Край родной и любимый. Праздники, культурная жизнь

  Пишу все больше о работе, о трудностях, как будто у наших односельчан не было праздников, веселья. Не хлебом же единым жили мои земляки! Были, конечно, и праздники, было веселье, были свои деревенские традиции и обычаи, которые передавались из поколения в поколение. Сельчане, особенно пожилые, очень блюли религиозные праздники, по воскресеньям тоже не «грешили». У наших предков была высокая духовная культура, которая пронизывала все стороны жизни крестьян, вырабатывала в них человеческий образ, пробуждала совесть. Как бы рано им не приходилось вставать, как бы много не предстояло переделать дел, наши деды и прадеды, умывшись, обращались с молитвами ко Всевышнему, благословить на все дела. Поэтому крестьяне делали все степенно, неторопливо, основательно и долговечно. Они несли по жизни «свой крест», тем самым, осуществляя заповеди Христа. В этом был смысл их жизни.
Вот что вспоминает дочь Владимира Романовича Петрович – Мария, родившаяся в советское время. «Хорошо помню, как готовились деревенские к великим праздникам: Пасхе и Троице. Белили в домах, наводили генеральную уборку, вешали новые шторы на окна, украшали вышитыми рушниками образа, которые занимали передний угол в каждом доме, и рамочки с фотографиями близких людей. За карнизы, рамочки, за всевозможные гвоздики запихивали пихтовые веточки с крашеной скорлупой, на пол, чисто вымытый, стелили пихту. Какой изумительный хвойный запах исходил от такого убранства.
В субботу вечером хозяйки, помывшись в бане, готовили с вечера праздничный завтрак: мясные блюда, стряпню, все самое вкусное и много. С Пасхи начиналось объедание после Великого Поста. Завтракали строго в 6 часов утра. Старшие поднимали детей с постели, чтобы посмотрели, как «играет» солнце. Только на Пасху оно переливается всеми цветами радуги. После завтрака хозяйки управлялись с хозяйством и шли в гости к своим братьям, сестрам, родителям, кумовьям, несли крашеные яйца крестникам, внукам, племянникам, шли похристосоваться друг с другом. Дети гурьбой ходили от дома к дому, собирая крашеные яйца, конфеты, печенье. Деревня праздновала Пасху строго три дня.
Троицу, тоже отмечали все дружно, готовились к ней заранее. На чистый пол теперь уж стелили цветы, травку и березовые веточки. В воскресенье шли все деревенские семьями на кладбище часов в 11. Несли поминальные блюда, крашеные яйца, мясо. Стелили скатерть на могилку старшего из умерших родственников, на нее ставили яства и ждали очереди для прочтения поминальной молитвы над могилой. В молитве вспоминали всех умерших из семьи. И так делали все сельчане, пришедшие на кладбище. Потом вспоминали добрым словом покинувших этот мир и принимались за еду. Ели каши, блины, кисель и по русскому обычаю пили вино, самогон. Помянув своих, шли к другим могилкам - отдать дань уважения землякам.
В деревне все прекрасно знали друг друга, многие приходились родственниками, кумовьями, сватами, а то и просто были соседями. Бывало, что жители собирались вместе и, расстелив скатерти, делали один общий поминальный стол. К полудню вереницей возвращались с кладбища мужчины и женщины, их дети, чтобы компанией посидеть у кого–либо в доме или на завалинке, попеть, поплясать, послушать музыку и просто поговорить по душам.
Эти праздники особо почитались в деревне, хотя признавались и другие. Взять хотя бы масленицу. Этот разудалый, истинно русский праздник, который отмечают перед Великим постом с блинами, кострами и снежками, у нас в деревне почему–то особо не почитался. Да, хозяйки пекли дома блины, подавали их домочадцам своим с маслом, сметаной, но всей деревней не праздновали, не гуляли. Правда, целую масленичную неделю не шили, не вязали, не пряли, то есть, не грешили, но вместе на гуляния не собирались.
Зато свадьбу гуляли по два, три дня. Первый день у невесты, второй у жениха, а третий - с утра у жениха, а вечером у тещи. Застолье было пышным, по сравнению с военным, самогонки много, мяса в достатке, овощи вареные, пареные и соленые. Свадебному застолью предшествовал выкуп невесты и тут большую роль играл сват, который умело вел ритуал, здравствовал родню жениха, отдельно - невесты. Заплатив за невесту подругам требуемую ими сумму, родственники и гости жениха с «молодухой» проходили в дом к столу. Жених с невестой усаживались в центре всего застолья, им все внимание. От невесты рассаживались ее гости, родня. От жениха - его. Сват вел свадьбу. В начале он приветствовал гостей, настраивал их на веселый лад, знакомил родственников жениха и невесты. Теперь это делает тамада. Пожилые женщины пели свадебные песни одну за другой. Песен было очень много, на разный обрядовый момент свадьбы.
«Зачем меня тятенька просватал в такую большую семью».
Вот вижу, подвода за подводой и все незнакомый народ.
Вот вижу, жених ко мне подходит за правую рученьку берет.
Подруженьки песенки запели, а я залилась слезой».
«Заплачь, заплачь, наша Настенька, хотя б раз.
А тебе не будет такой выгоды, як у нас.
У нас ты была, куда хотела – летела.
А там ты будешь, куда захочешь – не пойдешь».
И как тут было не плакать молоденькой девушке, если в песне поется о тяжелой замужней жизни, о бесправии невестки в доме мужа: слезы невольно текут ручьем. За свадебным столом обязательно невеста плакала – причитывала, а близкие оплакивали ее. «Не наплачешься на свадьбе за столом – век будешь плакать за печным столбом»,- говорили в деревне.
Гармонь не умолкала, плясуны отбивали каблуки, для молодых и гостей устраивались шуточные игры, похищение невесты, ее туфлей, которые надо было выкупать. Свадьбу посещали ряженые с поздравлениями и «подарками». Брат невесты большим ножом или пилой обязательно пытался отрезать косу сестры. Жених, естественно, не разрешал резать и, торгуясь, покупал за определенную сумму эту косу. И это свадебное действо сопровождалось народными обрядовыми песнями.
Коса моя косонька - хорошенька.
Была я у маменьки молоденька.
Хотят мою косоньку раздвоити,
Хотят мою косоньку порывати».
Или следующая:
«Коса, моя косонька, коса русая. Ох, коса русая.
Век тебя мне, косонька, не плесть, не чесать.
Ох, не плесть, не чесать.
Шелковую плеточку в косу не вплетать.
Ох, в косу не вплетать».
И так одно действо плавно переходило в другое.
Но вот пора молодым ехать в дом жениха. Начинается продажа приданого невесты крестной и подругами. И снова песни, шутки, прибаутки. «Поедем, сваты, до дому, поели кони солому. Соломы жменька–копейка, соломы клочок–пятачок», - поют гости жениха, собираясь в дорогу. Жених с невестой в карете, которую теща в шубе наизнанку трижды обходит и осыпает зерном, чтобы богато жили.
В доме у жениха свадьба шла тоже точно по давно установившейся традиции. Встреча молодых с хлебом–солью у ворот, подарки свекрови и свекру от невесты, песни, тосты, танцы, но вот настало время снимать с невесты венок. Свекровь под песню гостей венок снимает и повязывает платочек, символизирующий начало «бабьей» жизни.
«Как вчера пшениченка на нивушке была.
А сегодня пшениченка спечена в пирогах.
Как вчера Федорка красной девушкой была,
А сегодня Федорка - молодушка молода».
«Свадьба пела и плясала», - скажут позже поэты в своих стихах. За ходом свадьбы наблюдали с порога неприглашенные сельчане, а с печи – дети и подростки. Так было заведено, ничего зазорного или неприличного в этом не замечалось. Без зрителей ни одна свадьба не проходила. Свадьбу играли, а на завтра обсуждали у колодца или в магазине, хороша ли была невеста, богат ли стол, что дарили, много ли пели, как провожали свадебный поезд, на тройке или на паре лошадей ехали молодые, красиво ли украшены кони, охотно ли шли кони с молодыми от двора невесты. И это было тоже своеобразной традицией деревни: хорошее перенималось, а от плохого избавлялись.
Вспоминала Анна Евдокимовна. «Моя двоюродная сестра Федора Григорьевна выходила замуж за Павла Моисеевича аккурат на день Петра. Мы, детвора, забравшись на печку, смотрели на молодых и обсуждали. Какая красивая невеста! А жених – чернобровый, в розовой рубашке, высокий, но чужой. Как наша Федора станет жить с чужим? А дарили молодым, кто что мог, от рубля до теленка и поросенка. Однако, если сравнивать с дарами сегодняшнего дня, то это были дешевые подарки. Сами дарующие жили небогато. Что они могли дорогое подарить? Зато, с какими красивыми приговорами делались подарки!
«Дарю клубок ниток, чтобы Павел не терся у чужих лыток. Дарю пару бураков, чтоб не бегала Федорка до чужих мужиков». А еще: « Дарю лапти – онучи, чтобы спали в куче. Дарю крынку меду, чтобы сыночка к году. Сколько в лесу пеньков, столько вам сынков. Сколько на болоте кочек – столько вам дочек!»
Весь свадебный обряд, вся свадьба – это игра, которая проходила ровно, красиво, как вышивка рисунка по канве. Свадьбе предшествовало сватовство. Этот обычай до сих пор живет среди потомков бывших жителей. В семью невесты засылали сватов – несколько достойных мужчин из рода жениха. О дне сватовства договаривались заранее, хотя делали вид, что приход сватов – неожиданность. Сваты должны быть солидны, речисты, хорошо владеющие словом. «Здравствуйте, здравствуйте, судари, да сударыни! Пришли к вам купцы за товаром. Но не нужны нам ни рожь, ни пшеница, не заяц, не соболь и не куница. Нужна нам ваша дочь – красная девица. У нас купец – жених, у вас товар – невеста в чести, а нельзя ли их в одно место свести да новый род – семью завести!?». Отец семейства отвечал: «Здравствуйте, желанные гости! Что стоите у порога на помосте? Проходите в светелку за столы. Обо всем по ряду да по чести и поговорим».
На стол мать подает кушанье. Трапеза эта - есть начало единения двух родов. Главное здесь - разговор о предстоящей свадьбе, о дне ее проведения, о месте жительства молодых, об особенностях характера жениха и невесты. И что удивительно было, в сваты ходили поздно вечером, часов в 23, 24. В этом тоже видится свой особый подход или ритуал свадебного действа.
Всей деревней провожали в Армию призывника. И это был большой праздник. Какое счастье - сына берут в Армию! Значит, он здоров, крепок, умен. Чего еще желать родителям?
В деревне считали: если не служил в Армии – не мужик. Гордостью светились глаза матерей, чьи сыновья уходили на службу. Провожали с песнями, музыкой до призывного пункта, наказывали служить верно, а, вернувшись, домой, продолжали праздновать. И, конечно же, солдат служил и помнил о наказах, старался не посрамить себя и родителей своих. В деревню часто шли письма – благодарности за хорошую службу солдата, нашего земляка. Встречали демобилизовавшегося воина также радостно, весело, торжественно и также с песнями, плясками, широко, по-русски.
Рождение ребенка – радость для семьи и событие для всей деревни, изменяющее нравственный климат. При рождении на ребенка надевали распашонку, которую обязательно берегли для других детей, надевая на каждого последующего. Считалось, что дети в своей жизни станут дорожить и тянуться ниточкой друг за другом. До сороковых годов детей возили крестить в Туровскую церковь, а потом война, затем - церковь «снесли» и обряд крещения в церкви заменили просто застольем – «крестинами» с выбором крестной и крестного. Рождение ребенка праздновали всей деревней. Крестную и крестного катали по улице на тележке или на саночках, в зависимости от времени года, а те в свою очередь откупались подарками или выпивкой. Гости тоже несли подарки новорожденному и его маме.
В год с ребенка снимали первые волосы, клали их у образов или убирали подальше, дабы предохранить дитя от лукавого. Дети подрастали и в меру своих сил помогали родителям. Отец и мать старались передать детям собственный жизненный опыт и духовный, чтобы в будущем они смогли стать предприимчивыми и деловыми. Но передавали не нотациями, наставлениями, а своим поведением, отношением к делу, ненавязчиво. Навыки, традиции предков в хозяйственной и духовной жизни в крестьянских семьях держались крепко.
Чувства необходимости помогать родителям воспитывались с молоком матери. Однако воспитательный процесс был длительным, постоянным и последовательным. К семи годам девочка умела полоскать белье, кормить скот, прибрать в доме. А к десяти годам - вышивать, могла приготовить нехитрую еду. Мальчики в пять лет пасли скот, а в десять – учились делать вещи, необходимые в хозяйстве. Крестьяне считали – чему в десять научишь, то через десять получишь. От воспитания детей зависело, будет ли у родителей обеспеченная старость, основанная на крестьянской добродетели, внимании к ближнему, - то чем дорожила и на чем всегда держалась семья. Урожаю предшествует труд, а судьбе человека - семья, подмечает народная мудрость.
Все празднования в деревне делались весело, красиво, от души, уважительно по отношению друг к другу. Хотя бывали и драки между деревенскими мужиками. И начинались они со спора о делах колхозных. То коней кто–то побил, то мало корма подвез, а то более внимательно посмотрел на жену соседа, слово за слово и в ход шли кулаки. Но быстро улаживали всем миром подобные скандалы, и веселье продолжалось.
А как весело гуляла молодежь! На вечерки с гармонями шли гармонисты из Горкина, Поселка, с Бугра, с Канарайчика, музыка заполняла всю округу. Круглянин Василий, Лахмоткин Иван, Василевский Павел, Хиревич Павел и Иван, Лахмоткин Василий и Алексей. Это были замечательные музыканты и люди, отзывчивые и бескорыстные. Они играли весь вечер все танцы, не имея возможности потанцевать самим и не получая за это ни гроша. Даже спасибо и то не всегда говорили им: просто забывали. Девчата, шедшие на танцы, выдавали частушки, пели песни.
Вспоминает Вера Васильевна Лаптиенко. Бежим с работы домой и по ходу договариваемся: кто принесет лампу, кто дров наколет, кто пол подотрет, кто печку затопит. Прибежим домой, скоренько поедим, наденем лучшее из нарядов, ситцевое или сатиновое платье, ботиночки и скорее на вечерку, а клуба не было, просились на вечер ко вдовам или старушкам за возочек дров или полпуда пшеницы. Свои договоренные обязательства всегда выполняли, собирая пшеницу по кружке от каждого, дрова привозили парни».
А вот как рассказывала Зоя Семеновна Дядечкина., юность которой пришлась на шестидесятые годы. «Сестра Зина работала дояркой на Горкино, а я ей иногда помогала доить коров. Дойка в 9 часов вечера начиналась. Быстренько доим, сдаем молоко и галопом через болото на танцы. Чтобы не испортить обувь, бежали босиком. Прибежим домой, быстренько обмоемся, переоденемся и в клуб, а там уже танцы полным ходом идут. Любили мы танцевать под аккомпанемент Ивана Хиревич народные танцы, любили вальс, танго. Успевали натанцеваться, наговориться с друзьями, навлюбляться и на дойку к 6 часам утра не опаздывали».
Клуб появился в 1946 году. Это было хорошее помещение по размерам, в центре села, рядом со школой. Просторная сцена, свободный зал для танцев. При демонстрации кинофильмов в зале ставились скамейки. В таком клубе и отбивали дроби парни и девчата, а от постоянного кружения в вальсе на подошвах валенок образовывались дырки. Скучающих не было, веселье увлекало всех на танец, даже и замужних женщин, пришедших поглядеть на молодежь. Водила и меня трехлетнюю мама на танцы и я танцевала, как умела, среди маминых подруг. Может быть, с того времени и появилось у меня желание работать в клубе, организовывать праздники и другие увеселительные мероприятия.
Пыль столбом, кофты девчат и рубахи парней мокрые от пота, а остановиться нет сил и желаний. Василий Андреевич вспоминает: «После очередного танца водой польем на пол, пыль смочим и снова в пляс. Устанут гармонисты, уйдут покурить на улицу, а присутствующие организуют игру».
«Ой, как весело жили!» – постоянно повторяет моя мама. «Бывало на покос едем-поем, с покоса усталые, голодные - все равно поем. И дорога казалась короче, и настроение приподнятое, работалось с песней легче, да и жить хотелось». Представляете, не было клуба, не было никакого организатора веселья, а колхозники умели сами веселиться, других веселить. Клубное помещение зачастую занимали то зерном, то овощами, какое-то время находился в нем детский сад для детей колхозников, одно время жили переселенцы-немцы с Поволжья.
Я вспоминаю моменты, когда в этом здании школьники под руководством Алейникова Б.М. ставили пьесу «Стрекоза и муравей». Роль стрекозы играла дочь Бонифата Моисеевича Надя, а роль муравья - Петрович Володя. «А мне вспоминается, как мы, учащиеся с учительницей Антониной Алексеевной приготовили сценку «Пташка и лентяй», а потом выступали перед своими жителями», - говорила Нина Ивановна Кувеко. «Я была пташкой, а Сашка Демиденко, парень высокого роста – лентяем. Для моей героини учительница принесла красивое платье своей дочери, которое я очень боялась помять. В зале много зрителей: дети, старики, женщины. Все долго аплодировали удачной постановке и просили чаще выступать».
Вспоминается и концерт заезжих артистов, но в другом здании, что располагалось возле дома Степана Петровича. Артистка маленькая ростиком, тоненькая в талии, ходила на руках, кувыркалась, а потом поставила стакан с водой на лоб и снова проделывала всевозможные трюки. Для простых колхозников это было интересно и любопытно.
И последнее здание, что построил колхоз на месте усадьбы Романович Ивана Антоновича, в начале главной улицы, долго служило молодежи, находилось рядом с домом Суминой Матрены Филипповны, позднее - Романович Федора.
Заведующего клубом не было никогда, техничку содержал колхоз, которая мыла полы и на общественных началах закрывала и открывала клуб.
В деревню привозили кинофильмы киномеханики из Долгого Моста. Стены здания хоть было раздвигай: народ деревенский с удовольствием собирался посмотреть картину. На стену вешали белое полотно, а иногда и просто на белой стене проектировали с пленки кадры. Взрослые сидели на скамейках, на своих табуретках, а дети - прямо на полу у стены. Иногда казалось, что люди со стены идут прямо в зал, становилось не по себе. Позади у зрителей тарахтел аппарат, крутивший пленку. Перед клубом устанавливали движок, дающий ток для аппарата. Движок гремел на пол деревни, сообщая о начале фильма. Что удивительно, никто не пытался пробраться бесплатно «на кино». Пять копеек стоил билет детям, двадцать - взрослым. И если фильм был кроме детского просмотра, то уж детей не будет. За этим строго следили киномеханик, взрослые парни и девчата.
Вспоминается фильм «А если это любовь? Сегодня этот фильм совсем безобидный можно смотреть всем, только его сейчас не показывают: устарел, что ли? А тогда он был под запретом для детей, а как мы хотели увидеть эту самую любовь! Но не разрешили. Отогнали нас от окошек и не пустили в клуб.
Вспоминал Лахмоткин Виктор Викторович: «На кино собирались всей деревней, рассаживались, терпеливо ждали начало сеанса, очень внимательно смотрели на экран и ловили каждое слово говорящего с экрана. А когда в военном фильме солдаты шли в атаку прямо на зрителя, то мы дети сжимались в комочек и прятали головы. Утром следующего дня гурьбой бежали в клуб, искали по всем уголкам, куда спрятались люди со стены. Они же шли и, наверное, где–то засели в этом здании».
В клубе молодежь деревни танцевала, отдыхала, встречалась, влюблялась. По решению комитета комсомола коллектив художественной самодеятельности в Низко-Городецке организовал Гесс Виктор. Участники самодеятельности готовили концертные программы и с ними выступали не только перед своими деревенскими зрителями, но и других деревень, о чем сообщала районная газета. Интересные сценки, песни, стихи исполняли Гесс Виктор, Дядечкин Виктор, Алейников Феликс, Демиденко Михалина, Хиревич Арсентий, Дядечкины Рая и Зина, Людмила и Зоя, Горнак Зоя, Андрей и Нина, Кондрашова Люба, Василевская Люда, Погорельская Надя и Алексей, Петрович Махалина и Таня, Дядечкин Анатолий и многие другие подростки, и взрослые ребята. Родители юных артистов и соседи с огромным желанием шли на концерт и довольные программой благодарили артистов.
С одной концертной программой, я помню, мы ездили в Высоко-Городецк и там от зрителей получили благодарность. А песня, что я пела с Дядечкиным Анатолием, до сих пор слышится мне.
«Снегопад, снегопад, снегопад давно прошел.
Словно в гостьи к нам весна опять вернулась.
Отчего, отчего, отчего мне так светло,
Оттого, что ты мне просто улыбнулась…»
А как хорошо пели девчата вечерами, сидя на скамеечке, на два голоса. Мы не знали ни нот, ни тональности, но то, что на два голоса и чтобы голоса сливались, мы это понимали и старались не сбиваться в песне. Надя Погорельская, Люся Василевская, Анна Горнак и я очень любили «Голубые записки», и пели эту песню с чувством и большим удовольствием. Пели для себя, но собирались послушать наше пение соседи.
Не было почему–то в деревне библиотеки, хотя, читая документы Высокогородецкого сельсовета за 1944 год, я нашла, что на избу-читальню выделяли 2464 рубля, израсходовано было 945 рублей. То ли не хватало населения для открытия библиотеки, то ли не нашли подходящего человека на должность библиотекаря, но таковой в деревне не было. Работала, видимо, библиотека в Высоко-Городецке. Книги, помнится, привозили из Ново-Успенки, и желающие брали их читать. Обычно культработники ведут политико-массовую работу среди населения, выпускают «Боевые листки», «Молнии», а так как их не было в деревне, то отсутствовала и массово–политическая работа, о чем указано в Постановлении Высокогородецкого сельсовета в 1946 году.