16. Последняя капля

Часть первая.

Ранним утром, когда солнце ещё только подходило к краю горизонта с невидимой стороны, в предрассветную тень сада влетел ранг1. «Странно»,- подумал мастер, которого разбудил едва слышный шелест крыл. - «Ещё слишком рано для пернатого гостя. Что привело его ко мне в дом?»

Навязчивые мысли мелькнули в голове и отпали, привычно отсечённые мечом внутреннего контроля. Мастер раскрыл глаза и прислушался. Внутри него было всё спокойно и только тень тревоги, несомая крыльями вестника, тревожно билась в ворота дома. Хозяин встал и открыл дверь и тут же в комнату влетел посланник, к лапке которого была привязана алая лента с широкой белой полосой внутри – фиам2 храма доблести Ар’Ранга – знак неминуемой беды. Вестник летел всю ночь, понял мастер и налил ему воды в неглубокую тарелку, которая стояла на столе. Птица немедленно опустилась на стол и, забавно цокая клювом, принялась пить долгожданное угощение. Мастер ей не мешал. Через некоторое время, напившись, ранг успокоился и позволил снять у себя с лапки послание. «Мы разбиты и заперты в обители Алых врат. Проход на восток закрыт. У тебя три дня на всё. Делай, что можешь». - лаконично предлагала надпись, за которой Аст увидел знак исполненного долга. Три вертикальные полоски, прочерченные кровью его брата Хара, давали Хараму ещё три дня жизни. Всего три дня. Именно на такой срок объединённое войско Вольного края смогло задержать неудержимые полчища марунджей3, ведомых своим непобедимым вождём Ваалом, на берегах великой реки Саны. Пройдёт лишь миг и под стенами славного города станет войско, не встречавшее на своём пути противника, которого не смогло бы одолеть. И Аст понял, что теперь пришло его время вступить в битву. Вопрос был лишь в том – как.

С тех пор как на землях Великой степи установился мир, прошло уже добрых два десятка лет и, наверное, люди исчерпали невеликую чашу терпения властителей Мара, которые, прельстившись богатствами края, решились преподать урок тем, кто жил не по их воле. Времена, когда племена кочевников шотов были надёжным заслоном всему Заречному краю, давно миновали, а нынешние племена степняков и вовсе не могли дать им хоть какой-то отпор, так что город в очередной раз оказался предоставленным самому себе. Войска в нём, почитай, и не было. Что такое жалкие две полусотни Неистовых4 против неизмеримых полчищ владык Дальнего Запада? Всё остальное войско Вольного края, включая Алую ветвь храма Доблести, в котором служил наставником его брат, отправилось на поля Саны снискать себе неизмеримую славу, а обрело лишь смерть и покой. Амбиции военачальников Харама оказались втоптаны в грязь боевыми порядками Хлещущих5, а немалое войско Вольной степи рассеялось под таранными ударами тяжёлой кавалерии харгов6. Две сотни тысяч воинов владыки Кхурана7 разметали вчетверо меньшее войско Вольного края за два дня кровавой сечи, а на третий день те, кто уцелел, смогли собраться и запереться в Алой башне тарков8 под стенами горного водопада Сати.

Немногочисленное братство монастыря приняло в стенах крепости израненных и обессиленных воинов, переживших горечь поражения, и оказало им посильную помощь. Монахи слыли искусными врачевателями тел и душ людей и благодаря искренним молитвам к духу Единого божества и Его заступничеству смогли укрыть от гнева победителей воинов Славного Харама, среди которых оказался и брат мастера Хар. Это он провёл потаёнными горными тропами без малого две сотни выживших и теперь предупреждал мастера, что отбиваться от неумолимых захватчиков придётся самим горожанам. Марунджи обложили предгорья Закатных гор плотной чередой своих заслонов, вырваться за которую не смог бы ни один человек и потому помощи ждать было неоткуда. Когда ещё племена дагонов, состоящие в кровном родстве с владыками Вольного края, смогут собрать свои тумены и отправиться в поход на помощь осаждённому городу? Мастер понимал, что даже если их и известить о сражении немедля, их войска никак не успеют подойти вовремя и город падёт под ударом многократно превосходящих сил противника.

Нападение на земли Вольного края вышло внезапным. То ли его правители расслабились от долгого мира, то ли проморгали ситуацию их видящие, но сколько бы не предупреждали их воины Хара, они так и не вняли их голосам, а напротив, подняли вестников храма на смех. Ещё три круга малых лун9 назад Хар известил наместника о шевелении на южных границах степняков, встревоженных восточными соседями, собирающими крупные стада скота. Тяжёлая тягловая скотина - архи и быстроногие скакуны ахаты, тонкорунные и винторогие харги сбивались ими в громадные стада, численностью в сотни тысяч голов и откочёвывались далеко за восточное море в земли Прилунных гор10, в края Неизведанной ночи. Говорят, что затем они перегонялись вокруг ледяных отрогов Скалистых гор прямо на земли кхаллов, где далее растворялись на бескрайних просторах равнин Великого Запада. Кому и зачем могло понадобиться такое количество скота было неясно, но шоты, бывшие добрыми соседями жителям Вольного края, не раз присылали в храм гонцов с донесениями о том, что кхалифы Марунджа готовят небывалый бросок на восток, за земли Великого Харама.

Сам по себе город им интересен не был. Он хоть и славился искусностью своих мастеров, зримыми богатствами не обладал, настоящая его ценность была в ином, но за ним, в верховьях реки Саны был единственный проход через спины Закатных гор к долинам Дальнего Востока и его неисчислимым сокровищам. Тонкой костью в горле любого завоевателя становился проход в горах Санны. Горы, давшие название великой реке, были прорезаны её руслом наискосок, словно одним восходящим ударом клинка неведомого мастера, прорубившего дорогу сквозь них наспех, но этот проход и был единственной дорогой в горах. Все остальные пути были труднопроходимы и никакое сколь-нибудь значимое по численности войско не могло перейти через них. Пики северной стены были совершенно неприступны, горы там были настолько высоки, что никакая птица не могла перелететь их, а южная гряда состояла из лабиринта отвесных скал, в хаосе которых просто не было никаких путей. Единственный проход сквозь горы был расположен позади Храма Алых врат, на берегах высокогорного озера и охранялся немногочисленным гарнизоном его неприступной крепости, через которую и проходила древняя дорога.

Крепость стояла тут испокон веков и проживали в ней монахи-отшельники Алой ветви, которые считались самыми сильными бойцами подлунного мира. Впрочем, сражаться им на стенах крепости приходилось не часто. В летописях храма описывалось, что пару раз под его стенами собирались неисчислимые войска завоевателей, но монахи каждый раз обрушивали в проход часть священного камня Хамира, которым наглухо закупоривали проход сквозь крепость. Камень был настолько велик и тяжёл, что поднять его не смогла бы и тысяча человек, даже если люди и смогли бы за него ухватиться. Но десяток монахов братства всего лишь за один круг песнопений вокруг камня поднимал его на высоту человеческого роста и закатывал на специально вырубленную в скале площадку. Тайной из тайн братства была молитва к богам, помогающим поднять камень и наделяющих монахов неимоверной силой. Их плоть становилась подобной скале и тела монахов невозможно было разрубить никаким оружием, по крайней мере, так описывали это действо летописи храма.

Со времени последней осады крепости минуло без малого два полных круга лет12 и, хотя истории о ней давно стали легендой, Алое братство свято берегло завет первого наставника храма о том, что ни один человек, замысливший недоброе, не должен пройти через его стены. Монахи были проницательны и многие из них видели людей насквозь, словно перед ними была раскрытая рукопись их жизни и потому разбойников и лихоимцев здесь издавна не водилось. Воины храма добрыми людьми не были, они были справедливыми, а вот милосердными из них становилось ничтожное большинство тех, кто сумел сохранить в себе доброту и милость даже к самому последнему негодяю. Впрочем, через врата храма проходили люди разные и многих из них нельзя было даже с натяжкой назвать хорошими людьми, но всё же они не мыслили ничего настолько худого, отчего великий камень храма должен был бы покинуть своё место. Предания гласили, если сквозь стены крепости проникнет то, что может повредить многим, камень неизбежно скатится со своего места и закроет собой проход любой недоброй силе. С тех пор как это было последний раз прошло так много времени, что братья позабыли об этой его особенности, а прохожие люди и вовсе полагали такое его свойство обычной выдумкой, приукрашивающей историю седой старины. Но те из братьев, кто достиг вечности, точно знали, что камень этот поставлен богами в этом месте не просто так и, если придёт нужда, он сдвинется с места и закроет собой проход всякому злу, если только проход ему не откроют сами люди.

Вот и сейчас, когда беда подошла к воротам храма камень, допрежь стоящий неподвижно на своём постаменте, сдвинулся и с неимоверным грохотом обрушился на площадку позади главных храмовых врат, наглухо закупорив проход в крепость. Как это произошло никто из ошарашенных монахов не мог сказать. Врата храма издавна ни дверей, ни решёток не имели, потому считалось, что проход в крепость практически всегда открыт и лишь монахи могут стать преградой людям, замыслившим худое. Но какой преградой могут стать сорок человек, если перед ними окажутся тридцать сотен не самых слабых бойцов? Именно столько войск отправил на захват храма предводитель марунджей Ваал. Он справедливо рассудил, раз врата крепости были открыты добрые полторы тысячи лет, то и теперь останутся не запертыми, а жалкая полусотня бойцов вряд ли станет серьёзной преградой для трёх тысяч его непобедимых воинов. Вождь был прагматичным человеком и в легенду о неподъёмном камне не верил, полагая её обычной выдумкой людей, желающих воздеть ореол таинственности над старой крепостью, чтобы сказками и вымыслом «запереть» заветный проход сквозь горы. А потому вдогонку за остатками разбитого войска Вольного Края были отправлены три тысячи быстроногих дикарей-хангов13, славившихся своей неутомимостью в беге и неукротимой свирепостью в битве. Они быстро догнали едва бредущих по горным тропам воинов, обременённых израненными и измученными жестокой сечей соратниками, и уничтожили бы их даже не замедлив свой стремительный бег, если бы в дело не вмешался случай. Волею благосклонной судьбы обвал, что случился утром третьего дня наглухо перегородил тропу, по которой отступали в горы беглецы и хангам пришлось искать обход, на поиски которого они потратили драгоценное время. Воспользовавшись отсрочкой, подаренной не иначе, как самой Хозяйкой Судьбой, воины Вольного края сумели за два дня достичь обители Алой ветви и укрепились в храме, а когда утром третьего дня перед вратами крепости показались передовые отряды преследователей, огромный камень, неподвижно стоявший долгие сотни лет позади храмовых врат, внезапно пришёл в движение и упал на землю, наглухо закупорив единственный проход в крепость. Напрасно под стенами неприступной обители бесновалось войско хангов. Стенами крепости были сами неприступные скалы, вершины которых терялись высоко в облаках, а прочность каменной гряды такова, что разрушить её не способно было, казалось, даже всемогущее время.

Как получилось так, что огромный кусок скалы, выточенный ветрами и потоками дождевой воды в почти правильный шар, обрушился на землю не могли понять не только дикари, но и сами монахи Алой обители. Казалось, не было в мире силы, способной сдвинуть каменного исполина со своего постамента. Ни могучие порывы неистовых северных ветров, ни бурные потоки селевой воды или неостановимые горные лавины не смогли подвинуть каменного великана и на пядь за всё то время, что он стоял на страже обители. Молодой послушник Ван, единственный из всех братьев видевший момент начала движения камня, говорил, что он сдвинулся со своего места и рухнул на землю без посторонней помощи. Да и кто, если вдуматься, мог её оказать? Не было героев невиданной мощи среди бойцов горной крепости. Да, монахи были неимоверно сильны в рукопашной схватке и славились своим умением биться с оружием и без, что им и вовсе не находилось равных соперников на землях Вольного Края. Братия монастыря обладала знанием истинной природы человека, а потому многие их действия и способы борьбы были неподвластны людям, не приобщённым к духовным тайнам братства. Долгие годы суровых испытаний закалили их дух, а тело сделали послушным инструментом, мощь которого поражала даже видавших виды бойцов северных кланов, славящихся своим небрежением к его слабостям и возводившим крепость тела на недостижимую иным людям грань. Твёрдыми, подобно коре тысячелетнего дерева хонги были руки северных бойцов, ими они с лёгкостью разрывали надвое даже горных великанов – братьев ярых степных быков – харгов, а ударами ног запросто раскалывали крепкие горные валуны. Но монахи Алого братства делали и вовсе непостижимое – они сжимали в своих ладонях камни так, что те словно плавились в их руках и на землю из них сочилась влага. Много ещё удивительного могли показать эти непревзойдённые, едва ли не сильнейшие бойцы подлунного мира, но и они ни вместе ни поодиночке не смогли бы сдвинуть каменный шар ни на волос со своего места.

Два долгих дня с тех самых пор, как к ним пришла весть о поражении войска Вольного Края на степных равнинах Саны монахи пытались сдвинуть камень со своего места, но безуспешно. Звуки беззвучного неумолчного крика были ими утрачены и дуновение Единого, когда-то слывшее тайной из тайн братства, безвозвратно кануло в реку времени вслед за теми, кто ушёл в неё, не передав потомкам священного знания. Последний патриарх братства, седоокий Ха-лун, человек с рыбьими глазами ушёл, так и не открыв заветную тайну преемникам, очевидно, не найдя среди них достойных сокровенного знания. Но перед самим уходом он открыл свои белые, лишённые зрачков глаза, и сказал стоящей перед ним в ритуальном поклоне братии: - Недостойны знания те, кто лишь его сделал смыслом и целью пути. Любовь не имеет цели, а вы без неё не имеете знания.

И эта истина стала понятна тем, кто его слушал спустя многие годы, когда истинное знание исчезло, превратив внешнюю форму в суть, а внутреннее понимание утратилось в безмолвии сущего. Многие годы монахи пытались безуспешно уразуметь и слова другого своего наставника, сказанные им в лихую годину мучений, во времена восхода Алой звезды: - Когда вы будете просить помощи не для себя спасение придёт от того, кто не сделал к вам и шага навстречу, но отдал при этом вам всего самого себя. От вас требуется лишь принять его.

Долгие годы эти слова наставника Вана оставались непонятыми его далёкими потомками, пока однажды в семье храмового повара не родился ребёнок, глаза которого не видели солнечного света. Повар назвал своего сына Ха-луном, в память о великом наставнике братства, но храмовая братия звала непоседливого мальчугана Ша-луном. Никто из монахов не мог внять в толк как мальчик, чьи глаза изначально не видели белого света, мог ориентироваться в запутанных храмовых переходах? Или как он играл, бегая наперегонки со своими сверстниками, словно видел их наяву? Так или иначе, но его глаза были слепы от рождения, а внутреннее зрение открыто, и он прекрасно видел или, вернее, чувствовал то, что было сокрыто от других. Малыш видел, что за последние несколько дней в обители словно поселилась страшная и молчаливая тень лишений и горести, а когда к вратам подошли первые искалеченные и израненные воины степи ощутил, что вслед за ними шла настоящая беда.

Как понял этот трёхлетний шалун, что никто не сможет помочь тем, кто не хочет помочь себе сам? Откуда он узнал, что за ним, словно за каменной стеной может спрятаться каждый? Он словно понял неумолчную, неизбывную тоску камня Хамира, который от этих внутренних колебаний братии словно загудел внутри тяжким гулом и стал лёгким, словно пушинка. Монахи два долгих дня пытались напрасно сдвинуть его с места, но у них ничего не выходило. Малыш смотрел на эту забавную игру взрослых глазами ребёнка и искренне недоумевал, почему вечно спокойные и добрые люди вдруг стали такими злыми и несговорчивыми, словно их подменил собой злой дух, вошедший в крепость с первыми порывами зимнего ветра. А когда вслед за ними в крепость вошли обессилевшие люди предчувствие необъяснимой беды заполонило всё его существо. Он был слишком мал, чтобы понимать, что происходит. Взрослые на него не обращали внимания и даже его привычные партнёры по играм – такие же карапузы, как и он, словно закрылись внутри себя в прочную раковину, из которой совсем не хотели казаться на свет. Мальчик смотрел на все эти потуги братии так, словно никак не мог поверить в то, что это происходит на самом деле. Сначала он решил, что, наверное, это такая игра, в которой взрослые пытаются стать непохожими на самих себя и он искренне подыгрывал им. Малыш ходил, насупив брови и наморщив лоб, но вот удержать такое настроение внутри себя надолго не мог, а потому через несколько мгновений в пещерах скалы вновь раздавался его задорный крик, который словно ножом резал сердца взрослых. Они никак не могли внять в толк почему в этом крике ребёнка им слышится их собственный беззвучный плач, который они зажали внутри самих себя, словно боялись поверить в лучшее и открыть ему дорогу наружу.

Мальчик недолго грустил, а потом с детской непосредственностью решил, что этим непонятным взрослым надо помочь, раз они сами не могут помочь себе. Он ходил вокруг лежащих без сил на храмовом дворе воинов и гладил их взглядами слепых глаз и что удивительно, но не было среди страждущих ни одного человека, который бы ни почувствовал это ласковое внимание. Малыш словно притягивал к себе солнце, он весь так искренне светился счастьем, что в сердца даже самых зачерствелых бойцов проникала вода живого света и они размягчались. Те же из них, кто стоял в шаге от порога вечности, вдруг замирали на самом краю и оставались жить. Люди словно понимали, что до тех пор, пока вот этот самый малыш смотрит на них, смеясь, они будут жить и он будет жив тоже. Суровые воины со слезами на глазах провожали маленького целителя и, хотя раны на их телах по-прежнему кровоточили, в душах навечно поселялась и крепла уверенность, что пока он с ними, смерть им не страшна. Ни один человек в эту худую годину не сказал маленькому Ша-луну недоброго слова, ни один из них не отмахнулся от него и не поднял на него руку, и воины вдруг отпустили от себя весь груз недавнего поражения и наполнились светом и радостью, исходящей от маленького солнца.

Многие из тех, кто лежал сейчас на храмовой площади прозрели и обрели истинное понимание: пока они молили Бога о том, чтобы Он принял участие в их судьбе и отвёл от них печальную участь, они совсем не замечали, что Бог всегда был с ними и сейчас смогли узнать его в виде маленького ребёнка, который ходил рядом с ними и несмотря ни на что жил любя. Он и был в этот миг той самой чистой любовью, о которой так возвышенно пишут поэты, но передать словами её невыразимую суть так никогда и не смогут. Малыш и был в этот миг самой истиной и те, кто был рядом с ним, понимали, что более никогда не смогут признаться себе в своём одиночестве и не станут сетовать на несчастливую судьбу, потому что теперь узрели, что Бог всегда живёт рядом с ними и в них, а жизнь такова, какой её выбирают или делают люди.

Кто мешал им жить свободно, жить любя всё сущее вокруг себя и в себе? Кто мешал им любить в них себя, в ком они полагали себя сущих? Ни на один из этих вопросов они не находили ответов, а потому, что прежде не имели в них нужды. Люди не задумывались о том, что такое жизнь, пока не становились на порог смерти, а этот малыш всем своим существом ясно показывал им, что смерти нет, а есть только жизнь и если захочешь, ты можешь выбирать только её, потому что выбирать смерть – несусветная глупость! Ну кто из воинов, глядя на такого живчика мог согласиться на смерть его или свою собственную?  – Живи! – горели радостные глаза малыша, которые не видели смерти. И те воины, в ком это понимание пробилось на свет вдруг осознали, что смерть есть лишь только для тех, кто в неё верит, для тех, кто не хочет жить! – Я хочу жить! – это желание ясно читалось в глазах каждого из тех, кто находился сейчас в крепости или спешно покидал её пределы, унося ноги через узкий проход на восток. – Я живу! – кричал мальчик каждому встречному всем своим существом, и вера его была так крепка, что разрушить её, наверное, не смогла бы даже сама Хозяйка Судьба. Если бы она решилась взять его сейчас за порог, то просто не смогла бы, потому что живое не подвластно мёртвому и настоящую жизнь ничем убить нельзя. Можно разрушить тело – сосуд, в котором находится жизнь, но вода жизни не может быть уничтожена. Она в любой миг вновь обернётся к жизни и пустит корни чередой горних трав, расправит крылья над небесными птицами и раскроет душу в нечеловеческом счастье истинного бытия и останется в вечности, на миг и навсегда.

А потому, когда уставшие монахи бросили бесполезные попытки сдвинуть камень с места и отошли, чтобы перевести дух в сторонке, мальчик подошёл к нему и, приложив ладошку, просто погладил того, в ком почувствовал боль и тоску, невыразимую словами, но ясно ощущаемую всем его существом. Камень внутри себя плакал, он сжимался и твердел, пытаясь стать ещё меньше, чтобы его можно было сдвинуть с места, но у него ничего не получалось и потому, когда к его шершавому боку вдруг прикоснулась лёгкая детская ладошка замер, напрасно пытаясь унять свою боль, а малыш, чувствуя его как самого себя, просто взял и погладил того, кому было сейчас очень больно, также как его вечно разбитые о камни коленки гладила мама. И произошло чудо. Камень, словно живой потянулся за рукой малыша и сдвинулся с места. Он покатился к своему маленькому другу и вскочил к нему на ладошку, словно невесомый ласковый пушистый иги14 – детёныш серой скалистой мыши, а малыш, радостно смеясь, подкинул его высоко вверх и затем бережно отпустил на землю, потому что почувствовал, что камень так захотел. А когда поникшие люди подскочили от удара грянувшего оземь исполина, они увидели, что на площадке над ним стоит и заливисто хохочет маленький счастливый шалун, который наконец-то сумел рассмешить взрослых так, что от их печалей не осталось и следа.

Часть вторая.

Весть о чудесном происшествии в обители Алых врат облетела округу на крыльях небесных птиц и осталась в записке, которую Хар, брат мастера Аста послал ему утром, как только солнце взошло пред вратами храма. Чудесное спасение жизней воинов и монахов ничем не могло помочь жителям города, даже наоборот, скорее ужесточало их участь. Взбешённый сообщением о закрытом проходе и крушением мечты о походе на Восток владетель Ваал распял вдоль дорог, ведущих к городу, все три тысячи хангов, вернувшихся к нему с нерадостной новостью. Гнев его не знал границ и под горячую руку он едва не ополовинил своё войско, но одумавшись, приказал казнить лишь дикарей, жизнь которых не представляла для него никакой ценности. А горожане, устрашённые незавидной участью хангов, крепко призадумались о том, что будет с ними самими, если разъярённое войско марунджей войдёт в город. И если ещё вчера в городе бурлили разговоры, что может быть лучше открыть ворота и, отдав дань, отделаться малой кровью, то теперь стало совершенно ясно, что пощады им не видать. Ваал, придя в себя, послал к вратам города послов с требованием немедля открыть ворота, а когда получил отказ – бросил на штурм города всех своих воинов. В жаркой битве у речных порогов Саны полегла лучшая часть его войска, но силы оставшихся хватало с избытком, чтобы захватить город за день или два непрерывного штурма. Стены Харама были высоки, а ворота непробиваемы для таранных ударов войск Ваала, но сила ломит силу, а воля камень и никто не смог бы устоять вечно против противника, численно превосходящего его в тысячи раз. Горожане готовы были защитить свою жизнь в борьбе, потому что иначе она превратилась бы в неизбывную муку. О жестокости воинов запада было хорошо известно, но то, что делали с живыми людьми их колдуны было за пределами разума.

Маги дальнего запада, могучие потомки родов древних владык Аззама и Хашида постепенно выродились и от величия предков, когда-то построивших дивные города и справедливое общество, не осталось и следа. Магия крови, смерти и управление не живыми, а мёртвыми стала предметом их многолетних исканий. Многие из тех, в ком текла хоть капля крови владык обладали удивительными способностями управлять природными силами. Они могли запросто призвать дождь на иссушённую засухой почву, могли наполнить паруса корабля ветром, а при необходимости вызвать настоящий шквал, разметавший любой флот на море, или создать сотрясение почвы, разрушающее любые стены, но только не на земле Харама, которую хранили древние боги. Неизвестно почему, но вдали от родных краёв сила магов марунджей сильно терялась, словно по капле вытекая из них до тех пор, пока её не оставалось вовсе. И тогда для восполнения утраченных сил им требовалась кровавая жертва и чем более сильное требовалось совершить колдовство, тем более кровавой она должна была быть. Горожане, хоть и не знали, но уже были закланы магами на алтарь бога Ваала, кровавого идола прошлого, жертвы которому приносились тысячелетиями всеми владыками запада.

Как могло получиться так, что добро покинуло эти земли было доподлинно неизвестно, только чужая злая воля ощущалась в тех краях повсеместно. Даже самые нечувствительные путешественники испытывали в месте, откуда было родом войско пришельцев необъяснимый ужас и страх, а самые сильные из них ощущали давление, которое как можно скорее старались скинуть со своих плеч. Как бы то ни было, но те, кто стерпелись со своей участью рабов Ваала стали сами принуждать к рабству других и со временем стали получать от этого удовольствие и неплохой барыш. Неисчислимое, словно песок в пустыне войско марунджей покорило все страны запада и бросилось на восток, верное указам своих длиннобородых вождей. Но кто на самом деле правил владыками Мара15 им было доподлинно неизвестно.

Злая сила тёмных лет давнего прошлого вновь ожила и пробилась на свет. Владыки Мара с давних пор были искусными колдунами. Люди поговаривали, что сила у них была не своя, а заёмная и что они копили её долгие годы, отрывая по кусочку, высасывая по капле из тела светлого бога, заточённого в подземельях Мелькарных гор. Когда-то давно, ещё на заре времён между богами, населявшими Гейру, прошумела война. Малая рознь началась с того, что некоторые из них стали проводить в мир волю не бога Единого, но того, кто всеми почитался отступником, предпочитавшим жить по своей воле и великое равновесие сил было нарушено. Битва была жаркой, от неё на земле плавились скалы и испарялись океаны и длилась она целые эоны16 лет, пока, наконец, равновесие не было восстановлено. О событиях того времени ничего доподлинно не было известно, однако установлено, что они имели место, поскольку на земле остались следы этого великого противостояния. Разрушенные города древних, моря, затопившие целые континенты, всё это, по большому счёту, никого теперь не интересовало, но вот источник происхождения великих сил был интересен всем населяющим Гейру человеческим племенам во все времена.

Тысячи поколений людей перебрали множество путей, ведущих к обретению силы. Одни искали её во внешнем, другие – во внутреннем мире человека. Однако самые проницательные из тех и других догадывались, что настоящий источник силы был един во все времена. Разнилось лишь то, на что тратили силу, посвящённые в его тайну люди. Адепты тёмных сил всегда искали силу во всём, кроме себя. Те, кто не жалел никаких сил, чтобы приобрести неограниченную власть и правили остальными людьми. Ваал был одним из тех владык, кто доподлинно знал, как и откуда берётся сила, которой он верой и правдой, а, вернее, ложью и коварством служил множество лет. Годы жизни, словно вешние воды, утекали перед ним в песок времени и растворялись в нём до конца, который через множество лет вновь и вновь становился началом новой жизни и нового Ваала. Маг был искусен и неимоверно силён, обладая памятью предков и знаниями тех, кого он за множество прожитых лет победил в магических поединках и заставил служить себе в том мире и в этом. Сила его была подобна силе богов, разве что он сам мог только отнимать чужую жизнь, а порождать лишь смерть и хаос, сея его вокруг себя и во всём, к чему прикасался.

За годы правления Ваала сила марунджей возросла до небывалых вершин, вознеся их над всеми племенами Запада и сделав его единственным владельцем и повелителем душ порабощённых людей. Нет, он отнюдь никого не убеждал служить ему силой, несогласных просто уничтожали, а для остальных сила искушения была самой лучшей приманкой и основой его тайной и явной власти. Он давал людям то, что они хотели получить более всего: воинам – силу, женщинам – красоту, торговцам – богатство, а искателям – знания. Только вот все его дары бесплатными не были, людям за всё приходилось платить абсолютной покорностью и рабской преданностью, а если кто-то и хотел бы отринуть его власть, то не смог бы, прежде всего потому, что сам становился подобным тому, кто был его властелином. Верный раб всегда похож на своего хозяина, а приближённые и слуги становились его отражениями, принимая на себя часть его силы и отблеска власти.
 
Вал от природы был некрасив, даже скорее уродлив, но не клял богов, давших ему неказистый внешний вид. От рождения он был хром и горбат, но всю свою жизнь компенсировал свою телесную неполноценность силой ума и готовностью пожертвовать за достижение своей цели всем, что имел или что мог обрести. Именно это ценное качество своего раба приметил Хаал – прежний владыка Марунджа, правивший землями запада полтора круга лет, и именно он дал ему то, что тот страстно мечтал обрести. Годы спустя никто не узнал бы в молодом, стройном кудрявом силаче хромого и горбатого коротышку Вала. А когда власть прибавила к его имени ещё одну букву, Ваал стал богом самому себе, равным богам древности и сверг с трона своего предшественника, и не пытавшегося ему противостоять. Впрочем, Ваал не знал, что старый владыка был многомудрым и древним змием, искусно прячущим свой хвост и зелёный цвет кожи за пеленой искусных иллюзий разума, в плетении которых был неизмеримо силён. Но как бы то ни было, когда прежний владыка оставил свой трон пустым, его место занял молодой и полный сил преемник, который и дальше служил делу Мара, как и все властелины Запада до него.

Тайное знание давало ему власть над собственным телом и временем. Ваал, как и его предшественники, совершенно не старел, исправно принося жертвы на алтарь кровожадных демонов, питая их муками, кровью и праной людей, посмевших не покориться его власти. А потому войны были необходимы ему как воздух, ведь если бы он остановился, то непременно умер бы самой мучительной смертью, которую людям невозможно было измыслить. Чем он расплачивался за власть и силу было доподлинно неизвестно, но со стороны казалось, что в основе его ненависти лежит неизбывная тоска по утраченному счастью, словно когда-то давно Ваал отказался от чего-то очень важного, что теперь уже невозможно было обрести вновь. Впрочем, если бы ему сказали бы об этом, он рассмеялся бы в лицо глупцу, посмевшему влезть к нему в душу с глупыми догадками и предал бы его самой мучительной казни, из тех, что практиковали его палачи. Если, конечно, у него была душа. Люди, знавшие его прежде, говорили, что за последние полсотни лет он стал совершенно невыносим и что если так дальше пойдёт дело, то скоро вокруг него не останется никого из приближённых или даже рабов, кроме каменных истуканов. И тех, и других он или сожжёт огнём своей безудержной ярости или скормит храмовым псам, служившим самой надёжной охраной неведомому, его самой большой тайне.

В сердце горы, в чертогах предвечных лет хранилась им заточённая в телесную плоть душа невиданного существа. Оно было подобно птице с прозрачными крыльями стрекозы и телом змеи, лишённой кожи. В дивный сосуд из адонитного камня была заточена капля божественного света -  суть светоносного пламени Хара, кристалл живого огня или капля вечной жизни, в которой некоторые народы узнавали кровь матери Гейры. Капли живого огня давали жизнь всему сущему и Хар, бог исконного света, сам когда-то пролил их в неравной битве против своего давнего врага. Капли упали на землю и превратились в кристаллы, которые невозможно было разбить ни одним из самых крепких в мире предметов. Кровь бога давно бы вернулась в мир и дала рождение новой жизни, но заточённая в камне своей противостихии, могла вечно храниться нетронутой, если её не помещали в новый сосуд, которым изредка становился самый могущественный из владык Мара, подобный богам. Капля крови светлого бога обладала неимоверной целительной силой и свет её огня не иссякал и был вечным, как и сама суть божественного существа. Но, пленённая в тени зеркал этого мира, она не могла пролить свою суть наружу, а потому давала лишь слабую тень истинного могущества жаждущему заполучить всевластие магу.
 
Что с того, что жизнь его теперь длилась вечно? Что с того, что равных ему в магическом искусстве соперников не существовало на земле Гейры? Он сам не был богом, но так хотел иметь равную им силу и власть. Могущество любого человека было ничтожной тенью пред владыками сил, которыми почиталось большинство богов. Нет и не было на земле этого мира никого, равного им по силе. Даже самый искусный чародей, достигший пределов возможного, никогда не смог бы раздвинуть грань и сделать шаг за порог, в неизведанное. Потому что сотворить это значило выйти за пределы самого себя и стать тем, кому не было равных в этом мире. Впрочем, это был лишь один из взглядов на истину, но был ли он ей?

Ваал, не задумываясь, бросил бы на алтарь бога мести всех принадлежащих ему рабов и свободных людей, до которых смог бы дотянуться. Мало кто знал, но этот человек, в сути которого людского уже ничего не было, презирал и ненавидел всех остальных людей так, словно это они были ему единственной преградой в обретении истинного могущества и славы. Он с огромным удовольствием скормил бы кхайсам своих собственных детей, если бы имел их, что уж тут говорить об иных людях. Для него не было ничего и никого святого, кроме своего собственного я, в котором он распознал существо, лишённое малейшей капли сочувствия, радости и любви. Он был и есть истинным противником мира света и давно мечтал лишь об одном – он жаждал обрести абсолютную власть над всем в этом мире, власть, которую никто не смог бы у него отобрать. Что и говорить, мечта эта была несбыточной и безумной, но на её воплощение он потратил множество лет и готов был идти по этому пути до конца, тем более, что теперь у него появилась надежда.

Капля крови священного существа, вращённая умелыми магами- сподвижниками к нему в грудь, наделяла его неимоверной жизненной силой. Он страдал и рос в умениях, поскольку понимал, что никому кроме него не дано достичь такого могущества, равного мощи богов. Воплощённая в камне капля истинного света делала его вечным в этом мире и извлечь её у него из груди не смог бы даже самый сильный целитель – настолько она срослась с его сутью и стала с ним одним целым. Но что с того, что он носил в своей груди вшитый туда камень Измариил? Имя данного существа было сутью скопившейся в нём силы - мары, и не почувствовать её он не мог, но вот воспользоваться – вряд ли. Как стать тем, кем он не был? Ощущая в себе свет неземного существа, он становился совершенно не управляемым, поскольку ясно ощущал, что мог бы сделать, если бы эта сила стала его полностью. Он мог черпать её лишь по капле, лишь по маленькому лучику света, который с трудом пробивался чрез его, затемнённую тенями суть к воле этого мира. О, он был искуснейшим, непревзойдённым магом среди всех живущих до него людей, но что с того? Богом он не был, а ощущение бившейся у него в груди мощи делало его жизнь совершенно невыносимой. И тут к нему однажды пробилась весть, что далеко на востоке, в предгорьях Закатных гор живёт мастер, способный пролить извечный свет наружу и извлечь в мир спящую силу богов. Именно это желание найти и подчинить себе неизвестного мастера, чтобы он смог развеять оковы, сдерживающие неудержимый свет, и было истинной целью его похода на восток.

Имени этого мастера он не знал, купец, принесший ему долгожданную весть, сказал, что мастер, помешавший ему взять в руки необыкновенное сокровище – огненный кристалл с каплей Хара, который он нашёл в глубине Надвратной горы, ослепил его вспышкой небывалого света, от которой он навеки потерял зрение. Но то, что он видел до этого смог описать точно: место, время и облик неизвестного мастера, который пришёл на свою охоту вместе с марским котом. Дальнейшее было простым и понятным. Лучшие лазутчики храма неприкасаемых вангов17 собрали ему сведения, что в предместьях Славного Харама есть лишь один мастер, которого почтил своей дружбой свирепый зверь. Об истинной силе этого существа знали немногие и дружба с таким таинственным существом сама по себе была делом невиданным, так что Ваал сразу понял, что нужный ему человек, сумевший извлечь силу камня, найден и немедля приготовился к походу на восток. Всё остальное было лишь прикрытием его истинных целей. А потому вечером следующего дня, как только войско марунджей осадило город в дом к мастеру постучался незваный гость.

- Войдите! – на тихий стук в дверь ответил мастер Аст, а когда она отворилась и в неё вошёл ничем не примечательный человек, скрывавший своё лицо под капюшоном, продолжил: - Ты можешь снять маску, кхал18, я узнал бы тебя из тысячи лиц и даже если бы у тебя вовсе не было никакого лица.
- Я пришёл к тебе с вестью, мастер, - ответил ему гость и скинул капюшон, явивший на свет ничем не примечательное лицо молодого человека.
- А ты неплохо сохранился, - усмехнулся Аст, глядя в глаза своему гостю. – Помню, полкруга лун назад ты уже был слишком стар, чтобы передвигать ногами с собственной помощью, а теперь, глядишь, и меня переходишь.
- Мастер слишком щедр к моим успехам, - ответил вошедший. А затем слегка поклонившись, добавил: - Мой господин даёт тебе ровно один день, чтобы прибыть к нему и освободить силу Спящего. Если ты не сделаешь это – город будет разграблен, а все жители умерщвлены так, что ты и не можешь себе представить. Впрочем, - он поднял голову и с издёвкой добавил, - у тебя всегда было хорошее воображение, так что не буду мешать тебе наслаждаться им. Ведь даже если ты исполнишь это повеление тебе не жить, а жителям и подавно, но, если ты выполнишь волю Ваала они умрут быстро.
- Твоей доброте можно позавидовать, если бы было чему, - ответил мастер.
- Ты прав, я не добр и давно уже не имею снисхождения к слабым, - усмехнулся гость. – Каждый развивает себя сам и если ты не развился, то кто в ответе?
- Тот, кто служит слабым защитой, - ответил мастер.
- Вот пусть он и расплачивается, - соглашаясь, кивнул головой гость, - а я предпочитаю служить сильным.
- Служить надо правым, а платить всё равно придётся, - внимательно глядя ему в лицо, сказал Аст.
- Вопрос чем, – ответил лазутчик, - своей жизнью или жизнью других.
- Своей жизнью платить невозможно, - возразил ему мастер.
- Совершенно с тобой согласен, - тень улыбки мелькнула по лицу юноши и быстро превратилась в гримасу. – Так ты придёшь?
- Конечно, - кивнул ему в ответ Аст, - можешь быть уверен.
- Я попрошу, чтобы последнее слово в этом разговоре осталось за мной, - сказал гость, - после того, как я вырву твой поганый язык и скормлю твоё тело кхайсам19.
- Пусть твоё слово станет последним, раз ты этого так хочешь, - согласился мастер, и гость, накинув капюшон, медленно вышел из дома прочь, а за ним беззвучной тенью проследовал Кхасс.

Весть была передана, все слова были сказаны, но история осады Харама на этом только начиналась.

Часть третья.

Едва ночная тень уходящего дня растаяла под лучами восходящего светила, в лагерь марунджей вошёл безоружный человек, который опирался лишь на выбеленную морскими ветрами суковатую палку. Когда стражники направили на него копья и потребовали объяснений, он сказал, что пришёл по зову владыки Ваала для принесения себя в жертву.

- Ха, так у нас весь город скоро будет лежать на клановом алтаре! – обрадовались охранники и вызвали старшего над рукой племён20, который передал пришельца вниманию слуги, управляющего десятком отребья. 

Слуга Хам совсем недавно оказался среди воинов войска, ведь до этого он был приближённым слугой самого Ваала, а ещё за много лет до этого – его единственным другом. Но с тех пор утекло много времени, а потому сейчас, когда он вновь стал никем и ничем – вымещал свою злость и раздражение на тех, кто был ещё ниже него. Особенно сильно от него доставалось его подопечным, которых он изводил бесконечными придирками и дурной работой. А тут, увидев одного из белоногих21, его ненависть вскипела и обрушилась на стоящего перед ним невысокого человека огненной стеной жаркого негодования. Сначала из его рта пенной волной истекла горечь недавнего разочарования, затем комками проклятий выплеснулась тяжкая злоба нежданного похода, в котором его силой заставили принять участие, а после ядовитой слюной издевательств закапала ненависть к непокорённому врагу. Но к его удивлению харамец спокойно стоял перед ним, не обращая внимания на оскорбления. А потом по мановению руки гостя у Хама внезапно отнялась речь, а стоящий перед ним человек озвучил одну удивительную истину: - Проклиная чужих богов можно лишить себя собственной жизни, а ставя человека над богом можно опуститься во тьму, из которой нет выхода. Поток слов может оставить тебя неизменным, но всего одна капля, добавленная вовремя, может претворить тленное в вечность.

Смысл сказанного оглушил Хама, а когда он очнулся, то оказалось, что он ведёт своего подопечного не в зловонную выгребную яму, в которую намеревался опустить не унизившегося до ответного наноса невежду, а прямо к походному шатру повелителя, словно преданная ловчая собака тянет своего хозяина к месту желанной добычи. Почему такая мысль посетила его разум он понять не смог, а ноги его, казалось, зажили своей жизнью и несли его прямо под карающий меч Ваала. Хам знал, что с утра владыка ждёт лишь одной вести – о спешной сдаче города или об успешном штурме, к которому сегодня ещё не приступали его доблестные воины, а потому, ужаснувшись, проклял тот миг, когда его необдуманные слова привели к такому обороту событий.

Страшным демоном из снов Хама предстал перед ним этот нежданный гость, который завладел его телом походя, словно обул его на свои ноги, как стоптанную туфлю. Впрочем, это сравнение показалось ему самому вполне уместным, потому что он сам постоянно носил отражения обликов других людей, как чужую одежду, примеряя её на себя и выбрасывая, как только она становилась ненужной. Долгие годы он носил меску22 кхака – преданного слуги единого бога Х'Аммы, чтобы затем сменить её на клоунский наряд бродячего менестреля, а затем на участь тюремщика, презреннее которого были лишь его пленники. Эта меска была ему самой привычной, потому что невоздержанный на дерзость язык Хама в те дни жил своей жизнью и крайностей не знал, и ему не приходилось его сдерживать. Необузданная жажда внимания и пренебрежение к чужой боли были ему лучшей наградой, когда он, утопив в словесном поносе свою очередную жертву, обретал пусть и на миг крохотную, но такую желанную власть, и становился счастлив. А когда его, наконец, стали избегать не только знакомые, но и совершенно посторонние люди, понял, что так можно совсем неплохо устроиться в этой жизни.

Хам стал помойным ведром, которое каждый имеет в своём доме, но которое неприятно выносить никому. Его стали приглашать на грязные перебранки, в которых делилось непосильно нажитое добро между родственниками или наследниками внезапно почившего небедного человека. К его услугам прибегали в тех случаях, когда простой неправедный донос не мог поколебать кристальную уверенность судей в честности подсудимого, а требовалась измыслить поистине чудовищную или совсем уж немыслимую ложь. Хам стал настоящим мастером чёрного слова, и его репутация в этом деле была страшной угрозой любым врагам, с которыми его сталкивала судьба или, вернее, вмазывала в неё её вторая половина. Один лик судьбы был добр и приветен, другой – злобен и ужасен, и Хам почитал себя носителем никак не менее, чем мески второй половины самой Хозяйки, под которой понимал, конечно же, законченного подлеца и негодяя, для которого все святое было нечистым.

Хоть Хам и был «полезным» негодяем, но даже на его услуги как-то исчез спрос. Люди привыкли, что общение с ним подобно купанию в отхожей яме и однажды его изловили и крепко побив, выбросили в придорожную канаву, в которой его и отыскал хромой коротышка Вал. Они быстро спелись, дураку Хаму повезло выжить и когда его порванные губы срослись, они вместе отправились на поиски великого мага, который мог бы исправить приобретённое, а вернее, врожденное их уродство. Им повезло, не проплутав и пары лет по миру однажды они набрели на древнее стойбище народа мару, и отшельник, живший в нём, поведал им сказку о великом колдуне, живущем тысячи лет и обладающим безграничной властью над живыми и мёртвыми существами. Проведя ещё три года в странствиях, они достигли отрогов Мелькарных гор и поступили в услужение к Хаалу, но если Ваал достиг в нём вершин и смог слиться с владыкой совершенно, то Хам так и остался прислуживать тряпкой, о которую вытирали ноги гости могущественного волшебника.

Колдовской мощи он был лишён начисто и его единственное умение состояло в том, что он мог одними словами довести до белого каления самого выдержанного воина из хинской народности Лун, славящейся своими невозмутимыми, бесстрастными бойцами. Колючки, попавшие ему на язык, жалили не хуже чихуанской пчелы, а капавшие с языка капли презрения обжигали сильнее крутого кипятка, но самым его любимым развлечением было измывательство над бессильным узником, запертым в пещерах великих гор. Ваал сделал своего языкастого слугу привратником в чертогах презрения, в которых покоился кристальный саркофаг с телом великого бога глубинного огня – Мара.
 
Хам стал его первой и единственной тенью и самым искусным мучителем, поскольку ничто живое не могло повредить нетленному телу бога, невидимая суть которого оказалась заперта в презренном земном камне. Когда множество лет назад он проиграл свою битву более сильному сопернику, имени которого не сохранила пыль времён, его истинная суть оказалась запертой в огромном кристалле света, откалывая малые части которого и жили сотни кругов лет все владыки марунджей. Этот мир был очень стар и задолго до них и много ещё прежде на Гейре существовали избранные, посвящённые в тайну великого бога огня. Отняв всего одну букву истинного имени существа, отколов от его тела лишь одну каплю исконного света, маги марунджей приобрели себе неделимую власть, над которой в мирах Гейры не властна была никакая сила. Словно невидимый запрет окружал эту тайну плотным покрывалом забвения и сегодня ни один из владык Мара не мог бы сказать почему и как им досталась такая сила и мощь.
 
Как случилось, что это удивительное существо осталось закованным в нерушимую темницу боли и почему или за что его наказали таким ужасным посмертием, не мог бы сказать никто, но бог был живым существом и явно реагировал на пытки истечением бессмертного огня своего нетленного тела. Маги же научились собирать этот бесценный свет и использовать его себе на пользу. Многие годы они пытались постичь его суть, но все их искания так и остались бесплодными, а вот умением извлекать силу божественного существа и питаться ей научились владеть вполне. И виновником этого успеха отчасти и был Хам. Однажды он так увлёкся в оскорблении бога, что открыл в нём невидимую, неосязаемую, но явно чувствуемую нить боли, от которой тело божественного изгнанника загорелось неукротимым и яростным пламенем. Хам прежде других понял, что бог был сам виновен в поражении в битве и эта казнь придумана им самим. Он сам запер себя в темницу мучений этого мира, словно мстил себе за нечто несбывшееся или за то, что не мог изменить.
 
Что было этим событием Хам не знал, но упоминание некоего имени делало невидимую боль бога явной, а презренный раб становился в этот миг властелином, способным безнаказанно вторгаться в чужое сокровенное бытие. Однажды ему послышалось имя великой женщины, которое стекло с уст бога каплей огненного цветка. – Арта, ах Арта! – и несказанно прекрасный лик юной богини на мгновение предстал перед его внутренним взором. И в сиянии этого света Хам увидел собственное, отвратительное до безобразия нутро, в котором просто не было ничего живого. Сонмом неисчислимых червей и выползней тленного мира была наполнена вся его внутренняя суть, в которой бело-синей каплей засверкала его душа. Свет неземной имени Арты подвиг вспыхнуть его душу на мгновение и заставил ощутить безысходное страдание, а затем его собственное нутро схлопнулось и навеки заперло сияющую пленницу в себе. Хам плюнул и забыл об этом прекрасном мгновении навсегда, но вот слово, что причинило ему своим светом невыразимую душевную боль, засело в нём накрепко и не стало его истинной отдушиной, а превратилось в кнут, которым он высекал искры боли из закованного в земной кристалл пленника.

Но всему плохому рано или поздно приходит конец. Лишь хорошее никогда не кончается, а просто переходит из формы в форму, навеки оставаясь постоянным. Вот и Хам однажды добился того, что его жалкие потуги заделаться лучшим из лучших негодяев натолкнулись на великую стену неприятия его бывшего друга. Место палача оказалось занятым, и хоть тюремщиком Хам был никудышным, он настолько сильно увлёкся своими играми в божество, что однажды перешёл грань и затронул силы, которые никто в этом мире не смог пробудить.

Кого звал разбуженный бог своими стонами, чьё имя звучало в огненных лепестках неудержимого света, Хам не знал, но однажды он так допёк своего «подопечного», что тот вспыхнул, словно огненный кристалл на мгновение превратился в невероятно яркую, сияющую звезду, от света которой что-то сдвинулось в этом мире и открылась далёкая даль. В этот миг в пещере стало совершенно светло, словно полуденное солнце осветило её уголки своими жаркими лучами, и перед заточённым в кристалл узником открылась невидимая дверь, из которой на землю ступила женщина невероятной, божественной красоты. Она полным сострадания взором посмотрела на пленника и сказала ему несколько слов на неведомом певучем языке.

К его удивлению, Хам отлично понял сказанные ею слова: – Ты сам должен снять оковы печали, в которой запер себя. Ты можешь, я знаю. – И, сказав это, она исчезла, одарив напоследок Хама взглядом, который он не смог перенести. Богиня смотрела на него, казалось, бесконечно, и в этом искреннем, чистом и невероятно правдивом взгляде Хам узрел всю свою подлость и невежество, которое вкупе с жаждой неутолённых желаний делало его рабом демонов, безвольной игрушкой, в которой он потерял себя. Она посмотрела на Хама всего лишь мгновение, но ему показалось, что он целую вечность стоит перед её палящим взором, который выжигал из него всё дурное. В этот миг он ощутил, что если сейчас откроется этому свету, то ему представится шанс найти себя и пойти иной дорогой, оставив в прошлом всё, что он до сих пор делал или имел. И этот шанс был последним, понял Хам.

Кто же была та, что дарила ему спасение, несмотря на все его измывательства над явно дорогим и близким её сердцу существом? Хам дрогнул, но ни на шаг не отступил от того, кем был. Слишком многое связывало его в этом мире с тем, что он хотел в нём иметь. Прежде всего, это была неукротимая, животная жажда власти, без которой он не мыслил себя. И что с того, что сейчас он лишь жалкая, мелкая сошка под стопами великих? Придёт и его час, и когда-нибудь он непременно покажет себя. Хам никому не сказал, что проник в сокровенную тайну бога и узнал, что тот, наконец, очнулся от своего бесконечного сна. Взгляд лучеокой богини спалил дотла всю его непоколебимую уверенность в собственной правоте. Бог понял и дрогнул, очевидно, признаваясь самому в себе, что то, что он выбирал до сих пор, было ему совсем не нужным. Никакие победы не могли дать ему счастья и утешения, а вот то, от чего он отказывался – было ему совершенно необходимым. Но раньше у него не было смелости признаться в этом самому себе, и лишь огненный взгляд божественной гостьи пролил свет на его мятежную душу, и он понял, что, заточив себя сам, сам же и должен вернуть себе свою свободу. А Хам в этот миг ощутил, что время его жизни повело свой отсчёт вспять, словно великая река жизни дрогнула и потекла назад, против своего течения, к своему истоку. Только вот в его случае этот исток началом хорошего никак не был, скорее уж он был концом всего плохого, к которому Хама и понесла неудержимая волна времени.

Бог проснулся в своём коконе и открыл глаза. Преграда кристальной тюрьмы дрогнула и почти исчезла из этого мира, но чего-то одного ещё явно не доставало, чтобы пробить её тонкую грань. Словно последняя капля сияющего света никак не могла извлечься наружу, словно что-то мешало ему проникнуть вовнутрь себя и разбить ненавистную преграду изнутри. Золотой саркофаг задрожал под его пристальным взглядом, и Хам понял, что если бог освободится, то не поздоровится всем, кто держал его взаперти все эти годы. И особенно ему, Хаму, придётся держать ответ за все свои бездумные издевательства. Он никому не сказал о своём открытии, посчитав, что если на некоторое время скроется с глаз владыки, то не пройдёт и пары дней, как запертый узник обретёт свободу. А кому он будет мстить за своё заточение? Разве ему будет дело до жалкого червя, который лишь дразнил его, подобно харанскому кунсу-хохотуну23? Нет, его гнев, прежде всего, изольётся на тех, кто многие годы, капля за каплей лишали его силы и присваивали то, на что не имели никакого права.

Хам рассудил, что Ваал точно не переживёт это открытие и если его самого рядом не будет, то, может быть, бог и оставит его ненаказанным. Уж очень сильным был появившейся в его глазах огонь, которым он смотрел на свою нежданную гостью. Хам понял, что до остальных ему вряд ли будет дело, но вот те, кто окажутся поблизости и вовремя не унесут ноги – точно получат от него пламенный поцелуй, который и станет для них, несомненно, последней капелькой жизни. А потому он сказался больным и, потихоньку перепоручив свои обязанности слугам, скрылся в недрах великой горы, а через десять дней, миновав её пределы и выйдя на свет в предгорьях, попался страже и вновь предстал перед чёрными глазами Ваала.
За время его отсутствия случились две вещи: войско великого края Маров выдвинулось в долгий поход, а тело сиятельного узника покинуло своё место и обрело новое пристанище в золотой колеснице под ногами земного бога Ваала. Увидев своего давнего недруга живым и здоровым, Хам заскрежетал зубами, но ничего поделать не смог. Раз улизнуть ему не удалось, то его талантам вновь дали надлежащий ход и приставили охранять выгребную яму, которую вырывали на каждой стоянке рабы владыки. Ваал расхохотался, увидев беглеца, но почему-то не казнил Хама и даже не наказал его за побег, разве что назначил главой над сотней отребья, которых в пещерах Мары пускали на корм кхайсам. В скором времени от сотни доходяг остался один десяток и Хам понимал, что если он не найдёт способ скрыться, то и сам или свалится замертво от непосильного труда или просто сдохнет от несварения желчи, которой обильно наполнялся его желудок.

Жаловаться было некому, издеваться не над кем, разве могли эти жалкие доходяги быть достойным предметом его издевательств? Рабы Ваала были лишь тупыми бездушными куклами, а до остальных пленников его не допускали, вот Хам и чах от непосильной работы, да невозможности вершить привычное скотство. Задирать воинов было себе дороже, он попробовал только раз, но тотчас оказался настолько сильно бит, что едва не расстался с жизнью на второй день похода. Ваал вернул его в мир теней живым, но пообещал, что если Хам ещё раз поставит под сомнение смысл и цель похода, а силу воинов-маров изведёт насмешками, то его жалкое существование станет вечным проклятием и он сам займёт место того, кого изводил своими издёвками до белого каления.

И Хам понял, что Ваал был прекрасно осведомлён об истинном положении вещей, даже более того, совершенно уверился, что его намеренно поместили в пещеры и заставили охранять божественного пленника. Так его злой язык в очередной раз сыграл с ним самим злую шутку. Вместо того, чтобы бежать сейчас со всех ног прочь, он плёлся вместе с армией обречённых на смерть людей во имя того, чтобы его, теперь уже точно смертельный враг обрёл непредставимое могущество и власть. И понимание этого бесило Хама до невозможности. Он совершенно обезумел и превратился в ходячий сквернословящий скелет. После избиения он совершенно иссох и его тело превратилось в костяк, обтянутый дряблой кожей, и теперь Хам ничем не отличался от своих подопечных. Полуживые рабы, что прислуживали Ваалу и те были в гораздо лучшей форме, а он сам лишь добился того, что стал худшим из них. Вот и шёл он сейчас не своими ногами, да не по собственной воле к тому, кто и был его заклятым врагом. Единственное, что радовало его – так это понимание, что теперь ему совершенно точно не придётся долго мучиться, а его извечному сопернику и врагу придёт скорый конец.

Пройдя два фаллонга24, Хам и его спутник подошли к окованной в листовое золото колеснице Ваала, и если раб бросился ниц к ногам своего повелителя, то гость остался стоять перед ним несклонённым и безмолвным.

- А ты храбр без меры, путник, - процедил Ваал сквозь губы, - почему ты не приветствуешь меня?
- Я не раб твой и не слуга, - ответил Аст, - и я не желал бы тебе того, чего ты не желал бы себе сам.
- Но ты пришёл сюда лишь по одному моему слову, - усмехнулся Ваал.
- Я пришёл туда, где должен быть, - сказал мастер, - и ведёт меня вовсе не твоя прихоть, а кахир25.
- Ну так делай то, что должно, - кивнул ему маг и в нетерпении постучал ногой по крышке кристального саркофага, – иначе я сделаю то, что могу. Верни мне моего повелителя Мара!

Мастер Аст подошёл к колеснице, прикоснулся рукой к прозрачной крышке гробницы, на которой была выбита замысловатая печать, а затем опустил в неё, словно в воду, руку и что-то оставил внутри. На мгновение мир замер, а затем случились три удивительные вещи. Крышка саркофага откинулась и из-под неё наружу полилось мягкое розовое свечение. Лошади, впряжённые в колесницу, громко заржали и рванули с места, несмотря на то, что возница плотно держал вожжи в руках. Ваал не выдержал резкого толчка и вывалился из повозки на землю, а из саркофага в сиянии яростного огня восстал бог. Под его огненным взглядом плавилось окружающее пространство и стража, стоящая прямо перед ним, обратилась в пепел. Лишь только маг, его преданный слуга Хам и мастер Аст остались собой в лучах непокорённого света.

- Ты, что лучше других знаешь, как больно одиночество, почему ты мучил меня? – спросил бог Хама.
- Ты, что лучше других знаешь, как мучительна власть, почему не жаждешь расстаться с ней? – спросил он Ваала.
- Ты, что пришёл сюда не званным, а закланным, почему ты здесь? – спросил он мастера Аста.

И на все свои три вопроса он услышал один ответ.
- Потому что это мой долг! – брызгая слюной кричал Хам. – Я служил ему, а должен был сам сейчас быть на его месте! – и он показал ссохшейся рукой на Ваала.
- Это мой долг - править миром! – гордо перебил его Ваал. – И служить тебе, повелитель!
- Потому что это мой долг – служить истине, – просто ответил мастер Аст, - до последней капли.
- Ну так получите по заслугам. – ответил бог и явил свой лик миру.
- Ты не мой бог! – в ужасе крикнул Ваал. – Где мой повелитель Мар? Что ты сделал с ним?
- Мы сами выбираем, кем нам быть, - ответил бог, прожигая огненным взглядом мага, - демоном или богом. Аз Ра Ам. И в этом вся моя суть. Ты выбрал мир демонов – так отправляйся туда до скончания веков, Ваал, и пусть этот путь разделит с тобой тот, кто почитал вместо бога тебя. – и с этими словами Ваал и его слуга вспыхнули и превратились в пепел.
- А ты, идущий по линии жизни, - сказал бог, - не проси у меня того, что я не могу тебе дать.
- То, что мне надо, я беру сам, - ответил мастер Аст. - А вот им, - и он показал на замерших без движения воинов и людей на стенах города, - даруй то, что они заслужили.

- Да будет так! – сказал бог и огненным дождём пролился на землю. От невыносимого жара расплавилась почва и воды подземной реки мгновенно явились на свет. И в этой воде утонуло бесчисленное воинство маров, а горожане и те, кому из воинов посчастливилось уцелеть и выбраться из бурных вод к подножию стен города, навек славили этот день, как день обретения жизни.

И лишь одна капля огненного света бога осталась в руках мастера Аста, с удивлением смотрящего на то, чего у него не должно было остаться. Маленький кристалл огня, который он отобрал в пещерах Надвратной горы  у жадного до смерти купца-вендийца, обратился в сияющую каплю неиссякаемого света великого бога огня, завершившего в этот день свою битву за жизнь и отдавшего ей себя до последней капли.

Ранг1 – птица-вестник
Фиам2 – сигнальная лента, часть знакового письма, с помощью которого передавались важные сообщения
Марунджи3 (или Мары) – народ самого западного края Великой степи.
Неистовые4 – лёгкая кавалерия
Хлещущие5 – наездники на боевых быках-горах, составляющие ударную силу войска марунджей.
Харги6 – тяжёлая кавалерия, гвардия кхалифов Марунджа, наездники на огромных горных быках.
Кхуран7 – столица княжества Марунджей.
Алая башня8 – один из монастырей Храма Доблести братства тарков – монахов-отшельников, поклоняющихся Великому Духу Х’Аммы.
Круг малых лун9 – один год Гейры.
Прилунные горы10 – гряда северных гор, над которыми восходят луны Гейры.
Горы Санны11 – иное название Закатных гор.
Полный круг лет12 – около 720 лет.
Ханги13 – наёмники-дикари из стран Полуденного мира.
Ига14 – скалистая мышь – существо, по преданиям, рождающееся из камней.
Мар15 – верховный бог вендийцев, кхаллов (у них он звался Вар) и марунджей.
Эон16 – 60 полных кругов лет (43200 лет), целый эон – меон – 720 полных кругов лет (518400 лет).
Ванги17 – клан тайшерских теней – непревзойдённых убийц и прознатчиков.
Кхал18 – это имя означает дословно «безликий».
Кхайсы19 – дикие собаки-трупоеды.
Рука племён20 – так именуют главу охранников войска маров.
Белоногие21 – так «за глаза» именовали жителей Харама пришельцы далёкого запада.
Меска22 – наложенный на всё тело чужой облик.
Кунс-хохотун23 – пакостный зверёк степного харана, похожий на большую крысу, способный невероятно точно подражать голосам и мимике лиц людей.
Фаллонг24 – мера длины, равная одному полёту стрелы кхуранского лучника.
Кахир25 или кэйфир - дословно исток,дух,суть, дающая понимание необходимости верного действия.