Шишкари

     Мы с моим другом Николаем вот уже два часа плетёмся за телегой. На ней,  кроме нашего охотничьего снаряжения, навалена ещё куча домашнего хлама,  на ней восседают две крепкие кержачки — дочери главы семейства,  который со своими сыновьями идёт за первой телегой. Девки,  румяные,  гладкие,  повязанные чёрными платками до самых густых бровей,  сидят вполоборота к нам, щёлкают калёные кедровые орехи и смачно сплевывают шелуху под колеса телеги.  Искоса поглядывают на нас, о чём-то беседуют и посмеиваются.
— Слышь, Николай, это они над нами смеются? Поди,  рассуждают, что вот охотники отправились в тайгу дурака валять. Сами-то едут вкалывать.
— О, ещё как вкалывать! Ты видел хоть раз, как шишкарят кержаки?
— Нет, не довелось.
— Ну вот посмотришь. А я к ним на угодья еду уже третий раз. Старший сын Прокопий — вон тот, что пониже своих братьев, —  мы с ним работали вместе на «железке», он - осмотрщик вагонов, а я - диспетчер. Это до учёбы на сварщика. Толковый мужик, брака не допустит. Всё основательно проверит, прежде чем выпустит вагон. Я его за это очень уважал, постоянно ставил в пример другим. Он, правда, не очень-то радовался, что я его, как он говорил, выпячиваю. Но я же чувствую, что в душе он не против похвалы. А двух его братьев узнал только здесь, в тайге. С отцом вообще даже не разговаривал. А когда? Дойдём до их становища, поедим и — спать, а утром на охоту. Вечером придём — какой разговор. Они ухайдакаются, да и я под собой ног не чую, тут же спать. И так дня три-четыре. А там попрощаюсь и назад, дичь ведь надо обработать, иначе пропадет. Вот такие пироги. Да, я тебе не сказал: если вдруг что-то тебе странным покажется — не обижайся. Семья со своим укладом, они ведь из староверов, у них свои законы и взгляды на жизнь.
— Понято, — отвечаю я.
И опять молчание. То ли не о чем говорить, то ли мошка лезет в открытый рот, а в общем-то, разговор при ходьбе — занятие тяжелое. Да и под ноги надо смотреть. Как таковой дороги нет, и кони тянут телеги, петляя между сосен и кедров.

      Хозяйские собаки, а их три, это особый разговор. Собаки элитные, вогульские лайки, всё время в работе. Вот сейчас раздался визгливый лай где-то в стороне.
— Глухаря посадили. Пойдём, посмотрим.
— Откуда ты знаешь, что именно глухаря?
— Я же тебе говорил, что третий раз иду на охоту в эти места и даже различаю, что голос подала сучка. А сейчас слышишь?
Я прислушался и сквозь гул гнуса стал различать лай уже общей своры из трех собак.
— Ну вот, кружат вокруг лесины и держат глухаря, кстати, если бы с нами не было ружей, то собаки плелись бы за первой телегой.
— Ну, ты даёшь, откуда они знают, ведь ружья зачехлённые!
— А запах ружья никуда не денешь.
— Вот это да! Вот это собаки!
— Не то слово, — ответил Николай своей любимой поговоркой. — Собаки универсальные, это единственная порода — хоть на лося, хоть на медведя. Пушнина у них как игра, а сейчас знают, стервецы, что на ужин нужно мясо, достанется и им из общего котла. Ну что, пойдём?
Достали ружья, надели патронташ и под хитрые смешки дочерей хозяина, дескать, ну, охотнички, кормильцы наши, прогуляйтесь по тайге, отправились в путь.
Николай взмахом руки показал впереди идущим мужикам, что мы уходим.
— Слушай, а ты знаешь местность?
— Да не беспокойся, тут осталось километра три до их зимовья, и собаки нас уже не бросят, с нами придут.

       Пробираться сквозь чащобу — занятие непростое. Но, как бы ни было, лай всё ближе и ближе. Николай мимикой и руками подал сигнал, что надо разойтись, я должен пойти правее. Я, наверное, и двадцати шагов не сделал, как передо мной показался просвет, а на поляне могучий кедр, вокруг которого, как заведённые, кружили лайки. Не выходя на поляну, я всмотрелся в крону кедра и увидел не одного, а около десятка крупнющих косачей. Все они опустили головы вниз и крутили ими вслед за движущимися собаками. Теперь встала проблема, как выбрать косача, чтоб он был на прицеле только у меня. Чувствую, что Николай тоже где-то рядом, и его беспокоит та же проблема. Вдруг сквозь ветки замечаю силуэт своего друга и различаю, что, тыча рукой в мою сторону, он поднимает её кверху. Ага, значит, советует мне стрелять по верхним, а сам, видно, возьмет нижних. Делаю отмашку, что понял. Целимся, я выбрал сидящих рядом здоровенных косачей. Два выстрела прозвучали как один, затем дуплет моего друга. Собаки бросились на подранков. Мы выбежали на поляну. Два красивых глухаря с красными маленькими гребешками еще трепыхались на мягкой подстилке из мха. Третьего косача за перекушенное горло волокла  шустрая сука. А где молодой кобелек? А вот и он. Как-то очень  по-деловому он тащил за крыло здоровенного подранка, видно, тот пытался удрать по земле. Ну где тут убежишь от таких профессионалов! Вот это да, три выстрела и четыре косача!
— Ты понял, что я тебе предлагал по верхним стрелять?
— Да, понял. Я и выбрал двух сидящих рядышком.
— И я тоже выбрал сидящих только друг за другом, потому что дробь крупная и она может достать и последующего, а он, видно, стал подранком, пришлось сдуплетить. Ну что, с полем тебя!
— И тебя тоже.
— Давай собакам по головке отрежем. Они, смотри, как улыбаются нашей удаче. Довольны, шельмы. Ну, держите.
Николай бросил головы глухарей собакам. Те спокойно,  как-то интеллигентно  подобрали каждая свою порцию, улеглись и начали лакомиться. А мы с приличной ношей стали пробираться по направлению к зимовью. Буквально через пять минут вокруг нас уже крутились верные пушистые друзья. Прижимали уши, трясли завернутыми кралькой вверх хвостами и улыбались.
— Николай, а как звать-то собак?
— А никак. Староверы не дают имен собакам, всё их имя — это свист. Собаки, между прочим, различают, кто из хозяев свистит и зачем их зовут. А вообще — умнейшие существа эти вогульские лайки. Видишь, шерсть у них завита колечком, это их основное  отличие от других пород лаек.
Как-то внезапно, не заметив за разговором времени, мы оказались на большой поляне. В стороне паслись лошади. А вот и избушка, крытая берестой. Мужчин не было видно, а девки суетились у сложенной из сланца печки, на которой стоял большой казан с варевом. Разносился вкусный запах каши.
— Ну, вот и мы, — объявил Николай.
Хотя нас уже давно приметили, и в смеющихся глазах я прочитал вопрос: « Ну что, наохотничали?»
Николай вытряхнул из рюкзака птиц. Хозяйки как-то лихо щелкнули языками и, ни слова не говоря, приняв деловитый вид, начали обрабатывать будущую пищу. Вот потроха уже доедают собаки, а поставленный на огонь второй такой же большой котел заполнен нарубленными кусками лесных красавцев.
— А где мужики? — спросил Николай.
— К ужину придут. Колотухи пошли вырубать.
— Что это такое, Коля?
— А завтра увидишь. Это то, чем бьют по кедру, чтобы осыпалась шишка.
— А я думал, они лазят на кедры, ну, на худой конец, шестом.
— Нет, так много не наработаешь.

        Из леса на поляну вышли мужики. Трое на плечах несли здоровенную лесину с торчащими сучками, а знакомый Николая нёс на плече дубинку, как палицу Ильи Муромца. Всё это они аккуратно уложили у избушки и направились к кашеварам.
— Ну, что бог послал на трапезу? Давайте, девки, кормите, да пораньше отойдем ко сну. Завтра на зорьке пойдём.
Тут же прямо на поляне появилась белоснежная скатерть. По центру — нарезанный большими ломтями хлеб, солонка с солью, которая пропечена на гуще кваса, и соль от этого приобретает особенный вкус. По разложенным ложкам я понял, что за стол мы не приглашены. Эту догадку подтвердил и Николай. Мы стали устраиваться вдвоем. Около телеги расстелили спальники, достали всё, что положено съесть на ужин. Николай из рюкзака выложил алюминиевую чашку и ложку. Увидел, что  я стою с открытым ртом:
— Закрой рот — мошка залетит. Что, поди, чашку с ложкой забыл?
— Точно!
— Ну, ты даёшь!
— Слушай, у хозяев, поди, есть в запасе, пойду попрошу.
— Не дадут, — уверенно осадил меня Николай.
— А почему?
— Такая у них вера, свою посуду — никому. Они лучше собаке нальют в свою посуду, но чтобы иноверец взял в пользование — тут же её выбросят. Я на себе это испытал. В первый приезд я так же забыл ложку и по простой привычке подошёл, взял из их торбы ложку, поел, помыл её и положил обратно. На следующий день эта ложка валялась в яме с отбросами. Они специально роют яму, а когда уезжают, зарывают её. В этом плане они - молодцы. А вот ложку пришлось вырезать из березы. Вот так, приятель. Пойдем и сделаем тебе из берёзы чашку и деревянную ложку.

   Наконец, дошло дело и до еды. Каша пшённая с кусками сала, дичь, сваренная с какими-то травами, мягкий домашний хлеб — это всё, что положено нам с общего стола. Я по доброй привычке беру пару банок сгущёнки и отправляюсь с визитом вежливости.
Идёт неторопливая семейная трапеза. Все сидят на корточках и чинно хлебают кашу из своих плошек. Дичь горкой навалена на листья лопуха, возвышаясь в центре опрятной скатерти. Я подхожу к старику и протягиваю ему подношение.
— Пожалуйста, примите.
Он из-под бровей глянул на меня и, пробурчав сквозь зубы: «Это нам не можно», отвернулся. Все семейство сидело молча. Я не знал, что делать, и принял решение сделать попытку ещё раз:
— Это от чистого сердца, пожалуйста, возьмите.
— Нам не можно, — было сказано мне уже старшим сыном.
— Ну, извините, пожалуйста.
Подхожу к Николаю, он набил кашей полон рот и давился ей, чтобы не рассмеяться.
— Ну что, угостил?
— Слушай, а почему так? Не могу понять.
— Вот такая у них вера. Есть общее название — старовер-кержак. А эти к тому ещё и сектанты. А каждая секта со своим уставом. Я вот знаю одну секту староверов, так они наотрез отказываются от услуг медицины.
— Да что ты?
— Да! Если человек заболел, то его пеленают в ковер или половики и уносят в ельник, то есть в лес. Три дня не приходят к нему. Через трое суток идут, если жив — домой и лечат травами, мёдом, глиной... Всю их мудрость не перечислить.
— Слушай, а если умер?
— Бог дал, бог взял — таков их закон.
— Ты, видно, дружбан с ними, много о них знаешь?
— Откуда? Ты за эти часы услышал первую их речь: «Нам не можно». Так и есть.
— Вот дела.
— Ну, хватит. Давай приберём и спать.
— Где спать будем?
— А прямо здесь, на телегах. Залезем в спальники, и будь здоров.
Собаки, наевшись досыта, свернулись калачиком под телегой и спокойно дремали.
— Вот и наша охрана на службе, — показал на собак Николай.
— Да уж, охранники.
— Не скажи, охрана что надо, смелости — хоть на зверя, хоть на человека. Ну ладно, давай спать.

     В теплом спальнике да на пахучем свежем сене, которое мы заранее натаскали в телегу, после такого сытного ужина хотелось просто полежать, посмотреть в небо и послушать тайгу. Но злой сибирский гнус портил всю экзотическую прелесть. Спальник с сеткой у лица, но гнус умудрялся пробраться и сквозь нее. Пришлось перевернуться лицом в сено.
Как будто бы и не спали: стучат котлом кержачки, мужики обтачивают топором балду, жарко горит самодельная печь. Николай уже идёт от ручья с полотенцем через плечо.
— Ты что меня не будишь?
— Сейчас подойду и разбужу. Вставай, лежебока, уже час, как при деле, тебе только дали отоспаться. Как выразились бы девицы: «Пущай городской понежится».
— Нет уж, нет уж, — я бегу умываться.

     После лёгкого завтрака мы отправились на охоту. Ходили много и долго, одну тетёрку снял Николай, я два раза мазал по бреющим тетеревам, и вот мы бредём к зимовью.
— Николай, давай сходим к семейству, где они шишкуют!
Николай остановился, прислушался.
— Это надо идти вон туда.
— А почему ты считаешь, что туда?
— А слушай!
Я прислушался. Какой-то звук, будто по дереву бьют другим деревом.
— Вот именно так бьют балдой по кедру. Ну, пойдем, сам всё увидишь.

    Звук становился все громче и громче, наконец, видим группу людей. Подходим как раз в тот момент, когда четыре здоровых бородатых мужика надели на запястья кожаные ремни,  ловко приделанные к сучкам здоровенного сухого дерева, которое называют балдой. По команде отца дружненько отходят, а с кедра льётся черно-голубой смоляной кедровый дождь. Дочери ловко собирают дары природы и сваливают в телегу. Телеги были уже наполнены, и нам ничего не оставалось, как только помогать в сборе шишки. Работали молча, сбор был быстрым. Я взялся за края полной корзины и удивился, как эти тяжеленные корзины молодухи тащат и ещё поднимают на телеги. Я взглянул на Николая — он даже покраснел —  и, наслаждаясь, вывалил очередную корзину в телегу. Добыча была закончена. Я говорю, как говорят эти люди. Зверя они ходят добывать, шишку кедровую тоже добывают, а грибы и ягоды собирают — это потому, что в сборе участвуют только женщины, а где мужчины — там добыча.
 
    На следующий день решили остаться на зимовье и помочь в шелушении шишки, как бы отрабатывая хлеб-соль хозяев. Утро выдалось чистое, теплое. Тайга затихла в безветрии. Только звук всякой мелкой погани, да разноголосье птиц оглушало и в то же время радовало.
Девушки проворно прибрали за едоками, а мы, конечно, сами за собой. Пока мыли посуду, из сарая, сколоченного у дома, мужики выволокли кучу каких-то деревяшек и железок, которые через сорок минут превратились в маленький заводик. Началась работа, в которой каждый знал своё место. Мы вдвоем и ещё два брата брали мешок, наполненный шишками, и поднимали его на вытянутых руках. Мешок подхватывали остальные братья и ловко опрокидывали его содержимое в брюхо так называемой мясорубки. Ручку крутил старейший. Шишка проходила между двумя валками, сделанными из дерева, со специальными прорезями, и давилась, а потом сыпалась произвольно на грохот — железный лист с отверстиями под орех, с загнутыми, как у сковородки, краями. Здесь были заняты делом девицы. Они специальной палкой били по этой железине и сверху, и с боков, и снизу. Достигалась вибрация, и зерно проваливалось через дырки на мешковину. Затем кедровый орех деревянным совком насыпался в мешок. Уже к обеду под навесом стояло шесть мешков отличного кедрового ореха. А вечером все обессиленные, без аппетита поевши, тут же провалились в сон. Мы с Николаем лежали в уютных спальниках и смотрели на чистое звёздное небо.
— Слушай, Николай, а где собаки, что-то я их не видел сегодня?
— Собаки предоставлены сами себе, на них харч не берётся, поэтому они все в охоте. Ты разве не заметил за избушкой четыре обглоданные заячьи шкурки? Поэтому и на охоту нам их не дают. Вот  как сегодня —  пришли ни с чем, а кто собак кормить будет? Хозяева считают, что они себе-то добудут, а с нами останутся голодными.
— Что планируем на завтра?
— Ну, если погода, как сегодня, уйдём на охоту.
— Давай попросим собак.
— Да собаки с нами и не пойдут, они знают, когда за зверем надо идти.
— Так ведь они выводок косачей посадили и нас вызвали на охоту.
— Это для них баловство, так себе, велика ли прибыль?
— А какая прибыль для них на охоте с хозяевами?
— Если только добывают крупного зверя. Лось или медведь, по мелочи — косуля, тогда все внутренности — собачья добыча, вот тут они объедаются и за это готовы работать, как собаки.
И под эту шутку засыпаем.

      Утром я впервые попробовал кедрового молока. А делают его уж очень просто. Орех дробят, добывают зерно, затем в деревянной ступе его толкут, и вот эту полученную массу заливают водой. Через час можно пить. Вкус у напитка необыкновенный, да и к тому же очень сытно.
Кедровое молоко в берестяном туеске нам принесли кержачки. Они так же в меру кокетливы, из-под черных платков поглядывают с какой-то хитринкой глаза. Вместе с кедровым молоком на большом лопухе принесли холодного мяса добытой ещё вчера дичи.
Мы с удовольствием поели. Собрали свое охотничье снаряжение, по традиции махнули рукой хозяевам — слов здесь не требуется, и углубились в тайгу.

         Не прошли и километра, как услышали лай вогульских собак, я уже стал хорошо различать, кто и как лает. Но этот лай не был похож на тот, когда собаки посадили дичь. Лай с приступом, злой, не иначе остановили зверя.
— Ну что, идем посмотрим? — предложил Николай.
Пробираемся сквозь бурелом, вот, кажется, за тем сваленным вековым кедром. Точно, мелькают пушистые хвосты. Собаки кружат вокруг кого-то. Обходим поваленный кедр, через который и не перелезть без лестницы, такой он толстый в обхват. Заходим со стороны корней и видим: прямо у корней, среди которых застряли пласты глинистой земли с большими валунами, стоит здоровенный лось, опустив голову с большими лопатистыми рогами. Он как бы прикрывался этими рогами, а сзади собаки забежать не могли, там корни кедра оберегали лося. Охота на зверя ещё не была открыта, да и наши патроны не годились на такого великана —  нам оставалось только громко свистнуть. Лось, увидев и услышав нас, уже не обращал на собак внимания. Он оттолкнулся от земли и, как ласточка, перемахнул через валежник. Ломая сушняк и подгибая под себя мелкую растительность, он устремился в глубь тайги. Собакам сейчас его уже не остановить: инстинкт самосохранения берёт своё. Мы стояли и слушали удаляющийся лай.
— Какой здоровый зверь!
— Да, — ответил Николай, — как трактор ЧТЗ.
— Слушай, а эта семья староверов охотится?
— Конечно, только они соблюдают ими писанный закон. Берут зверя столько, сколько необходимо на пропитание.
— И что, мясом не торгуют?
— Нет, это им «не можно».
— Слушай, Николай, а орехи? Их тоже не продают?
— Вот орехи они продают оптовикам, а те потом стаканами на базарах, в электричках будут предлагать тебе. Им ведь деньги тоже нужны, припасы, да и по дому, а главное — приданое девкам. У них без приданого девку замуж не возьмут.
— Слушай, Николай, а и впрямь девки хороши, у меня так и чешутся руки похлопать по круглому бедру, особенно когда они нам еду приносят.
— Ну-ну. Взял бы да и похлопал, а потом висел бы на какой-нибудь лесине.
— За что же такое наказание?
— Староверы очень уважительно относятся к женщине, женщина для них — святое создание. И братья их тщательно берегут, не дай бог девку-кержачку обидеть. Были случаи, когда приезжий не знал законов да за поцелуй утопал в трясине или запутывался в сетях в реке. Понял?
— Да, хорошо, что предупредил меня.

     Мы бредем через перевал, идти легко, путь наш лежит на спуск в долину, где виднеется красивая березовая роща.
— Вон, видишь, роща, я там ни разу не был, но слышал, что уж очень много там рябчиков.
Охота в берёзовой роще была отменная. То Николай вызывал на себя самца-рябчика, я стрелял в подлет, то я брался подражать свистом, в общем, мы уже подумывали, что пора бы закусить, благо совсем близко журчала горная речушка.
— Пойдем к ручью, там и пообедаем, я тебя сейчас угощу охотничьим деликатесом.
— С удовольствием, — отвечал я.
Николай достал нож, выстругал из сука что-то наподобие лопатки, начал рыть у самого берега ямку, обложил дно ямки крупной речной галькой и скомандовал:
— Что сидишь как барин, хворосту давай!
— А что его давать-то, вон его сколько: вдоль и поперёк всё в хворосте да в сушняке.
Запылал костер, стало как-то по-домашнему. Николай спустился к ручью и начал разделывать тушки, потроша и выкидывая внутренности.
— А щипать не будешь?
— Сейчас увидишь, сам так делать будешь, да ещё других научишь.
— Ну-ну, давай-ка, обучи меня.
- А вот смотри, как это делается. Помыли внутри тушки, сейчас сюда положим промытый рис, соль и забиваем глиной под перо, вот так. Заравниваем, и получается глиняный колобок.
— Ну а дальше?
— А дальше — бери и неси к костру, благо он уже прогорел. Ты — в керзачах, так давай ногой угли в сторону отгреби.
— Ну, ты даёшь! От сапог тогда ничего не останется!
— Ой, пожалел свои керзачи, — сказал Николай, улыбаясь, это был его очередной прикол.
Он взял оструганную, как лопата, палку и отгреб угли, очистив ямку.
 — Вот в эту печку на раскалённые камни, как в сауне, положим аккуратненько наш деликатес.
Мы уложили шесть тушек рябчиков, спрятанных в глину.
— А что дальше? — полюбопытствовал  я.
— Сейчас нужно загрести всё углями, закрыть золой и разжечь новое кострище.
Запылал новый костер. Мы разложили на чистую тряпку хлеб, соль, зеленый лук, по огурцу и, исходя слюнками, стали ждать. Наконец-то  Николай подал команду от костра. Разгребаем, выкатываем раскалённые глиняные шары. Они исходят дымом, прожигают своим жаром уже пожелтевшую траву,  разнося какой-то непонятный аромат.
Мы подбросили в костер дровишек, и Николай палкой подкатил две глиняные кубышки.
— А теперь смотри.
Этой же палкой он шарахнул по кубышке. Она рассыпалась, и в осколках лежала запеченная розово-белая, пахнущая ароматом тайги деликатесная еда. Съесть мы смогли только по две порции. Пища получилась уж очень сытная. Рис, пропитанный соком дичи, и лук придали творению Николая фантастический аромат.
— Ну, ты, друг, и впрямь меня удивил, я такого еще не пробовал.
— Учись, пока я жив, — пошутил Николай.

     Чай из таёжных трав добил нас окончательно. Мы оба, не отходя от охотничьего стола, тут же улеглись и, видно, хорошо поспали. Встали, когда солнце уже ушло за тот перевал, с которого мы спустились сюда, в долину.
— Ну, старик, что делать будем?
— Давай собираться в обратный путь.
Сложили в рюкзаки всё, кроме шаров, оставшихся от обеда.
— А это что, оставим? — здесь я проявил инициативу: — Нет, что ты, такую вкуснятину, да никогда!
— Тогда клади эту тяжесть в свой рюкзак и таскай.
— Ладно, буду таскать, а если попросишь, я тебе только комбинацию из трех пальцев покажу.
— Через час-полтора будем уже в зимовье, там накормят, — шутливым тоном ответил Николай.

     Мы идём примерно часа два, уже давно стемнело. Вроде бы прошли тот же перевал, а местность какая-то незнакомая.
Пробираемся через какой-то распадок, где в рост человека растет иван-чай. Худо то, что он цветёт летом довольно привлекательно, а осенью именно в это время пушится. И каждый наш шаг — это взлёт пуха, а пух и гнус — это целая беда. Чихаем, кашляем, но идём вперед, раздвигая заросли. Вот они закончились. Вышли на высоковольтную линию, то есть бывшую линию, так как в настоящий момент это обгорелые опоры, оборванные провода и валяющиеся лопнувшие изоляторы. Хорошо, что над нами стоит луна. Если бы её не было, то пришлось бы ночевать там, где застала темнота, а пока мы в надежде, что куда-то придем.

— Давай отдохнём, а то этот иван-чай хорошо угостил нас.
Я согласился, и мы присели на поваленное обгоревшее дерево.
— С одной стороны, хорошо, что мы вышли на высоковольтную линию, — рассуждает Николай.
— С другой стороны, что это за линия и куда она идет, черт ее знает, — продолжаю я.
— Это точно, давай порассуждаем, в какую сторону нам идти. Я предлагаю вот в эту, — Николай показывает направо.
Меня как током дернуло от этой обгоревшей высоковольтной линии. Охотой я увлечён с десятилетнего возраста и кое-что в этом понимаю, а тут мне пытаются навязать решение идти в никуда! Да не бывать этому!
— Николай, ты не прав, надо идти в противоположную сторону, то есть налево.
— Слушай, мы с зимовья вышли, солнце где было? — настаивает на своем он.
— Где-то за спиной. И что из этого? — сопротивляюсь я.
— А заходило оно куда?
— Да никуда! Оно у нас было за перевалом.
— Тем более, за перевалом — значит, надо идти по высоковольтке направо.
— Ладно, Николай, не заводись, может, разведём костер, ляжем, выспимся, и завтра поутру примем правильное решение.
— Нет, не согласен, я завтра в девять должен встретиться с Наташкой.
— Как же ты встретишься с Наташкой, когда мы на охоте в пятидесяти километрах от деревни.
— Я пообещал ей позвонить из сельсовета и хотел ночью на хозяйском коне слетать в деревню.
— Ну ты даёшь!

      Так мы спорили ни о чём где-то около часа. И решили: раз фонарь на небе в виде луны светит, то нам будет легко двигаться и выбраться из этой ситуации.
Встали, прошли на заросшую дорогу, которая была , видно, пробита транспортом осмотрщиков линии. Николай направился по им намеченному пути — направо. Я заколебался, но тут же принял твердое решение, что надо идти налево. Повернулся и пошел. Николай кричит:
— Ты что, без головы, не соображаешь, что идёшь не туда?
— А ты знаешь, куда идти? — кричу я, потому что мы разошлись уже шагов на пятьдесят. Хотя при лунном свете и была видимость, но только в пределах нескольких шагов, и теперь мы ориентировались только на голос.
— Я, Николай, выбрал правильное решение, идём со мной, к утру будем в городе. В деревню староверческую мы уже не попадем. Я точно рассчитал, что город в этой стороне.
А сам думаю: «Неужели я буду подчиняться Николаю! Между прочим, это он работает у меня в бригаде электромонтажников сварщиком, а не я у него, пусть он говорит, что хочет, а я настою на своем.
— Ну и иди, дурак, в свой город, а я должен утром быть в кержацкой деревне и оттуда позвонить Наташке.
— А ты  дурак в квадрате, иди и звони своей Наташке. Только откуда, я не знаю, может, только с того света.
Я повернулся и уверенно пошел по слабо освещённой дороге, а сам прислушивался. Ага, за мной слышны шаги Николая. «Ну, друг, я тебя сломаю с твоим ехидством», — подумал я. Чуть замедлил шаг, дал возможность догнать себя. Николай схватил меня за лацкан куртки.
— Знаешь, если к утру не дойдём до какого-нибудь жилья, я тебя убью, — шипя и брызгая слюной, выдавил он.
— Ладно, не кипятись. Да отпусти ты куртку-то и не стращай, а то я заведусь, ни к чему доброму это не приведёт, знаешь, сколько погибло из-за дурости.

     Вот мы уже два часа идем с горы на гору, и всё этот же неизменный пейзаж: обгорелые деревья, высоковольтные столбы, паутина висящих проводов, как в страшной сказке.
Я - впереди, за мной топает и глубоко дышит Николай. Слышу его голос:
— Да постой ты, а то темп набрал, как на спортивной ходьбе, что-то сил уже нет. Давай присядем, отдохнём, да и перекусить не помешало бы.
— Давай, старик, возражать не буду.
Развели костер и только тут заметили, что нас окружает кромешная темнота. Достали ломоть хлеба, а я, конечно, два глиняных горшка, в которых ещё теплилась вкусная пища. Поели, успокоились. Николай уже по-доброму:
— Знаешь, ты меня извини, что-то захлестнуло, и с языка вырвались обидные слова. Но ты уверен, что мы идем правильно?
— Ну, на сто процентов не уверен, а вот звезды говорят, что правильно. Видишь, Полярная звезда, а вон — Большая Медведица. Линия идет с востока на запад. И это точно, что скоро будет наш город. Главное, мы не упрёмся в Ледовитый океан.
— Да, этого нам только и не хватает, — уже шутя промолвил Николай.
— Какое решение примем? Может, бросим на костёр пару крупных деревьев — вот и будет таежный бивак, переночуем, а утром ...
— Нет, подожди, — запротестовал Николай. — Ты знаешь, перед уходом на охоту я поссорился с Наташкой и для своей реабилитации пообещал ей позвонить в город из кержацкой деревни. Она мне в ответ с такой ухмылочкой: ну ладно, посмотрим, дескать. Поэтому мне обязательно надо или позвонить, или явиться самому.
— Убедил, пойдём.

 Затушили костер, забросили на плечи свой скарб, вышли на открытый участок линии. Как-то неуютно и диковато стало после теплого костра.
Уже пять часов идём по линии электропередач, меня уже одолело сомнение: что, если Николай прав и надо было идти в противоположную сторону? Куда приведёт нас эта линия? Вот очередная гора, на которую нам надо взобраться вместе с этими обгоревшими столбами, только они-то стоят вкривь и вкось, а нам надо топать. Вот и топаем. Бодрая ходьба уже давно превратилась в монотонную, всё чаще приходили мысли: хорошо бы сейчас поспать в спальном мешке на свежем сене, да и черт с ним, с этим гнусом, лишь бы поспать. А утром кержачки принесут завтрак, и опять появится желание похлопать одну из сестер по холке. Ту, что помладше, у которой уж очень блестят глаза, когда с ней встречаешься взглядом... Нет, лучше бы сейчас лежать у себя в номере гостиницы, где мы живем с Николаем.

Мы приехали на три месяца в закрытый город, где строим  современный завод. Зная, что здесь отличная охота, съездили за охотничьими ружьями, тем более  Николай обещал познакомить с семьей староверов. Местность мы знали только понаслышке и рассказам друзей-охотников, но никто нам не говорил о сгоревшей электролинии. Поэтому, поднимаясь на гору, я начал корить себя за то, что так настойчиво повёл Николая в никуда. Вот сейчас поднимемся в эту гору, а с неё видны такие же горы, горы, горы... Есть тут хоть какой-нибудь населенный пункт?!

     Уже светает, и не надо всматриваться в фосфорицирующие стрелки часов. Видно прекрасно, что уже пять утра. Идём еле-еле. Сейчас бы поесть. Хорошо, что я забрал приготовленную дичь. Если бы не она, то уже не было бы сил. Но поесть всё же хочется. Это я думаю про себя, не делюсь этой мыслью со своим приятелем, а то можно вообще ослабнуть. Николай и так отстал и плетётся где-то шагов за пятьдесят. Наконец-то вершина, я не верю своим глазам: под горой огнями сверкает большой город. Но я стою и молчу, еле сдерживая радость. Вот из кустов появился Николай. Он выломал палку для себя и, опираясь на неё, хромая, можно сказать, кое-как тащился. Тут он остановился, видно, отдышаться, поднял голову и увидел меня на вершине.
— Ну что там, сколько гор нам еще покорять? — прохрипел Николай.
Я не выдержал и кричу:
— У наших ног город!
Николай махнул рукой, как бы отгоняя мою шутку.
— Фома неверующий, ускоряйся и сам всё увидишь.
Николай, почувствовав в моем голосе уверенную правду, отбросил костыль и как-то вприпрыжку, подтягивая одну ногу к другой (я видел в одном кинофильме, там артист бежал за гусем), заторопился ко мне. И вот, запыхавшись, он уже стоит рядом.
— Вот это да! А что за город?
— Слушай, это, наверное, старый город, а нам нужен новый, а они совершенно рядом, поэтому давай спускаться с горы, там разберёмся. Что у тебя с ногой?
— Да, наверное, мозоль.
— Так что же себя мучить? Присядь, разуйся.
Я чуть сошёл с дороги и увидел здоровенный подорожник. Сорвал самый сочный лист, наложил моему больному на потёртость. Николай натянул носки, затем сапоги.
— А ведь не болит.
— Это всё подорожник.
— Спасибо тебе.
— Ну что, топаем дальше?
— Давай, ведь цель уже видна.

       Как я предполагал, так оно и получилось. Мы вошли в старый город. Сели на автобус, доехали до проходной своего командировочного города, и ровно в девять утра Николай из нашего номера звонил своей возлюбленной Наташке. А где-то недели через две старший сын старообрядческой семьи привёз нам наши вещи и мешок отменного кедрового ореха на двоих.
— Мы немного пошумели по тайге, искали вас, а потом приехал наш племяш и сказал, что вы вышли из тайги (тут он произнёс молитву). Спасибо, что позвонили в деревню, а то для нас волнительно было бы. А нам так не можно, — сказал бородач.