Дикарка. Повесть

 Отрывок 1. На чужбине.
Латиноамериканский  город, некогда построенный вдоль  берега океана в колониальном стиле теперь выглядел несколько обшарпанным. Часовня Санта-Сесилия давно потеряла циферблат, Кафедральный собор и особняки сплошь и рядом смотрели на мир заколоченными фанерой окнами.  В полуденную жару маленький город был чаще всего пуст, и  только одинокий пес, высунув язык,  слонялся рядом с таверной.  Двери в  таверну - особенно  летом - как  врата в рай для тех, кто желал  окунуться в  спасительную прохладу, тяжёлые из тёмного дерева,  они отсекали  таверну старого Себастьяна от пекла. Внутри было холодно от каменных полов, круглые маленькие  окна освещали только верхнюю часть под потолком, поэтому горели на стенах старинные бра в виде якоря, на столиках зажигали свечи.

Сам старик Себастьян очень любил солнце и жару в молодости, сейчас он был подслеповат и флегматичен,  ему теперь хорошо там, где собираются приятные и милые сердцу люди. Русский по материнской линии, Себастьян получил таверну в наследство от отца. Когда мало посетителей, Себастьян с воодушевлением ковырялся маленькой отвёрткой в  "доисторическом"  приёмнике, который временами издавал хриплые звуки, старик же  тихо насвистывал себе под нос. Увидев долгожданного гостя, Себастьян отложил рукоделие  в сторону, улыбнулся по-детски открыто и поспешил встретить  знакомого, провести его  к столику.

— Амиго! Ты где пропадал? Я для тебя  приберёг бутыль  отменной перцовой настойки.


Но  вдруг старик  замер, оглянулся, уставился одним слезящимся глазом  на  проём  вновь открывшейся двери и схватил своего знакомого  за  руку.

-  Это она...!  - Вскрикнул старик. - Это  та русская,  про которую я тебе   говорил. Пойдём-ка  к ней,  я вас познакомлю. Знаешь, - шептал старик гостю, - она очень давно не общалась со своими.

Загорелый мужчина в ковбойской шляпе и белом летнем костюме  увидел, как появившаяся  милая особа прошла за столик в углу.  Он рассмотрел в ней женщину,которой около сорока  лет . Взгляды их  встретились.  В больших светло-карих глазах женщины,стройной красивой,   было столько пережитой боли, что не одному  бы Амиго захотелось  опуститься на колени,  целовать её руки, моля о прощении. Что же довелось пережить ей?


Красавица  улыбнулась  сначала хозяину таверны, затем гостю:

– Здравствуй, Себастьян. У тебя гость? Здравствуйте!

Старик медленно покачал головой и ответил  по-русски:

– Это у тебя сегодня гость, дорогая. Этот человек приехал из России.

 Амиго привстал, приподняв шляпу, поклонился даме и снова сел.
Из его рук упала на пол сигара, которую он тщетно пытался раскурить.Он поднял сигару и положил в пепельницу.

- Мне кажется, наш гость любит слушать  истории,- продолжал негромко, с лукавой улыбкой  старик, обращаясь к женщине, - расскажешь ему свою?

Женщина побледнела и  промолчала.

Старик не уступал:

- Прошу тебя, девонька...-
Старик, заглядывая в глаза " девоньке", прошептал одними губами:
- Ты  рада?

Вызванный хозяином Себастьяном  "мальчик" поставил на стол  графин настойки и тарелку с холодной закуской из овощей и рыбы. Затем принес  бокалы, рюмки, бутылку  белого вина - "для донны", как попросил хозяин, налил  полный бокал вина,  мужчинам - по стопке настойки. Женщина взяла бокал, сделала маленький глоток и тихо сказала, обращаясь к гостю:

- Себастьян мне рассказывал , что иногда здесь бывают русские. А я не верила.Вы давно  из России?

- Я в эмиграции третий год.

- Она совсем  другая, правда?

Гость потупил взор.

- К сожалению...

- Я читала,  в России  теперь снова ходят в  церкви...Что ж, может быть, так  и правильно.. А моя Россия  погибла в семнадцатом году , и больше я её не видела..

Женщина  замолчала, снова отпила вина.

- Мне жаль. Если Вам больно,  - начал   предупредительно гость и внимательно посмотрел на странную женщину, - я не настаиваю на  вашей исповеди.

Старик ловил каждое слово, щурясь на  свечу, поправляя черную повязку на голове, прикрывающую выбитый глаз.

- Я расскажу Вам свою историю, раз  Себастьян уже обещал. - Прервала молчание женщина. - Больно бывает вначале. А теперь - нет, да и  слишком много времени прошло, а оно, как известно,  лечит.


- Вы из знатной семьи? - Спросил Амиго гостью.

- У меня отец из новгородских  мелкопоместных дворян,  мы  были не очень знатны, и к тому времени, как я помню себя, не богаты.  После гимназии  отец настраивал, чтобы продолжала  образование в Лондоне, но этого не случилось.
Однажды моя подруга –  пригласила меня в гости. Я отдыхала  неделю в их имении, мы гуляли  днём по аллеям сада, вечером катались на лодке.
В один  летний вечер отец подруги  Елизаветы, князь Белошейнин, пригласил на ужин своего дальнего родственника, не  молодого  уже, но статного капитана  лейб-гвардии Измайловского полка, вдовца Бестужева. Так я впервые увидела  Алексея, своего будущего мужа.
 Глаза женщины увлажнились, засияли молодым блеском.
 - Как  пишут в романах,  любовь  с первого взгляда. И моя жизнь совершенно изменилась.  Родные меня не узнавали. Бабушка всё шутила:"Ну, вот и моя Дикарка  превратилась в тихую лань."
Вскоре мы с Алексеем поженились, хотя поначалу мои родители были против нашего брака, мама плакала и просила отца не допускать мезальянса. Папа пообщался с Алексеем накоротке и успокоил матушку, что у такого благородного человека,как Алексей, их  дочь будет "как за каменной стеной".
К сожалению, наше счастье улетучилось  так же неожиданно, как и прилетело: наступил август четырнадцатого года. Началась война с Германией... Это сейчас я отчётливо помню события после безмятежного медового месяца, а тогда дни  потянулись, как дурной сон, настало какое-то состояние постоянного кошмара.

Я была очень молода, а в моём сердце зрела  взрослая боль. Я почему-то понимала:всё  начавшееся  с Россией,закончится очень плохо, я рыдала на плече мужа,  когда объявили мобилизацию,а он смеялся :
- Лерочка, дорогая, что за фантазии! К новому году разобьём германца, и  вернусь с  наградами от самого государя.
 
Я, вытирая слёзы, улыбалась ему и снова  беззвучно плакала.


Однажды, когда Алексей не приехал ночевать,  Лера увидела сон,  в котором  не могла догнать  черную тень за  спиной Алексея.
Потом были короткие сборы, нешумное прощальное застолье  в  усадьбе Алексея,  где они  тогда жили с Лерой:  пригласили только самых близких. Лера запомнила тост   отца  "за победу" и  слова друга мужа  "за царя и отечество!" На вокзале, когда поезд, в котором уехал муж,  скрылся  из виду, Лера  потеряла сознание...


Отрывок 2. Детство дикарки.

Тот, кого любили в детстве, несмотря на трудный характер, в жизни способен беззаветно и предано любить сам, даже если его наказывали за шалости, это же было тоже любя.
Она помнила, первый раз  Дикаркой её назвала родная мать. Тогда пятилетняя кроха не давала заплетать себе косички, убегала от няньки и  матери. Девочка кричала звонко, что ей больно, но голову зажимали в четыре руки. Пышные каштановые  волосы, рассыпанные по плечам, больно  рвали гребнем и туго сплетали или укладывали теплыми  щипцами в локоны, чтобы  кудрявая  головка была ангельской.  Она запомнила, как  однажды  вцепилась ногтями в полную, пахнувшую тестом и луком руку  кухарки Дуси, которая перегородила Лере дорогу на чердачную лестницу.
 А от мамы, Вероники Андреевны, уездной помещицы рода Колычевых, всегда пахло приятно, но она больше всех  ругала Леру  и даже давала тумаков, чего ни Дуся, ни гувернантка  Даша, никто другой, даже папа Леры,  себе не позволяли. Папа Дикарки был просто обязан строго наказать её, возможно, даже на горох поставить, когда девочка изрезала  новую серебристо-серую  шкуру зайца, приготовленную ей на воротник к новому манто, которое  должны были заказать  к Рождеству. У  рыжего лисьего воротника на модном манто Вероники Андреевны Дикарка  в три года отрезала ножницами, забытыми на видном месте Дусей, голову с глазами-бусинками и  все четыре лапы.
-Для чего? - Кричал папа.
- Кошмарный ребёнок!-Возмущалась мама.
- А чтобы интересней было  играть под кроватью в дочки-матери,- Объяснили за Леру старшие сёстры-близнецы, которые бросив канвы с вышиванием, прибежали на крик из детской комнаты.
Леру не отпустили тогда в гости к приехавшему из Германии деду Николаю с братом и , это ей наука, чтобы она не трогала без спросу взрослые вещи, но она продолжала  таскать из маминой шкатулки пуговицы и нитки,а однажды залезла на комод и достала любимую коллекционную  куклу Вероники Андреевны, которую муж привез ей в подарок из Парижа, подстригла кукле волосы, хотя в детской у Леры стояли свои красивые куклы и мебель для них, и даже кукольная французская посуда.

- Дикарка! - Услышала она от матери, когда бросив куклу в открытое окно, помчалась по лестницам на второй этаж, где был кабинет отца.
- Погляди  на себя в зеркало, бегаешь вся  мокрая, космы в разные стороны.  Вот я папе всё расскажу!

Вероника Андреевна догоняла  Леру в углу кабинета,  затем они возвращались в гостиную, где мать начинала приглаживать  ладошкой мягкие мелкие кудри  на лбу Дикарки, собирала лентой  крупные на затылке, Лера сопела, не давала  поправлять на себе  платье-матроску, вырывалась и прыгала, как бесёнок. Потом следовало самое страшное предупреждение, которого Лера боялась до мурашек.
- Всё, на лысо побрею тебя: устала я с тобой. Дуся, неси ножницы и бритву!
- Сама ты,  "на лысо"!
После этих слов девочка получала от  матери легкую пощечину, но всё равно вырывалась и бегала вокруг стола.  Дикарка  редко  плакала, даже когда была постарше и её наказывали  плёткой за побег из дома, девочка лишь истерично смеялась и с силой отталкивала обидчицу гувернантку, растрепав ей прическу.
Мать Дикарки в такие минуты сама начинала плакать от обиды и бессилия, от того, что позволила себе поднять руку на ребёнка.
- И в кого ты такая, посмотри на сестер старших, на брата посмотри, дети как дети, а ты...

Минуту спустя, когда мама раздумала брить, отпускала Дусю, Лера  начинала играть в "оперу",  как ни в чём не бывало.  Дикарка звонко пела и сама себе "аккомпанировала", барабаня пальцами то по паркету, то по ножке стола.
Детская песня про сурка сменялась романсом "Не уезжай ты мой голубчик, печальна будет жизнь моя...".
А когда девочке было весело, она обнималась, лезла с поцелуями и плясала  с удовольствием под Дусину любимую песню "Барыня ты моя, сударыня ты моя!", или включив в зале патефон, пока отца нет дома, танцевала с куклой полечку. Увидев, что вошла мама, она пряталась под стол.

- Вылезай,- сердилась мать, - сейчас же  садись  за фортепиано!
- Ни за что, мамочка!
-Я тебе покажу, как портить руки!
- Не хочу  и не буду, я гармошку губную хочу, как у Данилыча.

Данилыч .
Это был старый-престарый немец или австриец, точно этого  в семье родителей Дикарки никому не было известно.  Когда-то он учил играть на старинном фортепиано самого барина, а теперь Данилыч  часто был в отъезде,но как только возвращался, спешил настроить инструмент.  Бенедикта Николаевича,отца Леры, Вероника Андреевна  называла манерно - Бенжамен, хотя это были совершенно разные имена, его же родную  сестру Анастасию Николаевну, которая приезжала на Покров день или на Пасху в гости из далёкого Петербурга - просто Настасья. Данилыч так и не выучил их в детстве всем тонкостям музицирования, но слух развил. Став взрослым мужчиной, Бенедикт Николаевич Ростопчин любил подпевать жене, Веронике Андреевне, когда она исполняла старинные романсы для многочисленных гостей,родственников и соседей, которых они любили принимать на Рождество и Масленицу, реже на именины. Для детей устраивали утренники, верховодила сама барыня, Вероника Андреевна. В праздники обязательно катали гостей и детей по поместью на санях, запряжённых тройкой красивых белогривых лошадей.
Когда было время, что учить музицированию  никого не требовалось,
 Данилыч, которому некуда было ехать, а скорее всего, он просто обрусел и привык к семье, все равно оставался в доме старого барина Ростопчина на правах дальнего родственника,жил в мебелированом флигеле, иногда справлялся за помощника по хозяйству, гулял с породистыми собаками по лесу, даже лечил, если они болели. Долгими зимними вечерами он  сидел уединённо в своей комнатке во флигеле, клеил семейные фотографии господ, привезённых летом из Крыма и открытки, а также  марки  -  в большой бархатный альбом. Потом родились у молодых господ дети, и он снова потребовался в качестве учителя музыки, его привезли и поселили в утепленной мансарде.
Летом, когда старшие Лерины сестры были в отъезде, Данилыч   играл днём на губной гармошке, важно восседая  в беседке у пруда. Иногда он расслабившись, дремал, Дикарка к нему тихо подкрадывалась, громко пугала:
- Отдай моё сердце, Данька!
Он, вздрогнув, открывал глаза, поправлял свалившееся пенсне и смеялся, разрешал поиграть  на губной гармошке.
Утром старый учитель всегда выходил к чаю "при параде": в синем сюртуке, с тростью. После чая шел гулять по усадьбе с двумя борзыми собаками, иногда в хорошую погоду брал с собой с разрешения Вероники Андреевны Леру с сестрами и братом. И звали его конечно, не Данилыч, это  для Дикарки он был  Даней -Данилычем. Другие дети Ростопчиных к нему все реже и реже обращались по имени Вальтер,  взрослые со временем тоже начали его именовать "наш Даня". Последний год он часто болел: пожелтел, глухо кашлял. Господа  отправили Вальтера на Кавказские минеральные воды вместе с сыном Георгием, который тоже часто кашлял, простывал зимой, потому что был сильно раскормлен с самых пелёнок и оставался в отрочестве  грузным малым.

Отец Дикарки.
Он же - Бенедикт Николаевич ,  невысокий, ещё довольно молодой  красивый  мужчина  с аккуратной  рыжей бородой и усами, ясными синими глазами, был всегда подтянут, летом он ходил в хромовых сапогах и  светло-сером костюме с жилеткой. За чтением уже  иногда пользовался пенсне.
Вероника Андреевна, заметив после ссоры с дочкой мужа в дверях зала, тут же переключилась (ещё будучи в сердцах) на него:
- Друг мой, что ты вырядился, как приказчик?- Произносила она свои тирады нараспев,   не дожидаясь ответа, сердилась.- Как мне претят  твои деревенские манеры! Что за мода, это же мове тон: заправлять  брюки в голенища!

- Интересно, как  бы  я ездил верхом , - смеялся  отец Дикарки. -Здравствуйте, несравненная Вероника Андреевна!

Бенедикт Николаевич  смолоду помогал своему отцу, " старому барину", приняв дела от спившегося управляющего на уездном заводе, производившем канифоль, но жить любил  в имении, куда он сразу после свадьбы перевёз Веронику Андреевну. Городской дом  господ служил ему конторой,  часть комнат, расположенных  с черного входа, сдавали в наём студентам. А  молодой хозяин  целый день в работе, в разъездах  то на склад, то в контору.  И вот он дома!

-  Ну, здравствуй  ещё раз,  моя дорогая! А где Голубка?- Муж  тянулся с поцелуем к жёнушке.
 Вероника Андреевна  молча теребила край ажурной шали, наброшенной на заметно  округлившиеся к тридцати пяти  годам белые  плечи,  потом - надувала губы и выбиралась из объятий Венедикта Николаевича. Она не любила, что муж называет их дочку Голубкой, у неё же есть своё полное  имя -  Калерия - но потом она всё же говорила:
- Сидит под столом твоя Голубка, а давеча кусалась, царапалась,  как дикая кошка, теперь вот прячется.

- Ну, пусть посидит, раз нравится.- Спокойно отвечал Веронике Андреевне муж.- А ты, Верочка,  пожалуй,  налей-ка мне чаю,  пить хочу.
- Дуся! - Восклицала Вероника Андреевна .
- Сама налей, хочу из твоих белых ручек!- Он проходил в комнату, сняв на ходу картуз, отдав его  подоспевшей Дусе,  и садился за стол, разворачивал свежие ведомости, начинал читать, а иногда  прикуривал трубку.
-Как можно в жару пить чай! Моду взял приказывать, Бенжамен! Квасу налью, с твоего позволения.
- Вот ты какая, Веруся... ну, иди ко мне, поцелую. Ведь вижу, соскучилась.
Вероника Андреевна  нервно поднимала бровь и стояла, не трогаясь с места.
-  А если я и в правду чаю хочу?- Продолжал Бенедикт Николаевич.
Он вставал , оставив трубку  в большой бронзовой  пепельнице, подходил и обнимал  за талию женушку. Она немного сопротивлялась, но потом  была не против, чтобы муж приласкал,  прижималась  к нему всем телом, и они замирали в поцелуе.

- Ну, всё, всё...Колешься бородой, иди лучше освежись с дороги.

Мать дикарки всегда знала, что и кому лучше. Отец почти никогда не спорил со своей  "китаянкой", так он часто в интимной обстановке  называл  Веронику Андреевну за красивые раскосые глаза и высокие скулы, за маленькую ступню и  плавную против строптивого нрава походку. Последнее его больше всего радовало, потому что походка Вероники Андреевны  была настолько  грациозной, что он узнал бы жену из тысячи женщин. Эта походка со временем  передалась и младшей дочке Бенедикта Николаевича - Калерии, которую мать в сердцах называла Дикаркой.
Прежде  чем пойти к рукомойнику за ширмой (кувшина над  блюдом молодой барин не признавал) , Бенедикт Николаевич  приседал и заглядывал под стол:

- Сидишь, заяц. Значит, опять не слушалась? Иди, поцелую...

Дикарка высовывала хитрую мордочку с высокими скулами, прямым носом с чуть заметной горбинкой, как у матери, но с  формой глаз, как у отца.  Цвет  глаз дикарка унаследовала всё же от Вероники Андреевны. Девочка подставляла отцу  розовую щеку, ту, по которой только что получила шлепок от матери. Бенедикт Николаевич целовал нежно кареглазую дочку в одну и другую щёки.  С поцелуем Дикарка  чувствовала  любимый  запах  ароматного табака и терпкого мужского одеколона.

- Папка,  а можно я с тобой поеду на охоту! Я уже большая, буду помогать тебе ружье чистить.

- Поедешь,   вот  ещё  немного подрастёшь, и  вместе поедем. А сейчас попроси у мамы прощения.

- Тогда я с тобой не играю, ты колючий.

- А вот и не сочиняй, борода мягкая. - Отец Леры трогал свою бороду, проводил по ней, сложив ладошку лодочкой , другой рукой тянулся под стол за дочкой. - А, ну-ка, вылезай, сорванец, пошли мириться.

Девочка пряталась ещё  дальше под стол и молчала.

- Ну, тогда не жалуйся, что  "мамка больно колотит". А что я  от белочки привёз?

Дикарка молча грызла мизинец и как только из виду скрывались сапоги отца, выпрыгивала из-под стола.
Бенедикт Николаевич  смеялся.

- А к деду  Николаю завтра поедешь со мной?

- К деду Николаю поеду. _Смеялась счастливая Лера. - Он мне шишки кедровые из посылки разрешает  самой шелушить.

Так, выманив дочку из-под стола, отец, довольный  и счастливый, брал её на руки и нес к матери, принимался мирить своих любимых девочек.

 "Мирись, мирись мирись, и больше не дерись...", - произносили хором   жена и дочка Бенедекта Николаевича,  держась мизинцами,  потом непременно целовались, Вероника Андреевна даже слегка могла прослезиться, уткнувшись в плечо супруга и  приобняв дочку  прямо  на руках отца.

 - И мне квасу, и мне! Я больше не буду... с мамой браниться,- весело щебетала девочка.

- Нет, Лера! Теперь тебе только молоко и пирог с изюмом, ты же  так и не позавтракала, - говорила, улыбаясь, Вероника Андреевна, а сама заглядывала в глаза  мужу,  машинально поглаживая   ногу дочки в белых чулочках.
Вероника Андреевна  розовела от счастья и вся светилась,  успела уже переодеть утренний шелковый халат, надушиться  подарком мужа  "От Александры  Федоровны" - так в семье называли последнюю коллекцию духов  императрицы. А её духи были  ещё долгое время  популярны в среде русских модниц. Бенедикт Николаевич   привозил из столицы для жены только эти  духи, сделанные по специальному рецепту.
Вероника Андреевна сама  неторопливо собирала на стол в гостиной, шелестя нижней юбкой из тафты, задевала как бы  случайно мужа локотком, слегка поправляя  на талии кофточку на выпуск, которую летом в жару носила без корсета, ещё она изредка поглаживала темно-русые волосы, тщательно уложенные  в красивый узел , украшенный широкой лентой с бусинами, которые непременно подходили по цвету к серьгам в маленьких ушах.

- А потом, всё равно, квасу! Правда, папочка?

- Ну, конечно, квасу, и орешков белке моей  насыплю полный карман. Как вкусно пахнет наша мама,- Бенедикт вдыхал аромат Вероники Андреевны  и обращался к дочке. - А кто поцелует папу?

Дикарка с удовольствием  обнимала отца  за шею,  осыпала поцелуями лицо и голову, смеялась, а он  слегка щекотал её по ребрышкам и пятки.

- Папка, пусти, я сейчас  умру  от смеха.

- Тогда слезай!

Отпустив  дочку, отец снова шел, садился  за стол и ждал, похлопывая пальцами по голенищу начищенных, как на парад, летних хромовых сапог, поглядывая на "китаянку" горящим глазом, которая входила то с кувшином, то с блюдом свежих пирогов. Так  он всегда  тихо  ждал, когда все усядутся, будут вместе  пить и есть.  Дикарка очень любила такие минуты,  родители вместе и не спорят, и  мама не зовет то и дело Дусю,   сама всё подаёт и даже поджигает в трубке табак для папы  длинной спичкой, обмахивая её рукой, "чтобы дым не шел на ребенка".

А вечером дикарка снова бегала от матери, которая пыталась её уложить в постель в детской пораньше, на следующий день девочка встала бы без слез и поехала с отцом к деду Николаю на племенной конезавод, который недавно купили на аукционе "практически за бесценок".


- Не хочу одна спать, кроватка  холодная,- заявляла Дикарка и пряталась у окна в бархатных шторах.

Мать легко соглашалась:
- Идём, я погрею тебе одеяло, полежу  рядом с тобой.

Уже засыпая девочка слышала через приоткрытую дверь, как родители перешептываются, чувствовала, как мать осторожно встает, убирает свою руку из ладоней девочки. Дикарка уже не могла удержать руку,  проваливалась в сладкий сон.  Изредка сквозь дрёму до неё доносилось, как в спальне родителей за стенкой  покашливает отец, как мать чему-то  смеётся, как лязгают шторы на карнизе, как скрипит  пружина кровати, словно они там играют в качели.

"Надо тоже так попрыгать утром, высоко, до самого потолка, пока мама будет  умываться , а Дуся -  печь пироги."

Утром отец ещё спал, когда  заспанная девочка прошлёпала в ночной рубашке и чепце. Лера всегда сбрасывала по пути в спальню родителей чепец, бросала куда-нибудь  в угол и тёплым комком подкатывалась к Бенедикту Николаевичу "под бочок".

- Какой ты горячий! Как Дусин утюг, - шептала дикарка отцу на ухо.

-  Голубка... Эх, а надо вставать,- зевал спросонья отец и садился на край постели, доставал  из тумбы новую коробку табака.

- Папка, не дыми,  как солдат, - Лера похоже копировала строгую мать, смеялась, - давай лучше ты мне пятки пощекочешь, я уже не боюсь.

- Ах, ты - хитрая коза-дереза, то боюсь, то не боюсь.Ну, держись!

Когда они оба заливались смехом, в дверях спальни показывалась Вероника Андреевна:

-Бенжамен! Как можно?Ты балуешь ребёнка!

- Всё, Веруся,  завтра уезжаю, некому будет баловать...

Вероника Андреевна хотела было уйти, но не уходила, а садилась на высокий стул возле комода и смотрела на своё отражение в зеркале.

- Папа, а я ?Ты обещал к деду! - Прерывала тишину Дикарка.

- Что обещал?

- С тобой хочу!

- Нет ! Прости, но в другой раз!

- Как сильно  пахнет! Пирог горит? - Поморщилась девочка.

Вероника Андреевна, подхватилась и убежала на кухню, и оттуда послышалась гневная тирада:
- Дуся, опять ты всё сожгла! И сколько раз говорить, не трать  столько  масла! И молоко убежало? Какая же ты нынче  криворукая!

- Не хочу кипяченого молока!Там  пенки! - Пищала Дикарка и , спрыгнув с  кровати, пряталась  в  платяной шкаф.
Отец строго предупредил:
- Дочура, вернусь, чтобы ты уже сидела  одетая и причесанная  за столом.

Отец бодро по-молодецки вставал,  впрыгивал в домашние шальвары поверх тонких кальсон. Накинув домашний жакет на плечи, шел умываться.

Дикарка выбиралась из шкафа, бежала к комоду с зеркалом , она забиралась на стул и   находила среди баночек, коробок  - любимый   флакон  с духами. Оглядываясь на дверь, выливала из флакона каплю на средний пальчик, смазав  им пальчик на другой руке, осторожно, как мама, трогала себя  за уши, за  шею чуть выше ключиц, приглаживала волосы на висках.  Услышав, что в комнату  идут,  спрыгивала  со стула и снова пряталась  под кровать.

- Опять?Противная девчонка трогала мои духи! Ну я тебе задам...Калерия, вылезай, я знаю, ты здесь.-
Вбежавшая мать  дикарки наклонялась  в изящной позе, чтобы заглянуть под кровать с белыми фалдами кружевных оборок по краю   простыни. Если бы в этот момент зашел отец Дикарки, то он бы начал в шутку  щипать Веронику Андреевну за бока, повалил бы её, целуя и задирая подол, а Дикарка успела бы в этот момент выскочить, убежать к себе. Но отца не было!
Венедикт Николаевич  в это время  фыркал и крутил головой под струями воды из рукомойника,  смывая мыльную пену, а полнокровная  Дуся держала его стёганный жакет и полотенце, чтобы вовремя подать  "молодому барину Бенжамену Николаевичу".
Дуся.
Она  ещё помнила, как подобострастно называла  барином   его отца, Николая Проклыча. Тогда совсем ещё молодая, она  начинала прислуживать, но времена менялись, и господа больше не требовали строгого обращения, достаточно было по имени-отчеству и без поклонов. Молодые давно жили далеко от столиц,  не жаловали коленопреклонений и посмеивались иной раз над угодливой Дусей, но и любили её тоже, особенно  за кроткий нрав, за чистоплотность, остальное прощали. Они считали, Евдокия -  не то, что молодая  Даша, которая забеременела неизвестно от кого, будучи без мужа, была уже на восьмом месяце, поэтому  жила  теперь на дальней заимке у одной из тётушек Дикарки и помогала пасечнику качать мед. Дарья сама упросила Веронику Андреевну  не отправлять её назад к родителям.
И ведь это так, не смогла бы Даша бойко управиться с делами, а Дуся всё успевала, теперь ещё и за младшей дочкой господ приглядывала, пока не найдут новую воспитательницу с лентой или заколкой в виде банта на косе  и  маленькой книжицей  нотных записей  в кармане  короткого белого фартука с оборками. Так было раньше,   так было положено в этой семье для прислуги и сейчас - наряжаться к детям. Возможно, теперь  всё будет по-другому, возможно, приедет в помощь Веронике Андреевне из города не девушка, а молодой выпускник гимназии, тоже  хорошо музицирующий, но которому не досталось место уездного учителя. Возможно, в семью больше не будут брать  молоденьких  девушек, хотя молодых гимназистов для сестёр  дикарки тоже было принимать опасно, так считала  Вероника Андреевна, но если  брать не барышню, а "вьюношу", тогда Данилыча вернут от деда Николая, к которому он уехал после курорта.
Данилыч очень исполнительный, он будет скрупулёзно приглядывать за молодым гувернёром.
Лера любила слушать не только, как поёт мать, ей нравились песенные страдания домашних слуг, а ещё любила наблюдать, как из мяса домашних уток и гусей, которое закупалось в уездной  лавке у купца Сторыгина, кухарка бабушки Глафира и её муж Демьян,которые жили в городском доме  каждый год принимались ближе к зиме   "делать припасы" для господской кухни в виде паштета, но чаще птицу коптили и вялили.
В имении  родителей Леры запасали белые грибы, мёд и варенье из разных ягод, здесь главной была  кухарка Дуся, а  младшая дочка господ, Лера, должна была  смирно  сидеть на своём маленьком стуле в столовой и ждать, когда её позовут пробовать кушанье.


После дерзостей во время каприз девочка получала от  матери легкую пощечину, но всё равно вырывалась и бегала вокруг стола.  Дикарка  редко  плакала, даже когда её наказывали, она лишь истерично смеялась и отталкивала обидчицу.
Мать Дикарки в такие минуты сама начинала плакать от обиды и бессилия, от того, что позволила себе поднять руку на ребёнка.
- И в кого ты такая, посмотри на сестер старших, на брата посмотри, дети как дети, а ты...

Лера еле отдышалась от ссоры с матерью  и как ни в чём не бывало принималась играть на фортепиано, повторяя  свой урок без гувернантки, потом бежала к Дусе на кухню и ждала когда ей достанется  вкусная пенка от малинового  варенья из огромного медного таза. Варенье уже  почти остыло, потому что Дуся колдовала над ним всю ночь, осталось разложить по глиняным кринкам, залить сверху свиным жиром, чтобы  не цвело плесенью и накрыть бумажными крышками на веревочках, которые доверяли нарезать Лере, она очень ловко научилась управляться с ножницами и марлей. Став старше, Лера выводила на бумажках красивым почерком название варения: черника, малина, кружовникъ, земляника.
Когда Дуся уносила кринки в погреб, Дикарка забиралась  в гостиной под круглый стол,  накрытый темно-зелёной плюшевой скатертью с кистями, поджав под себя  ноги, и принималась играть в куклы.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...