В начале прекрасного века. Третья глава

– …Теперь вы знаете историю семьи Петерссонов, господин Лунд. Понимаете, чем могла бы обернуться ваша невинная поездка с Икке? Сомневаюсь, что ваш план удался бы: вы не представляете, на что она способна. А уж воздать должное обидчику – ей раз плюнуть. Поэтому вам невероятно повезло, что все сорвалось, – Сперсен говорил рублеными фразами, выдавая тем самым свое волнение.

На Лунда рассказ следователя произвел немалое впечатление: его бросало то в жар, то в холод в зависимости от того, каким тоном Сперсен передавал настроение и чувства героев повествования; лишь однажды Лунд отвлекся, подумав, что в этом человеке явно умирал талантливый актер – настолько Сперсену удалось поразить старика и вдохновить его на то, чтобы поймать беглую преступницу, о чем он ему немедленно сообщил.

– Вы слишком нетерпеливы, – рассмеялся Сперсен, панибратски положив руку на плечо Лунда, – и все никак не хотите дослушать. Мне кажется, наша красавица Икке не выдержит лесного одиночества без глотка воды и кусочка прожаренного мяса и, вернувшись, добровольно сдастся, как только поймет, что нам все известно. И там не за горами арест – я лично прослежу, чтобы ей дали очень много за поджог, убийство Этуаль и ее ребенка, Оскара Петерссона и его брата. Если, конечно, ее жертвой не стал кто-то еще…

– В каком смысле?

Вместо ответа Сперсен так неприязненно улыбнулся, что Лунд невольно отшатнулся.

– А разве вы не заметили? С того момента, как Икке Петерссон убежала в лес, мы не досчитались одного человека в деревне. По крайней мере, она мне ни разу не попалась на глаза.

– Да не тяните вы, скажите, наконец, кто это – «она»?! – Лунд своим выкриком напомнил Сперсену маленького мальчика, который не умел самостоятельно размышлять и униженно клянчил ответы на беспокоившие его вопросы у взрослых.
 
Что ж, разжую тебе, старый дурак.

– Карин. Прислуга Петерссонов. Она исчезла.

***

…Кое-как поднявшись, Икке пошла навстречу ночному кошмару, но ноги ее не слушались: заплетались так, что она спотыкалась через шаг, увязали в глине и болотной грязи; тело била дрожь. С посиневшими губами и мертвенно-бледным лицом она выглядела как оживший труп, а некогда роскошные рыжие локоны превратились в одну бурую массу, с которой стекала вода из лужи. Только одежда сохраняла ярко-красный цвет, словно она испачкалась кровью совсем недавно, а не более шести часов назад. 

Призрак ждал, и когда изможденная Икке приблизилась к нему, он, не говоря ни слова, повернулся и жестом приказал следовать за ним. Икке, уже ничему не удивляясь, повиновалась, но все же попыталась обратить на себя внимание волчьей головы:

– Эй, а я знаю, чей это костюм. И это вообще не смешно. Ну, что он на тебе. Мне без разницы, что ты за убожество и по какой причине напугало меня ночью…

Внезапно монстр остановился. Икке долго не понимала, что он хотел ей показать, пока до нее не дошло, что он всего лишь пожимал плечами, выражая недоумение. Ее безумно рассмешили неуклюжие телодвижения зверя – «Не маловат ли тебе сюртук, а?» – и искренность, с которой он демонстрировал ей свое изумление.

– Значит, не ты заглядывал сегодня ночью ко мне в окно? Да, охотно верю. Но неважно… Куда ты меня тащишь? Я устала… Ничего не хочу… У меня убили мужа, оставьте меня одну с моим горем… Или ты просто иллюзия? И я хожу-брожу и болтаю с воздухом?

Чудовище не отвечало, уводя Икке дальше в лес. Сначала ей казалось, что не проще ли разделаться с ней прямо там, зачем для этого выбирать какое-то специальное место, однако когда она увидела при свете солнца полянку, окруженную деревьями, она поняла, почему оно привело ее именно сюда.

Резкий, тошнотворный запах ударил в нос, и Икке даже не нужно было смотреть туда, чтобы осознать – слезы уже напрашивались сами собой, а внутри ее начала сжимать очередная пустота, которую больше ничто не смогло бы вытеснить. Никогда.

Икке зарычала от охватившей ее боли, схватила лежавший неподалеку камень и швырнула его со всей злости о землю, надеясь, что убийца сейчас слышит ее полный ненависти шепот:

– Чувствуешь, как близко я стою? Я здесь… Видишь меня?

В огромной – необъятной – луже крови лежала Карин, испытавшая на себе все мучения, на которые убийца не поскупился, расправляясь с ней: вероятно, чтобы разогреться, он перегрыз ей горло – Икке, подавив в себе нараставший приступ гнева и успокоившись, внимательно исследовала тело, плавая в озере крови и слез. Она, наверно, была жива и звала на помощь, когда ее ударили по голове, чтобы замолчала – вот и жуткая рваная рана над левым ухом, около виска. Но самое страшное…

– У тебя должен был быть ребенок, Карин…

И кто-то прекрасно знал об этом: на животе виднелся глубокий разрез, и колоссальная потеря крови окончательно добила ее. Вспоротый живот выглядел несколько объемным, не как у не беременной, и Икке повергло в шок, что какая-то мразь наслаждалась процессом убийства беззащитной девушки и безумно гордилась проделанной работой.

Однако в не меньший ужас Икке пришла от случайно найденной под телом… маски волчьей головы, похожей на чучело. Икке потянулась туда инстинктивно, не подозревая, какой сюрприз приготовила для нее мертвая Карин.

Икке долго всматривалась в желтые глаза с тонкими кошачьими зрачками, отрицая очевидное: пугало ее не то существо, что привело сюда – у того были нормальные, волчьи глаза, – а Карин. Милая, добрая, неравнодушная блондинка, любившая Оскара и ее, Икке… Всегда встававшая на защиту их семьи…

«Ты забеременела… И не сказала мне. Почему?! Хотя… чем я лучше, раз не заметила ничего…»

Икке начала лихорадочно вспоминать: что-то совсем неуловимое промелькнуло перед ней, будто она знала нечто – точно знала! – ускользавшее от нее… О чем они говорили накануне? О вкусном чае, о переезде Икке, о том, что Карин чувствовала себя по-настоящему счастливой в их доме… Нет, не то.

Икке быстро замахала руками, отбрасывая одну мысль за другой: Оскар? Бьерн? Сперсен? Лунд? Убийство первое, второе, третье… Дневник?

Да нет же!!

Икке беспомощно осела, опустив руки в холодное кровавое озеро; она уже забыла, что где-то сзади на нее любопытно смотрела волчья голова. Существо странно ухмылялось, словно могло дать ответы на все мучившие Икке вопросы, но любезно предоставляло ей возможность размышлять самостоятельно.

Оно легонько коснулось ее черной тростью, и вконец обессилевшая женщина поднялась и, обернувшись, взорвалась как новогодний фейерверк:

– Что ты меня тыкаешь?! Кто ты вообще? Зачем притащило меня сюда? Поглумиться, да? Мне кажется, ты прекрасно осведомлено о моей жизни, о том, что она теперь абсолютна бессмысленна!! Нет больше Икке Петерссон, как нет Карин, Оскара и Бьерна! Убирайся!

И она зарыдала, упав на покрытые синяками колени; тогда монстр подошел к мертвой девушке и склонился над ней; Икке краем глаза заметила это и рванула к нему, намереваясь так треснуть незваного призрака, чтобы у того навсегда отбило желание приближаться к ее близким.

Однако Икке не успела осуществить свой план – волчья голова резко повернулась, и что-то блестящее сверкнуло в человеческой руке, обтянутой белоснежной перчаткой. Медальон.

А в нем… Фотография девочки и мальчика с золотистыми вьющимися волосами и красивыми голубыми глазами.

Икке стояла как громом пораженная.

«Так это – твои дети, Карин? Дети Бьерна – они что, правда, твои? И у вас… Еще один…»

Икке не могла даже думать – настолько ошеломительной оказалась новость об отношениях ее прислуги и брата мужа.

«Я действительно ничего не знала. Ни об Оскаре, ни о Бьерне, ни о Карин. Полное неведение»

И перед глазами Икке предстала вся картина: Карин и Бьерн тайно встречались какое-то время, а когда скрывать беременность было невозможно, Бьерн рассказал Оскару о Карин, но тот лишь отмахнулся: «На кой черт мне твои дети? Сам виноват, я-то причем здесь?» В его стиле. У Карин рождаются близнецы, она живет у Бьерна некоторое время, пока они втроем не начинают обходиться без ее помощи, и продолжает работать у Оскара, который первое время разрешал ей уходить пораньше. А деревня зудела об этом направо и налево… Шесть лет назад.

И вот она беременна третьим ребенком – мальчиком или девочкой? Или снова двойней? Для Икке было бы великое счастье нянчиться со всеми ее малышами – и плевала она на мнение мужа. Ему-то что? Да и какая разница, что Карин и Бьерн не состояли в браке? Они любили друг друга – а она, Икке, и не догадывалась…

Вот почему Бьерн обиделся на ее слова.

Вот почему Оскар никогда не упоминал о случившемся и не желал видеть у себя племянников, мало того что внебрачных, так еще и от кого? – от прислуги! «Хотя сам же наделал детей на стороне», – злобно добавила про себя Икке.

Вот почему у них всегда горел свет в доме… Чтобы к детям каждую ночь возвращалась их мама и чтобы они не чувствовали себя брошенными. Ведь она не была в состоянии постоянно находиться рядом с ними, но делала все, чтобы они не голодали.

А Бьерн… Разве сложно было бросить пить, когда эти чудесные малыши нуждались в твоей заботе и любви? Неужели зависимость оказалась сильнее? Икке не могла простить его за это – будь он чуть выше своих слабостей, никто бы не погиб.

И, скорее всего, они пришли на эту полянку вместе с Карин сегодня ночью… Что у них произошло? Поругались, и Бьерн в приступе…

Нет, Бьерн, конечно, напивался до беспамятства, но чтобы он поднял руку на мать своих детей? Исключено. У Икке это даже в голове не укладывалось.

«А ты вспомни, дорогая, как вчера он чуть не задушил тебя…»

«Но я – совсем другое! Он меня ненавидел»

«А откуда тебе знать, как он на самом деле относился к ней? Она сообщила ему, что беременна, и, пораскинув остатками мозгов, он пришел к выводу, что очередного ребенка не потянет. Пьянице бы выпить, а дети ему на что?»

«Да заткнись ты!»

«Как пожелаешь»

От усталости Икке легла рядом с телом Карин, обняв ее рукой, сжимавшей медальон, а второй подпирала голову, чтобы не чувствовать ее кровь на губах. Она положила украшение на холодную грудь девушки и аккуратно погладила ее спутанные, грязные волосы, припоминая, как полгода назад также наблюдала за спавшими детьми Бьерна, не подозревая о том, что они – и ее дети, и уже в тот момент подумала, что их мама должна быть красивой блондинкой.

«Карин хорошо потрудилась – ни тени сомнений с твоей стороны!»

Если бы Икке докрутила эту мысль, она узнала бы обо всем не сейчас, лежа в кровавом озере, а многим раньше. Однако тогда ее волновала Этуаль, а не Карин.

И обе – мертвы.

А как же Бьерн? Его ведь тоже убили! Причем не менее жестоко. Заставив как следует помучиться…

И вряд ли это дело рук хрупкой Карин. Она в жизни никому не причинила вреда.

И Оскар… Его вспоротый живот, вырванные глаза и язык – определенно тут поработал один и тот же человек.

Икке резко поднялась, достала волчью маску и внимательно осмотрела ее, а затем примерила. Несмотря на то, что желтые глаза казались слишком яркими, изнутри была прекрасная видимость происходящего снаружи. И пасть…

А вот вместо пасти Икке нащупала свой рот. Значит, тот, кто решил перегрызть Карин горло, сделал это своими собственными зубами, предварительно спрятав лицо под волчьей маской Карин… А была ли эта маска ее? И ночью ею, Икке, любовался другой монстр – неуловимый убийца? Икке передернуло от того, что испытала ее любимая прислуга, глядя в эти желтые глаза с тонкими кошачьими зрачками, когда он прорывал голую кожу…

Икке вырвало. Она давно боролась с тошнотой, но только теперь почувствовала себя по-настоящему плохо. Изысканно одетый монстр отвернулся от этого малоприятного зрелища, не предприняв даже попытки помочь ей.

Когда Икке полегчало, она умылась в кровавом озере и, чудом поднявшись – ноги ее совсем не держали, – быстро проговорила:

– Куда-то собрался?

И действительно: чудовище в цилиндре медленно двигалось в противоположную сторону, надеясь поскорее скрыться, пока Икке приходила в себя. Но остановилось, услышав ее голос. Точнее, ее смех. Смех сумасшедшей.
 
– А я… ха-ха… дурочка! И не подумала бы! Иди сюда! – смеясь, Икке так быстро подбежала к монстру, что вряд ли бы кто-нибудь заподозрил, что буквально пару минут назад эта женщина лежала на голой земле не в силах передвигать ногами: озарение пришло настолько внезапно, что вызвало мощный прилив энергии.

Существо в костюме опешило, когда Икке сорвала волчью маску.

И расплылась в улыбке.

– Ну, что, господин волк? У нас общая проблема, и ее надо как-то решать. Поможешь?

Без лишних слов монстр протянул Икке руку. Та ее пожала. И после долгого разговора они обсудили план действий.

***

Солнце было уже в зените, когда жители деревни безмятежно работали, но, заметив странную фигуру вдалеке, побросали свои дела и ринулись на главную площадь, к дому Лунда, громко крича и создавая хаос. Сперсен читал страх на их лицах, и даже Лунд струхнул, когда фигура приобрела очертания, и каждый увидел то, что предстало перед ними.

Икке Петерссон, медленно приближаясь к толпе, образовавшей полукруг, с абсолютно пустым выражением лица, несла на руках тело Карин; в правой руке у нее был зажат кол с насаженной на него волчьей головой, которую развевал ветер. Кровь с капюшона стекала по волосам, по лицу, пару раз – для пущего эффекта – Икке смачно слизала ее с губ (несколько женщин тут же попадали в обморок, их дети в ужасе зарыдали), а одежда была насквозь пропитана кровью Бьерна и Карин, и в ней по-прежнему преобладал ярко-красный цвет.

– А что я говорил? – произнес шокированный Сперсен Лунду, который не обратил на него внимания. До того постаралась его «дочь», чтобы вселить в них первобытный страх. И ей это удалось с блеском.

Двести пар глаз не могли оторваться от Икке Петерссон; наконец, она остановилась перед домом Лунда. Наступила мертвая тишина.

– Карин, прислуга в моем доме, убита. И кто-то должен был ответить за свой бесчеловечный поступок, подумала я сначала. Впрочем, – Икке обвела взглядом присутствующих, чтобы удостовериться, что она произвела правильное впечатление, – неподалеку бродил вот этот милый зверек, – она выше подняла кол с волчьей головой, покрутила его; часть деревни ахнула, вторая – изменилась в лице, – который больше никому не навредит. Но это не все.
 
Икке мягко опустила Карин на землю, выставляя ее на всеобщее обозрение.

Так надо. Потерпи немного, моя девочка.

– Вы видите, он вцепился ей в глотку и вспорол живот. Она пыталась убежать, но споткнулась и ударилась головой о камень. Отсюда – эта рана на голове. Так погибла Карин. Что касается Бьерна, то он хотел спасти ее, однако в темноте напоролся на ту ветку, которая все решила за него… Но вам нечего опасаться – вряд ли волк знал, что я выйду на его след. Вот почему я убежала ночью.

После неловкой паузы послышался чей-то одобрительный свист, вслед за ним – радостные крики. Некоторые подбежали к Икке и, приподняв ее, усадили себе на плечи. Она, не меньше удивленная реакцией крестьян, отдалась бесконечному потоку рук, желавших прикоснуться к ней: а если бы этот страшный зверь загрыз их или их детей, пока они спали? Сперсен и Лунд стояли в полном замешательстве: Икке переиграла их и сейчас восседала на человеческом троне, ощущая себя в полной мере победительницей.

Сперсен пытался вмешаться, размахивая руками и пытаясь перекричать сотню ртов:

– Вы, что, забыли, как погиб Оскар?! Икке убила его!! У меня есть доказательства! И это отнюдь не волк!..

Но его уже никто не слышал: толпа гудела, шумела и веселилась, готовясь отпраздновать триумфальное возвращение Икке, которая так великодушно поступила, избавив деревню от необузданного хищника. 
 
– Как быстро люди сбрасывают с постамента старых кумиров и возводят себе новых, – усмехнулся Лунд, вспоминая, как еще два дня назад ситуация была прямо противоположной сегодняшней. Он не признался бы в этом Сперсену, но Икке оказалась намного изобретательнее их двоих. «Следователь… Пижон ты, а не следователь. Баба уделала тебя и без всяких доказательств. Кусочек прожаренного мяса, говоришь? Ха-ха-ха»

Сперсен, негодуя в глубине души, промолчал; и эти люди вчера плевались в нее, тыкали пальцем и поощряли Бьерна задушить ее?.. Он недоумевал.

– Больше никаких промахов – я арестую ее сегодня же. Вечером. Лунд, приготовься как следует к нашей обвинительной речи. И проверь, чтобы все улики были на месте. Если что-то пойдет не так, как я задумал, я задержу и тебя. И, да – я не шучу. Иди, что стоишь?!

Лунд если и обиделся, то не подал вида: ему хотелось сотрудничать со Сперсеном, который, в случае успеха, выписал бы ему счет на приличную сумму, и он смог бы уехать из деревни, как и планировал. А кроме богатой, беззаботной жизни в городе ему ничего и не нужно было. Судьба Икке перестала его волновать – но догадывалась ли она?.. 

Словно прочитав его мысли, Икке, несомая толпой, повернула голову и, посмотрев Лунду прямо в глаза, произнесла одними губами какое-то странное слово. Он подумал, не померещилось ли ему, но нет – он отчетливо разобрал его, не понимая, однако, смысла.

«Беги»

– Сперсен? – Лунд обернулся, но его товарищ как сквозь землю провалился.

«Вот пижон! Самый натуральный!»

***

Сперсен заперся у себя в комнате и долго метался из угла в угол, не находя себе места; как эта женщина, Икке Петерссон, обскакала его, его, прирожденного полицейского?.. Следователя! Он раскрыл столько сложных преступлений в городе, а здесь, в глуши, будто все сговорились помешать ему доставить преступницу в отведенное ей законом место – в тюрьму, где она точно бы не отвертелась и созналась в убийстве пяти человек! Они же сами готовы были избавиться от нее, а всего лишь за минуту резко изменили свое мнение о ней. Так легко позволить себя одурачить – непозволительная роскошь! Особенно когда выставлявшая напоказ собственную глупость Икке Петерссон проявила себя отнюдь не легкомысленной барышней, а довольно-таки изощренной убийцей, которая продумывала наперед каждый их шаг.

Внизу часы пробили половину четвертого; жители деревни, оставив насущные дела, праздновали уже более трех часов и, наверняка, к вечеру не будут ни черта соображать, когда он и Лунд представят обвинительную речь. Неотесанные простофили на мгновение обратят на них внимание и дальше примутся осушать стаканы – один за другим, один за другим… Что? Убийство? Ты о чем, родной? Икке спасла нас от волка, понимаешь? Это все дикий зверь, а не человек. Она – наш герой! Икке! Икке! Икке! Сперсен в бешенстве опрокинул стол с разложенными на нем бумагами. Его самолюбие задели, и он никому не прощал подобную вольность. Он наказывал. Имел на то полное право.

Он уже собирался спуститься вниз, к Лунду, чтобы перенести свое мероприятие на четыре часа, когда случайно выглянул в окно и пришел в такую ярость, что чуть не сломал себе руку, которой мощно приложился о несущую балку.

На площади разожгли костер, пламя которого достигало высоты второго этажа, а вокруг изрядно выпившие деревенщины устроили некий ритуальный танец, посвящавшийся убитому волку – Сперсен не расслышал слова песни, но там что-то было про черные глаза, про костер, – и кто-то играл на потрепанных музыкальных инструментах, явно залежавшихся в сарае. Видимо, давно не представлялось случая вытащить их. «А Икке – это ведь целое событие, ради которого стоит забрасывать работу и устраивать эту вакханалию»

Но не само гуляние вызвало ярость Сперсена: среди развратных мужиков и баб пьяный Лунд пытался пуститься в пляс, смеясь и хватаясь за груди своих соседок, чем досаждал их мужьям; но вовремя сказанная Лундом сальная шуточка снимала напряжение, повисшее в воздухе, и все с неподдельным удовольствием продолжали веселиться, забыв о маленьком недоразумении.

«Старый баран! Никакой от тебя пользы»

Сперсен, полный отчания – его предал единственный человек, который имел власть над крестьянами, – спустился, предварительно забрав кое-какие бумаги, и принялся копаться в оставленных им вещах, пытаясь отыскать дневник. В комнате было жарко от разгоревшихся поленьев в камине, но Сперсен и глазом не моргнул, когда тот внезапно погас; слабого света из окна еще хватало, чтобы ориентироваться в комнате. Сперсен так глубоко погрузился в свои невеселые мысли, мечтая о том, чтобы поскорее схватить Икке, что не заметил, как сзади тихонько открылась входная дверь. Если бы Сперсен умерил свою жажду тщеславия и справедливости, ослепившую его, и повернулся к незваному гостю, то, вероятно, нескоро смог бы заснуть, не представляя это в кошмарах.

Желтые глаза Икке Петерссон, несомненно, яркие в наступившем полумраке, были прикованы к Сперсену, а кровь тонкими ручейками стекала с волчьей головы по открытой груди и исчезала где-то в лифе темно-красного платья; из пасти угрожающе торчали клыки. Она ухмылялась той волчьей ухмылкой, которая предупреждала о нападении. О нападении на Сперсена, который ничего не слышал и был занят исключительно поисками дневника.

Когда она подкралась вплотную (мысленно благодаря Лунда за не скрипучий пол), то так резко схватила Сперсена волчьими лапами с острыми когтями под ребра, что он застонал от боли, перестав двигаться: он очень пожалел, что так легко подставил себя – хотя мог бы предположить, что Икке решит избавиться от него. Она почувствовала, как раны стали кровоточить, но не выпускала жертву – лишь сильнее впилась в него острыми когтями. Сперсен не сопротивлялся – даже если бы он захотел, у него бы это не получилось: мешала дикая боль.

– Почему у тебя такие большие уши, а? – прошептала ему на ухо Икке и, не получив ответа, нажала на открытые раны.

Сперсен опешил – от неуместности задаваемого вопроса, словно они разыгрывали сказку перед детьми, а не боролись друг с другом. Лихорадочно обдумывая, как ему выбраться живым и – по возможности – целым, он, сжав зубы, процедил:

– Чтобы… чтобы лучше тебя слышать. Икке, что за бред ты несешь?!

Сперсен снова застонал.

– Вообще-то правильнее было бы сказать: «Чтобы лучше тебя слышать, МОЯ ДОРОГАЯ». И без повторов. Тебе что, медведь на ухо наступил? Или волк? Продолжаем. Почему же у тебя такие большие глаза, а, бабуля?

– Какая я тебе бабуля, идиотка… Гм-м-м… Ладно, ладно, чтобы лучше тебя видеть, моя дорогая.

– Не язви мне. У меня пальцы практически полностью в твоем гнилом тельце, поэтому попрошу не срывать мне спектакль. Ш-ш-ш. Что, тетя Икке сделала больно бедному Сперсену? А вот жизнь не щадит ни Икке, ни Сперсенов – никого! – последнее она прокричала ему на ухо.

– Ну да будет… Тетя Икке добрая сегодня… А почему у тебя такие большие зубы?

– Чтобы съесть тебя.

На мгновение наступила тишина. Сперсен весь похолодел от ужаса: дурное предчувствие подсказывало ему, что молчание Икке – отнюдь не от того, что она хотела что-то ему сказать, и не знала что именно, а просто потому, что она выдерживала паузу ради чего-то более страшного.

– А вот тут ты попал в точку, – наконец, произнесла Икке и вонзилась волчьими клыками ему в горло.