Тёмные экраны

Мне надо записывать всё очень подробно. Это помогает. Ноутбук до сих пор работает – знаете, а это ведь счастье. Когда экран светится. Не доверяйте тёмным экранам, только светящимся, а тёмным - нет.

Свет отключили полтора часа назад, но у меня макбук. Эппл. Он четыре часа работает – если смотреть кино, но я не хочу смотреть никакого кино, вы же понимаете.

В среду это началось. Да, в среду. Я буду писать подробно, но быстро, вы потом поймёте. Илья – это армейский друг. Я буду его иногда использовать. Имя использовать. Илья сказал мне это, с него началось. Он сказал мне, что занавесил все экраны в квартире, а я спросил – а зачем? Он помялся, и сказал, что зря мне рассказал. Он мудак вообще, Илья, тот ещё. Один из тех, кто, перед тем, как дать сигарету, скажет штук пять шуточек-прибауточек, понимаете? Короче, он сказал, что не доверяет выключенному экрану монитора. Он у него большой, и их два, знаете таких? Стоят, как надгробия на компьютерном столе, и он вообще их не выключает. Компьютер не выключает. Он всегда работает, потому что он фотошопит и иногда не заканчивает до того, как вырубится, а потом сложно всё опять запускать, то есть, влом.

Короче, у Ильи есть мама, и она стала протирать мониторы от пыли.

28 процентов осталось.

Я вообще понимаю, что это больше часа, но мне всё равно как-то не по себе, понимаете? Больше часа – это меньше двух часов, а то все бы так и говорили, не больше часа, а около двух часов. Больше часа – это меньше полутора часов, плюс ноутбук отключится где-то на двух процентов, чёртовы производители не умеют считать. Ты думаешь, что у тебя семь минут, а он вырубается.

У меня паника. Я срываюсь, пишу ни о чём.

Надежда Сергеевна стала протирать пыль с мониторов, и заметила, что те на неё смотрят. Ну то есть, не хотят, чтобы их протирали – они хотят, чтобы их включили, понимаете?

Я попытаюсь успокоиться.

Надежда Сергеевна – это мама Ильи.

В общем, мама моего друга протирала мониторы. От пыли, прямо влажной тряпкой, а не салфеткой, как надо – ну то есть, влажной салфеткой, спиртовой, они продаются в Компстаре. Для монитора. Она начала со шкафов, а потом стала протирать мониторы. А когда Илья вернулся, все мониторы были включены, и все телевизоры, и сотовые, и планшет его. Надежда Сергеевна просто их перезагружала раз за разом. Она сказала, что ей страшно, когда они выключены, но включать их нельзя. Бродила по квартире и перезагружала всё, у чего есть экран – одно устройство за другим.

Илья наркоман, он подумал, что, наверное, она что-то нашла из его и съела, и тогда он вызвал скорую.

26 процентов. По-моему, они торопятся. Не бывает так быстро, не может такого быть.

Илья говорит, что все эти экраны – новые тотемы. Что все старые, вот эти древние зловещие штуки вроде алтарей – они такие страшные и могущественные потому, что люди в это верили и обращали на них внимание. У каждого алтаря был свой шаман, который всё время сидел перед ним и пялился на него, понимаете? И каждому приходящему первобытному уроду говорил, как это важно – сидеть и пялиться в алтарь. А на огромные статуи пялились целые народы, они подносили им еду и вечно говорили о них, вечно их обсуждали.

Сколько времени за последний год вы пялились в монитор? Как вы думаете, меньше, чем шаман на свой алтарь? И как часто вы ели, или пили, или обдалбывались чем-нибудь пока пялились в него?

Я плохо объясняю, Илья лучше объяснял. Короче, смысл в том, что если множество людей будет тратить огромную кучу времени, чтобы делать какие-то пассы, движения и тратить внимание на какой-то предмет – он будет заряжаться. Нет, заряжаться – плохое слово, на самом деле – что-то вроде пробиваться, как росток сквозь асфальт, понимаете?

Сколько людей относятся ко своим ноутбукам как к домашним животным? Чистят, заботятся, хвалятся ими, гордятся?

И смотрят на них, колдуют над ними каждый день.

А потом выключают.

Представьте, что древние уроды, поклоняющиеся уродливой чёрной богине, каждый раз после какой-нибудь кровавой мессы поворачивали её фигурку к стене и накрывали тряпкой?

Никто так не делал.

Потому что они понимали, чем это всё может кончиться.

Им не нравится, когда мы их выключаем, понимаете? И поэтому выключенный монитор так страшен. Он страшен, на самом деле. Потому что в нём очень сложно разглядеть, что там делают с твоим отражением. Там вообще сложно что-то разглядеть, это чёрный цвет, но не совсем чёрный – там есть переливы – и, клянусь, иногда оттуда кто-то заглядывает сюда. Я видел это, я видел, когда в квартире отключился свет – я не мог рассмотреть монитор, понимаете? Как будто ты не можешь различить чёрное на чёрном, я не мог найти контуры монитора, а ведь контуры у него белые. Монитор всегда должен быть квадратным, ну или прямоугольным, а тут нельзя было различить его границы в темноте, как будто просто огромное пятно, и, что самое страшное, когда я двигался – там тоже что-то двигалось.

Замок в двери просто не открывается. Ключ проворачивается. И телефон, я имею ввиду домашний, а не эту мерзость с экраном, что я кинул в унитаз – он не работал, просто не работал. Хотя он питаться должен от другого, от точки, или как там. Я оказался заперт в своей квартире, в тишине. Я не смог разбить окно. Оно дрожало и изгибалось, но я не смог.

Я бросил пытаться разбить окно после того, как на нём появились битые пиксели.

Младший брат Ильи пропал в то воскресенье. Приехал от отца, он у него живёт, в гости. Он стал чаще заходить после смерти матери. И исчез. В комнате нашли только ботинок.

Илья рассказал, что занавесил все экраны. После мамы.

Я забыл рассказать про Надежду Сергеевну. Она стала поклоняться телевизору. Приносила еду и ела рядом с ним. То есть, не как все – а много ела и на полу. Подносила телевизору, выключенному, кучу еды и торжественно ела. Она говорила, что это ради её мужа, а тот уже умер, я не помню, когда – помню только, что снега не было, наверное, в ноябре. Илья пытался что-то сделать, но Надежда Сергеевна вышла в окно с его планшетом. Как с иконой.

Планшет после падения с восьмого этажа был в полном порядке.

Надежда Сергеевна – нет.

После всего этого Илья и заморочился. Он перестал пользоваться телефоном и выкинул все мониторы. Стал странным, говорил, что на экранах, знаете, на рекламных – послания для него.

Он умер в зале ожидания, когда хотел улететь в Казахстан. Бросился с эскалатора на кафель и там умер. С телефоном в кармане. Рейс отменили, и ему пришлось попросить сотовый, чтобы позвонить родственникам в Алма-Ате и предупредить их.

Но родственникам он так и не позвонил.

11 процентов, как так? Эта дрянь не может так быстро разряжаться!

Мы же приносим к ним еду и едим, понимаете? Мы мастурбируем рядом с ними, иногда даже прямо на них, через них мы общаемся со своими любимыми, мы начинаем и рвём отношения – при них. Раньше все важные события проходили перед иконами, а теперь – перед экранами. Но мы же не выключаем иконы, понимаете?

Мы не выключаем иконы.

Потому что им бы это не понравилось.

Во вторник я перевернул телефон экраном вниз, когда он был на зарядке. Мне не нравилось, что иногда он загорался – как от смс или обновления, только не было ни смс, ни обновлений. А с утра он был экраном вверх.

У меня толстый такой монитор компьютера, старый, он еле заметно мерцает, когда выключен. В среду я заметил, что он мерцает в такт моему дыханию.

Я его вынес на помойку. Тогда-то всё и началось.

Я пытался их занавесить, но это не помогает. Даже отключив их от сети я ничего не добился – всё стало только хуже, много хуже.

Мы же их трогаем, каждый день. На них – следы от наших пальцев, мы гладим и лелеем их, мы – их поклонники, самые большие фанаты в мире, мы берём их в постель и наслаждаемся тем, что они могут нам дать. Это наши обереги, наши тотемы, наши алтари. Чаще всего в нашей жизни мы смотрим именно на них, даже чаще, чем на своих детей или жён. И они это знают.

Света нет и ключ проворачивается в двери. Я заперт, и единственное, что ещё светится в квартире – это мой ноутбук. Мой Макбук, который разряжается слишком быстро. Я купил его новым и совсем недавно – поэтому, наверное, он ещё держится. Он ещё не успел прорасти, как всё остальное. Мы ненавидим старые компьютеры, мы вечно их меняем – чтобы они нас не захватили. Подсознательно мы это знаем.

Но когда макбук погаснет – я останусь в темноте. В такой темноте, в которой нельзя будет определить, где заканчивается экран и начинается тьма.

Когда я двигаюсь, в экране телевизора шевелится тень, но чуть позже, чем я. Как будто не хочет упустить момент.

4 процента.

Я сижу в пустой квартире среди множества чёрных алтарей, которые создал я сам, и лишь свет от монитора хранит меня от того, что будет дальше.

От брата Ильи остался один ботинок. Второй так не нашли. И вся остальная обувь осталась. Если бы он вышел на улицу, он бы обулся. Но один ботинок так и не нашли. Его выдернули так резко, что с него слетел ботинок – за то, что его брат предал своих богов. За то, что выключил их и отвернулся, за то, что больше не подносил им еду и не совокуплялся на их глазах.

Предупреждение ещё не выпадало. О том, что я потеряю все данные, если не сохранюсь. Хотя оно должно было выпасть на 10-ти процентах.

Видимо, сегодня я в любом случае потеряю все свои данные, и сохраниться у меня не получится.

Позади только что слетело полотенце с экрана телевизора. Плоский, большой, почти новый. Могущественный. Я не вижу на нём ни одной трещины, хотя я и по нему бил бутылкой. Он выглядит даже не почти новым. АБСОЛЮТНО новым.

Экран загорается.

Диктор – я не вижу названия канала – смотрит прямо на меня и его лицо расползается в улыбке. Рук не видно. Пока не видно, но его плечи шевелятся – он что-то делает ими.

Я слышу шорох.

Как бы я не занавешивал – это всё временно

Мне больше не надо беспокоиться

Внезапно дали свет. Заработал холодильник – я это слышу. И все экраны в моей комнате включились они заработали

но господи

господи боже мой

они всё ещё чёрные