Мир Безвременья

      Сайонара* чувствовала: путешествие близится к концу, и сердце её трепетало от волнения. Она поправила лямку рюкзака, больно давившую на плечо, и ускорила шаг. Её путь пролегал через бескрайние неприветливые земли, рассечённые надвое тем, что когда-то было скоростной трассой. Покосившиеся столбы угрожающе нависали над просевшим асфальтом, не смёрзшийся ещё песок торопился скрыть собой человеческое творение. Завидев вдалеке зелёное пятно, Сайонара свернула с дороги и ступила на иссохшую землю некогда плодородных пастбищ.
      Джон Доу, странствующий католический священник, говорил, что мир не всегда был пустыней, что когда-то листья на деревьях были такими же зелёными, а люди безбоязненно передвигались вне городов. Но однажды, в канун Самайна, из тьмы возникли жуткие твари, и каждый, кого настигали кривые когти и зубы, становился подобным им: искажённым созданием, лишь отдалённо походящим на человека. То, что железа они боялись больше, чем огня, не спасало: сверхъестественная скорость и ужасающая сила, способность возникать и растворяться в воздухе делали их неуязвимыми для самого современного оружия.
Сайонара появилась на свет, когда остатки человечества укрылись за высокими стенами, и росла со знанием того, что должна быть сильной. В города существа отчего-то не совались, поэтому первую тварь Сайонара подстрелила в четырнадцать, долго и терпеливо поджидая её в засаде. Убивать ей не понравилось, и отец, возглавляющий отряд охотников, оставил её у приятеля, владельца местного бара, и исчез навсегда. Кажется, он был разочарован. Сайонара, напротив, обрадовалась свободе. Матери своей она не знала. Пусть Саймон Блэк и относился к ней свысока, но попусту не обижал, даже позволил работать на кухне.
      Дни текли и текли, короткое лето, напоминающее отдых в аду, сменялось поистине арктическими холодами. Поговаривали, что до прихода тварей зима начиналась лишь в декабре. Неизвестный катаклизм безвозвратно исказил климат, и холодало уже в конце лета. Саймон держал при баре несколько комнат для странствующих охотников, и они часто заходили согреться, выпить и отпустить пару сальных шуточек в сторону Сайонары. Та лишь презрительно улыбалась в ответ. Мужланы, что с них взять?
      Незнакомец, что августовским вечером вошёл в бар, неся на своём плаще красную пыль, запах дыма и горелой плоти, был совсем иным. Дощатый пол бара нервно отзывался на каждый его шаг. Уставшая за день беготни Сайонара поначалу не обратила на него внимания, она сидела на баре с кружкой местного пойла. Маслянистая жидкость была отвратительна на вкус, но холодные вечера с ней проходили легче.
      Пришлый остановился рядом, сбросил с плеч увесистую сумку и хриплым голосом заказал выпивку. Саймон Блэк грохнул перед ним железную кружку с местным пойлом. Сайонара наблюдала, как тяжёлые от грязи сизые пряди, торчащие из-под капюшона, укоризненно качнулись.
      — А нет ли у тебя, добрый хозяин, посуды почище?
      Саймон пожал плечами и поставил ещё одну. Тоже железную. И эта путнику не подошла.
      — Эй, иди к нам! — махнул рукой один из завсегдатаев, сидевших в углу за столом. — У хозяина и правда кружки проржавели все, пойло и без того отвратное, а так вообще кровь кровью.
      Пришлый даже не обернулся. Снял капюшон, и по бару прошёл возбуждённый шепоток.
      — Ты не брат нашей Сайонаре? — умильно спросил Саймон. — Вас, таких рыжих, поискать ещё, вымерли все поди.
      И впрямь, кроме самой себя, Сайонара не припоминала, чтобы когда-либо видела рыжеволосых в окрестностях. Любопытство взяло верх над желанием отдохнуть в одиночестве. И впрямь. Неопрятная красноватая щетина, переходящая в такие же бакенбарды, почти успешно прятала рваный шрам на щеке, но не могла скрыть ярких точек возле самых глаз — веснушек. Пришлый тотчас уставился на неё, и Сайонара поспешила опустить взгляд в кружку. Ей только-только стукнуло семнадцать, она совсем не интересовалась мужчинами.
      — Я Шон.
      — Бывает. — Сайонара вложила в голос всё равнодушие, на которое только была способна.
      Незамедлительно раздались смешки. Сочувствие с долей злорадства обуревает всякого мужчину, наблюдающего, как кто-то другой пытается подкатить к женщине, некогда ему отказавшей. Шон ничуть не смутился, он будто бы не замечал, что почуявшая развлечение толпа подвыпивших охотников и местных дельцов собирается повеселиться за его счёт.
      Сайонара продолжала игнорировать назойливого незнакомца и уже подумывала встать и объяснить наглядно, что пялиться нехорошо, как на прошлой неделе объяснила Пату Джонсу, но передумала. В глазах Пата Джонса не горело зелёного колдовского огня. Это было как помешательство, выжигающее разум и тело. Сайонара просто позволила присесть рядом и без опасений вложила свою ладонь в протянутую руку, охваченную тонкими полосками кожаной обмотки. В эти же руки она отдала и своё сердце.
      Ранним пасмурным утром Сайонара проснулась одна. Вместо Шона рядом с ней лежал продолговатый чехол, некогда бывший ярко-зелёным. Внутри оказался изящный вистл из тёмного дерева. Сайонара повертела его в руках. Зачем ей эта дудка? Лучше бы денег оставил, если хотел заплатить. Она зло бросила чехол на пол.
      В ушах до сих пор звучал вкрадчивый шёпот, сладкое обещание, что впредь твари её не тронут, даже если она сама пойдёт им навстречу. Какая чушь, как можно было слушать этого проходимца? Вздохнув, Сайонара оделась и спустилась на кухню. Сказка кончилась.
      Вместе с сентябрём в душу прокралась смутная тревога. Сайонара пробовала пить больше, чем обычно. Пыталась забыться, уводя наверх мужчин, но никто из них, как ни старался, не мог подарить ей покой. Во снах ей являлся Шон и звал к себе, на запад. Сайонара вняла его мольбам. Стылым утром она собрала все свои нехитрые пожитки, среди которых был загадочный вистл, и вышла из ворот Кардифа.
      Шон не соврал: твари действительно не трогали её. Не единожды Сайонара замечала мелькнувшую тень. На протяжении всего пути ни одно существо не набросилось на неё. Напротив, они отползали, будто бы опасаясь или благоговея, провожали её взглядами. Добрый знак.
Чтобы переправиться через Кельтское море, пришлось украсть лодку. От ледяного морского ветра не спасали ни тёплая куртка, ни перчатки. Но Сайонара упрямо сжимала вёсла окоченевшими руками и гребла навстречу судьбе. Она быстро училась всему.
      День Безвременья* перед Самайном застал её на берегу, продрогшую до костей. Негнущимися пальцами Сайонара пыталась привязать лодку к обветшалому пирсу, потом просто выпустила трос и смотрела, как жёлтый бок пропадает в тумане. Отвернулась и направилась к одинокому зданию, в которое упиралась деревянная дорога пирса. Дом был заброшен, но отопительная печь исправна, и Сайонара провела день в тепле и относительном комфорте. Она скоротала время за чтением подшивки старых-престарых газет при свечах.
      В эту же ночь ей явилась Мелодия: обрывками звуков, расплывчатыми образами, удивительными закорючками на пожелтевших страницах полусъеденных временем книг. Сайонара узнала её. Именно эту песню играла Брона, сестра отца, в кругу камней за городом, созывая духов на празднование Самайна, и за её спиной вспыхивали сотни жёлтых глаз.
      В канун Самайна, ближе к полудню, Сайонара оставила дом и направилась вглубь острова. Ноги ступали уверенно, будто бы сами знали дорогу. В груди тлело солнце. Твари шли за ней по пятам, Сайонара не гнала их: ею овладело ожидание чуда. У подножья холма она в изнеможении опустилась на землю. Холод почти победил её.
      Когда Сайонара очнулась, было уже темно, только курган мерцал. Непослушные пальцы с трудом развязали тесьму чехла и сжали вистл. Робкая поначалу мелодия крепла с каждым звуком, становилось теплее. А твари подбирались всё ближе.
      Вспыхнул яркий свет, зелёный горб разошёлся, и навстречу Сайонаре шагнул тот, кого она знала как Шона. Исчезли потрёпанный грязный плащ и огромные сапоги, засаленный камуфляж сменился роскошным облачением. Глаза у Шона стали звериные и длинные, едва ли не на мохнатых висках заканчивались, но смотрел он с той же нежностью, что и прежде. Разве имеет значение то, что уши его похожи на эльфьи, а на руках когти?
      — Те, кого вы зовёте тварями, — сиды. Те самые сиды, которым поклонялись древние кельты и про которых забыли их потомки, и потому мы вышли, чтобы напомнить о себе. Потому природа не слушается нас, ослабших от пренебрежения.
Сайонара рассмеялась, вспомнив, как изворачивался Шон, дабы не пригубить самогона из железной кружки. И как никто ничего не заподозрил?
      — А я?
      — А ты — потомок людей с этого острова, тех, кто продолжал чтить нас. Мать моего первенца. Примешь мою руку во второй раз, зная правду?
      Сайонара колебалась недолго. Что значит её унылая жизнь здесь, в полумёртвом тусклом мире, когда ей сулят такое будущее? Рука об руку с сидом она устремилась вперед, к яркому свету, льющемуся из недр самой земли, и холм сомкнулся над их головами.


Примечания:
*Сайонара (яп.) - прощай.
*День Безвременья - священные дни, которые не входят ни в год наступающий, ни в год уходящий. Само понятие Самайн обозначает некий вневременной период, замкнутый цикл, в который успевают начать и завершиться все события, это священное время - время, которое может длиться сутки, год или вечность. Самайн соединяет две половины года, темную и светлую, соединяет два мира - Верхний Мир людей и Сид, Иной Мир.

Таким образом, название истории обозначает мир, выпавший из Круга Мироздания.