Звезды над Мангазейским морем 10

Предыдущая страница: http://www.proza.ru/2016/11/16/1619

                АПРЕЛЬ. ХОЛМОГОРЫ

Казимир не подал виду, что узнал вошедшего в харчевню торговца матрешками и свистульками. Сидя за столом с Мартыном и потягивая из крынок мед, он одним глазом неотрывно следил за наконец-то объявившимся долгожданным связным пана Сапеги.
Мартын, приняв уже изрядно на грудь, опустил свою косматую голову на могучие кулаки. Пан Казимир толкнул его в бок:
– Давай-ка выпьем.
Но мореход, глянув на знакомца мутными очами, тихонько, бочком, завалился на лавку и, будто дите малое, подтянул к животу ножки, согнутые в коленках. Поляк нагнулся над сотрапезником и подоткнул ему под голову шапку.
– Эй, человек! Подь сюды! – крикнул ряженый стрелец коробейнику, что ходил между столами, тщетно пытаясь сбыть пьяным посетителям свои рукоделия.
– Доброго здравия Вам, пан вельможный, – присев рядом, одними губами прошептал посланец.
– Козьма, просто Козьма, – торкнув по столешнице кулаком, изображая пьяного, представился пан.
– Доброго Вам здравия, пан Козьма, – еще раз прошептал торгаш, оглянувшись по сторонам.
– Дурак, – вздохнул Казимир, наливая в крынку Мартына меда, – на-кось, отведай. И не зови меня паном, я просто Козьма. Уразумел?
– Слушаюсь, пан… – согласился коробейник и тут же осекся. – Хорошо, Козьма, как повелишь, таковому и быть, – и, еще раз оглянувшись, расставляя перед Казимиром матрешки, продолжил: – Передали Вам, чтоб устроили бунт самоедов на песчаном волоке, да такой дерзкий, от которого ушли бы москали с речки Мутной. Ибо не будет нам, чужестранцам, прибыли в Сибири, коли путь морем перекроют в Мангазею. По суше-то кругом уж таможенные посты, приказы да Строгановские заслоны.
– Так и Мангазея лопнет, как пузырь мыльный, ведь она на торговле с Европией токмо и держится, – усмехнулся Козьма-Казимир, искоса глянув на спящего Мартына, – начнут обдирать торговый люд, и побежит он, а без него и русские уйдут с мерзлой земли. А нам после реками Сибири и на Китай дорога свободна, и на Индию открыта станет. Любой корвет может по Оби и Иртышу вглубь неизведанных земель зайти со стороны студеного моря. А уж коли по далекой Ионесси пройти сможем, то до золотых гор точно дойти можно, тунгусы их Алын Таем кличут. Злато, бают, там ногами сбирают, ровно как грибы в лесу.
– Наказали вам после учиненного бунта самоедов убыть в Речь Посполитую. И немедля.
– Пошто так скоро? – усмехнулся пан. – Наверно, король Сигизмунд считает, что у меня, как у китайской кошки, семь жизней отмерено, и я могу еще десятка два годиков в Сибири пробыть? Кабы не мирополит Филарет, так и обо мне не вспомнили.
– Его величество собирается отпустить Федора, отца государя Михаила. А Вас он в лицо знает и не забудет того, кто ему плен учинил своими кознями.
– Что с жалованием? Слышал ли? – перебил собеседника Казимир.
– Еще велено было передать, что за семь лет вам выплачено будет с казны его величества, и за год – от Владислава. Также пан Сапега желает вам устроить выгодную партию: невеста просто красавица, и приданое – замок под Вильно.
– Неужто панове Шимчинские мне в сваты набиваются? – улыбнулся шляхтич.
– Они самые. Осиротели ныне. Сам пан Юзев в море погиб, когда послом шел к крымскому хану, а сыновей им Бог не дал. Вот и просили они милости его величества, – кивнул коробейник и продолжил: – Меня, пан Козьма, зови Никишкой, когда понадоблюсь, стригунка, сына боярыни, пришли в посад, он меня знает. Емелька часто забегает матрешек поглядеть.
– Знаешь сынка боярыни?
– А как же. Когда идет гнезда зорить по берегу, завсегда забегает матрешек поглядеть. А я не прогоняю.
– Пошто сразу меня не нашел?
– Ждал, когда поправишься.
– Гляди чтоб не стащил у тебя товар, ушлый он больно, не по своим годам дерзок, – рассмеялся Казимир, – он мою трость взял, я и моргнуть не успел, как сей шельмец рукоятку отвернул да шпагу вынул, и ну тыкать ею в печь, – шляхтич с этими словами повернул рукоять тросточки и на полдюйма приподнял ее, обнажив начало клинка.
– Эко ловко придумано. Кто ж умелец-то?
– Вон, что на лавке спит. Мартын смастерил по моей просьбе.
Помор, то ли услышав свое имя, то ли от неудобства, закряхтел и попробовал приподняться. Но промахнувшись рукой, пытаясь опереться о столешницу, рухнул с лавки под стол.
– Все, я пошел. В матрешке гроши от пана Сапеги, – оставляя одну пузатую куклу Казимиру, скороговоркой прошептал коробейник Никишка.
– Ступай, – подавая полушку коробейнику, наказал напоследок шляхтич, – коли понадобишься, Емельку пришлю. А покамест людишек шальных подбери с дюжину да кафтаны им стрелецкие закажи пошить. Чтоб супротив государевых слуг самоедь поднять, тут уловка нужна. Ряжеными озлобить тамошний народец надобно.

***
СЕРЕДИНА ИЮНЯ. РЕКА ТАЗ

Ваня неслышно спустился к берегу, где Мамарка, укладывая вещи в челнок, напевал песню:
– Лодка мой, весла мой, я гребу к себе домой.
Рано пташечка запела, кабы кошечка не съела, – усмехнулся Иван.
Мамар, ополоснув руки за бортом, вздохнул, опустившись на лавку в челноке. – Поздно петь. Зря пошел в поход, ох зря. Духи говорят, плохая дорога выпадет нам. Много зла и ненастий окружает наш путь. А за молодым воеводой опричная черная тень стелется, не как у других. Быть беде, Ванюшка.
– А мы с тобой на что? Нам-то и надобно помочь князю лето в дозоре отстоять. Да опосля живыми и здравыми с ним вернуться и людей назад всех привести. Тогда и почет, и уважение, и милость государя.
– Ладно одно – то, что князь в Мангазее жену с сыном оставляет, хоть мальца не мотать по тундре, – кивнул на стены острога молодой шаман, – за такими стенами отсидятся, вон облом как выпирает, где ж самоедам лестницы такие подобрать, чтоб на штурм идти.
– Итак, кое-как упросили мы Полину. Токмо ведь и осталась из-за того, что за матушкой уход надобен. Ведь совсем она состарилась, впрочем, как и тетушка Рамиля.
– Да, Ваня, как отец Угор ушел в страну духов, и моя матушка шибко сдала, – согласился Мамар, – это хорошо, что наши матери вместе держатся.
– Нам тоже вкупе держаться надобно, как отцы наши, друг за дружку стоять, – присев рядышком на лавку и обняв товарища, ласково молвил Иван.
Вогул, чуть смутившись от проявленной нежности старшего товарища, перевел разговор на другую тему:
– Подскажи-ка ты, Иван Сотников, воеводе нашему, чтоб распорядился он загодя рукояти у всех греблей по нову стругнуть. Ведьм всю негожую утварь, что в амбарах гнила да пылилась, купцы нам подсунули. Сотрут казаки руки до крови в перший же день. Да смоляных веревок пусть велит поболее в каждый струг положить, конопатить борта в дороге придется. Доски-то, не просушенные толком, рассохнутся, течь дадут струги, – ковырнув ногтем занозу в борту, посоветовал Мамар другу.
Иван, понизив голос, перебил шамана:
– Вчера в приказе допрашивали вогулича, который пытался поджечь амбар с пушной казной. Зачем это ему, а, Мамар? Ты же был при допросе толмачом у воевод, расскажи.
– Пытали его, однако. Шибко пытали. От боли чуть не двинулся он рассудком. Кричал на дыбе, что белая кызымка его послала. На юрт его напали стрельцы, всех побили, даже баб и деток малых не пощадили, а его к белой кызымке привели. Дала ведьма ему пиалу отпить, и опомнился он токмо тогда, когда его у амбара взяли с трутом и огнивом. Даже как на обласке море переплыл, не помнит. Вот так заколдовала его ведьма.
Иван тронул друга за плечо, вспоминая:
– И Полинке привиделась Яга, что от наших стрельцов ушла у Поснокорта, когда ватагу ее споймал князь Алексей. Может, ворожея наша вновь объявилась?
– Большой бунт назревает в тундре, – вздохнул Мамар, поднимаясь, – а это в той самой стороне, Ванюша, куды мы путь с тобой держим. У воевод-то власти токмо того, токмо по острожкам, а за китаем ужо своя жизня кипит. А коли самоеды поднимутся супротив воевод, худо и черному люду придется. Окружат острожки, не стрелами, так измором возьмут. Своих припасов-то в крепостях мало, а других не будет. Вспомни Тобольск, как там, в осаде стрельцы с казаками ворон за милую душу уплетали да ремни и уздечки пареные глодали. Так там Кучум был, узбек. А ежели местный люд озлобится? Ни в коем разе такого допустить нельзя. И сдается мне, Ваня, что не стрельцы это были, а лихие люди, так как никаких грамот об усмирении самоеди в приказ не поступало нынешним годом. Да и сам государь указал, чтоб подъясачному люду зла не чинить, а решать их тяжбы и споры с пользой и полюбовно.

Туман, стелившийся по речной глади, стал заметно таять. Поднявшийся легкий утренний ветерок, ворвавшись в молочную морось, обнажил прогалы, сквозь которые пробились лучи солнечного света. Наступал новый полярный день, полный забот и хлопот.
Иван поинтересовался у молодого шамана:
– Ты пошто солонины на нас не взял?
– Гнилая она, вот и не взял, и Антипу Серьге, и Макару Савватеевичу присоветовал солью и мукой взять пай на стрельцов и казаков.
– Знаю. Купцы уж и до Алексея Семеновича приходили, чалились, ублажали его. Возьми солонину, якобы оболгал нас шаман. Тобя в шайтанстве обвиняли. Только вот от ворот поворот получили. Вытолкал их Антип в шею.
– А то как же им камень за пазухой на меня не доржать? Я ведь торговцам убыток принес. Гнилую солонину, что уксусом отмочили и вновь просолили, я понюхал и этот уксус учуял да смекнул. А они в том колдовство и шайтанство узрели, – рассмеялся Мамарка, блеснув желтизной зубов в предрассветном тумане.

Достав бубен, Мамар перевернул его тыльной стороной. Водя пальцем по синим линиям, пояснил другу:
– Вот тут, Ваня, волок песчаный. Там князь со своими людьми встанет. А это река Мутная, она поперек земли идет, от моря до моря. По нему и проходят струги в море Мангазейское. Округ Конца Земли морским путем даже летом не пройдешь, там льды сплошные. Потому государь и указал тут заслону быть. А вот место, где якобы стрельцы юрты разорили. И одна у них дорога теперь к озеру, через которое речка Мутная протекает. Надобно упредить шайку, а самоедь супротив лиходеев поднять. Тогда и воеводе будет легче. Ты бы, Ваня, у воевод вогулича, что в подклети сидит, выпросил. Он все тропки знает. Поручись за него.
– А коли сбежит?
– Я его вокруг березы заставлю трижды пройти и трижды клятву дать. Не посмеет он такой обет нарушить.
– Кабы все так исполняли обещанное, какая же блажь тогды наступила бы средь людей, – усмехнулся Ванюша, поражаясь наивным, но крепким обычаям севера, – обошел березу трижды, и живи честно, не шельмуй.
 
***
ТОБОЛЬСК

Никиту втолкнули в подклеть.
– Развяжите хоть, ироды. Руки ведь затекли, – попросил он.
– Таперь мы тобе не хозяева, доложим, развяжут, коль соизволят прислушаться к нашим словам. Прощевай, язычник, – усмехнулся Прохор, закрывая дверцу.
– Тьпу, живоглоты, даже по нужде не дали справиться, – присаживаясь на тюк сена, попавшийся под ноги, проворчал Никитий.
– Сейчас развяжу я тебя, дядька Никита, обожди, пущай твои стражи уйдут, – раздалось из темноты подклети.
– Кто ты, добрый человек? Откель имя мое тобе ведомо?
– Ваулихан я. Друг Ванюшки.
– А как в темнице оказался? Ведь знамо мне, что послом ты у хана Есима пребывал.
– Дозорные навет на нас навели, что в поле нас повстречали. Перстни с рук да серебро с халатов, поснимали, и закрыли в зиндан . Оговорили нас перед воеводой, будто разведчики мы хана Алея. Уже три седмицы тут сидим на воде и мякине.
– А с тобой кто? – поглаживая развязанные запястья, поинтересовался волхв.
– Это я, Гаджи.
– Гляди-ка, вот ведь оказия какая, однако, в темнице нам встретиться пристало, другого места не нашли, – улыбнулся в темноте Никита, – слыхивал, слыхивал я о тебе, дед Гаджи, еще от вещего князя Гостомысла слыхивал. Токмо место для встречи негожее нами ныне выбрано. Да и времени для лобзаний не осталось. Завтра вывезут вас на Иртыш и утопят. Как говорится, и концы в воду. Потерялись в пути послы, да и спросу нет. Я от стражников слышал, но не думал, что про вас они разговор ведут.
– А какой воеводе прок от гибели нашей? – удивленно и растерянно вымолвил Ваулихан.
– С мурзой Алеем рассорить хана Есима. Пока ханы грызутся, воеводе покойней как-то. Пустят слух, что в степи пропали, а там Алей хозяйничает, с него и спрос. Вот и прок весь. Не зря Гостомысл велел мне в Тобольск идтить, поспел я вовремя. Давайте-ка мыслить, как нам побег устроить, утром, зрю, поздно будет.

Вечером того же дня служивый, стороживший узников, услышал жалобный голос Никития:
– Слышь, человек, купи у нехристя шарик медный на цепке. Поменяешь на что-нибудь. Ему все равно ужо не пригодится. А нам хлебушка немножко, авось и сторгуемся.
Дьяков служка, отряхнув полы тулупа от ореховой шелухи, открыл засов.
Перед ним медленно вращался шарик. Описывая круги, он парализовал волю охранника, и тот, шаркнув варежкой по дверному косяку, медленно опустился на пол.
– Забирайте вещи и выходите к калитке, там остяк Паршук в нартах спит, я вас догоню, – распорядился Никита и, обращаясь к загипнотизированному стражнику, ласково спросил: – Как величать тобя, малый?
– Семка я.
– Любишь ли ты, Семка, на огонь созерцать?
– Да. В отрочестве пал в Москве пускал по указу князя Шемяки. Полста домов тогды сгорело, а меня тогды не сыскали, за меня ворожею-княжну на костре сожгли, – шмыгнул, как ребенок, носом охранник.
– Вот и ныне, Сема. Я тобя сейчас в подклеть закрою, а ты от лучины сенцо-то и подпали. Вот знатно будет.
С этими словами Никита провел в дверной проем клети служку, подал в руки мерцающую в горшочке лучинку и затворил за ним дверь на засов.
За дверью запахло горелым и раздался счастливый смех:
– Гори-гори ясно, дабы не погасло…



Продолжение: http://www.proza.ru/2016/12/05/540 

 
*- кит- кол в частоколе. 
*- Край земли (перевод с ненецкого) – п/о Ямал. 
*- зиндан (перевод с персидского)- Зина- преступление, дан – помещение. Тюрьма.
* - хан Алей- Сын Кучум Хана