Глава 5. К людям

Да. Нехорошо. Нехорошо. Нехорошо было поступать так категорично и безапелляционно с теми, кто сопротивлялся внутренне и внешне, во всю силу своей нервной системы, и всё-таки был отторгнут от твёрдой почвы под ногами и ввергнут в пучину хаоса и секса. Уж о тех, кто сам шляпу себя рвал, говорить вовсе не приходится – чего хотели – то и получили.
Но вот буйная минута прошла, и группа измождённых взрывом эмоций людей, опустившись на твердь, тихо расползалась по углам, переваривая в головах случившийся бред. Всё стихло. Было слышно лишь невнятное их бормотание. Да ещё безутешно, навзрыд, как маленький ребёнок, плакал Федя Гриф.
- Федя с тобой-то что происходит?!
- Мы о детях! О детях не подумали! Их число так мало, что мы здесь все вымрем в первом же поколении!
- Может быть того, детский садик, перенесём!
- Никого больше не переносим! С ними надо будет переносить нянек! Горшки, пелёнки! Я не хочу за всё это отвечать! Я не готов!
- Ну, будет, будет! Нарожаем своих! У нас большинство переселенцев особы женского пола – один «оркестр» чего стоит!
- Ну, я и голоден, как тысяча чертей! – раздался бас Джигитова, ухвативши поросячью ногу, лоснящуюся от жира, стекающего с неё, он жадно по-звериному впился в неё зубами, другой рукой не выпуская из объятья очень довольную, приодевшуюся в норку Нюрку, улыбающуюся и льнущую к нему телом. А она чувствовала себя чуть не первой леди, вдруг одарённой вниманием в райской обители приличным мужчиной, и даже артистом.
- Тысяча чертей!  - подхватила Чечёткина. – Но это богатейшие возможности для театра! Мгновенная перемена декораций, чудеса на сцене! Я за новую жизнь! Но не знаю,  как же, тогда, отличать театр от жизни?
- Это полёты не во сне, а на яву! – задумчиво изрекла Вещаева. Ах, если бы мы сами так летали, как птицы, по своей воле!
- Вы не замужем, голубонька? – поинтересовался Альдонсо.
- У меня есть муж. Он старше меня на тридцать лет…- Альдонсо присвистнул, - и кстати, известный режиссёр – Аркадий Петухов. Но ему хватает забот на земле. Я всегда где-то на втором плане. На вторых ролях. Я его никогда не вижу дома…. – продолжала она задумчиво и тихо  шелестеть воспоминаниями, - но и это к лучшему… мне теперь думается, что я его никогда  по-настоящему не любила…
- Гм…
- Просто, мне было удобно так жить! Всегда всё было. Я играла, что нравится… я его, наверно, только за это и любила, а ведь надо не так…
- Говорят, что любят ни за что-то, а вопреки… - промолвила Аделина Андроновна.
- Сантименты… - грубовато прервала Чечёткина, – хочешь жить – умей жертвовать собой и своим личным… Тебе просто повезло в жизни! Я прежде,  чем добиться настоящих ролей, переиграла всякую шваль. А мои мужья попросту не уместились бы в паспорт.
Аделина Андроновна, затянувшаяся в чёрное воздушное платье Кармен,  – оно ей было великовато, - подошла к Вещаевой, и с вежливой улыбкой спросила:
- Так что, тебя мужик твой бил, что ли?
- Ну что вы! Откуда вы взяли?
- Пил по-чёрному?
- Да Аркаша вообще не пьёт!
- Ну, может, от него табаком за версту несло?
- Нет, Аркаша мало курил. Он очень бережно относится к своему здоровью!
- Аркаша!.. дедушка Аркаша! – влез Альдонсо, - ведь, он ей в деды годится! Неужели непонятно?
- Понятно. Интеллигентный мужчина. Солидный. С положением. Без вредных привычек. И запросто оставить его! А мой, вот, и матом брешет, что кобель! И дымит, что паровоз, а если что не по нему – полкухни переколотит, потом, правда, сам всё и сделает, а ты ещё спасибо скажешь, что по башке утюгом не заехал!  И ремнём, было, гонял, просто так,  «приблызилось»  что-то…так что, если кулаки распустит – мало не покажется!
- Как же вы с ним живёте? – ужаснулась Вещаева.
- Так и живу, где с топором, а где с балалайкой, а много  у нас по-другому-то живут? Где лучше, где хуже, а всё одно также.
- И вы ещё думаете, расставаться вам с ним или нет?
- Да вот, гляжу на тебя, как ты своего интеллигентика без слёз и сожалений оставляешь, так думаю – нешто мне хуже будет без своего? Ты, попробуй-ка ему объясни, почему не ночевала дома! Да он меня на порог не пустит!..  Вон, смотри, синяк на руке – позавчера руку ломал! Пусть-ка теперь один помыкается!
-Позвольте, и мне сказать! Меня сюда, собственно, экспромтом занесло, вот… с лёгкой руки Маргариты Николаевны… я-то, поначалу, думаю, что за лажа!.. Такое видео в шкафу открылось…
- Самое главное – пиво! Пива – море! Мы как с Марго увидели…
- Нет, позвольте, Эдуард Иванович…. Я уж сам договорю!
- То есть мы, конечно, пиво уже потом увидели, а сначала прямо из воздуха сотворилось чудо…
- Позвольте, Эдуард Иванович…
- О! Шатёр Шехерезады!
- Ну, да я не про это вовсе хотел говорить! Позвольте же!
Как вы уже догадались, разговор завязали два приятеля Маргариты Николаевны. Невольно они  притягивали внимание всех, такое рассеянное и без  того возмущённое, - эффектная яркая Марго, бесцеремонно распоряжающаяся двумя противоположностями – нескладным с поражающей жестикуляцией и экзальтированным взором Эдиком и рассудительным, несколько неуклюжим и скупым в жестах Евгением Руслановичем Пластинкиным, известным нам под «мистером  Позвольте».
- В чём дело? Кто говорил о пиве? Здесь на столе есть пиво – вон в том сосуде! – указала пальцем Железная Кукла Балерина – я только что пила из него…
- Здесь очень непонятно вершатся чудеса, - решил вмешаться фотограф Лебонз, - я бы сказал, что вещи проявляются в воздухе, как фотоснимки в проявителе… Я надеюсь, что сумел запечатлеть эти моменты… - он похлопал свой фотоаппарат.
- О! Это интересно! А пойдём-ка со мной, дружок! – оживился, сразу переключив внимание с несуразной троицы на версту Лебонза, маленький Саня ухватил его за рукав и потянул за собой, бросив через плечо, – с  пожеланиями, господа, непосредственно к Феодору!
- Эй, послушай! – окликнула его балерина. – Я тут долго думала, чего бы мне загадать и решила так: подарите-ка мне эти два водопада, которые окружают ступени.
- Водопады?!
- Водопады?! А что ты с ними будешь делать?.. Может, звезду с неба? Впрочем, я думаю, что твою просьбу мы удовлетворим…
- Это желание, а не просьба. Я вообще никогда ни у кого ничего не прошу…
- Загнула, мать… - влезла Артанс, - ей самой до ужаса захотелось понравиться, если уж не гению Феде, то хотя бы Сане, который здесь явно вершил бал… по пожалуй, Кукла и тут перебьёт инициативу, – думалось ей, - эко загнула с водопадами! Что бы самоё-то загадать? Чего нужно? Чего хочу? Любовника хорошего? Только, пожалуй, этого желания вслух и не выскажешь…
-Альдонсо… - трагически перегородила дорогу Инка.
- Без семейных драм! - почувствовав неладное, он резко оборвал её, – назначаешься кшатрием! Моим личным душехранителем! - он обернулся, - а также в воины производятся – ты, ты, ты, ты, и ты! – ткнул он поочерёдно пальцем в мистера «Позвольте», Эдика Ивановича, Алика – качка, Бориса Циркуля и толстяка Гришку.
- А я? - не выдержала Артанс.
Альдонсо удивлённо вскинул брови, обошёл её кругом, вдруг неожиданно обхватил рукой её шею, притянул к себе и на ухо, но громко во всеуслышание произнёс, одновременно разглядывая через плечо её свою ревнивую Кошку Инку: «Будешь моей служанкой!» - потом откинулся назад, заговорщицки подмигнул и, выбрасывая ноги вперёд, двинулся к выходу, не забыв поманить пальчиком за собой Лебонза, всё это время топтавшегося поблизости.
- Ты чего это? – угрожающе зашипела подошедшая к Артанс Инка.
- А чего? Я ничего! – воззрилась на неё Артанс, недоумевающая от такого поворота дела, не знающая радоваться ей или печалиться.
- Ну, ты смотри!
- Вот ещё! Угрожать мне будет! – дёрнула Артанс носиком.
- Пойдём, выйдем! – Инка схватила её за руку.
Артанс выдернула руку:
- Мне и здесь не дует! Не о чем мне с тобой разговаривать!»
- Зато мне есть о чём! Боишься?
Подошла Балерина:
- Девочки, вы о чём? Вам секундант не нужен?
- Вали, без тебя застрелимся! – оттолкнула её рукой в грудь Инка.
- Ах, вот как! Ну, вот уж нет! Без меня никак нельзя! – вспылила та, перехватив руку Инки в запястье, и встала рядом на сторону Артанс.
Со своего места к Инке потянулась Мари, а вслед ей, облачённый в тогу, с лавром под золото Гриша, вырядившийся римляном или греком. К тому времени, как Альдонсо и Лебонз дошагали до бордового занавеса, Мари и Гриша примкнули на сторону Инки. Лебонз обернулся и указал на них пальцем. За движением руки последовал взглядом Альдонсо, и прихватив  «матюгальник», поднёс его ко рту:
- Да, господа! Наш главный закон всем известен – неприкосновенность личности! Не нанесение ни малейшего дефекта! Преступивший его просто вылетит отсюдова к едрене – фене в родной оставленный навоз, где будет с личной инициативой по- ударному и в дальнейшем перегнивать на удобрения! – и более не обращая внимания на выстроенный редут продолжил, - господин Джигитов! Я склонен узнать о вашем желании! Просите, чего хотите! Я давно являюсь ревностным поклонником вашего уникального творчества. Можно сказать, воспитался на фильмах с вашим участием! – и Альдонсо явил на лице благосклонную улыбку, оставшуюся не оценённой.
- А мне, мальчик, ничего не надо, - осклабился и прокричал в ответ Джигитов, – жизнь свою спокойно дожить бы, да вот разве, чтобы под боком бабочка не особо причудливая имелась – и он многозначительно покосился на Нюрку. Жить подачками со «второплановых»  ролей подлецов, ему уже, порядком, поднадоело! От этой шутовской работы «воротило» и подташнивало, но каждый раз  не напряжный заработок манил маслицем на кусок хлеба, да ничего другого он и не умел, а тут час-другой оплачиваемой и лицензированной подлости и  месяц, как говорится, безоблачного существования, до новой роли – грехопадения. Да и подлость, вроде как, не настоящая, срежиссированная и  поставленная, по жизни кроме мух, особо никого и не обижал. Поэтому отдыхал незапланированный отпуск в «кайф» и своё полное удовольствие! Вряд ли он до конца осмыслил, что находился в каком-то другом пространстве и времени! И бабёшка не ломалась! Не без женского кокетства и лукавства, да ведь от этого только интереснее, что называется, с перчиком!
Нюрка, уловив, в какую сторону дунул ветер, не смолчала, усмехнулась и горячо отчеканила: «А вам всем, коли мёд – так и ложку давай!»
- Ну что ж, папаша, уважим… уважим старость… - процедил сквозь зубы Саня и поспешил скрыться в складках занавеса, дёрнув за собой и Лебонза.
Султан Альдонсо Дон Март ибн Адальби, – сколько бы, не прикреплял к своему имени званий, всё оставался, как есть, – Саней, и не ведал, что в этом было его счастье – быть самим собой. Это так редко кому удаётся!
- Как будто бы я тоже ничего не просил, а невесть откуда берутся щенки и грозятся выполнить в один присест желания на всю оставшуюся жизнь… - развёл руками Джигитов.
- Молчать! Или тебе дорого придётся платить за свои слова! Этих щенков наплодили и воспитали такие, как ты! И ты сам являешься его кумиром, хочешь этого или нет! – вскричала, пылая «благородным» гневом, Инка.
- Мати, родная! Поборники новой власти объявились! Девочка моя, если ты имеешь в виду моих киногероев, то я тебе вот что скажу: кино – это только работа. Я получаю деньги за то, что изображаю Иуд и падших ангелов. А по жизни – я простой человек! И мне не нравится, что сопливый мальчишка, у которого молоко на губах не обсохло, изображает власть надо мной! Берётся благодетельствовать! В минуту выполнить желания, на которые я жизнь положил, и к тому же – берёт мои роли себе на подражание, членя «прекрасное на куски», где каждый сам по себе ничего не значит, не имеет смысла и цены, а познаётся только в целом,  - надо следовать замыслу творца, но не отдельно взятому человеку!
- Говорите-то вы красиво и правильно, а только молоко от бормотухи отличить не можете! Вашим падшим ангелам – море по колено, они всегда сухими из воды выходят, а благородным – шиш да шишки достаются! Когда вы деньги в карман кладёте, – вы много думаете о замыслах тронутого плесенью или проказой творения? Все ваши фильмы по трафарету: мафия, погоня, убийство, деньги плюс порно, дурак – милиционер и страдающий подлец, алчащий взаимопонимания! Много у вас артистов, кто хоть один раз полностью сценарий прочитал? Только от сих и до сих! Свои реплики! А то так, – впервые на съёмочной площадке их слышите!
- Как вы нас, стариков, девушка!
- А! Стариков! Девушка! Теперь вас пожалеть надо! Но ведь это же вы не оставляете нам другого выбора – быть или овцой, или волком! Это же вы постоянно внушаете нам мысль:  хочешь жить – умей вертеться! Перед кем вертеться? Почему нельзя просто жить, не вертясь? И почему вам сейчас не нравится то, что произошло? Не потому ли, что вы предпочли, чтобы вертелись перед вами, а тут самому придётся не зевать? Вы получили, что хотели и не вправе негодовать и злиться!
- Но ведь я был всего лишь винтиком в общем механизме…
- Это и плохо! Что собственного голоса у вас не было! Всегда пели чужие партии в хоре! Всегда вами дирижировали! Что обижаться? Сменился дирижёр? Предложил вам спеть свою песню? А вы её забыли и не знали никогда! Вот вам творец – представитель общества с задачей поплотнее набить желудок!
- Кстати, о желудках… тут подаются отборные деликатесы, может быть, перейдём от слов к делу, и как простые обыватели набьём поплотнее желудки… в баньку бы! – вздохнул Джигитов.
- Всё! Купился! – вздохнула Инка. – А мог бы хоть для виду побрыкаться!
- Бессмысленно. Дураку ясно, что фильмы для средней дебильности зрителя. – Подвела черту Артанс.
- Последнюю живую эмоцию, как окурок загасили! Жестоко, девочки! – присоединилась с усмешечкой Балерина.
Противостояние плавно, перетекало в  дружественный кружок беседующей молодёжи.
- В древнем Риме… - глядя на Гришу, обёрнутого в тогу, продолжала Инка, - гладиаторы, по крайней мере, проливали кровь, защищая собственную жизнь, но не изощрялись, чем бы ещё насытить больное воображение маньяков и садистов.
- Не фильмы, а наглядные пособия для начинающих… - поддержала Артанс.
- Если бы некоторых наших героев вытолкнуть на арену Древнего Рима, - они бы не кровь пролили, а что-то другое…
- Сила необходимости, мадам, и рефлекс! – откликнулся Гриша.
Стоявшая прежде «стенка на стенку» группа теперь ораторствовала «под единым знаменем». Инка, примиряясь, похлопала Артанс по плечу:
- Ну что, Гриша, кровь пришёл пролить за меня? Или в силу необходимости?..
Гриша хмыкнул.
- Кушайте на здоровье, господин Джигитов! Это лучше, чем ваша баланда из секса на крови для идиотов! – благосклонно приняла предложенный мир Артанс.
- Вы ещё буксуете, Джигитов? – также обратилась к киногерою Кошка.
- Лежу на двух лопатках и только ножками дрыгаю! – хмуро отозвался он. – Только по голове не бейте, девушки!.. Уровень ни к чёрту! Но удивляюсь, почему ваш знакомый, наш султан-то этот, имея такой парламент, не смог разобраться в уровнях!
- Как вы похожи на него, даже в выражениях!
- Ну и оставим это! Мы своё дело сделали – вас нарожали и воспитали, значит, а вы – придумали лучше – и флаг вам в руки! Чего стоптанной портянкой перед носом размахивать! Мы своё отпотели!
- Вот и ладушки! А удивляться тоже нечего! Вы вдруг об уровне вспомнили – это для этих, это для третьих – так я отвечу почему, потому что ему выгодно быть на разных уровнях, как и вам!
- Эгоист!
- Все эгоисты!
- Тогда он просто умалишённый! Строить новое общество из сплошных эгоистов старой закваски и новых народившихся из старых дрожжей! Поддержим сумасшедшего, друзья!
- Он не сумасшедший! Он, просто, конченый оптимист!
- А что, это лучше?..
- Он просто есть такой, а как надо? Может, все знают, как надо? Могут знать только, как хочется…
Вдруг затараторила Балерина:
- Я, что называется, дома при родном отце – сирота, и всю жизнь околачиваюсь по общежитиям, - у мачехи своих двое, и маленький народился, как говорится, «не до тебя», оперись скорее и слети! Я ни в коем случае не жалуюсь! Есть свои прелести и в этой жизни! Главное, не сосредотачиваться на своей боли! Идти к людям! К соседям, хотя бы… Мне представляется, что жизнь – площадь, где тебя могут окликнуть и позвать; и можно пойти на этот зов; конечно, могут и толкнуть, но главное – не засиживаться долго, собрать силы и снова встать! И только помнить про себя, что человек начинает чувствовать усталость задолго до того, как иссякают силы, а голод – задолго до того, как он может с него умереть… Главное, двигаться! Искать выход! Не дать себя заживо похоронить… и не дичиться, не запирать себя в стенах. Но идти к людям! К людям!
В полный рост поднялся поэт – авангардист:
- Друзья! И подруги! Я скажу про себя. Я пытался придти к людям! Я задумал собрать литературное товарищество – его запретили маститые литераторы с дипломами под видом непотребщины, бескультурия и несения чуждых и низких идей, а у меня стихи про любовь, мир, нас с вами… на самом деле они испугались конкуренции! Вдруг они потеряют свою дутую популярность! Я тогда попытался собрать литературно – пластический театр! Нас вышвырнули из клуба, объявив дурной самодеятельностью. Тогда я пошёл на улицу. К людям и стал читать прохожим свои стихи! Их головы не выдержали. У них стали заходить шарики за ролики, они постоянно подкручивали их пальцами у виска! Потом за мной прислали карету милиции, и я дочитывал обрывки своих творений в изоляторе людям в белых маскировочных халатах. Тогда я подобрал на помойке драного щенка, он оказался самой настоящей породистой дворнягой! Я ему всё рассказал, и он меня выслушал с большим вниманием, и всё понял! С тех пор мы не расставались! Это к вопросу о людях! Я поднимаю бокал за лучшее в мире существо – собаку! И ещё за то, чтобы любые двери для всех и каждого были открыты!
- Ну да! И отмычки не нужны! – усмехнулся  сам себе Джигитов.
- Здорово сказано!  - отозвалась Наимудрейшая Бану Алёна, присоединяясь к  импровизированному митингу. – Правда, с оговоркой – кроме частной жизни.
А поэт – авангардист уже крепко держал повод любимого конька:
- За мир! В котором много дыр,
Латать которые придётся!
Не всем в лучах купаться солнца,
Но как сказал один мессир, -
Нет тени чёрной без деревьев!
И значит, надо в полный рост,
Пока не в щах, пока мы в перьях,
Поднять бокал за этот тост!
Нам для того и не везло,
Чтоб различать добро и зло!
- А это ещё лучше! Отвечу вас подобным образом, - приняла эстафету поэтического турнира Алёна:
- Может, это только сон
Про безумную затею?..
Изумрудное вино
Пью по каплям, не пьянею.

В зазеркалье Вальс Цветов,
Маскарадные одежды…
Улыбается любовь…
И сбываются надежды.

Пусть в вине свою вину
Мы находим понемногу,
Мы сольём её в одну
Соловьиную тревогу.

Пью за счастье и любовь!
Пью за то, чтоб всё сбылось!
Чтоб играла в жилах кровь!
Чтоб и пелось и пилось!

И ещё пью за то, чтобы люди общались между собой стихами! И да уйдут из нашей речи все низкие слова и ругательства!
- И дай нам Бог чистой воды и очищения! – выдохнул Джигитов.
- Долой самогон и бражку! За игристое вино! – засмеялась и  Нюрка.
- За то, чтобы люди летали, как птицы! – обронила Вещаева.
- Или хотя бы мечтали! – вышел из-за занавеса Дон Март.
- За детей! Пусть они будут счастливее нас! – подняла бокал Аделина Андроновна.
Поднялся Пластинкин Евгений Русланович, он же мистер Позвольте:
- Позвольте мне! За освобождение от страхов потерять работу и дом! Страшнее потерять себя, изменить себе!
- Господа! За Бога и свою музыку в душе! – в восторге выкрикнул флейтист Эдик и попал «в яблоко» - Евгений Русланович через Маргариту потянулся к нему губами и с распростёртыми объятьями: «Позвольте!»
- За любовь и дружбу! – подняла свой бокал Марго, оглядывая своих обнимающихся мужчин.
- За вечную и всепобеждающую красоту! – победно улыбнулась звезда Мария – Памелла.
Рассеянно подняла вместо руки с бокалом, руку с очками Мари. И тут вскричал Альдонсо:
- Да замолчите вы все! Давайте скорее выпьем!
Потому что дальше уже шла «лажа», по его лексикону.