Книга дней. Дни Иова

Очередной из бесчисленных уже раз проезжая через весь город, я вспоминал прошедшее лето. Напряженное, мучительное лето високосного года, странное и полное ожидания и смирения.

Вот день, в церковном календаре посвященный Иову. Я в трамвае, держусь за поручень, на сиденье передо мной - старушка. Я уступил ей место, взамен она поведала, что едет на бесплатный концерт, посвященный пионерской организации. Пионерской. Организации. На секунду перед моим внутренним взором встал зал Дома Офицеров, украшенный малиновым барахатом знамен и занавеса и бессменным портретом трех вождей. Зал этот мне, крохе, казался огромным. В нем я почтительно вспоминал героев гражданской войны, о которых читал в книжках, в нем я смотрел кино про Чапаева и про то, как наши били фашистов, в нем же иногда случались концерты с песнями чеканными и боевыми. Такие же мы учили в школьном хоре. Ленин был всегда жив и в Бухенвальде раздавался колокольный звон.

Эти войны были полны детьми-героями. Про них писали книжки-жития, пугающие описаниями пыток и мучений, снимали кино и ставили их в пример. Странным образом этот миниатюрный печальный патерик сейчас накладывался на происходящее в моей жизни и древней пустыне где-то в Авсидитийской стране.

...Шуршал песок, летел пепел. Лицо сидящего было обезображено, изборождено морщинами, как кора дерева, песок ветер приносил в эти рытвины и уносил снова, когда подсыхала корка. Сидящие неподалеку молчали. Когда беда велика, люди бессильны. Остается лишь ждать, терпеть и снова ждать. Они ждали. Я тоже ждал. Это было невыносимо, но я знал, что если Зина Портнова могла, то я тоже. Ветер нес песок в наши одежды в пионерском трамвае, и царило молчание, надолго, до самой почти осени. Потому что говорить было нельзя. Я поднимал голову и открывал рот, чтобы произнести слова, но не мог. Я спрашивал мысленно - как? Как ты можешь? И вновь умолкал, пока безумно медленно тянулось время. Иногда внутри поднималась буря. Иногда напротив, наступала апатия. И я продолжал ждать.

Всему приходит конец, и это прошло, как предсказывал Соломон. Закончилось однажды вечером, и когда я ехал домой в метро уже очень поздно, печальный мим в гриме и костюме, навевавшем мысли о Париже, встретился мне в вагоне. Он поставил табурет посреди прохода, встал на него, поправил гитару. И запел. Я ехал рядом всего остановку, и когда вышел из поезда, растроганный, вслед все еще неслось:

...Светит луна или падает снег -
Счастьем и болью связан с тобою...

Я почувствовал, что он прав. Все меняется. Я шел по станции, улыбаясь. Но и теперь, в вечерней тишине выходя прогуляться в магазин, я думаю о том, что где-то все еще неумолимо шуршит песок. И если обернуться вдруг, то увидишь его, и он... все еще там, в пустыне. И тогда приходит печаль. Но мы оба знаем, что счастье вернется.

Ждем.