Воспоминания 29 или Дуэль

Неудержимый и великолепный полёт моего ежегодного детского, да и юношеского тоже, лета непременно прерывался на еще более долгожданное приключение – поездку в прекрасный, милый и очень нами с братом любимый, мир бабушек – дедушек, в завораживающую своей простой чистотой и естественностью, родную для наших родителей, деревеньку Пустошки. Но этот пласт моих воспоминаний настолько для меня дорог и неповторим, что я буду, пожалуй, дожидаться какого-нибудь особенно ясного состояния моей души, чтобы перелить его в мои неуклюжие строки.

Сейчас могу только заметить, что сборы в нашу железно - непременную семейную поездку всегда происходили непросто. Особенно сложно было синхронизировать отпуска родителей, сильно зависевшие от разных, совершенно не прогнозируемых, моментов. То у мамы на работе никак невозможно было распутать хитросплетения отпускного графика, на строгую и выверенную четкость которого постоянно производили набеги декретницы, ветераны и прочие льготницы, то у отца, в самый неподходящий момент, вспыхивал очередной аврал. А могли и просто, самым что ни на есть банальным способом, вспыхнуть запасы легковоспламеняемого сырья и запылать весь заводишко, так что мама, плача и жалуясь на свою несчастную долю, распаковывала чемоданы и опять пускалась в труднейшее и сложнейшее плаванье по непредсказуемым гранкам всё того же отпускного графика.

Юру без труда выдергивали из, порядком надоевшего ему (не без взаимности), пионерлагерного рая, ну, а младший Снакин всегда был под рукой – бодр, собран и готов в любую минуту отправиться на все четыре стороны, если только в любой из этих сторон не таилась опасность попасть под рабское ярмо какой-либо дисциплины или ответственности. Но, у горячо любимых бабушек, таким зверем даже и не пахло!

Еще могу добавить, что эти поездки были обязательны и неумолимы, как самоё время! Наши взрослые, самодостаточные, уважаемые, занимающие отнюдь не последние ступени на социальной лестнице, родители свято блюли сыновне-дочернюю ответственность перед своими стариками. Не могло быть даже и речи, что неизбежная, как рок, поездка в родные пенаты может быть заменена, хотя бы отчасти, на какое-либо другое отпускное времяпрепровождение. Это неукоснительное, не подлежащее никакой ревизии, уважение к старшим родственникам, прочно и надёжно врезАлось в наши с Юрой представления о правильности человеческого поведения и существования.

Но сейчас, по уже вышеизложенной мною причине, я прерываю это приятнейшее погружение в Пустошкинский рай, и представлю дело так, что, вот, мы уже вернулись из поездки, истомившийся по пионерлагерю Юра уже опять стонет, и просится оттуда домой, к мамочке, а я продолжаю своё одинокое, великолепно – одинокое, странствие по Козелецким, незабываемым, летним каникулам.
 
Но, что это? Не обманывают ли меня мои глаза, в уже перешедших в трусорезиночную стадию, очках? Кто это там сидит на шелковице, возле дома главного механика? Уж не мой ли закадычный дружбан и кореш – Витька Корчагин?!

Еще не веря в такой подарок моей одинокой судьбинушки, в такое чудо из чудес, я залажу на родное дерево и радостно убеждаюсь, что глаза меня не обманули! Во плоти и в пятнах от зелёнки, с обгоревшими на солнце ушами и выгоревшей насмерть, всколоченной шевелюрой, на своём коронном месте восседает мой дорогой товарищ!

Из очень насыщенного и сбивчивого рассказа, который мы оба ведём одновременно – слишком много новостей немедленно требуют своего опубликования и обнародования – мне удаётся постичь, что у Витьки резко обострились  разногласия с многочисленным горластым племенем двоюродных сестричек, так что дело дошло даже и до некоторого рукоприкладства, следы какового, в виде изрядных царапин, остались, обильно подсвеченные зелёнкой, на мужественном лице моего сурового друга.

Неужели там, в невероятной Городне, не нашлось подходящей шелковицы, чтобы укрыться в её спасительной кроне? Витька на мгновение умолкает – как же он мог упустить такой замечательный момент? Ведь в Городне, ну, конечно же, имелась шелковица! Да еще какая! Тень от этой шелковицы закрывает полгорода, а высота этого гиганта столь необычна, что многочисленные самолёты, чтобы не тратить сутки на облёт кроны, летят прямо сквозь специально прорубленный Витькой коридор! Один раз Витька даже помог добраться до спасительной земли, заблудившемуся в переплетениях ветвей, лётчику! Да – да! Второй пилот выбрался покурить на крыло своей серебряной птицы, и, случайно, засмотревшись на необычный зелёный коридор, свалился и пять дней бродил по необъятному дереву!

И вот результат – чрезмерно утомлённый всеми этими хлопотами по сооружению воздушного коридора, измученный невероятной психологической нагрузкой, вызванной постоянным подбадриванием и стимулированием заблудившегося пилота, который, к тому же, боялся высоты и постоянно впадал в паническое настроение, Витька буквально на какую-то долю минуты потерял бдительность, и был коварно исцарапан этими дикими и необузданными тигрицами, его сёстрами! Не в силах простить им такого подлого и недостойного поступка, Витька покинул этих дур, хоть они слёзно умоляли его остаться и предлагали загладить свою вину любым способом, какой бы только он, Витька, не пожелал! Да что с них возьмёшь, с этих куриц, если они даже из рогатки стрелять как следует не умеют!

Но я был очень благодарен и судьбе, и пилоту и, особенно, Витькиным сёстрам, за то, что мой дорогой товарищ опять со мной!

Мы немедленно слезли с шелковицы и двинулись к небольшой кладовке, расположенной под высоким крыльцом Корчагинского дома. Нечего было терять столь драгоценное время на разговоры. У нас давно созревал план опробовать некоторые огнестрельные конструкции, а сейчас был как раз подходящий момент – Витькиных родителей не было дома, а кладовка, в которой, наряду с прочим, хранились запасы керосина для кухонного керогаза, оказалась незапертой. Разве же можно упустить такую редкую удачу!

Надо сказать, что кладовку запирали единственно от нас с Витькой, неисправимых огнепоклонников и пироманов. Видимо, потерявшая бдительность в результате длительного отсутствия своего весьма своеобразного отпрыска, тётя Вера забыла закрыть такое притягательное для нас место и мы, конечно же, не могли упустить этот шанс.

Сразу скажу, что всё обошлось без пожарищ и разрушений. Мы всего – навсего, прямо в этой самой кладовке, под деревянным, до хрупкой белизны, высушенным на солнце крыльцом, возле бидона с керосином, свернули из плотной бумаги несколько конструкций, отдалённо напоминающих пушки, налили в их бумажные дула керосин, и подожгли. Никаких взрывов или, там, выстрелов, не последовало. А еще толкуют о какой-то особенной взрывоопасности керосина! Вот же, горит, ярко, правда, ничего не скажешь, но ведь не взрывается!

Мы тут же потеряли интерес к артиллерии и двинулись в поисковую экспедицию вокруг Витькиного дома – не появилось ли какой новизны в окрестностях? Действительно, появилось – за какой-то надобностью заводские службы начали вести земляные работы по прокладке неширокой траншеи, то ли для водопровода, то ли еще для чего. И мы немедленно забрались в эту, довольно глубокую, траншею и принялись её тщательнейшим образом исследовать.

И тут открылась одна интересная траншейная особенность. Дело в том, что глубина технологической канавки была столь коварно выверена, что Витька еще мог покинуть этот земляной капкан самостоятельно, а я – уже нет. Сей досадный факт почему-то несказанно развеселил моего, только что обретённого, друга и товарища. Он начал подсмеиваться над моими неуклюжими попытками выбраться на свободу, дразнясь и намекая на самое страшное, что только могло со мной в этой жизни произойти – немедленно уйти и оставить меня навсегда погребённым в этой могиле, в этом символе всего ужасного, что только могло быть – в узилище, ограничивающем мою священную свободу передвижения!

Я, конечно же, запаниковал и наговорил ему кучу неприятных вещей и даже, - О, ужас! – осмелился, прямо из глубины траншеи, высказать некоторое недоверие к его совершенно правдивой истории о шелковице и лётчике.

Ну, уж такого хамства Витька Корчагин не прощал никогда и никому! Он не только бросил меня погибать в ужасной земляной западне, но и вызвал меня на дуэль! Да-да! Завтра, в два часа пополудни, он будет ждать меня, или мой призрак, для окончательной сатисфакции на границе родовых владений Корчагиных – на меже их картофельного поля! Дуэль будет происходить без свидетелей и на убийственных ореховых шпагах! Если же я не приду в назначенный день и час на честный поединок, то навсегда покрою себя несмываемым и презренным позором!

Я, впечатлённый торжественностью момента, стойко, со скрещенными на груди руками, стоя на дне осыпающейся канавки, молча выслушал заносчивый вызов и, разумеется, достойно его принял. И только, когда мой бывший товарищ, а теперь уже смертельный враг, покинул роковое место, я начал, как обычно, задействовав в качестве сирены свой детский голосок, призывать на помощь всех, кто меня слышит.

Довольно быстро нашлись сердобольные люди, которые, к тому же не хотели получить акустические увечья от подземного живого гудка, и вызволили меня из земляного плена.

Остаток дня для меня, как обычно, прошел в моих привычных одиноких авантюрах, слегка подсвечиваемых неизбежностью завтрашнего поединка. Но завтра – оно так еще далеко и непредсказуемо!

Утро дуэльного дня еще больше тяготило меня постоянным напоминанием о неминуемом. Мысли о том, чтобы как-то избежать предстоящей смертельной схватки, ни разу даже и не промелькнули в моей бедовой головушке. Об этом не могло быть и речи! Витька был очень мощный и ловкий ореховый фехтовальщик и это, конечно, немного напрягало.

Впрочем, до двух часов еще вагон времени! Нужно немедленно чем-нибудь заняться.

Настроенный на несколько элегический лад, я направил свои стопы к развесистой яблоне у нашего, общего с Визельманами, забора, на которой я соорудил наблюдательный пункт для обозрения окрестностей. Основой этого яблоневого капитанского мостика послужила Бобина детская качалка, разноцветная, с фасонистыми перильцами, дабы драгоценное чадо не выпало и не расшибло свой породистый носик. Я легко убедил своего младшего товарища, что это просто смеху подобно – раскачиваться в этакой колыбельке! Настоящий пацан совершает свои головоломные, качалочные кульбиты, имея под седалищем лишь жесткий, сучковатый обрезок благородной доски, и никак иначе!

Так что теперь в моём полном распоряжении находился отличный наблюдательный пункт, обращенный, правда, не наружу, за забор, где под ветром колыхалось подлинное море кукурузных зарослей с кипенью цветущих кисточек, напоминавших бушующую морскую пену, а внутрь нашего хоздвора - с сараями и кучами угля для зимней топки котлов.

Но меня этот мелкий факт совершенно не смущал и, даже наоборот, только увеличивал простор для моих фантазий и грёз наяву. Мне ничего не стоило представить точно такую же морскую стихию на месте угольных куч, да еще и разнообразить эту завораживающую картину, по своему усмотрению, то видом раннего морского же рассвета, то, наоборот, такого же мощного и неповторимого заката. Все эти картины, безусловно, формировались многочисленными кинокадрами, которые моё богатое воображение еще и дополнительно прихотливо расцвечивало и украшало.

А что это там, по левому краю, где в бушующих волнах сарайно-угольного океана скользит наша бочка для полива, служащая еще и рыбным садком, и охотничьими угодьями для нашей Мурки? Она опять за своё? Ну, так и есть! Снова провела мастеркласс по кошачьему нырянию за карасиками – мокрая, мгновенно похудевшая от слипшейся и потерявшей свою упругую пушистость, шерстки, но ни на минуту не выпускающая из своих зубов законную добычу! Вот ведь, этакая несчастная рыбачка-Мурка! Но на дуэль ей идти не нужно…

От этой мысли у меня портится настроение, я уже не нахожу ничего интересного в этом надоевшем морском пейзаже и возвращаюсь в дом, под родную крышу.

Вид оставленной на столе книжки про Чипполино, которую я всё еще геройски, с большим интересом и настойчивостью, штурмую, привлекает моё внимание.

 И я погружаюсь в чтение. Смешные и не очень, похождения человека-луковицы постепенно, всё больше и больше, отвлекают меня от предстоящей непредсказуемой схватки. Я и не замечаю, как незаметно приближается роковая минута и мне пора собираться в путь. На душе спокойно и умиротворённо.

Где-то я недавно прочитал, что чтение стоит на втором месте по преодолению стрессов. В моем обширнейшем опыте общения с книгой, я нахожу массу подтверждений этому научному выводу. Тогда, летом 1964 – го года, я, собираясь на первую в своей жизни дуэль, впервые убедился в благотворности влияния этого волшебства на нервную систему. Да, чуть, не забыл – первое место в благодетельном деле снятия стрессовых состояний занимают слёзы. Как по мне, так лучше почитать. Хм, а если еще и расплакаться над каким-нибудь трогательным эпизодом? Да тут половина аптек обанкротиться!

И начал я свой спокойный и неторопливый путь к ристалищу чести – Витькиному огороду. Справа от тропинки проживало довольно любопытное семейство, в составе которого не последнее место занимал забавный, загорелый и довольно полный карапуз, которого я постоянно и неизменно заставал за одним и тем же занятием. Этот бронзовый маленький Будда в задумчивости ходил по семейному тенистому саду, не выпуская из своей липкой ручки огромный бутерброд, состоявший из целой краюхи, отрезанной от хлебного пшеничного кирпичика, щедро, в пару пальцев толщиной, намазанного неизменным смородиновым вареньем. Периодически в саду появлялась такая же толстенькая и бронзовая мать Будды и заменяла ему пустотный, медитативный образ чудовищного съеденного бутерброда, на такой же, но презренно - реальный.

Вот и сейчас – всё без перемен. Хорошо, когда в мире есть постоянные и привычные вещи!

А неумолимый, как судьба, Витька Корчагин уже стоит у межи. Я поторапливаюсь, чтобы не подавать ему поводов для сплетен. Я готов. И мы скрещиваем свои грозные ореховые прутики.

Вот только никакой порядочной схватки у нас не вышло. Ни я, ни Витька, явно не изъявляли никакого рвения в похвальном деле убийства друг друга. Очень скоро наши вялые обмены ударами и выпадами исчерпали себя, мы вдруг просто и облегченно рассмеялись, побросали эти предательские символы нашей бывшей вражды – ореховые шпаги и пошли, рука об руку, к новым приключениям и свершениям.
 
Да, именно так закончилась эта наша дуэль, чтобы больше никогда не повторяться. Витька, по мере сил, уважал мою свободу, а я не поддавал ни малейшим сомнениям его пронзительно- правдивые рассказы…