Кто-нибудь слышит

"Привет, меня зовут Эми... Я...ищу людей. Я знаю, кто-нибудь слышит меня сейчас..."
 
Голос просачивается сквозь тонкие стены, сделанные из стекла, заставляя их дрожать и вибрировать в ответ, едва заметно, еле слышно откликаясь на зов. Звук протискивается среди них, застывая в стыках, разбивает их вдребезги, мешаясь с пылью.
Вырывается на свободу, трескаясь и звеня в неподвижном воздухе.

Радиорубка. Радиовышка.
Похожая на огромную тонкую иглу с округлым наконечником, проткнувшую вертикально вверх узловатое городское полотно, она кажется чужеродной и странной, дрожа в отражающем утреннем прозрачном свете и слепо тыкаясь в небеса, в странной попытке то ли нашарить что-то, то ли проткнуть их насквозь.

В той части неба, где с земли видно только острие, схлопнувшееся в черную дрожащую мушку, Она смотрит на город с высоты, но он все равно продолжает давить, подступая со всех сторон бетонной громадой. Обхватывать домами-дверями-косяками-подъездами-проездами-улицами.
И стенами-стенами-стенами, не спасающими своей нагроможденностью от слепой сетчатой прозрачности. Не-существования. Анти-жизни.

Только окна, металл, куски фанеры, прибитые друг к другу, чтобы все это загородить. А над головой, пронзающая небо такой голубизной, что слепит и желтит глаза, заливая их сиянием плавленого металла, разгорается предутренняя, послевечерняя рассветная заря. Разверзнувшаяся полоса на исходе крыш, источающая все оттенки красного, багрового, карминного и пурпурного.

Кровавая рана зияет в безграничном куполе набрякшей влажной полосой, сочащейся светом, который отражается во всех поверхностях, подхватывая и дробя себя на частицы, но только преумножая. Окна, стекла, щиты рекламы и газетные киоски - все залито дрожащим, туманяще неспокойным ясным светом, набирающим глубину.
Глубоко, далеко.
Низко.


Она отворачивается, смотря вниз, под ноги.
Сквозь клетчатую сеть совмещенных стекол все снаружи кажется нелепым и сжатым в точку. Так, что при желании умещается в кольцо сомкнутых пальцев. Окей - хорошо. Все в порядке.

Крыши царапают по коже, оставляя заусеницы, засечки и черты, впиваются поржавевшими скобами в ладони, заставляя отдернуть руку. Спутниковые тарелки, похожие на заросли паразитирующих грибов, отражают от домов Ее дыхание, отсеивают в стороны, распуская оборванной сетью.


Этот город пуст.
Дыхание ищет себе подобных и не находит, все пугливее прижимаясь к земле, и Она даже думать не хочет, что же будет, когда оно совсем упадет, распластавшись по кускам и битым трещинам тротуарных плит, сливаясь с выцветшей дорожной разметкой петляющих проспектов и сетей монорельсов.

Окна покрываются пылью. Внутри тишина. Здесь есть старые отпечатки по стылым блестящим квадратикам стекла: чьи-то пальцы, ладони, руки точно таких же незримых обитателей, когда-то стоявших на этом месте. Может быть, даже в точно такой же позе. С таким же выражением беззащитного, блуждающего напряженного отчаяния и ожидания на лице.

Это следы для Нее неприкосновенны, как все окружающее здесь, хоть оно и пыльное, заброшенное, забытое. Ненужное.

Серые комья пыли, затесавшиеся в углы и стыки растресканных плит, обрывки желтых газет и спутанные мотки проводов под ногами. Давно не работающий автомат с кофе, вертящаяся подставка под карандаши на одном из столов, крутящийся высокий стул из летнего кафе со скрипящими сидением. Забитые решетки вентиляции под ногами, в полу, за стенами и под потолком.
И такая же пыльная, еще чудом рабочая система, хрустящая в своем нутре и напоминающая мегафон. Целую сеть. На каждом фонаре-столбе-перекрестке-остановке-ларьке-киоске. И все рубильники, впалые кнопки, щелкающие выключатели. И серая липнущая к пальцам пыль, осевшая в сетчатых ячейках микрофона.


"Я Эми. Я ищу выживших... Я ищу..."
Голос прокатывается эхом по городу, не задевая ничего, во все стороны, взметается вверх и вниз, из последних сил преодолевая завесу тишины и утреннего смога, рассыпающего в солнечных лучах блики, искры, отсветы, вспышки и огни.
Небо выскоблено реагентами - до белых полос, царапин, трещин, - расползается дугой, щетинясь в потертостях и стыках, накладывается слоями поверх безоблачной выси, блестит и сияет расплавленностью и желтым золотом.

Золотая вода растекается под ногами, затопляя собой облака пыльцы, пыли и дыма глубоко в вышине, странное море, разлившееся по улицам, достигает наконец окон, заставляя обитателей за ними открыть глаза. Проникая сквозь щели между всеми карнизами-гардинами-шторами-занавесками и завесами.
Завесами тишины, отдыха и безразличия.

Пройдет еще час - может, больше, - прежде чем они оживут - прежде чем Город снова задышит, забьется, задвигается, приходя в себя, наращивая, как обороты колес, спешный отстукивающий ритм. Они выйдут на улицы - целые толпы, группы, пары и одиночки - чтобы вновь включится в повседневный бурный поток, завертеться в нем, завязнуть, сгинуть. Так же, как и все время до этого - не поднимая глаз, не вскидывая головы, не осознавая.

Только чувствуя, как день за днем - раз за разом, ночь за ночью и утром, и снова по кругу - костенея и плавясь, растворяясь в бессмысленной, сухой и растрескавшейся черствой обыденности, умирая изнутри. 
"Привет, меня зовут Эми. Я ищу людей. Я ищу выживших. Я верю: кто-нибудь слышит меня сейчас..."