Самый умный урок

Глава 1

Росли они  рядом, погодки, старшие братья в многочисленной,  трудолюбивой, горластой семье.
       Никто не делил в ней обязанности:  что нужно делать сейчас, сию минуту, то и делалось старшими, взрослыми, младшими, если они уже могли это поднять: ведро с водой, лопату с навозом, новорожденного из колыбельки, навильник, охапку дров.
    
        Родители работали в совхозе, ценили казавшуюся сегодня пустой бумажкой похвальную грамоту, ими было хоть дом оклеивай, ценили похвалу начальства с какой-нибудь трибуны, а, самое главное, ценили саму возможность жить при социализме.

      Им казалось, что они живут при невероятно справедливой и правильной власти: дети бесплатно учатся, хлеб дешёвый, деньги за их труд раз в месяц дают – где всё это было видано в панской Польше!
       Нажились, хватит, а теперь давайте будем только трудиться честно – и счастье само придёт.
       Так и трудились день и ночь – и на производстве лучше всех, и дом считался самым зажиточным.
       Косились на них соседи: «Ишь, куркули, понаехали, выслуживаются тут  перед начальством, всё им мало, всё хапают».
     А «хапали» они только работу: такой власти, что детей бесплатно учит, надо хорошо служить.
       И служили: родился десятый в семье – через неделю счастливая мать на работу вышла: бригадир приказала, считай – советская власть, разве можно её ослушаться!
      
     С малышами же старшие: те же братья-погодки, сёстры – этим надо было ещё и кормить всех.
       Еды хватало: бочки уток, гусей морожен ых, рыбы, свиные туши, пара годовалых тёлок каждый год к зиме заполняли вместительную кладовку.

       А вот приготовить хоть как-нибудь – это сёстры.
      Мать, конечно, вставала затемно, чтобы до работы управиться, а уж часов с шести дети как заступали на вахту, так и трудились до ночи.
      Что скрывать: мало выпало на их долю обыкновенной родительской ласки – некогда было приласкать  трудолюбивой, вечно озабоченной их матери старших сыновей.
«Тосик, сбегай», «Миша, принеси», «Распилите, хлопцы», «Помогите свиней с дальней фермы  перегнать», «Миша, обрат пойдёшь возить с Чистовки» -  вот, собственно,  на этом их общение с родителями и заканчивалось.

      Вся ласка, которой, конечно же, были наполнены сердца и отца, и матери, уходила на младших, на заболевших, на болезненных.
       Кому-то плохо – его обкладывали конфетами, сиделками и сидельцами из других детей – чаще  всего это были те же старшие братья – до тех пор, пока он   не поправлялся.
        И всегда  кто-то или болел, или только народился, и мальчикам казалось, что они тоже родители, что так и надо – думать о других, помогать другим,  переживать за них.
       Вместе выпестовали Аню, не они бы с матерью – не жила бы на свете Анечка – такая родилась слабая, нежизненная, а вот не дали умереть, выходили – чем не родители?
       И всю жизнь потом о ней особенно тревожились: как она? что она?
     Сами мальчики рано почувствовали себя взрослыми – ведь с такими делами справлялись!
      А всё-таки ждали, ждали награды – скупой отцовской похвалы. Не материной, нет, потому что хоть  мимоходом, хоть одним словом, но она успевала их заметить, обласкать, а вот от отца получить награду дорогого стоило.
/      Только иногда одобрительная усмешка, поощряющий взгляд или «вот, сукин сын, молодец» - и мальчики уже были счастливы.
        А между тем они были ещё совсем дети, и дети недоласканные.

    Видно, поэтому так крепко, так отчаянно крепко любили они друг друга.
    
      В далёком чужом краю, таком недобром к приезжим, и в котором уже с солидной оравой детей оказалась семья, понадобились им их крепкие крестьянские кулачки. Невидимой ниточкой протягивались их чувства друг к другу – и стоило одному попасть в беду – другой по-звериному чувствовал это на расстоянии, и мчался, мчался помочь, защитить, кому-то наподдать за брата.

      А уж если младших обижали – оба всегда были рядом, и опять безоглядно в бой - «Наших бьют!»
       Спуску крепким сибирским ребятам не давали, вдвоем и с четырьмя, и с пятью справлялись.

      Гораздо труднее для них было справиться с сибирскими зимами. С ноября и по апрель морозы, метели, вьюги, одно переходит в другое – и не видно этому ни конца, ни края.
       С полудня как завоет вьюга!
       Накрепко связанный морозами снег  долго не поддаётся, не даёт себя поднять, и всё же ей удаётся отрывать колкие льдинки, мелкие колючие кусочки снега, и бросать, и бросать их с неустанностью мощного, тупого существа, приученного выполнять только одну, и только ему одному ведомую зачем функцию – гнать и гнать этот бесконечный снег, пока не иссякнут силы у стихии.


       К утру вьюга переходит в метель.
        Ветер не стихает, просто небесные силы решают ему помочь и открывают заслонку для снега  да чуть-чуть смягчают мороз.
       Повалит, нет, понесётся, не успев упасть на предназначенное ему силой земного притяжения место, снег.
      Он не будет плавно опускаться вам на плечи, на подставленные ладошки.
       Ещё по дороге, задолго до земли, он сбивается в мелкие, крепкие комочки, и в бесконечном потоке себе подобных несётся, гонимый ветром, крутясь и создавая воем подобие органа.
       Этот стихийный инструмент исполняет одну и ту же мелодию иногда по нескольку дней.
      Подчиняющийся неведомому органисту, он низко, на недоступных человеческому голосу нотах долго-долго тянет однообразное “у-у-уууууу…”

       Вдруг резкий взмах дирижёрской палочки – и гигантский орган  свершает переход на недосягаемо высокие ноты.
       Просыпается всё и вся.
       Кошка, мирно дремавшая на венике у печки, с истошным  «Мяу!» одним прыжком оказывается на полатях.
      Дети, там спавшие, проснулись все как один, испуганными глазами зашарили по избе, ища мать.
     А она сама уже спешила к ним по приступку – и успокоить, да и будить уже пора старших.
      Под ласковое мамино «Спите, спите, детки», маленькие опять опустили головы на огромные, больше похожие на перины, подушки, а двое старших без понукания спустились вниз, сунули босые ноги в валенки – и во двор – да где там!
    
      Метель буквально забетонировала дверь, окна да и весь дом!
      Ну и что! Привычная ситуация!

      Через два часа к калитке уже вела широкая, так, чтобы и корова прошла, и на санках за водой проехать можно было, тропинка.
      Справа, слева от неё двухметровые сугробы, они так и будут лежать до весны.
       А мальчики уже пробивают дорогу к сараю, где тревожно повизгивают свиньи, мычит корова, беспокоятся куры, и только петух, прокукарекав давным-давно, прикрыл один глаз, а другим спокойно оглядывает всё хозяйство.

       Через полчаса расторопные ребята уже всех накормили, напоили и пошли собираться в школу.
      И так каждый день.
 После школы уроки-уроками, но ещё же и сена натаскать, и воды навозить, да и к матери
сбегать на ферму помочь надо.
       И там тоже метель поработала.
      Скажите, какой спортивный зал так нагрузит человека!  Что же до лета, то лето удесятеряло им нагрузки.
       Сено совхозу, сено домой, дрова для школы, дрова для дома.
       А случалось ли вам пасти стадо свиней в триста голов?
     Не случалось?
       А вы попробуйте!
       Ни вожака, ни коллективного разума свинья не признаёт.
       Каждая прёт в свою сторону, причём, подальше от остальных, обеспечивая пастухам кросс длиною в два часа.
        А больше и не надо – за это время и свиньи наедались, и пастухи километров по двадцать на ноги наматывали.
 
      Нехитрые деревенские детские забавы тоже влекли их.
       Что за счастье, казалось, первая проталина в глубоком сибирском снегу!
       Скорее туда! В лапту, погонять мяч – кто без этого вырос, того от  души жаль.
        А зимой утоптать снег, залить вёдрами каток, привязать верёвками к старым, подшитым валенкам коньки – ах, только бы подольше не заметили родители!
       Но суровое «Тосик, Миша, домой!» быстро настигало мальчишек, да они и сами не заигрывались, понимали, что некогда.
       А ещё ведь и лыжи были, и велосипедов штук шесть в доме, не меньше.
       Кто думал о тренировках!
       Да по делам быстрее на лыжах или на велике – это смотря по сезону. В лес ли, в школу ли, к матери ли на ферму – вскочил и помчался.

Глава 2

Пришло время разлучаться братьям.
      Один пошёл  в техникум, другой уехал в город, в ремесленное, а там быстро оценили Мишину крестьянскую выносливость.
        Конечно, по росту и весу отставал пятнадцатилетний паренёк от своих однокурсников, но советская  власть не любила таких перекосов.
         После первой же переклички «По порядку номеров рассчитайсь!» пять левофланговых отправлены были в санаторий, на рыбий жир и парное молоко, дескать, растите, ребята, стране нужны крепкие мужики.
        Ох, и ненавидел Миша этот автобус по субботам, увозивший его на откорм, и ненавидел, и стыдился, да и обидно было: выходной, самое веселье в общаге, а тут… сиди, лежи, ешь, пей да читай книжки.
       Последнее только и примиряло, а то бы не выдержал парнишка, сбежал бы через пару недель.
        Однако через два месяца результат, как говорится, был “на лице”: вытянулся, поправился Миша, на перекличках уже в центре стоял, и физкультурник, молодой ещё человек, бывший танкист, вся грудь в орденах, ещё бы: горел и не сгорел в  танке, всё чаще стал останавливать на нём свой единственный глаз. Первые же соревнования вывели Мишу в победители.

 А через полгода равных ему по бегу не осталось ни в одной ремеслухе этого миллионного города.
       Осмелевший физрук стал выставлять его хоть на длинные, хоть на короткие дистанции – Мише было всё равно, главное, что ни там, ни здесь не должна перед тобой маячить ничья спина.
       Тоже мне, работа!
      Да мы в деревне…
      А  тут ещё и заметки о нём в газетах.
      До чемпиона города добрался за год!
      Сам директор завода, на который распределили его, руку при встрече пожимает, называет сынком, говорит, что гордится им, чем помочь,  спрашивает. Волей-неволей нос поднимешь кверху.
       Простой народ всегда любил своих героев, а этого улыбчивого паренька заводчане просто носили на руках.

      Зарплату солидную стал  получать, летом в отпуск с подарками приехал в родительский дом.

     Старший брат знал о его успехах, гордился им, но когда встретились – понял: младшего надо спасать.
      Уж больно высоко нос задрал.
      И это в семнадцать-то лет!
      А что же дальше?