Право на предательство. Глава 12

      Глава 12. АЛЁША ДОМА И ЖЕНЯ В ГОСТЯХ


      Алёше не понадобилось открывать квартиру своим ключом: созвонившись с матерью по дороге домой, он узнал, что у них сидит дядя Гриша, который и вышел на стук в дверь. Дядя Гриша дядей не являлся, величали его так крайне редко, и был личностью в некотором роде примечательной. В каждой семье, институтской группе или ином социуме иногда заводится такой исповедник, внушающий не только доверие, причём неизвестно, в силу каких причин, но и желание выговориться и доверить свои печали. Алёша помнил Гришу лет с четырёх-пяти; он приходился отцу каким-то пятиюродным братом или троюродным племянником какой-то двоюродной тётки — в общем, седьмой водой на киселе, и играл в семье Королёвых последнюю, но не эпизодическую роль. Отношение к нему было двойственным: с одной стороны, его любили и жалели, с другой — часто поругивали за и в глаза за бесцельно растрачиваемые годы и отсутствие в жизни каких бы то ни было ориентиров (по времени, о котором ведётся сиё повествование, ему было лет тридцать с небольшим; впрочем, по его внешности, которой он уделял столько же внимания, сколько и всему остальному, ему можно было дать и сорок, и пятьдесят). Гриша объявился в семье лет десять назад, сразу после смерти матери, скоропалительному роману которой был обязан своим появлением на свет, ничего хорошего более эта связь не принесла, да и самого Гришу едва ли можно было отнести к выдающимся достижениям матери-природы. Краткая связь развалилась, мать отправилась за нею лет двадцать спустя из-за рака желудка, и Гриша, худо-бедно уживавшийся с родительницей, неприспособленный, непрактичный и бестолковый, пошёл по немногочисленным близким и дальним родственникам — скорее, не побираться и кормиться, а сетовать на свою горькую судьбу. Дожив к тому времени до двадцати с хвостиком и имея за плечами только школьное образование, жизнью он был обучен лишь примитивным сантехническим работам. Клиент шёл к нему так же вяло, как вял был и сам «умелец», — разово, случайно; так же случайно он и прибился к Королёвым: позвонив в дверь и весьма туманно отрекомендовавшись, дождался, пока ему не открыли, и столкнулся нос носом с растрёпанной Алёшиной мамой, ведущей кровопролитное сражение с засорившимся унитазом. В довершение бытовых неурядиц женщины и на счастье мужчины в тот же момент на кухне грохнулся новый шкафчик (благополучно пустой, ибо был приобретён молодой четой буквально за день до знакомства). У Константина Валентиновича были руки, великолепно приспособленные для проведения сложнейших хирургических операций и абсолютно беспомощные и ничего не умеющие в хозяйственном отношении; когда он вернулся с работы, Оксана Витальевна и Григорий Павлович уже распивали чаи и инвентаризировали его братьев, сестёр и тёток, пытаясь определить, кому именно обязаны родственными узами. Гриша весьма неохотно стал отказываться от обеда, с превеликим удовольствием позволил себя уговорить и с радостью откликнулся на приглашение бывать в гостях почаще (практичная Оксана Витальевна решила, что пара рук, пусть и не разрекламированная, но успешно справившаяся с бытовыми неполадками, никогда лишней не окажется, а тарелка супу и пара котлет в неделю бюджет не опустошат). С тех пор Гриша не реже двух раз в неделю (за исключением тех дней, когда он хворал, а был он худ и слаб здоровьем) стал бывать у Королёвых, был произведён в доме в ранг завхоза, а по совместительству — и поверенного. Видя перед собой его длинную тощую фигуру, ему так и хотелось исповедаться; Оксана Витальевна поверяла ему интриги в институте и отношения с мужем и родными, Константин Валентинович — немногочисленные шашни на стороне, рабочие планы и расклад личностных интересов в больнице, Алёша рассказывал про друзей в детском садике и в школе, об отметках, демонстрировал новые игрушки. Несмотря на огромное количество информации, обладателем которой он становился, его рот был исправно закрыт на замок и не выдавал ничего из того, что нельзя было сказать мужу или жене; Алёша, закрутив роман с Женей, тоже спокойно кидал свои тайны в этот глубокий колодец.

      Жил Гриша в маленькой двухкомнатной квартирке, доставшейся ему по наследству от матери, и умудрялся кое-как существовать на редкие заказы и своего рода пособие от Королёва: отец Алёши передавал ему в месяц сто долларов, которые он отрабатывал честно, но принимал всегда не с первого раза и непременно смущаясь.

      Семьи у Гриши, естественно, не было. Будто чувствуя какой-то подвох, он сторонился тех немногих женщин, в поле зрения которых попадал. Интимные, дружеские, коллективные отношения, дети его не интересовали вообще, как и спорт, музыка и политика. Вечера он проводил за телевизором и ноутбуком, зарегистрировался как-то на паре форумов, но и это вскоре забросил и использовал компьютер преимущественно как книгу. Трудно было разгадать, да и мало интереса вызывало то, что было у него на душе. Сам он себя называл балластом общества, ошибкой природы и общим недоразумением и того, и другой.

      Нечего и говорить о том, что именно такой собеседник Алёше и был надобен в тот момент, когда он переступил порог своей квартиры. Жаловаться на постигшие его бедствия он начал сразу, даже не осведомившись о том, что делает Гриша в доме Королёвых на этот раз: притащил с рынка мешок картошки или чинит забарахливший выключатель.

      — Ну что мне делать? — вопрошал Алёша. — Понимаешь, когда я пытаюсь обратиться к его уму или надавить на совесть… или чего там у него от неё осталось, он меня не слушает, затыкает мне рот сексом, потом я хочу есть, пить, курить, а, когда я это всё переделываю и возвращаюсь к нашим отношениям, я не знаю как, но опять начинаю с ним трахаться. Так время и проходит, а положение становится всё хуже и свадьба — всё ближе.

      — Нуу, — протянул Гриша и помахал рукой с зажатой в пальцах сигаретой. — Секс с перерывом на питьё, еду и курево — тоже отношения, причём не самые худшие. Но почему ты так уверен в том, что свадьба будет? — они ведь даже не встречались ещё… вживую.

      — И что? Ты бы видел, как эта Ирка на него смотрела! А сколько они болтали по интернету!

      — Но ты начал с того, что у вас всё-таки сложился уговор: он женится, выходит из-под опеки родителей, разводится с большими или малыми приобретениями, с этого момента и начинается ваша новая жизнь.

      — Но теперь я не могу ему верить! А эта история с Милкой?

      — Но это же фрагмент…

      — Здесь полгода, там фрагмент! Он не бережёт наши отношения, иногда мне кажется, что не очень-то будет горевать, даже если меня в его жизни совсем не будет. А я не могу от него отказаться и из-за наших встреч должен всё терпеть!

      — Так ты давал согласие на его действия или нет?

      — Я не помню.

      — Но ты же говорил, что давал, как и в этом случае с Милкой.

      — Но я давал согласие на такие действия, которые он будет совершать, чтобы при этом его тошнило от отвращения, а он их совершает и получает удовольствие!

      — Ну видишь. — Гриша потянулся. — Значит, ваш уговор был неполный. Вы забыли включить в него реакцию, — Гриша зевнул во весь рот, — сердца во время деяний и после, причём с твоей стороны, то есть по твоему мнению, она может выражаться только отвращением.

      — Ладно, пусть даже не отвращение, но он должен смотреть на это с неприятием, страдать, терпеть еле-еле, понимать, что связался с такой обузой, а он мне заявляет, что всё это даже интересно: появились препятствия — их надо преодолеть. Я что хочу сказать: он себя ведёт так, как будто только этого ему и не хватало, — вот что меня злит! И ещё я боюсь, что через полгода это всё не завершится. Что я буду делать, если затянется на два, на три? Мало что может произойти! Хоть бы и полгода — а вдруг он из всех этих постелей в гетеросексуала-извращенца преобразуется? То есть практически умрёт. Для меня. И как я должен во всём этом себя вести? Расстаться с ним на этот период? Не могу. И жалко, и глупо, и опасно: а вдруг он меня забудет и разлюбит, если такой легкомысленный? Терпеть и молча сносить тоже не выход: вообще на шею сядет и решит, что всё позволено. Ну что делать? Ну, Гриииш…

      — Ну Алёоош, — передразнил Гриша. — Ты сам уже сделал вывод. Оставаться нельзя, терпеть и молча сносить — тоже. Значит, надо вывести среднее арифметическое, золотую середину: встречаться, постоянно играть на нервах, действовать на мозги, в общем, портить жизнь скандалами, раз гадить Резникову серьёзно ты пока не в состоянии. Ты не только это уже выбрал — ты это уже и делаешь: базаришь, ворчишь, и твоими в том числе стараниями Ира уже никогда не станет первой женщиной в жизни Жени.

      — Так Мила у него всё-таки была? Или так не считается? Я ничего не могу понять. Зато он станет её первым мужчиной!

      — И придёт от этого в полный восторг? Сомневаюсь.

      — Она придёт в полный восторг!

      — А какое тебе дело до её эмоций?

      — Такое, что они подарены моим парнем.

      — Ты можешь успокоиться тем, что она испытает тем бо;льшие страдания после расторжения брака, чем большее удовольствие получала в его процессе. Большая амплитуда между плюсом и минусом, знаешь ли, всегда показательна. Живи спокойно, особенно не дёргайся, ничем себя не ограничивай… и ни в чём: можешь теперь крутить хоть пять романов. Сейчас всё равно ничего сделать нельзя. Чтобы расторгнуть брак, надо его сперва заключить.

      — Его можно было вообще не заключать — тогда и нечего было бы расторгать.

      — Так ты же знаешь этих сердобольных родителей, мечтающих о приличной и состоятельной жене для сына и о внуках, то есть познакомишься с ними в собственном доме года через два-три: увидишь, как тебе на мозги папа с мамой будут действовать. Если Меньшов-старший упёрт, а это, по всей видимости, так, то от сына не отстанет, пока не женит. Так что тебе надо только переждать, старшее поколение не вечно, рано или поздно ситуация переразложится. Да, и потом… Самое главное — пройдёт время, пусть три-четыре года, а это не так много, — и ты сам будешь дивиться только тому, как эти чувства, которые ты испытываешь сейчас, могли тебя так занимать, они тебе покажутся неважными и незначащими, сожалеть ты будешь только о том, что принимал их так близко к сердцу и печалился почём зря.

      — Ты что! — Алёша с недоверием покосился на Гришу. — Я его…

      — И он тебя, только сначала вспомни, как несколько лет назад готов был броситься с десятого этажа из-за двойки по математике, а теперь даже забыл, в каком классе это было.

      Алёша должен был сделать вывод, что Гриша — гениальный философ (безработица, вынужденная или добровольная, часто этому способствует).



      — Устал с дороги? Ну, как отдохнул? Леночка, организуй нам перекусить по-быстрому: небось проголодался.

      Алла Арчиловна вернулась с дочерью в Москву двумя днями раньше Жени и уже рвалась в бой.

      — А чего загорел так мало? — осведомилась Лиза, выскочив из своей комнаты.

      — Да речка там мутная была, песка полно… или ила. Так что больше в тенёчке валялись, — ответствовал путешественник путешественнице.

      Шофёр вытаскивал коробки с деревенскими радостями, баба Лена возилась на кухне, отец ограничился звонком с работы, поймав Женю ещё по дороге домой, и обещал вернуться пораньше.

      «Резво взялись, — оценил Женя, узнав, что визит к мадмуазель запланирован не на выходные, а на вторник, то есть уже на завтра. — А, впрочем, так даже лучше: быстрее начнём — быстрее закончим».

      Лиза сначала не знала, идти ей или не идти в гости к Резниковым (то, что визит будет расширенным, то есть с участием не только брата и отца, но и матери, было обговорено неделю назад). С одной стороны, нечто среднее между поздним обедом и ранним ужином, церемонные расшаркивания, показная вежливость, пустопорожние беседы великовозрастных предков её не прельщали, с Ирой она наболталась достаточно, а спасение утопающих или попытки этого самого спасения — во-первых, занятие скучное, во-вторых — дело рук самих утопающих. «Не только руками ему придётся поработать в скором будущем, если все вокруг так гонят события», — усмехнулась Лиза. С другой стороны, интересно было посмотреть, в каких апартаментах расположились крутые миллионеры, что представляет предполагаемый будущий тесть брата, какое впечатление произведут встретившиеся друг на друга, и жалко всё-таки было оставлять единоутробного на съедение акуле, когда родная сестра вполне может сократить внимание хищницы на полчаса-час отвлекающими маневрами. Лиза подумала-подумала и решила, что всё-таки не пойдёт, а по возвращении выведает у недавних гостей всё самое важное. Всё равно ничего кардинального при первой встрече не произойдёт, а брат пусть учится встречать противника с открытым забралом.

      — Как ты не понимаешь, мама, — уверяла она Аллу Арчиловну, — что Женю надо оставить наедине с Ирой, когда после обеда она пойдёт ему садик показывать или чего там, а сделать это без меня гораздо удобнее: не решится же она проигнорировать свою подругу — вот и накроется лирическая прогулка.

      — Ты думаешь… — с сомнением протянула мать, но в конце концов сочла, что в целом дочь права, и дала ей вольную на следующий вечер.


      Женя понимал, что на этот самый следующий вечер как у гостей, так и у принимающих будет довольно глупый вид. Все будут говорить не то, что думают, и каждый будет это знать, в этом случае любая фраза, продолжающая ранее сказанное или на него отвечающая, будет лишь усиливать и абсурдность, и комичность ситуации. Слово «смотрины», да ещё применительно к целой делегации («Хорошо, что хоть Лизка не идёт — нашлась хоть одна сообразительная», — думал Женя), оскорбляло его самолюбие; кроме того, он уже достаточно наизворачивался, задуривая голову Алёше, а тут опять придётся влезть сразу в несколько личин: рассудительный юноша, прилежный студент, почтительный сын, практичный молодой человек и нежно влюблённый. Брр!.. И нацепляй каждую, и что-то вежливо вякай, и постоянно следи за разговором о бог знает какой ерунде! Эти идиотские формальности кого угодно допечь могут, а во сколько им подобных, таких же отвратительных тонкостей надо будет входить впоследствии! «Эх, кабы бросить всё! — думал Женя. — А ведь жалко, когда уже целый месяц на это убил, отдых испортил, с Алёшкой постоянный напряг получил! Да и кто мне позволит? Да и с чем я в итоге останусь? Нет, бросать нельзя, надо набраться терпения. Как это? „Взялся за гуж — не говори, что дюж“… или „не дюж“? Это гуж дюж или я не дюж? Нет, так вообще с катушек слетишь. Итак, я беру себя в руки. Раз. Цель поставлена, известна, я уже в пути к ней. Два. Все завтрашние глупости, непонятки, невпопадки, заморочки и прочие конфузы конкретно мне будут простительны, если я нежно влюблённый и просто язык проглочу, когда прелестная мадмуазель наконец-то передо мной материализуется и предстанет воочию, а другие с теми же проблемами пусть разбираются сами. В конце концов, не я это начал, и, в конце концов, все наплюют на протокол, когда важен только результат. Подача и оформление — дело официантов, секретариата, администрации и имиджмейкеров, так что с меня спроса нет. Мне сказали, чтоб я заарканил и влюбил в себя Ирку, — ну я и стараюсь, как могу. Выше головы не прыгнешь. Не удастся (а хорошо, если б! хотя это как посмотреть…) — это проблемы моего папашки, удастся — надо будет извлечь из этого прежде всего свою собственную корысть. Деньги, свобода, независимость. Да, и букетик не забыть. И без всяких финтифлюшек, разноцветных бантиков и жутких спиралек и колечек из дешёвой фольги. И травы поменьше. Глупость — глупостью, протокол — протоколом, а мой вкус при любом раскладе страдать не должен». И Женя лёг спать, разочтясь с собственными сомнениями в меру своих возможностей.

      Конечно, Женя изрядно лукавил и в своём воображении, и перед близкими, и перед Алёшей, разыгрывая роль страдальца, раздавленного жесточайшими обстоятельствами. Как и все в молодости, он был неоправданно самонадеян, полагался на свой великий ум и считал, что после женитьбы сможет устроить свою жизнь намного привольней и независимей той, которую он вёл ныне в своём холостяцком статусе. Кроме того, особняк, отстроенный Павлом Дмитриевичем для своей дочери, ему пришёлся очень и очень по вкусу, в нём можно было расположиться со всем комфортом, невеста в принципе была недурна, пока не требовала ревниво внимания исключительно к своей персоне — наверное, можно было ограничить её притязания и после брака; породнясь с резниковскими миллионами, он будет иметь к ним непосредственное отношение, распоряжаться ими по своему усмотрению — и образ самого себя, важно расхаживающего по фигурно-паркетно-мраморному великолепию и обдумывающего целый букет гениальных проектов, не мог не тешить Жениного самолюбия. В общем-то, предки правы: они не вечны, а деньги и комфортная жизнь потребны всегда — итак, вперёд, и не под резниковские сиятельные очи, а им самим — под его прекраснейшие!


      — Белые слишком пошлы, — доложил он за полчаса до момента Х вертящейся перед зеркалом маман и, в свою очередь, сам покрутил перед её глазами здоровым букетом. — Варенье не забыли?

      — Упаковали, не волнуйся. — Отец был готов уже на все сто процентов.

      — Платочки положили утереть глазки, поражённые встречей с прелестницей? — поинтересовалась сестра.

      — Лиза, не болтай! — Алла Арчиловна была всё-таки немного напряжена.

      — И куда такой оравой? — проворчал Женя. — Нас двоих с отцом вполне бы хватило.

      — Маме не терпится увидеть покои будущего родственника, — предположила Лиза, — и провести сравнительный анализ, не пожадничал ли Паша на доченькин дворец. Всё, безусловно, давно висит в инете, но лучше натурой. Ты, мама, часом на место расположения приданого не выезжала? Чего там: итальянское возрождение или испанское барокко?

      — Лиза! Несносная девчонка!

      — Не боись, Женька, — не унималась Лиза, — тебе сегодня мамзель не дырявить.

      — А, может, стоит, — предположил брат, — чтоб сократить церемонии до минимума.

      — Тоже мысля;, а то с такой любовью к фольклору у невесты и каравай с хлебом на полотенчике может быть предусмотрен. — Лиза поймала очередной строгий взгляд матери. — Молчу, молчу! Вернётесь — доложите! Гудбайте!

      — Ну-с, траурная процессия, стройся, равняйсь на вынос тела к его последнему приюту! — скомандовал Женя. — Некролог не более тысячи пятисот знаков. Двинули!

      Видимо, Женя слишком долго думал о том, что ему предстоит, о том, как всё повернётся и к чему приведёт, потому что, сев в машину, с удивлением обнаружил, что сознание, как бы пресытившись, отошло от этого. На память приходили события полугодовой давности, знакомство с Алёшей, первые встречи, развитие отношений с ним, начало июня. Мысль о том, что он делает сейчас, никуда не исчезла, но спряталась, укрылась на задворках, а Алёша… Как же им было хорошо без всего этого! Как ни крути ситуацию, какими доводами её ни обставляй, но именно он, Женя, которому сейчас было бы так спокойно и приятно в тёплых воспоминаниях, виноват во всём. Что-то подсказывало парню, что он слишком легко смотрел на перемены и новые лица в своей жизни, слишком ретиво взялся за своё с Алёшей «обустройство», совесть всё-таки мучила, память не хотела отпускать, тело помнило, что изведало. Ещё несколько часов назад можно было легкомысленно отбрехаться, в том числе и себе самому: мол, всё это игра, болтовня в сети, а его реальная жизнь — другая, его любовь — во вчерашнем сексе, в объятиях с Лёшкой, в его глазах. А теперь? Теперь он отступается, предаёт на самом деле, сейчас перед ним не скайповские кадры замелькают… «Хорошо ещё, что она не уродина», — по привычке защитился Женя, но его взгляд по-прежнему оставался печальным, а мысль уходила вовсе не к Ире.

      — А, ты вошёл в роль романтического героя, — определил отец, расположившийся с матерью сзади (Женя с букетом на коленях сидел рядом с шофёром). — Рыцарь печального образа, томность в жестах, поволока на глазах. Неплохо.

      «В конце концов, это всё нам на благо», — в сотый раз Женя мысленно оправдался перед другом, вздохнул и… Как быстро летит время! Они уже практически приехали.



      Ни для себя, ни для дочери Павел Дмитриевич не отстраивался в заповедной зоне в большей или меньшей стайке особняков под каким-нибудь идиотским, написанным латиницей, перепевающим европейские названием сих выселок, за шлагбаумом с «будкой обходчика». Не поместье, но достаточная площадь для того, чтобы за изящной решётчатой оградой (сплошные трёхметровые заборы — дурной вкус, особенно тогда, когда к твоим услугам и охрана, и камеры наблюдения) разместились и сад, и здоровый флигель — для замешкавшихся с отъездом гостей или садового инвентаря, особой разницы между первыми и вторым Павел Дмитриевич не видел. Сам особняк был стилизован под готический и обошёлся двумя этажами. Он не поражал монументальностью, не казался ни чванливым, ни неприступным, но и не был изуродован безличными окошками, разевающими чёрные пасти на фоне банальной белой штукатурки, стеклянными раздвижными дверями, убогим крыльцом с узкой дверцей и топорно присобаченным навесом под зелёной черепицей и прочими шедеврами. Бесспорно, г-н Резников был строителем не только с опытом, но и со вкусом: его дом был красив и изыскан, дышал уютом и комфортом и очень удачно вписывался в сад — это было «наружное» впечатление, вселяющее уверенность в то, что и внутри посетителей ждут те же самые «приятности»…


      Шофёр всё-таки притормозил, несмотря на то, что створки ворот уже благополучно разъехались в своих желобах за две первых секции ограды. К «Мерседесу» подошёл мужчина в штатском и в полупоклоне, адресованном (об этом говорил его взгляд) не столько водителю, сколько пассажирам, нагнулся к дверце с опускающимся стеклом:

      — Добрый вечер! Моё почтение, проезжайте к дому, господин Резников уже выходит.

      Машина вновь тронулась с места, теперь по асфальтированной дорожке; створы ворот медленно сближались, перекрывая доступ непосвящённых к сиятельному миллионеру.

      — Собственное достоинство, убийственная вежливость и точно выверенная доза угодливости, отличающая избранных, — неплохая муштра охранки, — в первом комментарии Аллы Арчиловны сквозило явное удовлетворение началом близкого знакомства.

      — Вот он, мой смертный час, обрисовался на входе, — обречённо выдохнул Женя, приговорённый к высшей мере наказания, которую только могла измыслить цивилизация для своих самых молодых представителей мужского пола, — женитьбе; соображения матери о степени вышколенности резниковских псов его не интересовали. — А за ним и палач. Напрасно волосы распустила, я всё равно знаю, что она с косой. И почему не в чёрном?

      — Ты ничего не понимаешь, это же не официальная встреча, а тихий семейный вечер… то есть ужин в компании добрых знакомых, — поправилась мать. Беглый осмотр Ириного платья воодушевил её ещё более: — Неплохой эксклюзив, недавно выставлялся. Пять нулей в ценнике после единицы в наших деревянных, примерно три тысячи зелёных*. Ладно, цепляем улыбочки. Вперёд и с песней! Обмен впечатлениями на обратном пути.

------------------------------
      * Курс соотнесён со временем действия — летом 2013!
------------------------------

      Павел Дмитриевич, облачённый в дорогой серый костюм, прошёл несколько метров к подруливающей машине; Ира, идущая левее, держалась в полушаге за отцом. «Слава богу, хоть „душеньки“ не звучит, — отслеживал Женя ситуацию, пока гости жали руки и перездоровывались с принимающей стороной. — Ну, теперь цветочки мамзель».

      «Какие чудесные розы, папа…» — «А у нас для вас ещё…» — «Дары деревни? Должно быть очень вкусно. Вы так внимательны!..» — «А он у нас заботливый молодой человек…» — «Как вы нашли Москву по возвращении?..» — «Вам так идёт это платье…» — «Не поверите: история его создания насчитывает тридцать лет…»

      Беззаботная болтовня, скачушая с пятого на десятое, совсем не нуждалась в дирижёре, взяться за обязанности которого в любую секунду готова была Алла Арчиловна. «Мы явно пришлись по нраву. Чую нутром», — близость добычи обострила плотоядные инстинкты; женщина почувствовала себя матёрой волчицей, вышедшей на охоту, чтобы обеспечить сытую жизнь своему выводку. Павел Дмитриевич следил за взглядами, бросаемыми Женей и Ирой друг на друга, и старался определить степень увлечённости дочери Меньшовым-младшим и наоборот; Артемий Денисович, ещё напряжённый внутренне, мысленно крестился, так как дело пока шло гладко и неприятия, злых взоров и антипатии ни у кого не было и в помине; Женя, оглядев формы своей предполагаемой избранницы, не нашёл ничего выдающегося в прямом и в переносном смыслах, утвердился во мнении, что он как парень гораздо красивее Иры как девушки, и окончательно успокоился, надумав под предлогом того, что мамзель на своей старой таратайке возить по ресторанам будет западло, выудить у пахана «Бентли», а не «Лексус», как думал ещё полтора месяца назад; Ира беззаботно щебетала, преимущественно с Аллой Арчиловной, и совершенно открыто бросала на Женю ясные светлые взоры. В таких настроениях компания и уселась за стол: Резников — во главе, чета Меньшовых — справа от него, напротив расположилась Ира — ближе к отцу, Женя сел слева от неё. Перво-наперво выпили, конечно, за знакомство; некоторое время после этого раздавались только короткие реплики женщин о пристрастии к тем или иным закускам, мужчины ухаживали за дамами, тихо звякал фарфор сервировки; вскоре присутствующие вернулись к приятной беседе ни о чём.

      — А почему вы не привезли Лизу? А то у старшего поколения перевес — молодёжь не заскучает?

      — Она достаточно тактична и решила избавить вас от нашествия нашей семьи в полном составе. — Алла Арчиловна улыбнулась. — Кроме того, она такая болтушка, что не дала бы мне и слова вставить, а меня очень заинтересовала… вы говорили, Ирочка, целая история, связанная с вашим платьем…

      На мадмуазель было шёлковое платье из большого количества фрагментов — неправильных квадратов и прямоугольников молочно-белого и приглушённого ржаво-рыжего тонов, которые чередовались друг с другом не в строгом шахматном порядке, но всё же не разрушая ни разброс цвета, ни симметрию. Над нарядом потрудилась рука, бесспорно, опытного модельера, расставившего больше светлого на уровне груди и бёдер и сместившего преобладание тускло-рыжего к талии, области кокетки и подолу, — при таком раскладе даже неудачная фигура давала оптический эффект гораздо выигрышнее фактически имевшегося.

      — Действительно, очень интересная и очень старая история, — оживилась Ира (должно быть, красное вино было достаточно крепким и выдержанным). — Лет тридцать назад… или немногим меньше… папа рассказывал, это было чудное время… один советский модельер… или женщина… какая разница… предложил фасон платья, которое состояло из большого количества маленьких деталей и благодаря этому могло быть сшито без единой вытачки… я прочла об этом в старых маминых журналах мод и недавно совершенно случайно обнаружила в одном бутике воплощение древнего замысла. Видите, Алла Арчиловна, ни единой вытки и, что самое главное, отечественного производства, но отличного качества… Лиза потрясающа, что не пришла: она эту историю уже знает, я ей рассказывала и вот теперь излагаю второй раз, но не повторяюсь перед подругой! Буду фасонить перед группой в сентябре, и папе полезно послушать, а то он постоянно солирует перед сослуживцами в банальном «Versace», как будто сейчас этим можно выделиться и обратить на себя внимание! Вот, папа, учись у дочки, как надо рекламировать отечественного производителя! — Восемнадцатилетняя Ира вела себя, как одиннадцатилетняя школьница, сознавала это, но не только не испытывала никакого дискомфорта, не только не стыдилась своей утрированной ребячливости, а, наоборот, выставляла её напоказ, считая своим неотъемлемым правом вести себя так, как ей вздумается. Менталитетом обладателя малинового пиджака, до сих пор невыгодно отличающим новоиспечённых российских миллионеров от их собратьев в старушке Европе, пёрло за версту; поначалу отец решил было взять это на заметку и тактично намекнуть дочери после ужина о неуместности такого поведения, но потом махнул на это рукой: «Ира — Резникова, Ира — дочь своей матери и вольна делать всё, что вздумается, и говорить то, что хочется, и если кому-то это не нравится, то пусть сами разбираются потом на досуге в своих эмоциях…» Впрочем, выходка Иры никого не смутила, и ужин по-прежнему проходил легко и оживлённо. Официантов на вечер не нанимали, избегая даже намёков на значимость и торжественность момента; время от времени в столовую с очередным блюдом вплывала Алина Викентьевна, очень напоминавшая Меньшовым бабу Лену в их собственных владениях. К кофе и десертам квинтет перекочевал в гостиную, но остался на ногах, разгоняя слегка застоявшуюся кровь; Павел Дмитриевич перешёл к живописи, толкуя родителям Жени о картинах, развешанных на стене.

      — Скучища! — определила Ира и обратилась к своему спутнику: — Пойдём, я сад тебе покажу.

      — Ира! Уже вечер, свежо, — мгновенно среагировал родитель. — Накинь что-нибудь.

      — Ну папа! — Ира чуть не топнула ногой. — Сколько мне лет? — но всё же поднялась к себе за шалью и, спустившись, взяла Женю за руку. («Рукопожатия по прибытии не в счёт — это первый интимный контакт», — подумалось обоим.) — Пойдём, я там самолично в двух клумбах цветочки сажала.

      Минут через десять старшее поколение наконец уселось на диван, но насладиться горячим кофе в вечерней тиши им не дало явно непрофессиональное исполнение «Виновата ли я», донёсшейся снизу. Резников открыл окно и увидел парочку, увлечённо распевающую русскую народную (а, может, и не народную, но молодёжь не заморачивалась по этому поводу) и стоящую достаточно близко друг к дружке.

      — Ира! Не хулигань!

      — Ну папа! — снова повторила Ира, снова чуть не топнув ногой. — Немедленно закрой окно, ты мешаешь спевке! — и продолжила, обратившись уже к Жене: — Вот диктат! Полное посрамление демократии! Ну да, у меня нет ни слуха, ни голоса, но и из караоке меня не гонят, а тут на своей собственной территории не поразвлекаешься!

      — Ты что! А у меня ещё печальнее: я всегда говорил, что мне не только медведь на ухо наступил, но и слон на горло.

      — Да? — расхохоталась Ира. — Так мы два сапога пара!

      — Ну хорошо, давай караоке пока не мучить, а вот как тебе завтрашний вечер в тихом ресторанчике? Ну, в качестве реверанса за ваше гостеприимство… если ты, конечно, свободна… мне это действительно так важно… — Женя намеренно снизил тон, усилил интонации проникновенности и по заблестевшим глазам собеседницы понял, что со своей задачей на сегодня справился.

      — Конечно, свободна, и вечер в ресторанчике мне по сердцу. Не, папу я, конечно, люблю, но эти посиделки со старшими и его забота иногда напрягают.

      — Только должен извиниться: у меня в смысле транспорта скромный «Фольксваген», ещё не успел экипироваться к новому сезону.

      — Нашёл из-за чего извиняться: не тачка красит владельца, а владелец — тачку! — Ира ещё раз продемонстрировала свою любовь к модернизированному фольклору.

      — Тогда я заеду завтра в семь?

      — Идёт, буду. Ну пошли, а то отец ещё в сад спустится.

      Поболтав для приличия ещё минут тридцать-сорок, Меньшовы стали собираться, уверяя Павла Дмитриевича, что провели дивный вечер. Конечно, последовали слова благодарности за душевную компанию и ответное приглашение, конечно, на них было отвечено бесконечными «очень рады» и «принимаем с удовольствием». К взаимным улыбкам и рукопожатиям прибавились тёплые взгляды молодых, брошенные друг на друга; наконец Меньшовы погрузились в тоже хорошо отдохнувший на свежем воздухе «Мерседес» и, пользуясь отсутствием тонировки на заднем стекле, уже отъезжая, обменялись последними взмахами со стоящими на пороге Резниковыми.

      — Ффу! — облегчённо выдохнул Женя.

      «Мерседес» вырулил за ворота, история понеслась следом…