Королева

На площади Трёх Святых сжигали изменников. Шумела толпа, кто-то продавал горячее. Его Величество Статтон Бассет Первый, прозванный Высоким, часто просил ещё вина с пряностями и прикладывал к носу надушенный платок: на площади пахло.

На площади Трёх Святых сжигали изменников. И горько плакала королева...

Чипси Кагатта родилась богатой и знатной. У её родителей в ту пору было уже четверо сыновей, и появлению на свет дочери они обрадовались неимоверно. Род Кагатта был одним из трёх первейших, и, хоть сыновья ценились выше, дочери были неотъемлемой частью возвышения рода, как соль являлась частью любого супа. Принц Статтон был уже шести лет от роду, и королевская чета явно томилась выбором между одиннадцатилетней Эппл Сэрк и Мэйси Питцнер, которая в свои четыре года уже выглядела жуткой уродкой, а ведь это практически невозможно. Тем не менее, бедняга Статтон был бы вынужден взять в жёны любую из них – если бы его отцу приглянулся их род, но тут, как назло, у Сэрков во время глупого поединка погиб старший сын, и наследником оказался не вызывающий доверия Руби Сэрк, проводивший время в винных кружках чаще, чем в своём собственном сознании; Питцнеры же переусердствовали в родственных браках, и уже ходили слухи, что их женщины теряют плод чаще, чем донашивают. К тому же, у них было спорное положение с Чеммерами о Камневой реке – и у того, и у другого рода было достаточно прав и на реку, и на земли, по которым она протекает, а ведь это была добрая четверть от владений Питнеров.

Так или иначе, на полугодие к маленькой Кагатта прибыла сама королева. Она пожаловала девочке шёлковую накидку, игрушку из зелёного дерева, что нельзя было ни сжечь, ни сломать, и своё благословение. С этого момента все уже знали, что именно род Кагатта удостоился чести предоставить невесту юному принцу. Но это были не все подарки, привезённые королевой (хотя и все, которые выбирала лично она). Король Мэсберт тоже снизошёл до того, чтобы заметить девочку – и прислал ей мальчишку.

Мальчишка был сыном Поба Селлара, управляющего Паучьими Лапами, из которых, помимо прочего, составлялась и личная гвардия королевской семьи. Уже три поколения Селлары стояли на страже королевского благополучия, прибыв сюда из самого Аппаша (где, говорят, снискали дурную славу). Король лично пришёл к Побу и уговорил отдать младшего сына в наперстники юной Чипси. Мальчик должен был служить ей партнёром для игр и разговоров, человеком, которому мог доверять как король, так и она сама – это было разумно, учитывая, сколько отпрысков семей захотели подружиться с Чипси сейчас же после визита королевы.

Так и вышло, что семилетний Хэмпфри Селлар, не успев привыкнуть к разлуке с родителями, оказался слугой малютки Кагатта, будущей принцессы всего Бисмарка. Он не плакал и не жаловался – он вообще редко это делал, не из стойкости своей, а, скорее, из природной угрюмости и, признаться, некоторому присущему ему скудоумию. Он исправно сидел с девочкой, не раздражался на её плач, покорно играл в деревяшки и делал многое другое. Он выполнял всё с полной апатичностью и, как будто, даже с привычкой к этому, будто для того он и появился на свет, чтобы совершать нудные и повторяющиеся услуги своим господам. Чипси же росла весёлой, отважной девочкой. Всеобщее внимание, коим она была обласкана с самого рождения, не сделало её высокомерной или заносчивой – видимо потому, что с детства она выбрала для себя очарование родных вересковых полей приторной сладости дневных посиделок в беседке. Хэмпфри же был для неё в то время скорее не другом, но беспрекословным животным, на котором можно было ездить, для которого можно было украсть пирожное из-за стола и кормить с руки, и который своими губами вытягивал занозы из её ног.

Один из летних дней запомнился восьмилетней Чипси особенно ярко. Тогда она бежала наперегонки с Хэмпфри по тополиной роще, избеганной уже вдоль и поперёк, но, всё же, она не заметила длинную, толстую, подлую корягу на пути (и как такую можно не заметить? - спрашивала она себя много позже). Упав на землю, она несильно раскровила о корень свою стопу и сильно - ладонь. Испугавшись, Чипси зарыдала. Хэмпфри нёс её всю дорогу до Белой Песни, где его, конечно, громко отругали, но самое страшное случилось после. Через несколько часов, ближе к закату, Чипси, с перевязанной рукой, бегала меж кустов крыжовника и хохотала над Хэмпфри, который был странно угрюм и всё чего-то ждал. А затем их окликнула служанка – и девочка увидела на лице своего слуги смесь стыда и страха. К ним приближался грузный, огромный мужчина с небольшим мечом на боку. Подойдя к детям, он поклонился ей и представился – так Чипси впервые увидала отца Хэмпфри, пода Селлара, человека, отдавшего своего сына во служение будущей принцессе. Он попросил вначале её, а потом и обеих гувернанток о позволении поговорить с мальчиком наедине, и, дождавшись согласия, отвёл его за кусты крыжовника. Чипси, предчувствуя занятное, направилась за ними. Каков же был её ужас, когда на её глазах отец ударил сына по лицу с такой силой, что тот упал наземь, а затем, вытащив меч, разрезал ему левую ладонь – на траву потекла кровь. Мальчик плакал. Отец тогда сплюнул, вытер меч о его волосы и, убрав меч в ножны, зашагал прочь из парка. Испуганная Чипси бросилась к своему другу, но тот не стал ей ничего отвечать. А когда она сказала, что расстраиваться нечего, и теперь ему перевяжут руку точно также как и ей, он невесело улыбнулся.

Взрослели они по-разному. Хэмпфри – быстро, и весь в отца. Он раздался в теле, лицо его обвисло, у него появились бульдожьи щёки и густые брови, он стал ходить вразвалку, часто задевая широченными плечами косяки и стены. Чипси – в течение нескольких долгих и мучительных лет, когда она то полнела, то совсем тощала, то вдруг вымахав за лето почти на ладонь, а то целый год только раздаваясь в бёдрах. Но, в конце концов, она стала настолько красивой, насколько красивой могла быть принцесса её лет. Это не укрылось и от королевы – та, прознав о красоте своей будущей невестки, стала несколько раз в год заезжать к ним в гости чтобы «привить манеры». Манеры пришлось прививать с трудом – Чипси всё больше любила верховую езду и ничегонеделание, чем «важничанье и унылие», как она говорила наедине с собой или со своим верным другом.

С Хэмпфри же судьба сыграла злую шутку. Из-за своего образа жизни, а, больше, из-за своего внешнего вида, он был лишён общения с противоположным полом, но зато Чипси проводила с ним свою каждую свободную минуту, к тому же была прекрасна, как бывают прекрасны девочки в пятнадцать. Он стал ещё более задумчив, всё чаще в свободное время он читал незнакомые местным книги и нехотя заговаривал с людьми, если это только не была Чипси. Наконец, по одному ему видимым признакам он понял, что влюблён, о чём, с присущей ему честностью, не преминул сообщить предмету воздыханий. Он был готов к любой реакции, но удивление, а затем страх на лице любимой дали ему понять, что даже в качестве возможного объекта любви он никогда не рассматривался, Он понял, что для Чипси это было то же самое, как если б в любви призналась её пони Медок. Тогда Хэмпфри довольно неловко перевёл всё в шутку и больше эту тему не затрагивал. Если и были у него какие-то романтические мечты по поводу их совместного будущего, то в тот день они безоговорочно пропали.

На следующий год Чипси стала принцессой, и Хэмпфри, несмотря на её уговоры, отказался от должности личной её охраны. Вместо этого он, как порядочный младший сын, пошёл в политику. Тёмные слова и тёмные истории стали ходить о нём. Говорили, помимо прочего, что он часто видится с Питцнерами и вроде даже положил глаз на их дочь, ту самую, что так и не стала принцессой. Поговаривали, что он якшается и с Сэрками. Говорили, что он убил человека в Мельничевой Пади. Рассказывали, что он спустил собак на бродяг. Много чего говорили о нём в то время. Но каждую неделю, в воскресенье, он всегда сопровождал принцессу на её конную прогулку, и тогда все слуги и даже стражи старались немного несколько отстать от этой пары. Хэмпфри вырос и разгрузнел ещё больше и одним ударом теперь мог раскроить человеку череп, а нраву он был угрюмого и мрачного, да к тому же был вспыльчив. Лишь Чипси общалась с ним как с обычным человеком – смеясь над ним, дёргая за проросшие усы и называя «громилой». Хэмпри тогда улыбался.

- А скажи, ты бы убил себя ради меня? – спросила Чипси однажды. Вокруг шумел лес, позади виднелась свита. – Вот прямо сейчас?

- Если вы так изволите, - сказал Хэмпфри, - то да.

- И всё? - Удивилась она. – Я думала, вы приставите свой меч к сердцу, как нормальный благородный рыцарь…

Хемпфри рассмеялся.

- Тогда будьте готовы попрощаться со своими охранниками, моя госпожа. Если они увидят, как я достал меч, то всенепременно бросятся. Так что, мне придётся вначале зарубить их, а потом уже прикладывать меч к своему сердцу.

- Но вы бы смогли?

Хэмпфри посмотрел на неё, ожидая насмешки, но увидел в её глазах лишь неподдельный интерес.

- Да, - ответил тогда он. – В любую минуту.

Назавтра умерла королева-мать.

Следующие четыре года были, признаться, разрушительными для всего Бисмарка. Король чах, пытаясь разрешить насущные проблемы, и всё больше попадал под влияние Совета, а вскоре и сам ушёл в могилу «за своей любимой Мелиссой». Королём тогда стал Статтон Первый, а королевой – Чипси. Статтон, честно говоря, не был хорошим королём или достойным мужем. Ещё в детстве он полюбил радости, которые доставляют приближённые ко двору главному среди этого двора, и напропалую развратничал и очень любил бывать на поединках – в него почему-то все промахивались, а он иногда даже попадал. После коронации ходить на поединки ему было уже не с руки и поэтому он придумал проводить турниры – жестокие, красивые и жутко дорогие. Управление делами взял на себя Совет, и вскоре город превратился, скорее, в огромный бордель, чем в столицу некогда великого Бисмарка. Королева пыталась совладать с этим, но в ответ слышала только пустые речи, исходящие от Совета:

- Не стоит вам лезть в дела государства, они скучные, - говорил советник Бимти Сэрк.

- Полежите лучше в гамаках да отведайте мёду, - вторил ему советник Роурс Питцнер.

- Не стоит, госпожа, - говорил советник Хэмпфри Селлар. – Идите лучше к вашим лютням.

Слова последнего, с недавних пор заседающего в совете, ранили бедняжку ещё сильнее, и тогда она, добрая душа, попыталась повлиять на мужа и склонить его к сохранению любимого ею города. Статтон по-началу отмахивался, но в итоге всё же дал добро на её председательство в совете со следующего года в качестве его доверенного лица. Два месяца ждала Чипси первого дня нового года, чтобы войти в Совет полноправным его членом.

А в день, когда это, наконец, свершилось, королеву обличили в измене.

Она лишь успела войти в зал Совета и раскрыть рот – как к ней шагнул Хэмпфри и, грубо повалив на землю, связал.

- Вот она, - сказал он. – Теперь не уйдёт!

Чипси в ужасе посмотрела на него снизу вверх, а затем – на Совет, во главе которого сидел её муж, окружённый главами других родов.

- Ну не знаю, - сказал он. – не верится мне, что она могла просто так…

- Не верьте им! – закричала Чипси, но Хэмпфри заткнул ей рот её же платком. Все не спускали глаз с этого его действия, а затем вновь повернулись к королю.

- Мой король! – воскликнул советник Сэрк. – Признаюсь, у нас нет достаточных доказательств её измены, но мы уверены и в её прелюбодеянии, и в том, что она плела против вас заговоры! И с тем, я выношу свою жизнь против её на Божье Испытание!

- И я! – подал голос советник Питцнер, - Я тоже уверен в её измене!
 
Ещё четверо советников из различных родов с радостью согласились поставить свою жизнь против жизни королевы, но король всё ещё был задумчив.

- А ты, Селлар? – обратился он Хэмпфри. – Твой отец, пока был жив, служил нам верой и правдой. Как ты думаешь? Она виновна?

- Хэмпфри? – рассмеялся Сэрк. – Так ведь он же это и предложил! Он как никто уверен в её вине! Клянусь, боги докажут это – иначе жгите меня заживо!

Чипси уже не слушала. Она была без сознания.


Двенадцать дней она томилась в подвалах дворца, ожидая Испытания. И за двенадцать дней её навестили лишь однажды. Не муж. Не отец. Не брат.

- Два кувшина, - сказал Хэмпфри из темноты, заставив королеву вздрогнуть. – И дважды смерть.

 - Как ты смеешь? – Чипси, хоть ей и было сложно, поднялась на ноги. – Как смеешь ты заговаривать со мной, пёс? Хотя нет, псы, по крайней мере, верны, а ты – шакал, или даже крыса, хотя больше похож на корову!

- Они уверены, что ты умрёшь, - сказал Хэмпфри. Он всё ещё стоял в темноте, за решёткой. – Я уговорил их подменить бумажки. Везде смерть.

- Что? – не поняла Чипси.

Хэмпфри подошёл к решётке вплотную. Он был спокоен.

- Два кувшина. В одном – смерть. В другом – жизнь. Тебе предстоит выбрать один – и это определит твою судьбу. Но я подговорил Советников, и завтра в обоих кувшинах будет бумажка со смертью.

- Сволочь, - Чипси разрыдалась, хотя и обещала себе этого не делать. – За что ты меня так ненавидишь?

По лицу Хэмпфри пробежала то ли судорога, то ли усмешка.

- Какова же твоя привязанность ко мне, королева. Ты готова признать во мне худшее, что можешь только представить - и почему? Ты всё ещё ждёшь признаний, доказательств? Тебе всё ещё важнее жесты, чем правда, ты хочешь приставленного к груди ножа? Так?

- Ты…

- Твой король глуп, - перебил её Хэмпфри. – А ты слаба. Вы взошли на трон слишком рано – и думали, что никто не захочет присвоить вашу власть?

- Это я знала, - Чипси устало прижалась к прутьям решётки и опустила взгляд. – Я была готова к предательству. Я просто не думала, что это будешь ты.

- Так слушай, - сказал Хемпфри и, протянув руку сквозь прутья решётки, схватил её за шею, привлёк к себе и зашептал ей на ухо. Вначале она пыталась вырваться, но вдруг замерла и широко раскрыла глаза.

- Как… Но…

Хэмпфри отпустил её и, отвернувшись, зашагал в темноту. На лице Чипси проступила улыбка, она качала головой, чему-то соглашаясь, но вдруг осеклась, встрепенулась, и стала высматривать Хэмпфри в окружающей её темноте.

- Стой! – закричала она. – Стой! Не смей, слышишь? Не смей!

Но Хэмпфри уже не было.


Весь двор собрался наблюдать за Божьим Испытанием королевы. Говорили что-то о письмах, о тайных счетах аж из трёх соседних столиц, о заработках её семьи на скачках… Никто не знал наверняка, но обвиняющие, шестеро советников во главе с Серком, выглядели уверенно, и даже обменивались шуточками, так что в вине Чипси были уверены все, и даже король уже начинал припоминать странности в е поведении. Наконец, привели и саму обвиняемую. Её взгляд заскользил меж людей, и вперился – нет, не в короля, а в Хэмпфри, который, казалось, не замечая её, смеясь, шептал что-то на ухо Питцнеру.

Жрец завёл долгую речь. Чипси его не слушала. Она смотрела на два кувшина – и страшно боялась. Ей надо было выбирать, и выбирать отнюдь не между кувшинами. Ей надо было выбирать, кому вручить своё имя и свою жизнь, Богам - или Хёмпфри. Она вновь посмотрела на обвиняющих – и встретилась, наконец, взглядом со своим старым другом.

Жрец закончил речь, разрешая королеве самой выбрать свою судьбу.

Она отвернулась от Хемпфри.

Твёрдой походкой она подошла к левому кувшину, скинула с него крышку, разбившуюся о пол, и, достав из его глубин свёрнутую трубочку со своей судьбой, тут же её проглотила.

Люди вскакивали со своих мест.

- Нарушение! – нарывался Питцнер, - это нарушение! Этим она доказала свою вину!

- Что было на свитке? – кричал кто-то из толпы рядом с троном, - король хочет знать!

- Смерть! Там была смерть!

- Откуда знать?

- Так что же?

- Моя судьба, - закричала Чипси, - теперь внутри меня! Я отдаю себя на волю Богов!

- Другой! – закричал кто-то со стороны обвинителей, знакомым, грубым голосом. – Другой кувшин! Что там? Достаньте бумажку и прочитайте, так мы узнаем, что она проглотила!

Сейчас же, несмотря на громкие протесты обвинителей, кинулись к кувшину и расколотили его. Чипси стояла с закрытыми глазами и ждала. Если она зря доверилась…

- Я так и знал! – закричал король, - Я знал, что она не изменщица!

Бьющихся и сыплющих проклятиями изменников поволокли к выходу. Лишь один из них не сопротивлялся.


На площади Трёх Святых сжигали изменников. И горько плакала королева...