На речке, на речке, на том бережочке

(Из сборника эссе «Мой календарь знаменательных дат»)



                «Темен жребий русского поэта…»

                М. Волошин


22 ноября 1909 года состоялась последняя дуэль двух поэтов: Н.Гумилева и М.Волошина. Лично мне известно несколько «версий» того, что послужило причиной поединка, могущего закончиться реальной гибелью или увечьем одного или обоих его участников. Одна из них, наиболее часто цитируемая и известная, состоит в следующем.

Максимилиан Волошин по-рыцарски вступился за честь женщины, известной в этом кругу поэтов, о которой, якобы, недостойно высказался Николай Гумилёв.

Всё это происходило на фоне разоблачения прекрасной «литературной мистификации» (в журнале «Апполон»). А именно: как оказалось, заинтриговавшей всех таинственной поэтессой Черубиной Габриак, регулярно посылавшей в редакцию прекрасные стихи, восхищавшие всех поэтов мужского пола и, чуть ли, не всех тайно влюбленных в этот искусный образ, – была известная им поэтесса Лиза Дмитриева: водившая дружбу, как с Гумилевым, так и с Волошиным. Последний и был создателем этой удачной мистификации (если судить по тому, что все в неё безоговорочно поверили). Но к дуэли, хотя эту историю всегда пересказывают вместе, данное обстоятельство не имеет прямого отношения. История искусства и история Серебряного века, в частности, знает немало случаев удачных и не очень розыгрышей и мистификаций. Вопреки декларируемым «манифестам», заявлявшим о совсем нешуточных миссиях, например, того или иного художественного или литературного течения, – игровое начало, лежавшее в основе мистификаций, ничуть не умоляло, на их взгляд,  громких и серьёзных намерений в целом. То есть, ничем «зазорным» не считалось уж точно. Особенно удачные. Скорее, это было одухотворенным, живым воплощением синтеза различных видов искусства: литературного, художественного, театрального и др. Не из-за принятого же в этих кругах «розыгрыша» стрелялись два неглупых, талантливых, молодых мужчины?!

Итак, по этой версии выходило, что Волошин, как Пигмалион, чувствовал ответственность за свою Галатею. Незаслуженно оскорбив девушку, Гумилёву пришлось иметь дело с Максом, вступившимся за её честь. Он дал пощечину Николаю Гумилеву, что, в итоге, и стало поводом для самой дуэли.

Вот как вспоминал об этом инциденте сам М. Волошин.

«Мы встретились с ним \Гумилёвым\ в мастерской Головина в Мариинском театре во время представления «Фауста». Головин в это время писал портреты поэтов, сотрудников «Аполлона». В этот вечер я позировал. В мастерской было много народу, в том числе – Гумилев. Я решил дать ему пощечину по всем правилам дуэльного искусства, так, как Гумилев, большой специалист, сам учил меня в предыдущем году: сильно, кратко и неожиданно.

В огромной мастерской на полу были разостланы декорации к «Орфею». Все были уже в сборе. Гумилев стоял с Блоком на другом конце залы. Шаляпин внизу запел «Заклинание цветов». Я решил дать ему кончить. Когда он кончил, я подошел к Гумилеву, который разговаривал с Толстым, и дал ему пощечину. В первый момент я сам ужасно опешил, а когда опомнился, услышал голос И. Ф. Анненского, который говорил: «Достоевский прав. Звук пощечины –действительно мокрый».
Гумилев отшатнулся от меня и сказал: «Ты мне за это ответишь» (мы с ним не были на «ты»). Мне хотелось сказать: «Николай Степанович, это не брудершафт». Но я тут же сообразил, что это не вязалось с правилами дуэльного искусства, и у меня внезапно вырвался вопрос: «Вы поняли?» (то есть: поняли, за что?) Он ответил: «Понял».

На другой день рано утром мы стрелялись за Новой Деревней возле Черной Речки если не той самой парой пистолетов, которой стрелялся Пушкин, то во всяком случае современной ему…».

Однако один из свидетелей этой сцены и секундантов М. Волошина – А. Толстой пишет о том же, следующее: «Весь следующий день \после инцидента в театре\ между секундантами шли отчаянные переговоры. Гумилев предъявил требование стреляться в пяти шагах до смерти одного из противников. Он не шутил. Для него, конечно, изо всей этой путаницы, мистификации и лжи \Толстой утверждал, что ничего подобного Гумилев  не говорил про Дмитриеву, но из презрения и гордости, прилюдно получив пощёчину, даже не подумал объясниться с обидчиком\ не было иного выхода, кроме смерти.

С большим трудом, под утро, секундантам В., –  кн. Шервашидзе и мне удалось уговорить секундантов Гумилева – Зноско-Боровского и М. Кузмина – стреляться на пятнадцати шагах. Но надо было уломать Гумилева. На это был потрачен еще день. Наконец, на рассвете третьего дня, наш автомобиль выехал за город по направлению к Новой Деревне…».

Как видно из написанного выше, версии уже начинают расходиться и, в довольно существенных «деталях». Так, на пяти шагах промахнуться в живую мишень, которой на время становился Волошин, было бы невозможно. Тем более, если прибавить к этому, что Николай Гумилев уже побывал в Африке, где, конечно, ходил на охоту, т.е. ни один раз имел возможность попрактиковаться в навыках владения оружием, в то время как Максимилиан Волошин даже о правилах дуэли только недавно узнал от того же Гумилева. Иными словами, шутки шутками, а всё действительно могло закончиться очень печально.

Но что-то во всей этой истории было не так. Я хочу сказать, что суть того, что произошло, скорее всего, невозможно было наблюдать со стороны и, следовательно,  свидетельствовать об увиденном и услышанном, то есть, извне. Да и сами дуэлянты не вносят ясности, а только (к примеру, тот же Волошин) ещё больше запутывают, любопытствующих. (А, может, это было сокрыто и от них самих?...) Вероятно, поэтому, «где-то там, на небе», решили обратить эту драму\трагедию – в фарс. Поэты (в отличие от нас, читавших их биографии) не могли знать своей судьбы, а жизнь им предстояла насыщенная, но, отнюдь, не долгая. Сделать же обоим для культуры предстояло много, а времени для этого, по человеческим меркам, оставалось мало, но…. ещё оставалось. Поэтому (или не «поэтому», Бог весть), но далее события развивались примерно так. По позднеосенней распутице дуэлянты отправились к назначенному месту. Волошин где-то в дороге потерял калошу и всё искал её, отказываясь идти дальше в одной, несмотря на то, что, опаздывал к назначенному часу. Наконец, прибыв к месту дуэли, секунданты отсчитали 15 шагов и (по одной версии): Гумилев промахнулся, а у Волошина произошла осечка, и тогда Гумилев предложил ему сделать второй выстрел. Надо заметить, что Волошин вовсе не собирался убивать своего соперника. Напротив, он боялся, что это может выйти случайно, как у Пьера Безухова в «Войне и мире». Однако в этой версии «последней дуэли» он, всё-таки, стрелял, но – промахнулся. По другой версии, у Волошина было две осечки, а Гумилев выстрелил вверх. Но обменяться рукопожатиями, бывшие ранее в товарищеских отношениях поэты, отказались… во всех версиях.

Что стало с тремя поэтами после, наделавшего столько шума поединка (считая «отомщенную» поэтессу Елизавету Ивановну Дмитриеву), можно узнать из различной литературы. В первую очередь – автобиографической. Например, Дмитриева описала (правда, за год до смерти) свой взгляд на собственную жизнь, назвав рукопись «Исповедь». Максимилиан Волошин тоже оставил ряд автобиографических текстов. О бурной и плодотворной жизни Николая Гумилева можно почитать и в специальных исследованиях, и в воспоминаниях коллег, и в воспоминаниях его жен и возлюбленных… Ищите, читайте, размышляйте. Уникальные индивидуальности талантливых, ни на кого не похожих поэтов, того стоят. Но, самое главное, это, конечно, их творчество. Обязательно обратите внимание на то, о чём и как они писали «до» данного прецедента и после него: остались ли они «прежними» служителями муз или личности всех троих претерпели какие-то существенные изменения? Я вам не отвечу. Пусть ваш самостоятельный труд станет памятным букетом Серебряному веку, подарившему нам столько замечательных Художников, без существования и творчества которых, наша нынешняя жизнь точно была бы другой.

Очевидно, что у меня ко всему произошедшему совершенно иное отношение. Поэтому, описав, вкратце, «кто и когда стрелялся», я хотела бы сказать пару слов о самом назначении дуэлей. Пояснив, почему именно «опасность, сближение лицом к лицу со смертью» довольно продолжительное время выбирались в качестве средства, снимающего с человека оскорбление. Ведь это, как мы знаем, далеко не единственный способ «отмщения». Таких способов во все времена (увы) было предостаточно. Кроме того, если сегодня «нелепые смерти» полных жизни и планов на будущее людей, ежегодно исчисляемые тысячами, принято соотносить с автокатастрофами (автомобилистов и мотоциклистов), то для «золотого» и «серебряного» века таким злом, уносящим, в основном, юные (неопытные, вспыльчивые, впечатлительные натуры)  и молодые (принципиальные, отстаивающие ценой гибели собственные ценности) жизни, была – и это трагический факт – дуэль. Но, как печальные сводки не останавливают всё новых и новых желающих приобрести водительские права и сесть за руль собственного автосредства, так и участников дуэлей не останавливала устрашающая (а порой, и ужасающая) статистика. Если смотреть на  данное явление с этой точки зрения.

Как пишет один из исследователей дуэли А. Востриков* (начавший собирать материал для своей книги на эту тему в конце 1980-х годов, дабы внести в этот вопрос ясность и определённость): «Современные представления о дуэли приблизительны и в значительной степени ложны». И это при том, что в дуэлях участвовало множество знаменитых личностей, а значит, нам волей-неволей должны быть известны (как факт их биографий) достоверные документальные сведения об этом виде поединка. Не говоря уже о произведениях искусства. Например, подробные описания дуэли можно встретить в литературных произведениях; изображения отдельных сцен дуэли – на картинах художников.

Таким образом, кажется, что подобные источники довольно наглядно и доходчиво описывают те самые правила, на которых строилось это противостояние и побуждающие к нему причины.  Во всяком случае, их принято связывать с неким «кодексом чести», который, разумеется, был хорошо известен потенциальным дуэлянтам (вероятно поэтому, он и не был чётко прописан в литературных произведениях, и, следовательно, наши суждения о нём могут оказаться весьма приблизительными). Из тех же литературных произведений, можно почерпнуть информацию о том, что подобной «привилегией» могли воспользоваться далеко не все, а лишь принадлежавшие к определенному сословию. Об этом пишет другой исследователь, знаменитый культуролог, литературовед, один из основателей «русской школы семиотики», доктор филологических наук, профессор  Ю.М. Лотман**. Так, исследуя «быт и традиции русского дворянства», он указывает на то, что дуэль буквально являлась его составной частью. Однако в допетровскую эпоху понятия дуэли ещё не существовало. Что, как мы уже говорили выше, не отменяло использования иных способов «расплаты», применяемых к обидчику. Но сам «кодекс», которым в дальнейшем руководствовались участники поединка, был сформулирован позднее. Вот как об этом пишет Лотман: «Русский дворянин XVIII – начала XIX века жил и действовал под влиянием двух противоположных регуляторов общественного поведения. Как верноподданный, слуга государства, он подчинялся приказу. Психологическим стимулом подчинения был страх перед карой, настигающей ослушника. Но в то же время, как дворянин, человек сословия, которое одновременно было и социально господствующей корпорацией, и культурной элитой, он подчинялся законам чести. Психологическим стимулом подчинения здесь выступает стыд. Идеал, который создает себе дворянская культура, подразумевает полное изгнание страха и утверждение чести как основного законодателя поведения. В этом смысле значение приобретают занятия, демонстрирующие бесстрашие». 

А теперь я хочу вернуться к участникам «последней дуэли». Точнее, к Николаю Гумилёву и его стихотворению  «Мои читатели»,*** (хотя и написанному  им гораздо позднее, в 1921 году. Я процитирую лишь часть из него:


«…Много их, сильных, злых и веселых,
………………………………………………......................
………………………………………………......................
Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.

И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти и не возвращаться больше.
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелит взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю,
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда».

На мой взгляд, выделенные строки дают нам ценную информацию о неизменных ценностях поэта, что называется «из первых рук».


Но вернёмся к рассуждениям Ю.М. Лотмана: «Дуэль (поединок) – происходящий по определенным правилам парный бой, имеющий целью восстановление чести, снятие с обиженного позорного пятна, нанесенного оскорблением. Таким образом, роль дуэли – социально-знаковая.

Дуэль представляет собой определенную процедуру по восстановлению чести и не может быть понята вне самой специфики понятия «честь» в общей системе этики русского европеизированного послепетровского дворянского общества. Естественно, что с позиции, в принципе отвергавшей это понятие, дуэль теряла смысл, превращаясь в ритуализированное убийство…».

Далее он пишет о том, как понятия «честь» и «храбрость», превратившиеся при Петре I в самоцель, претерпевают в последующие столетия существенные изменения. А именно: происходит своего рода, идущая от «рыцарства», метаморфоза:  «честь» и «храбрость» из внешних маркеров доблести становятся маркерами внутренними, влияющими на мировоззрение человека и его поступки. То есть, в ходе изменений рождается «внутренний закон», который не есть проявление исключительно воинской доблести. Это уже принципиально иной закон – этический. Или, как пишет Лотман: «с подобной точки зрения поведение рыцаря не измеряется поражением или победой, а имеет самодовлеющую ценность». 

Так, постепенно возникает взгляд на дуэль не просто как поединок с целью доказать свою силу, сноровку и воинский дух, но «как на средство защиты своего человеческого достоинства».

Юрий Михайлович виртуозно, чуть ли не несколькими штрихами «рисует» нам очень чёткие и образные картины взаимоотношений традиции дуэлей и общества; дуэлей и власти. Далее он подробно описывает очень важные для понимания «механики» дуэли, способы определения оскорбленной стороной «степени (нанесённого ей) оскорбления». Если выбор (состоявший из нескольких вариантов) был сделан правильно, то, тем самым, оскорбленная сторона демонстрировала (противнику и тем, кто наблюдал за процессом со стороны), что она вполне владеет пониманием (что, конечно, было очень важно) единого (в данном сообществе) «закона чести».

То, о чём далее пишет Лотман, снова, на мой взгляд, является неким высвечивающим лучом, относительно «последней дуэли двух поэтов», хотя Лотман  описывает не какой-то конкретный пример, а обобщенную, типическую картину данного вопроса.

«Особенно ярко это проявляется в отношении к дуэли: опасность, сближение лицом к лицу со смертью становятся очищающими средствами, снимающими с человека оскорбление. Сам оскорбленный должен решить (правильное решение свидетельствует о степени его владения законами чести): является ли бесчестие настолько незначительным, что для его снятия достаточно демонстрации бесстрашия – показа готовности к бою (примирение возможно после вызова и его принятия – принимая вызов, оскорбитель тем самым показывает, что считает противника равным себе и, следовательно, реабилитирует его честь) или знакового изображения боя (примирение происходит после обмена выстрелами или ударами шпаги без каких-либо кровавых намерений с какой-либо стороны). Если оскорбление было более серьезным, таким, которое должно быть смыто кровью, дуэль может закончиться первым ранением (чьим – не играет роли, поскольку честь восстанавливается не нанесением ущерба оскорбителю или местью ему, а фактом пролития крови, в том числе и своей собственной). Наконец, оскорбленный может квалифицировать оскорбление как смертельное, требующее для своего снятия гибели одного из участников ссоры. Существенно, что оценка меры оскорбления – незначительное, кровное или смертельное – должна соотноситься с оценкой со стороны социальной среды (например, с полковым общественным мнением). Человек, слишком легко идущий на примирение, может прослыть трусом, неоправданно кровожадный – бретером». 

И, конечно же, Ю.М. Лотман пишет о дуэли, как «корпоративной чести» определенного – дворянского – сословия, и о том, какие проблемы возникали в связи с данной «привилегированностью». А они возникали…

«Таким образом, - пишет Лотман, - в дуэли, с одной стороны, могла выступать на первый план узко сословная идея защиты корпоративной чести, а с другой – общечеловеческая, несмотря на архаические формы, идея защиты человеческого достоинства».


Полагаю, на этом можно и закончить.  Поскольку речь у нас, как раз, изначально шла об общечеловеческой, личной потребности защиты достоинства. А именно: об оскорблённой молодой женщине, далее – о при людной (за это) пощёчине обидчику, вследствие чего новый «обиженный», чуть не ухлопал «за здорово живёшь» (руководствуясь «кодексом чести» и прекрасно осведомленный, с этой точки зрения, своими правами и обязанностями) недавнего старшего товарища, «брата по литературному цеху», мало смыслящего во всех тонкостях «института дуэли». И спасибо, вмешавшемуся в эту «комедию горя от ума» Случаю («Богу-изобретателю», как назвал его в знаменитых строчках А.С. Пушкин), расстроившего, могущую стать роковой, реальную – не мистификацию –  дуэль на печально известной Чёрной речке.



*) А. Востриков «Книга о русской дуэли»


**) Ю.М. Лотман «Беседы о русской культуре».\ Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). Искусство – СПБ, 1994.
Книга создана на основе цикла телевизионных лекций, рассказывающих о культуре русского дворянства. Телецикл (название которому Лотман придумал ещё в 1976 году) был снят в конце 1980-х в Тарту по инициативе ученицы Юрия Лотмана –  режиссера Евгении Хапонен.


***)  Мои читатели
==============================================
Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне черного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнем неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Человек, среди толпы народа
Застреливший императорского посла,
Подошел пожать мне руку,
Поблагодарить за мои стихи.

Много их, сильных, злых и веселых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, весёлой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.

Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.

И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти и не возвращаться больше.
А когда придет их последний час,
Ровный, красный туман застелит взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю,
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.

                Н.С.Гумилёв, 1921 г.



****) В заголовке использована строчка из русской народной песни «На речке, на том бережочке…»