Корея далекая и близкая

                Корея:   далекая и близкая               

   Строгая военная тайна крутым туманном накрыла соединение торпедных катеров Тихоокеанского флота. О ней не говорили в кубриках, курилках, на камбузе. Нет! О ней молча переглядывались, понимая последствия неуместного трепа. И вдруг она перестала быть таковой, о ней заявили вслух: Советское правительство подарило Корейской      народно-демократической республике (КНДР), в обиходе – Северной Корее, дивизион торпедных катеров. По советской табели это 9 кораблей, корейцы запросили – 10. Командование выбрало наш 258 «Сахалинский» (именной) дивизион, как наиболее «свежий», только четвертая компания на плаву и один из кораблей соседнего. Я был старшиной группы мотористов ТК-1202 (механик корабля) и старшиной катера. И пошла-поехала другая жизнь. Прекратилась вся боевая подготовка, мы стали готовить корабли к передаче. Они должны были быть полностью укомплектованы,  иметь полную исправность всех  механизмов.

   Боевая часть моего моторного отделения (по флотской классификации – БЧ-5) в безупречном состоянии. Однако, ах эти «однако…». На одном из трех тысячасильных дизелей чуть подтекает масло из узла соединения редуктора с гребным валом. Мы собирались дотянуть до зимнего ремонта, однако ситуация изменилась и нужен срочный. И вот мы идем из бухты Разбойник, где базируется дивизион, во Владивосток на судоремонтный завод. Это около полусотни миль или примерно двух часов неспешного хода. Команда рада этой прогулки и возможности провести несколько дней в городе. После нашей закрытой от всего мира базы, где ни одного гражданского лица – это точно праздник.
   На подходе к заводскому причалу и после швартовки я почувствовал сильную боль в животе, скорая помощь определила – аппендицит и меня на носилки и в машину. Пока везли по тряским улицам города, а затем нежился на простынях госпиталя и  заигрывал с юными санитарками (а что, могу, невесты за пять лет моей службы все устроились), боль утихла и вроде прошла. И когда в конце дня ко мне подошел врач майор Рябов я попросился на катер. Майор осмотрел меня и предупредил – в Корее ни больницы, ни врачей, ни лекарств. И предложил немедленную операцию пообещав, что ко времени перехода я буду совершенно здоров и все радости жизни со мной. Я поплелся за мастером и меньше чем через час на каталке с милой кличкой «катафалк» меня вернули на койку. Один обезболивающий наркотический укол, а дальше терпи. В палате, где два десятка твоих ровесников-зубоскалов не очень-то расстонешся…
    На третий день пришли проведать братаны-мотористы с бутылкой водки, колбасой и краюхой хлеба. Мы посмеялись над их медицинской наивностью, но они ее тут же исправили, все выпили и съели сами. Еще через пару дней за мной на такси заехал командир катера старший лейтенант Валентин Селянгин – офицер редкого остроумия, находчивости и отваги, высший авторитет команды. Ремонт закончили и нужно выходить на ходовые испытания в море,  а на торпедных катерах, на всех боевых постах по одному морячку и запасных нет. Мой на мостике рядом с командиром у дросселей управления дизелями пуст. Мне подобрали ящик по размеру. Поставил на него правую ногу, зажав бедром рану с еще не снятыми стежками шва, и в море. Ходовые подтвердили исправность узла, мы высадили ремонтную бригаду у заводского причала и сразу же домой, в Разбойник. Командир предупредил команду следить за мной, никаких тяжестей. Как все хорошо и быстро заживает в 25 лет…. И сердечные, и физические…

   К назначенному сроку вся десятка катеров была готова, проверена и перепроверена. И вот кильватерным строем, сверкая, свежей краской и чистотой, мощью и скоростью идем во Владивосток. На большом причале соединения в бухте Большой Улисс нас построили по-экипажно, а перед нами начальство свое и из штаба флота. Речи по нравам того времени, призывы, пожелания. Последним выступал, очевидно, главный в этой «анфиладе» офицерского морского блеска – начальник политического управления флота контр-адмирал Чанчарадзе. Это был редкий тип советского политработника, которому заказано было говорить публично. Он, очевидно, флиртовал с русским языком, но не более, а тот подобные фривольности не допускает. Хотя, очевидно, башкой адмирал варил. Крупный, полный, заросший черной щетиной и плотно вогнанный в адмиральскую форму он сказал о том, что корейцы в нашем дивизионе должны видеть все великолепие советского военно-морского флота и, подняв почти в круг руки над головой, оголив тем свои заросли до локтей, как что-то «монумэнтальный». Конечно, никто и не  хмыкнул, могли заменить тут же на причале, однако в Корее себе волю дали. Вы уж простите нас, тов. адмирал, но многие очень талантливо изображали финал прощания.
   Последовала команда «По катерам!» и те навсегда расстались с родными советскими причалами.  Стояло золотое время Приморья – осень. Было тепло, тихо и солнечно. Мы прошли вдоль родной бухты Большой Улисс, в проливе Босфор Восточный повернули влево, прошли ворота бонового ограждения, помахали маленькому, но гористому островку Скрыплева – стражу входа в пролив и вышли в море. Было радостно и грустно. Мы молоды, здоровы, впереди ждет близкая приятно волнующая неизвестность, а дальше, для многих, и для меня – конец службы. И что ждет нас в этом долгожданном возвращении домой. Мы уже сложившиеся 25-летние мужчины, сложившиеся, прежде всего, в условиях военной службы, с её законами, нормами, бытовыми обычаями.  Нам  предстоит начинать свои жизни заново, каково это взрослым мы еще не знаем.  И наедине с собой, и в редких обменах со сверстниками звучит невольная обеспокоенность. Некоторые поддались увещеваниям и остаются на сверхсрочную службу. Примерился и я,  но это значит, в лучшем случае,  вечный мичман.  А ведь мы не упускали случая шутить над ними. И поделом…. Мичман - не офицер и уже не матрос, как тут удержаться в положении «не устойчивого равновесия». Нет! С семилеткой на флоте  нельзя, обречен на прозябание. Учеба и только учеба, пусть великовозрастным студентом среди юнцов, но образование.  И это не просто наш последний морской поход….  Жаль расставаться с корабликами. Мы их искренне, неподдельно любили, берегли и холили и пока больше ничего в жизни не умели на таком высоком уровне как наши военные профессии. Это потом наше флотское мастерство станет на всю жизнь образцом, эталоном как нужно относиться к своей профессии. У меня сохранилась листовка ведомства адмирала Чанчарадзе «Моторист первого класса» с моей унылой фотографией и описанием «подвигов» в мирное время. Это по случаю присвоения мне первому среди мотористов срочной службы. Прежде такого удостаивались только сверхсрочники. Многие из нас при очень ограниченной школьной подготовке (5 – 7 классов) были действительно первоклассные мастера. И все это дали нам наши кораблики и, конечно же, наши замечательные командиры. Вот уж с кем нам повезло, так повезло…
 
   Виктор Конецкий – великолепный писатель, украшение моей скромной библиотеки, моряк военного и гражданского флотов о торпедных катерах сказал так – «самое отчаянное, опасное и мстительное…» И наши военно-морские советники в Корее дали очень верный совет. Нет дешевле и надежнее средства защиты родных прибрежных вод и собственно берегов. Крохотный кораблик водоизмещением в 48 тонн и длинной в 24 метра нес зенитные пулеметы и две торпеды, а в них по 350 килограммов тротила. Команда в десяток человек при умелом управлении может поразить любой крупный военный корабль с командой за тысячу. Не придумано пока еще таких бортов, способных выдержать удар торпедой.
   В Корее возле одного из причалов стоит притопленный японский теплоход длиной более ста метров. В борту у него пробоина. Сельский домик в три окошечка пройдет в нее, не зацепив края коньком или штрехой. Мы осмотрели его помещения, все сверхмощные внутренние крепления океанского судна, от носа до кормы, были деформированы.  Это наши авиационные торпедоносцы так его в 1945. Мы четыре года стреляли учебными торпедами и впервые увидели результат боевой. А ведь авиационные торпеды имеют взрывчатки примерно в два раза меньше морской.
    Катера, как и «взрослые» корабли, были оснащены всеми современными средствами связи и наблюдения. Пусть миниатюрные кубрик, каюты, камбуз и даже, пардон, туалет делают их удобно пригодными к службе и жизни. Красивый на стоянке он особенно прекрасен на ходу. На скорости 38 узлов (более 70 километров в час) гордо поднятый нос и тройной фонтан за кормой, советский военно-морской флаг на ветру – глаз не оторвать… Извечная человеческая боль, о чем столько написано – любовь и расставание.
   Вот пересекаем желтую полосу, след пограничной реки далеко в море, и мы в чужих водах. Слева, мористее резвятся дельфины, этим границы нипочем. Вскоре нас встречает советский «большой охотник» (БО), но под корейским флагом. Он должен провести нас меж минных полей. Мы с командиром гадаем кто в рубрике: кореец или наш. Командир смеется – Наш, какой-нибудь капитан-лейтенант. Да, если кап-лей ошибется пол подарка корейцам не видать. Однако кап-лей дело знает и вот мы швартуемся в первом и самом северном порту Корее – Юки (название старое). Недолгая стоянка и вновь БО выводит нас в море. После не дальнего перехода теперь швартуемся в Расине. Это порт нашей передачи. И Юки, и Расин – разбитые и сожженные порты и города. Как писали по ходу событий – американцы гигантским десантом высадились и клещами с обеих берегов полуострова, и имея бесспорное преимущество, уничтожили всю армию северных, разрушили города. Адепты христианства и западной культуры поступили страшнее крестоносцев. С другом Геной Шороховым вышли в город, если эти остатки можно так назвать. Встретили детей. Девочка лет пяти, за спиной малышка, в руке вторая. Гена дает им шоколад из нашего бортпайка, а они не знают, что с ним делать. Гена дольку взял в рот и старшая взяла и тут же выплюнула в пыль дороги. С той поры для меня пределом нищеты стало – когда дети не знают вкуса сладкого.
 
   К вечеру предупредили – быть на катерах. Вдали появился строй корейских моряков, идет их дивизион. Мы на палубах в строго «смирно», командиры взяли под козырек. Корейцы точно остановились против катеров. Звучит команда, и строй повернут к нам лицом. Звучит вторая и дивизион сел на корточки. Еще команда и корейцы поют на русском песню о «Варяге». Наши политработники шипят – Подпевать! А мы, патриоты хреновы, слов не знаем. Но вот завершилась массовка встречи, и корейские моряки расходятся по своим кораблям. Знакомлюсь. Мой коллега, он выше меня званием – мичман, в офицерской тужурке, а внутри на подкладке орден. Так скромные корейцы носят награды. Зовут Го Ки Ен. Командир отделения мотористов – тонкий почти игрушечный юноша лет 16 – 17 – Кан Мен Хун, старший матрос. Они знают десяток другой русских слов и у каждого рукописный разговорник. Повел по «хозяйству» и сам лезу в их разговорники. Ничего, объясняемся. Это только первое личное знакомство, впереди рутина передачи.
    В один из дней мотористы подвели Кан Мен Хуна, он хочет попрощаться. Оказывается он скрипач и едет на конкурс художественной самодеятельности армии и флота в Пхеньян. Он уже с вещами, в русской косыночке завязана буханка просяного или соргового хлеба, весь багаж и паек. Корейские моряки носят нашу форму, бывшую в употреблении, изношенную. Для изможденных корейцев размеры настолько не совпадают, что брюки по стрелкам заворачивают на ладонь и затягивают ремнем. Белая форменка на скрипаче давно потеряла цвет, со следами штопки, ветошь. Я сам участник самодеятельности и мне жаль мальчугана. Подмигнул своим и они из моего рундука приносят белую форменку первого года носки. По нашей традиции она ослепительна бела, а синий воротник искусстно притравлен хлоркой до мягкого голубого цвета. Сверкнул боцманский нож и с погончиков срезаются лишние лычки, форменка понижена в звании до старшего матроса. Мои бесцеремонные друганы снимают с Кан Мен Хуна его старье и надевают новую. Он дрожит осенним листом, испуганно озирается и со слезами ко мне на шею – Брат, брат… Мы все растроганы…
   Позже, уже в доцентскую пору, писал в посольство КНДР, просил узнать судьбу скрипача Кан Мен Хуна. Деловые дипломаты даже не ответили.                Вот и закончены все формальности, все подписано. Остался заключительный аккорд.  Команды катеров построены на верхних палубах рядом, советские и корейские. Звучит приказ «Флаг Союза советских социалистических республик – спустить!» И наш родной, самый красивый в мире военно-морской флаг медленно пошел вниз, мы замерли. Так сложилось в Российской  и  Советской армиях и флотах, что флаг воплощает собой все самые высокие устремления воинов отечества. Потеря флага ведет к расформированию воинской части и ложиться позором на её комсостав. Я не знаю, кто первым придумал и ввел утренний подъем флага на кораблях. Но этот ритуал, простой и скромный,  обладает магической воспитательной мощью. Это таинство совершается в одно время на всех кораблях флота. Личный состав построен на верхней палубе и после  «Смирно!» звучит команда о подъеме флага, на некоторых и гюйса. Весь флот осенен флагами и это как признание нашего единства. Теперь вот наш флаг спущен на наших кораблях и навсегда. Удивительно ли, что мы, взрослые мужики, быстро  ладонями по глазам.   Звучит приказ на корейском и на гафеле другой флаг. Все. Мы перебираемся в казарму на берегу, вещички наши уже там. Сходим на причал, нервно закуриваем, даже я начал вновь курить, не слышно обычного гомона, как-то все подавлены. Прощайте катерочки!

   Правда, оказалось не совсем.
   Рано утром, задолго до подъема сыграли тревогу советским командирам катеров и мотористам. Где-то над Японией разразился тайфун и его крыло ждут в Корее. Новые владельцы катеров опасаются, что при швартовке у причала волны их изувечат. Мы всякое испытали в Большом Улиссе и Разбойнике, просто усиливали наблюдение, вахту. Корейцы требуют поставить катера на бочки в акватории бухты. Запустили двигатели, как свои бережно прогрели, еще раз все показали корейцам и медленно отошли к свободной бочке. Го Ки Ен дал команду и один из матросов быстро скинул одежду и сиганул в холодную воду, выбрался на край бочки, принял швартовый, завел его за петлю и по нему же вернулся на катер. Подошла шлюпка, и мы вернулись на берег. Прогноз не обманул, подошел тайфун, поднялся ветер, в открытой бухте чуть защищенной разбитым молом разыгрались волны. И тут русско-корейские военно-морские умы просветлели – на катерах-то статисты. Даже командиров нет, их где-то спешно доучивают, всем заправляют старшины. Если что-то произойдет – увечье или гибель кораблю и команде. И новая тревога – командирам и мотористам вернуться на катера. Однако условия возврата сильно изменились. Мы вышли к причалам, где, чуть укрывшись за выступом пирса, стоит шлюпка – шестивесельный ял, с четырьмя веслами и тщедушными гребцами. Шлюпка видно корейской постройки – тяжелая и без запасных весел. Меня, гребца и старшину призовой шлюпки бригады, удивила халатность корейцев, да черт с ними, наши-то как прозевали. Случись что, лишат должности, званий и под суд… Шестивесельный ял с умелой командой очень мореходная  посудина, сколько жизней на нем спасли, но нам подали инвалида с инвалидами.   Однако выбора нет. Мы попрыгали в нее, меня командир отправил на нос, сам взялся за румпель руля, мотористы рядом с ним на кормовых банках (сидениях). Сильный шквалистый ветер рвется с моря точно в причалы. В  Т-образном углу гранитного причала японской добротной постройки он пушечным ударом вздымает прибойные волны более десятка метров. Смотреть в эту круговерть – сердце замирает, ни шлюпка, ни люди там не спасутся, да и высока причальная стенка, не выбраться. За нашим катером почти на одной линии стоит ТК-1208 и нам на шлюпке нужно пересекая линию ветра под углом уйти пусть под слабую, но защиту катеров. Корейцы навалились на весла и вначале заметно медленное, но движение. Однако силы их скоро оставили и шлюпку сносит к прибою. Командир кричит – Корейцев под банки, наши на весла! Из нашей четверки мотористов мы двое занимались шлюпочным спортом, брали на гонках первые места и веслом владеем. Сели загребными, еще двое – за нами. Командир предостерегает – не рвать весла, сломаем – гибель. Медленно удаляемся от прибоя, но с такой скоростью хватит ли и наших сил. Но вот вышли на линию катеров, осилили. На «восьмерке» экипаж с тревогой наблюдает за нами. И тут произошло чудо – командир «восьмерки» капитан-лейтенант Гопта (столько лет прошло, а я помню его лицо, фигуру, манеру говорить, шутить…) связывает два бросательных конца (тонкая, длинная веревка с тяжестью на конце для первого броска на причал при швартовке) и к одному из них спасательный круг и пускает его по ветру к нам. Однако длины не хватает и мы с новой яростью на весла к заветной приманке и вот она в наших руках. Русско-корейская команда «восьмерки» за бросательный медленно подводит нас к катеру, проводит вдоль правого борта до носа, а там 20-30 метров до родной «двойки». Чуть передохнувшие мы вновь уперлись в весла, не щадя себя, в кровь ладони и ягодицы на банках и вот мы рядом. Наши корейцы принимают шлюпочный буксирный конец, помогают нам подняться на палубу, крепят шлюпку за кормой катера, а мы, почти не касаясь ногами перекладин трапа, проваливаемся в машинное отделение. И запускаем родные двигатели – единственный источник тепла и спасения. Рабочая форма на нас промокла п;том и морской водой, распластали ее на дизелях и рядом нагишом, как Адам в раю, сами. Рядом же и страдальцы-гребцы… Почти бессонная ночь в машинном отделении, на мостике и на баке у швартовых. Катер мотает, мы терпим, а корейцев тошнит, они еще не прошли селекцию морем, у них первое знакомство с «морской болезнью», повисли на торпедных аппаратах, уцепились за их неровности.
   К утру ветер чуть утих, но волны пока этого не замечают. Измотанные и голодные учимся терпению у корейцев. Еще пару часов, еще пару и поступила команда вернуть катера к причалам. Вот теперь прощай навсегда уют моторного отделения, руки в последний раз к таким ласковым рычагам управления, последний раз по вертикальному трапу. Все!

    В казарме новость: вечером концерт артистов Пхеньяна, а потом прощальный банкет с участием артисток театра железнодорожников. После обеда началась шумная возня с чисткой и глажкой формы. Объявили форму – «три»: черные брюки и синяя шерстяная форменка, на бескозырке – белый чехол. Строй советских моряков в свежей и с любовью подогнанной форме – редкое по красоте зрелище, военизированной спектакль. У меня, простака, до сих пор сердце замирает, как вижу их, да жаль только по телевизору. Как принято писать – концерт прошел с большим успехом. Свободная манера артистов, что придет на наши сцены еще лет через 10-20, песни на русском языке, песни русские на корейском. Корейские номера, для нас, одичавших в Разбойнике, были отрадой. А потом банкет… Мой проницательный друг Гена все рассчитал точно: в столовке шестиместные столы, сажаем пять военморов, шестое для кореяночки. И стоило им только появиться в дверях Гена, редкого изящества и красоты молодой мужчина, налетел орлом и вырвал самую-самую. Артисточки были одеты в стилизованную формочку железнодорожника и были великолепны. Кто-то пустил треп, что все они знают русский язык и шпионки. Да какие из нас секреты, если мы все передали вместе с документами. Разве только похабный анекдот, но у них в разговорниках нет, не формальной лексики советских строителей коммунизма. Ела она только крохотными дольками Генкин шоколад и удалилась, не сказав ни слова, строго по команде. Такой вот восточный флирт.
   А мы… А мы дорвались до корейской водки «Сури» с корешком женьшеня на наклейке и не зная последствий… А утром отрыжка старой болотной тиной и никаких надежд на опохмелиться… Дивизион пал без боя. Когда отвалили из Владивостока, обнаружил у правого торпедного аппарата откуда-то возникшую бочку соленых огурцов с плотно забитой крышкой. В Корее кто-то расковырял одну клепку.  В казарме осталось полбочки, а после банкета съели последний укроп, а бочка потеряла даже запах.

    Прощание было трогательным. Подали «дальневосточный экспресс»: два советских дачных вагона в расхлябанном  состоянии с клопами неизвестной национальной принадлежности. Последние слова – Друг, брат… других не знаем, объятия и даже слезы и медленно покидаем Расин. Навсегда.
    Навсегда? Столько лет прошло, а я все еще там в октябре 1955 года, в Юки и Расине. И как вчера видел не смелые, робкие физиономии только вступивших на палубу корейских матросов. В середине девяностых Корея занимала второе место в мире по числу торпедных катеров, более двухсот. Это – грозная сила и не один безумец не сунется к таким берегам. А все начиналось с нашей десятки: детсад, школа, академия. И первыми учителями были команда инструкторов, матросы, старшины, офицеры нашего дивизиона, что, попрощавшись с нами остались работать в Корее.
   В середине двадцатого века, как назвал его поэт – «века-волкодава», наша страна помогла изможденной Корее создать основы защиты родных берегов. И нам выпало удача стать исполнителями этого замысла, навсегда оставив в памяти Советский пример «Дружбы народов».