
                таком количестве, что хоть отбавляй! Порой это количество
                думало, говорило, и вытворяло такое!.. 
                Хоть уже давным-давно и не таксист, но, до недавнего времени
                я изредка еще продолжал пользоваться имеющимся опытом для
                подработки на своем авто и, конечно же, для просмотров
                внутрисалонных спектаклей, когда они внезапно разыгрывались
                буквально на пустом месте. Наверно каждый, кто относительно
                постоянно занимался извозом, имея багаж микро (и даже не
                микро) историй, делясь ими с друзьями, непременно говорил    
                примерно следующее: «…да уже книгу можно написать!..» Напишу
                и я. Пусть не книгу, а всего лишь один рассказ. И пусть
                далеко не самый душераздирающий и не самый откровенный, но
                из не менее запоминающихся, живых и ни на букву не
                выдуманных о нас с вами - ничуть не думающих о том, что
                кто-то, случайно оказавшийся в сцене в которой участвуете
                вы, может о ней написать:)
               


                Ближе к утру из заведения, на Кривоколенном переулке, вышли четверо. Посовещавшись минут пять, пьяная прилично одетая компания из двух молодых людей лет тридцати с огромными хвостами и двух барышень тех же лет, но без хвостов вовсе, подошли и без лишних слов сели ко мне в машину, стоявшую у входа. Я, следуя их примеру, так же молча, ни о чём у них не спрашивая, тронулся с места. Из продолжавшихся в машине обсуждений за то время пока я медленно, со скоростью бегущего человека выехал из переулка, свернул на Покровку и проехал её всю (по указанию дорожных знаков, исключавших другие пути), я невольно познакомился со всеми. Севший на переднее сидение был француз. За мною сидел испанец. Чуть ли ни на нём расположилась, судя по фамильярным отношениям, его подруга, но скорей всего подружка. Она, на мой вкус, была не очень – брюнетка с какой-то простецкой прической, слегка прыщавистая – в общем, излучавшая сексуальную озабоченность по причине недовостребованности граничащую с бордельной навязчивостью. Но, как мне показалось, составляла отличную пару нехотя обнимавшему её иностранцу. Зато блондинка, нестеснённо развалившаяся на всей оставшейся свободной правой половине заднего сиденья, по части красоты, была не только очень даже, но и с лихвой компенсировала недобор первой. Та, чувствовалось, была центром компании (по крайней мере мне так показалось) и разговаривала одновременно со всеми. Сообразив, что мы уже давно в движении, она наконец-то первой спросила у меня: «А куда мы едем?»

                – Я тоже хотел бы это знать – вливаясь в компанию, по-свойски, ответил я.
                – Ничего, водитель знает… – не возражавший против происходящего француз на чистом русском подал-таки голос, построивши фразу ни к селу, ни к городу. В его отрешённом взгляде в освещённое московское небо читалось согласие уже хоть с каким-то реальным движением вперёд. Он с радостью подчинился моей удачной инициативе, был только за меня – разгадавшего их так ни к чему и не приведшие обсуждения и ждал, что скажут остальные. Остальные тоже ждали что, наконец путного предложат остальные. Пару минут дружно помолчав, мужчины в полный голос стали дальше что-то решать между собой на испанском, одновременно девушки продолжили строить планы на тон пониже. По нависшему неудобству я решил, что они все – сотрудники одной фирмы. Смелые предложения хоть и возможны, но несколько затруднительны, а недостаточное владение русским языком испанцем только усугубляли проблему. Вдруг, сидевшая сзади в середине неприглядная куда-то позвонила и с ответом на её вопрос «Вы где?» – радостно сообщила всем: «Мне на Пушкинскую!». Потом, после небольшой паузы, добавила: «Меня там ждёт мой друг» (хотя, о причине зачем ей туда, её никто не спрашивал).

                – Хорошо – сказал я и, подъехав к тому времени уже к самому Садовому, повернул налево.
                Насколько я понял, не с начала слушая их, подруги (не знаю с чего я взял, что они подруги) сильно бы не сопротивлялись погулять и дальше. Кавалеры же в свою очередь толи вследствие того, что некуда пригласить поближе к кроватям, толи, посчитавши, что клубов на сегодня хватит, а эти почему-то к себе не зовут, начали на глазах терять настроения. И поняв, что барышни попросту разбегаются, француз в образе хозяина всего и вся, лишь слегка повернув голову назад дабы только подчеркнуть, что он разговаривает не совсем с креслом, уточнил у блондинки: «А ты, тоже, куда-то поедешь?»

                – Да, домой… Тот задумался и замолчал на минуту. Подруги снова стали хоть и живо, но с читаемым неудобством болтать о чём-то своём, о девичьем. Родив мысль, француз повернулся к испанцу и заговорил с ним на его языке.
Хозяйку компании это задело, и она обратилась к обоим: «Разговаривайте, пожалуйста, на понятном всем языке: если не на русском, то хотя бы на английском, или французском». Сидевший рядом со мной, снова, не желая поворачиваться назад, небрежно кинул в потолок по-русски: «Как хочу, так и разговариваю». Та попыталась возразить, мол это неприлично, но ни француз, ни испанец её не слушали и продолжали говорить на испанском. Она повторила просьбу снова. Те снова просьбу проигнорировали.

                – Я сейчас выйду из машины, и разговаривайте хоть на китайском – пригрозила блондинистая красавица, на что невозмутимый невозмутимец француз ответил тем же, по тому же: «Это я! выйду из машины, и вы разговаривайте между собой!»

                К тому моменту мы уже подъезжали к «Пушке». Неблондинистая некрасавица, которой было глубоко до лампочки, какой язык летает по салону, ещё раз набрала номер дико жаждущего встречи друга и, с ещё большей радостью сообщила: «Я через минуту буду, встретишь меня у входа?» «Спасибо!» – зачем-то добавила она, чем окончательно погубила и без того еле живые подозрения наблюдать суровый взгляд её встречающего в сторону общества мужчин, в окружении которых она приедет.

                Светленькая между тем продолжала читать проповеди о нравственности в пустоту. Иностранцы широко закрытыми ушами продолжали её активно не слышать. Француз, вдруг, неожиданно изрёк в её сторону: «Ты – сука…». Судя по множеству слов, которые он уже произнёс практически без акцента и по тому, как ровно, со значением выносимого вердикта он это сказал, стало ясно – он умышленно оскорбил красавицу. Та в короткой паузе прокрутила в голове – сомневается ли она в услышанном. Потом представила: если нет, то удастся ли ей не придать тому должного значения списав сказанное им на возможное непонимание тонкостей чужого языка. Поняв, что у неё это не получится, что оскорбление было слишком очевидным, так же неожиданно и в два раза громче ответила: «Ты! – сука». Француз снова, с тем же спокойствием повторил: «Ты – сука». Меня, уже успело нагреть исходившее сзади тепло бурлящей энергии блондинки для взрыва, как почувствовал, что факт зачем-то нужного ей знакомства с оскорбляющим человеком её от того удержал. Только захотелось восхититься её самообладанием, как из короткой тишины полилось: «Это ты – сука!», с невыразительным, себе под нос, дополнением «пидарас». Реакции не последовало. И она, будто спохватившись, что главное осталось не услышанным, подалась вперёд и поспешила обратить на себя внимание громким чётким голосом, как учат правильному произношению в школе: «Ты – пе-де-раст!». Получив удовольствие от себя и уже почти откинувшись назад на спинку кресла, она обрела новую порцию неприемлемых слов, прозвучавших так же спокойно: «Говори, что хочешь».  На этот раз с лицом, выражающим недоумение, хоть и громко, но уже ближе к рассуждающей манере француза, она ответила: «Ты видимо не понял…»
 
                – Я всё понял – безразлично произнёс француз. Тогда она, ища поддержки у испанца попыталась громко, как будто громкость переведёт, если тот не поймёт, ему донести весь ужас унизительного звания, которым та награждает его приятеля: «Твой друг – пи-да-рас!» Не увидев изменений на лице испанца от посвящения того в страшную тайну, блондинка, сожалея о том, что тот, как дурак ни хрена не понимает по-русски, повторила ему по-английски: «Do you know who is your friend?» и сама же победоносно ответила: «Your friend is a homosexual!» Но испанец, как назло, был испанцем, и эта новость его явно никак не потрясла. Зато заставила задуматься: либо попробовать поискать где смеяться, или удивляться, либо ни найти ли в этом открытии для себя что-либо полезное и в корне поменять планы на оставшиеся от ночи часы.

                Поняв, что поддержки ждать неоткуда, девушка отвернулась к окну и стала изучать где мы есть. Увидев перед собою двери заведения, к которому мы как раз уже подъехали, где должен был стоять некий друг, красавица вышла из машины, чтобы выпустить никому ненужную подругу. У входа конечно же никого не оказалось. «Наши вкусы с тем, кому звонила только что застилавшая собою испанца, похожи» – подумал я, смотря на беленькую, как та закрывала за собою дверь, когда снова садилась в машину, ставшую легче килограммов на пятьдесят пять. Француз неизменно ровным голосом спросил у оставшейся сзади красоты, глядя вперёд: «Где ты живёшь?»

                – На первой Тверской-Ямской – так же сухо ответила она.
                – Ты живёшь в центре?
                – Да, я живу в центре.
                – Поедем туда – обратился тот ко мне.
                Началась вторая серия того, что я уже лицезрел: иностранцы снова заговорили на испанском, блондинка так же начала взывать к приличию, те по-прежнему к приличию не взывались. Тогда она не выдержала, и сама что-то сказала французу на его языке, которого я не понимаю. Тот послушал внимательно и повторил старое заключение по-русски, уже не удивляя интонацией: «Ты – сука». И почти сразу же проявил лишнюю милость: «Скажи спасибо, что тебя везут домой».
                – Сука ты, а я и сама могу доехать. И вообще я сейчас выйду – во второй раз она напугала его. Тот, второй раз, не напугался. Он так же равнодушно ответил ей, что выйдет сам. Обстановка накалялась. Девушка уже то на французском француза, то на английском испанца осыпала обвинениями обоих, причём к испанцу предъявляла только то, как он может быть таким спокойным, что не давало мне понять причину конфликта.

                Уже развернувшись и проезжая «Шангри-лу», француз ни с того ни с сего зачем-то порадовал барышню тем, что её мало того, что довезут до дома, так ещё и бесплатно. Та хотела, было, взорваться и уже почти произнесла какой-то первый слог пламенной речи о том, как можно расценить такую заботу в России, поняла, что разговор нужно будет начинать примерно от времён Жанны д'Арк и закрыла начавший открываться рот. Переведя дух, она лишь сказала ему уже спокойно: «Доеду платно» и попросила меня остановиться.

                После того, как она вышла, француз, не проводив её даже взглядом, хладнокровно стал обсуждать с испанцем – что дальше. Решив это, они попросили меня отвезти их на Семеновскую. По пути, продолжая разговор, поняв, что им для него необходимо по бутылке пива, француз обратился ко мне: «Нам срочно нужен магазин». Остановились у первого же. Открыв дверь, он, уже одной ногою выйдя из машины, словно вспомнив нечто важное, подался обратно и вежливо мне предложил: «Воды?»
                – Нет, спасибо.
                – Куришь?
                – Нет-нет, спасибо, ничего не надо.
                – Может шоколад?.. После третьего вопроса, по моему сознанию кратковременно прокатилось ощущение образной картины: на верхушку высокой пирамиды из последних сил взволакивают тяжёлый шар. Ещё мгновение и он на пике вершины. Мне остаётся только малость – подтолкнуть его, чтобы тот преодолел критическую точку и безудержно покатился на другую сторону. Или же не помогать, и шар без моей поддержки скатится обратно к началу воздвижения, и тогда уже никто и ничто не поднимет его наверх. Сопровождающее в подобных случаях мычание недвусмысленно намекнуло французу, что я завис в процессе важного решения. В ситуацию, без спросу, неожиданно вмешался желудок – тот, как ушами услышав, что речь касается его, моментально напомнил мне о том, что я уже часов пять, как о нём не заботился и он был бы рад что-нибудь растворить. И я, чуть ли не с таким же восторгом, как та страшная воскликнула «Мне на Пушкинскую» выдал: «А-а, давай шоколад!»

                Пришедший из магазина француз, садясь в машину, спросил: «У тебя есть семья?» Своим внезапным вопросом он заставил меня соврать.

                – Да – отреагировал я, положительным ответом на положительный вопрос.
                – Вот, это тебе. Ребёнок есть?
                – Есть.
                – Ребёнку и жене – распределил он, и дал мне три маленьких «Алёнки» с выражением, как на лице, так и в голосе, как мне почему-то показалось дежурного великодушного трепета.

                – Спасибо – поблагодарил его я, и, понужденный родом занятия, почти не обращать внимания на такие проявления духовной близости от чужих, в безмолвной паузе, как перед тем, когда что-то добавляют ещё, цинично, не подавая виду, выбросил из головы всё, что он только что сказал.

                Всю дорогу они рассуждали кто из них лучше разбирается в женщинах. Понять с чего всё же началось наблюдавшееся мною, уже скоро, как полчаса не представлялось возможным. Редкие слова на английском, которые я понимал, только добавлялись французом, заменяя ими недостающие испанские, вследствие владения этим языком на четвёрочку. Русские же звучали и того меньше. Испанец тоже мало чем помогал проявить картину, так как на тройку знал английский, хуже французский, и не больше французского соображал в русском. Я наблюдал нечто забавное: преимущественно на испанском звучащий разговор, как приправляют перцем, укропом и сметаной борщ, искусно приправлялся тремя языками. Зато речь без мычаний и непониманий была очень даже живой, и создавалось впечатление, что этим двум покорны абсолютно любые темы для обсуждения. Испанец больше слушал и раза три, или четыре пока мы ехали, почему-то именно на русском вставлял ключевую фразу, из которой можно было уловить что-то похожее на суть: «Когда я её целовал, я смотрел её зелёные глаза…» Медленно, вдумчиво, почти ровно, и чуть ли не на отлично строя предложение говорил он, придавая особое значение слову «зелёные». По всей видимости ему очень нравилось, как звучит это русское слово. Заканчивал же уже со страстью в голосе: «…там я видел – м-м-м… м-м-м… там я видел…». На этом предложение каждый раз обрывалось эмоциональным порывом, который не давал ему найти ни в одном из языков подходящих слов для выражения того, что он там видел. Мне хоть и не было видно цвета глаз, сидевших сзади в темноте, но, почему-то пришло в голову наверно судя по царившей атмосфере, что он целовал никак не ту, которая обтекала его несколько минут назад, а именно французову блондинку, когда рассматривал глаза. Или наоборот – рассматривая глаза заодно и целовал. Тогда четырёх языков, подумалось мне, и впрямь было маловато, чтоб закончить несчастное предложение. Его даже стало жаль – так воспылать чувствами!.. Бедный испанец…

                Между тем до Семёновской оставалась минута езды. Привыкшему к поступкам неэмоциональных хитрецов своих соотечественников (как те, преподнося скромные презенты пытаются тебя купить дабы не платить по счетам, а лишь отделаться минимумом), мне захотелось проверить схожую ситуацию и на французе. Зная то, что иностранец уже давно не тот, каким он был во времена Совка, что из него лишней копейки не вытянешь, меня осенило посмотреть какой он сегодня, хорошо говорящий по-русски, пытающийся задеть мою душу. И на вопрос «сколько с меня», задеть оценённого мною в четыреста рублей, оставшегося за главного, после распада компании, француза за живое. Следуя совету Наполеона (проси невозможного, чтобы дали максимальное из возможного) дай, думаю, огрею его уши семью сотнями – что он скажет?

                Я ничуть не сомневался, что попаду в точку:
                – Нет! это много!.. Пятьсот!.. – с приближенной к недоумению интонацией в голосе произнёс тот.
                – Плюс шоколад – без траты сил на размышления, почти мгновенно, но, промелькнуло будто бы нехотя и даже несколько нервно добавил он. Скажи такое русским человеком – реакция не заставила бы долго ждать – получил бы проданный дар обратно. Но, во-первых: я был готов к такому ответу (западные люди (сталкивался неоднократно) при любом задевающем случае (и не только задевающем) обязательно укажут на то, что презент, даже незначительный стоит денег); во-вторых: я играл; ну и в-третьих: я б всё равно ему, как французу простил, ведь он, как бы хорошо ни говорил по-русски, всё равно гость. Теперь мне и его стало жалко, а в себе почувствовал неудобство за свою дурацкую победу – что я шутя заставил понервничать его, показавшегося мне сначала каменным и непрошибаемым. Я просто посмотрел на него улыбаясь и сказал успокаивающе: «Хорошо, хорошо…».

                – Спасибо – расцвёл тот, и они одновременно с испанцем открыли двери. Второй быстро вышел, быстро закрыл дверь и уже направился сзади машины переходить дорогу, как француз, задумчиво отрывавший зад и только выйдя из машины прицелившийся дверью попасть в проём, тут же быстро передумал и присел наполовину обратно, оставив правую ногу на улице.

                – Теперь его нет, скажи теперь – кто прав? – по-детски, как провинившийся ребёнок в наказание за что-то, искупая вину, тот сделал доброе дело и выпрашивает у мамы ещё и похвалу, спросил он у меня. Наверно он имел ввиду, что поцелуи испанца с зеленоглазой ничего не значат, так как она «сука», а может быть и что-нибудь другое.

                – Не знаю, я же не был с вами с самого начала и трудно понять, что вы друг другу доказывали – ответил ему я. Тот задумался. По всей видимости о том, как ему жаль, что не услышит взгляд со стороны на то, чего он, как иностранец видеть не может, а рассказать мне суть… даже вкратце… приятель всё-таки ждёт! Перебивая его мысли, я уже сам с интересом пошёл на него: «А с той девчонкой ты, наверное, зря так… – скорей всего обидел. Чего она вообще хотела: отношений? секса? денег?»

                – Сложно понять…
                – Загадочная русская душа?
                – Да. У меня жена русская. Мы живём уже пять лет и мне ещё её трудно понять. Не знаю. Я не понимаю. Может денег… – продолжил он, и с искренним удивлением задал новый вопрос: «Но почему если иностранец, то обязательно деньги?»

                – Это ещё с Советского Союза тянется по инерции – ответил я на странный вопрос, удивляясь уже сам: как он этого может не знать? А скорей всего им нужно всё вместе – начал рассуждать я, раз уж он спросил. Только что сначала? – не угадаешь: деньги – тело – душа… тело – деньги – душа… или просто – уехать из страны. А может даже, чем чёрт не шутит: сначала душа, а потом всё остальное.

                – А моя жена: сначала душа, потом… тело. – Слегка задумавшись, снова почти по-русски построил предложение француз. Остальное он почему-то из этого перечня исключил, чем сильно меня озадачил потому как тело его, на вид, мягко говоря, не очень отличалось от моего, не выдающегося привлекательностью.

                – Ты думаешь?!.. – с улыбающейся, старающейся быть безобидной издёвкой спросил я.
                – Да – отстранённо, как будто улетел мыслями на годы назад в то мгновение, когда она впервые призналась ему в любви, ответил он.
                – А может быть и нет… – голосом возвратившегося снова в машину, исправив ошибку, засмеялся тот и закончил уже серьёзнее: «Я свою жену часто не понимаю – чего она хочет».
                – Оскара Уайльда должно быть знаешь. – Продолжил я
                – Да, знаю.
                – Он так ответил на это: «Если хочешь знать, что хочет женщина – не слушай, что она говорит, а смотри, что она делает». Глаза моего собеседника, опять улетевшие за пределы машины заблестели, он повторил про себя (по времени не менее двух раз) судя по внимающей улыбке полезный урок и изрёк: «Почему таксист? Ты – дипломат…»

                – Потому и дипломат, что таксист – сумничал я. Мы дипломатично посмеялись, он от души пожал мне руку и вышел из машины, ища глазами кутавшегося в пальто замёрзшего пьяного испанца. Уже перед тем, как захлопнуть дверь, прощаясь окончательно, француз ещё раз зачем-то напомнил о платном подарке, но уже с нескрываемой радостью: «Один шоколад тебе, один ребёнку и один жене».

                Не пожелавший придать хоть какое-нибудь значения тому, как мне распорядиться сладким продуктом, я одну за одной слопал двух Алёнок. Их, вполне хватило на то, чтоб утолить голод, а третью оставил на потом и забыл про неё. Выходя из машины домой, я случайно наткнулся взглядом на бедную маленькую Алёнку, лежавшую под ручником и взял её с собой. Она и дома забылась сначала в кармане, потом всё-таки выложенная на журнальный столик, спряталась под случайно опустившимся на неё листком бумаги. Она никак не хотела быть съеденной мною. День на четвёртый, или пятый, протирая пыль на столике, я отодвинул находящееся на нём, и неожиданным сюрпризом из-под листка выглянула уже забытая совсем шоколадка. Я тут же вспомнил француза, а вместе с ним его слова. Зачем-то задумался над ними. На этот раз, спустя время, они первой мыслью почему-то уже не показались мне «лишь бы ляпнувшими». Далее я всё-таки попытался обвинить его в не содеянном им (покупающим доверие дежурными словами), избегая мысли о своей излишней циничности: «Ребёнок... жена... Причём здесь они?» Неужели от души и подарил, и наказал? А то, что ему пришлось признаться, что подарок не бесплатный, так это я же сам и понудил его к тому! Тогда что же получается: вторую шоколадку съесть за жену я не мог, потому что её просто нет. Выходит, слопал за ребёнка!.. «Чушь» – подумал я – надо её съесть и не морочить себе голову. Она пролежала на столе до ночи. Пару раз пил чай, кофе смотрел на неё, представляя, как она вкусная тает во рту, но толи оттого, что и так хватало сладостей, толи рука по какой-то астральной причине почему-то так и не поднялась развернуть её, она осталась нетронутой. Заколдовал он её, что ли?..
                Жене... – не выходило у меня из головы. А тут еще и появилась старая любовь!.. Отвезу-ка ей…
                И отвез. И еще как!.. Но это, как говорят в подобных случаях, уже совсем другая история - в моем длиннющем рассказе в стихотворной форме: https://www.stihi.ru/2015/01/08/789

                2011г.