Ветреный Рубин 35 САЭ

Ветреный Рубин

Рубин. Длинный 20-километровый горный массив, ориентированный с запада на восток. В этом же направлении массив нарастает в ширине, имея в плане вид неправильного треугольника. Северный борт на всем протяжении обрамлен скальными обрывами высотой от 150 до 600 метров. Южные склоны  напротив сглажены, чем благоприятствуют наползанию на массив материкового льда. Особенно ледник преуспел в срединной части, где он добрался почти до самых северных обрывов.
Где ставить лагерь – сомнений не было: прямо под северными обрывами.
Быстро под шелестящими винтами покидали снаряжение, и вертолет по-кошачьи отпрыгнул в небо, уходя к Рукеру и далее на базу Союз.
Я хотел, было, расположить лагерь поблизости, и уже высматривал подходящее место, однако Катышев предложил перебраться на голубой лед небольшого озерка, что глазасто отсвечивал у подножья обрывов.
 Я заколебался. Таликовое озерцо было расположено под самой каменной стенкой среди обрушенных сверху громадных глыб. Значит, имелся определенный риск угодить под камнепад. А во-вторых, озерцо, лежащее в низинке, могло покрыться в погожий денек талой водичкой. Но Геннадий Николаевич меня разубедил. «Какой там камнепад, Толя! Эти глыбы лежат там вечно, они наполовину в лед уже вросли! И воды там не будет, пол-лета прошло; во всяком случае, не утонем».
Место было живописным, а главное –  гладким, то есть являлось прекрасным основанием для наших подорванных палаток. «А снаряжение перетаскивать?» – возразил  я. «Да на Буране все перетянем!». И я сдался.
Стоял совершенно ясный безветренный вечер. Теплый желток солнца ласково грел плечи, свободные от надоевших каэшек. Мы радовались этому вечернему солнцу, которого не было в предыдущем лагере, заслоненном скалистым боком южного Рукера. Теперь же солнце будет у нас целодневно, лишь ближе к ночи укатываясь за  обрывы.
Поставили две палатки и подняли антенну с красным флажком. Рядом с палатками высилась огромная каменная глыба, то ли принесенная ледником (как утверждал Каменев), то ли упавшая с обрыва (как подозревал я). Она имела форму островерхого домика и размером превышала нашу палатку КАПШ. Расположились мы так: в первом палатке я и Мыльников, при нас же рация и камбуз; во второй палатке – Катышев и Коваль.
С лагерем мы успели как раз. Едва стали обустраиваться внутри, как поднялся холодный и резкий ветер. Теперь это нас не пугало: палатки поставлены. Другое дело ставить лагерь при ветре – мешкотная очень работа.

Следующий день опять начинался ветрено, но уже к полудню ветер притих. Мы отправились в свой первый маршрут на восток вдоль обрывов. На Буране удалось проехать не больше километра. Дальше пошли пешком под мелодичную капель и журчание текучих вод.
Из-за ощутимо пригревающего солнца пришлось каэшки приторочить к рюкзакам. Преодолевали бесчисленные талики, покрытые ночным ледком и тонким слоем  новоталой воды. Я шел впереди, выбирая дорогу, а Мыльников замыкал группу, что оказалось совершенно к месту. Там, где по гнущемуся ледку проходили все, крупногабаритный Саша проваливался и набирал в сапоги. Но стояла, повторяю, невероятная теплынь (плюс 3, наверное), и Саша, отжав портянки, следовал дальше.
Работали порознь, выбрав себе каждый по каменному ребру. Мне достались выходы галечных конгломератов, песчаников и карбонатных сланцев. Пока я работал, по соседним кулуарам прогрохотали дробью четыре коротких камнепада. Когда я спустился с утеса вниз – пробарабанил пятый прямо мне вслед. Камешки были мелкими, однако защитные каски здесь не помешали бы. Но мы их беспечно забыли на базе.
Сойдясь внизу – перекусывали, приспособив под стол плоский моренный валун. Демонстрировали друг другу образцы пород, уточняя диагностику. И снова мы с доктором разошлись, как это уже бывало в начальных поездках.
На обратном пути я уже сам дважды проваливался и набирал в сапоги. Добравшись до Бурана, я решил, что поеду теперь с ветерком. Однако не вышло. На мокром подталом льду снегоход беспрестанно юлил, съезжая задом, боком и передом со всякого ледяного бугорка. Я и сам на таком льду держался не лучше. Пришлось нацепить кошки и волочить почти  на себе этот чертов Буран. Не стоило его, пожалуй, и брать на Рубин.
Наш лагерь к моему приходу представлял что-то вроде Венеции в миниатюре. Особенно сильно подтопило катышевскую палатку. Да и все наше  живописное озерцо было усеяно, как после дождя, частыми таликовыми лужами. Ужин пришлось отложить и заняться срочным отводом вод. Меня сменили подошедшие коллеги, рассчитывавшие поспеть на  горячий ужин, но поспевшие скорее под холодный душ. Вздохнув, они взялись за мокрое дело, а я наконец занялся курицей.
- Наш лагерь, по-видимому, надо переносить, - сказал я за ужином.
Все помолчали, привыкая к  этой суетной мысли.
После 9 часов вечера, едва солнце ушло за обрыв, резко похолодало. Закрутился порывистый ветер, и стали погромыхивать частые ружейные выстрелы. Это трескался лед из-за резкой смены температур. Под эту ледовую канонаду мы и уснули, крепко уставшие от маршрутных и водных перипетий.

Утром мы не узнали своих живописных окрестностей. Белесая туманная муть зашторила дали, а с низкого неба сеялся редкий и крупный снег. В маршрут, разумеется, не ходили; отсыпались и приводили в порядок полевую документацию. К вечеру небо наполовину очистилось, и поднялся порывистый западный ветер, легко сметающий напорошенный снег.
Выспавшись днем, я не скоро заснул, но проснулся уже в пять от сильных сотрясений палатки под крепкими ударами западного ветра. С полчаса я лежал, прислушиваясь к резким и гулким порывам. Мощь ударов явно росла, и тугая пружина ветра все с большей силой ударяла в палатку, на что она отвечала тревожным звоном алюминиевого каркаса.
Я не выдержал и встал, подняв и Мыльникова. В такую погоду лучше быть в полной готовности ко всяким случайностям. Пока раздумывал – будить ли Катышева, он и сам подал голос.
- Толя, - прокричал он, - помоги!
В ветровую паузу я перебежал в соседнюю палатку. У них вышибло две дуги из центральной звездочки, и при очередном порыве они удерживали подветренные дуги  плечами и руками. Я подставил плечи, пока они поочередно одевались, а затем снова перебежал к себе.
Наши палатки типа КАПШ-1 (каркасная палатка Шапошникова) были сконструированы еще в конце 1940-х годов для первых «прыгающих» экспедиций в Северном Ледовитом океане. И лучшего, пожалуй, ничего не придумано.
 Палатка имеет форму полушария с основанием 3 и высотой 2 метра. Каркас собирается из алюминиевых трубчатых дуг, скрепляемых в центре с помощью специальной звездочки. С внутренней стороны  каркаса подвязывается фланелевый утеплитель, а с внешней набрасывается брезентовая покрышка. Снизу к специальной брезентовой юбке крепится легкий перкалевый пол. Собранную палатку при необходимости могут легко переместить с место на место 3 человека.
Считается, что палатка, благодаря своей купольной форме, очень устойчива к ветру. Мы же в Антарктиде, зная сильные местные ветра, все же набрасывали на КАПШ веревочную обвязку и крепили ее к земле. Правда такая обвязка от постоянных ветровых сотрясений протирала брезент покрышки. Поэтому в этом сезоне мы обвязку накидывать не стали. Всего лишь закрепили на кольях пару оттяжек от нижней брезентовой юбки, что конечно для штормового ветра было недостаточно. Сейчас же при шквальных порывах такая обвязка была бы очень кстати. Она придала бы дополнительную жесткость нещадно колеблемому каркасу.

Некоторое время мы пытались раздельно удерживать свои палатки, но не долго. У Катышева очередным порывом вышибло сразу четыре дуги, и они сдались.
- Толя! - закричал Геннадий Николаевич, - мы перебираемся к вам!
У нас тоже периодически выбивало одну или две дуги, но в секундные затишья мы успевали вгонять их снова в пазы звездочки. Для этого пришлось прорезать ножом фланелевый утеплитель, обнажая скрытые дуги, что в свою очередь снижало жесткость конструкции. Теперь я горько жалел, что все-таки не накинули мы на палатку верхнюю фиксирующую обвязку.
На гладком озерном льду наша палатка устаивала чудом: то ли примерзнув, то ли удерживаясь общей массой и теми двумя легкими растяжками от нижней юбки.
Во время перебежек я мельком видел, как по небу неслись длинные рваные облака, а с верхушек обрывов срывались густые снежные шлейфы. И сквозь эту круговерть посверкивало иногда острым лучом солнце.
 Ветровые шквалы налетали  с периодичностью 10-15 секунд, а их приходу предшествовал грозный и низкий гул, переходящий в моменты удара в оглушительный вой. Скорость ветра стремительно нарастала от  0 до 40 метров в секунду, а может быть, и выше. Скорость мы, конечно, не замеряли: не устоять было на таком ветру, да и анемометр наш имел 30-метровый предел.
Заслышав приближающийся гул, мы хватались вчетвером за дуги, всеми силами амортизируя их бешеную тряску. Тем не менее, центральная звездочка моталась, как пропеллер, а при наиболее сильных порывах гасли горелки газовой плитки, служившей нам источником тепла. И в палатке, вдобавок, становилось моментально холодно.
 Не помню точно, кто первым догадался привязать веревку к звездочке и в момент ветрового удара всеми силами притягивать ее вниз, гася амплитуду разрушительной тряски.
И все же при каждом почти порыве выбивало из звездочки одну или две дуги, которые в малые паузы мы успевали вгонять обратно. Но вот в особенно сильный порыв выбило сразу четыре  дуги, и я подумал, что это конец. Надо выскакивать из раздираемого ветром жилища и прятаться за ту огромную глыбу, что высилась рядом. Еще бы и рацию успеть выхватить – наш единственный шанс на спасение.
Додумать эти мысли я не успел, так как мы, не сговариваясь, кинулись эти дуги загонять обратно. Мы успели вставить только две дуги, как налетел очередной  шквал и выбил одну из них снова. К следующему порыву мы успели вогнать обратно все дуги и встретили налетевший удар  в нормальной, так сказать, ситуации. В дальнейшем нам удавалось удерживать положение на уровне одной или двух выбитых дуг, с которыми мы успешно справлялись.
В какой-то момент мы вдруг заметили в иллюминатор, что наши нарты, стоявшие неподалеку, уже развернуло ветром, и если они еще не полетели снарядом в палатку, то только из-за небольшого вмерзшего в лед камешка, к которому они косо приткнулись.
 Я выскочил с Ковачем в одну из пауз, и мы успели оттащить довольно тяжелые нарты за большую глыбу.
Через пару часов ветровые удары стали притихать, а паузы между ними расти.
Решили, что не худо бы подкрепиться и освободили Катышева для приготовления хотя бы яичницы. Сменяя друг друга, поели и отогрелись горячим чайком.
В половине 10-го ветер внезапно стих, точнее умеренные его порывы воспринимались нами почти как благостный штиль. Буйные ветровые удары продолжались три с половиной часа
Подступало к 10-ти, и надо было выходить на связь с базой.
Мало надеясь на успех, вызвал базу Союз. С трудом разобрал первую фразу вышедшего на связь Бени: «Какая у вас погода?». Кратко обрисовал обстановку. Попросил подтверждения, но ответа не получил. Тем не менее, повторил информацию несколько раз, тщетно вслушиваясь в трескучий эфир – никакого ответа. На всякий случай запросил дополнительную связь на 13 часов и отключился.
Пока же мы взялись за укрепление лагеря. На палатку накинули, наконец, верхнюю обвязку и надежно закрепили ее к загнанным в лед железным пальцам. Запасную рацию и часть снаряжения снесли под глыбу, надежно упаковав. Что ж, можно опять штормовать, хотя, конечно, совсем не желательно. Острых ощущений получили  с избытком.
После обеда потянул уже восточный ветерок, и небо быстро заволокло пухлыми тучами, роняющими редкий снежок. Подошла, очевидно, вторая волна циклона, хотя давление в противовес погоде как раз с полудня медленно поползло вверх. В общем, симптомы были достаточно тревожными: именно после такой погоды последовал штормовой шквал. «И хорошо, что решили сматываться», - с облегчением подумал я.
В 13 часов связи не было – все тот же треск и шум, ну, может быть, не столь резкий, как утром. А снег, между тем, уже шел густо при слабом восточном ветре и полностью затученном небе.
В 17 часов по какому-то наитию включили рацию и... услышали базу. Они, оказывается, слушали нас по нулям каждого часа. В том первом сеансе они с трудом разобрали два обрывка словесных фраз, а именно: «...был сильный шторм...» и «...один КАПШ – нежилой!». Полдня терялись в догадках, толкуя и перетолковывая слова: «...один КАПШ – нежилой!». И доходили, надо сказать, до самых мрачных предположений.
Мне за эту злополучную фразу еще утром досталось от Катышева. Действительно, выражение двусмысленное. Я и проговорил-то эти слова всего раз, но именно их и схватили в эфире.
На связи мы все подробно обговорили, то есть самое главное: при первой возможности нас будут снимать.
Ночь спали тревожно, вздрагивая от всякого шороха, но погода была спокойной
Следующим утром установилась, наконец, рабочая погода: высокая с разрывами облачность, белое холодное солнце и свежий «взлетный» ветерок с запада.
В 10 утра нам сообщили, что вертолет уже вылетел.
Стали окончательно собираться, снимать палатки и укладывать снаряжение.
Вертолет, как водится, появился неожиданно, минут за 15 до предполагаемого срока. И бежал я, оскальзываясь, к ледяному посадочному бугру. Едва запалил шашку – машина пошла на посадку.
Вслед за механиком спрыгнул на лед улыбающийся, несмотря ни на что, Беня.
За час мы перетащили снаряжение и погрузились. Экипаж нам с готовностью помогал. Пилоты мне незнакомые, в Антарктиде впервые, но с большим арктическим опытом; немногословные, спокойные, надежные ребята.
Взлетели.
Прощай, суровый Рубин, жаль, не удалось нам поработать, как следует. Пусть другие окажутся более счастливыми, учитывая наш опыт.
Около полуночи мы приземлились, наконец, на желтый песчаный пригорок базы Союз. Несмотря на позднее время, нас дружно встречали все обитатели базы. И встречали почти как героев, вернувшихся из опасного и трудного похода. (А все – «КАПШ нежилой!»)
Я долго возился внутри, собирая вещи. Меня вытащил заскочивший в фюзеляж  Алексашин и предъявил миру как последнего, так сказать, героя.
Крепкие объятия, междометия восклицаний, звучные хлопки по плечам.
- Ну, как вы там?
- Что же произошло?
- А мы тут гадаем – живы ли?!


Анатолий Лайба

Осторожно - юг

Постоянство погодной приметы
Есть для этих краев нежилых.
С юга к северу валятся ветры
От умеренных до штормовых.

И мы ставим свои палатки
Задом к югу, а не на восток,
А иначе развеет манатки
Антарктический ветер – сток.

Снег,  взметая метельным плугом,
Через горы, хрипя, напрямик,
Это дышит Ледовый купол,
Исполинский, как материк.

На звенящих полозьями нартах,
На ходу, что ухабист и крут,
Я тасую слова, будто карты,
Выбирая надежней маршрут.

Вот докончим последние  пункты,
И, космически ледяной,
Этот ветер станет попутным
На обратном пути домой.