Я обвиняю, обвинение 20

Обвинение 20


8.6.1998. Демонстрация на площади Давидка возле самодельной пушки. Театральная лестница от памятника спускается к улице Яффо, широкой в этом месте. За памятником две улицы – расширяют площадь. Место просторное, видное отовсюду.

Рынок и магазины дают много зрителей-пешеходов. Светофор на большом перекрёстке надолго останавливает движение, площадь заполняют машины – прибавляются зрители-пассажиры.

Привлекает внимание не жиденькая демонстрация в несколько человек, а непривычные слова из мегафона среди шума площади и эти же слова на транспарантах, болтающихся на ветру. Перед памятником демонстрант с мегафоном. Сбоку от него несколько прохожих образуют очередь к столу, один склонился, пишет. Ниже, на лестницах, зрители-прохожие. 

Перед кричащим в мегафон демонстрантом останавливаются два чекиста с недобрыми намерениями: молодые, рослые, мускулистые. Говорят как бы между собой, но намеренно громко.

- Перевернём всё к ****ой матери! – слова одного.

- Сбросим их на ***! – слова второго.

Сказано на красивом русском.

Вряд ли что-то поняли толпящиеся вокруг наблюдатели непривычной демонстрации.

- Убирайтесь вон! – не сдрейфил демонстрант и закричал в мегафон на красивом русском:

- Убирайтесь вон! Убирайтесь вон!

И продолжил на красивом иврите кричать девиз демонстрации:

- Лаацор эт яву гоим! Остановить завоз неевреев!

А потом на красивом англо-иврите:

- Гоим, гоу хоум! Неевреи, убирайтесь домой!

В полиции на Русском подворье всегда тянут с разрешением на демонстрацию. Бланк давно заполнен, но то его не могут найти, то он куда-то подевался, то нет нужного полицейского, то ещё что-то.

Демонстрация не в новость полицейским – не первая, но каждый раз волокита, и на руки не дают разрешения. Наверное, чтобы при случае отнекаться, мол, не давали разрешения. Тянут до последнего часа.

- Ну что ты  беспокоишься? – увиливает полицейский в телефонном разговоре в последнюю минуту перед демонстрацией. – Есть разрешение у меня в столе.

- А что я покажу, если потребуют разрешение?

- Не потребуют. Скажешь, чтобы обращались в отделение.

Мне не раз угрожали по телефону. Всегда считал, что это дело чекистов. Гомососы этим не занимаются – знают, что для этого есть кэгэбэ. 

Но угрозы давали повод заполнять в бланке пункт, который обязывает полицию присутствовать на демонстрации.

- А что если провокация? – мой последний вопрос.

- Звони – приедем. 

Конец разговора.

Как только чекисты открыли рот, я уже нервно звонил:

- Провокация! Быстрее! Да-да, Давидка!

От полицейского отделения сюда – по прямой улице за памятником – меньше километра и езды не больше минуты.

Телефон прижат к уху на случай вопросов полицейских и для острастки чекистов.

И слежу за ними.

Чекисты вдруг становятся сиамскими близнецами: вместе застывают, вместе как бы вслушиваются в себя, вместе поворачиваются кругом через одно плечо, вместе с одной ноги начинают бежать в правильном направлении – на другую сторону Яффо, даже между машинами бегут вместе.

- Где вы? Быстрее! – кричу в телефон.

- Совсем близко, – отвечают.

Я разрываюсь. Мне бы за чекистами бежать, но полицейские не увидят меня на площади и не найдут меня здесь.

Но догнать ещё можно.

- Ну, где? – кричу в телефон.

- Вот! – отвечают.

Как в плохом фильме, на большой скорости, с крутым поворотом, резко тормозит возле меня лехковая с полицейским нарядом из мужчины и женщины.

- Туда убежали, – показываю на здание «Биньян Кляль» напротив, через улицу.

Полицейский у руля только разводит руками.

Молодые чекисты пришли не одни. Велась обязательная съёмка. Чтобы сшить дело. Конечно, не одно дело. И нападение. И угрозы. И общественные беспорядки. И разжигание национальной розни. И ещё.

Их чекистское начальство было рядом – давать указания, как лучше шить дела.

Это начальство не просматривало улицу, по которой прибывает полицейский наряд, чтобы своевременно предупредить молодых чекистов.

Полицейский наряд был чекистским и находился внутри улицы за памятником.

И чекисты не прослушивали мои телефонные разговоры с полицией.

Я говорил с чекистами. 

Невозможно, чтобы кто-то кэгэбэ, а кто-то не кэгэбэ, потому что всё кэгэбэ.

И нет утешительного варианта: мол, кэгэбэ малюсенький, занимается только нехорошими.

Потому что не бывает кэгэбэ в маленьких дозах. Это не лекарство из бутылки, которую уже не закрыть...

И не перестроить.

Чем кончается кэгэбэшная перестройка – уже известно.

Тот же обвал.

Если только не что-то хуже.

Обвал – это ещё хороший вариант для исчезающего еврейства, которое только для антисемитов всё ещё остаётся мировым еврейством.

У кэгэбэ будет много вариантов перестроек – до обвала.

Не будет только одного, которого если нет – так нет, и который если есть – не отнять, а если отнять, то только с жизнью: остаться евреем.

От президента до проститутки нет этого варианта – остаться евреем.