Калифорния...

Приключение закончилось вагоном... Какое приключение, Он в деталях вспомнить не мог, как ни старался – вихрь образов  становился смерчем при попытке замедлить и детально рассмотреть. Но было! Именно  Приключение – шумный  праздник, веселое застолье, сумбурный карнавал... краски, звуки, брызги, запах жареного мяса... Но оборвалось. Или Он, не выдержав впечатлений, уснул, потерявшись в сновидении...
  Остаточные, пронесенные в  сон   ощущения, намекали на  пережитые в бодрствующем  там  возбуждение, радость, изумление  и что-то еще, похожее на страх высоты. Может быть,  действительно имела место  какая-то головокружительная холодная высота, с которой Он на спор или ради куража  нырнул (куда его столкнули)...  А может быть, не высота, а сырая  давящая глубина, захватывающая дух своей мутной бездонностью без ориентиров... Что-то подобное... Нет, не вспомнить. Во всяком случае, сейчас  ни возбужденной радости, ни изумления, ни холода, ни  глубины неприятного простора, ни вызванного им страха.  Только слабое чувство, что все еще продолжаешь лететь. Или падать... Находясь в   вагоне.  Длинном, душном  плацкартном вагоне, как в советском кино про целину.  Забавно. И тем не менее,  Его пребывание здесь  «закономерно», «само собой», «только так»... И эта бесспорная логичность  данного местонахождения также забавна.  Пока забавна.  Что ж, прокатимся...
Вагон казался пыльным и грязным: видимо,  никакие уборки  уже не способны устранить   тусклый   налет его изношенности.   Основное  - его избыточная наполненность. Вагон  переполнен пугающе, но продолжает  принимать пассажиров.  Разных по возрасту, полу и некому качеству, определить которое помогли бы слова «роль» и «спектакль». Например, стоящая  в проходе томная   светловолосая дама с  усыпанными каплями  волосами и  темном от дождя  плаще. И рядом с ней похожий на Амундсена высохший бровастый старик в пижаме – шмыгает носом, шея замотана шарфом. Почему в пижаме? Или девочка лет десяти. Летнее платьице, банты, в руке недоеденное мороженое. Где ее мама? Забавно. Пока...
Несмотря на возрастающую плотность прибывающих  персонажей в  вагоне тихо. Естественная тишина молчания.  Сосредоточенная тишина вежливой отчужденности – никто никому не мешает, потому что старается никому не мешать, так как  занят собой. Настолько, что нет никакой потребности в обмене замечаниями, просьбами, вопросами – достаточно быть причастным к тому, что вот-вот и поедем. «Вот-вот»  висит в густоте деликатных индивидуальных звуков. Теперь Он  ясно чувствует этот общий (Его тоже) признак.  И еще чувствует, что внутри себя продолжает лететь или падать..
 Одни, видимо, попавшие сюда раньше, сидят. Ужавшись, потеснившись, скомпоновавшись.  Заняв все полки: стационарные нижние, опущенные верхние, разложенные боковые и нижние и верхние. Замерев, уйдя в себя, став дружной  сплоченностью глухонемых.
 Другие, подобно Ему, зафиксировались,  стоя  между  полками. Грудью, спиной, плечами в свисающие  ноги седоков: в  боты, босые ступни, кроссовки, зимние сапоги, остроносые туфли.
 Кто-то  протискивается  по проходу   в  поисках своего  места. Он каким-то интуитивным, естественным  образом определил – «место» не вагонный номер, а отведенная конкретному телу конфигурация, что-то наподобие пазла: размер обуви, рост, объем живота, кривизна позвоночника. Чужое не займешь – только свое, только в мозаике сопряженных положений (Его позиция между широкоплечим от погон представителем гражданской авиации  и мягкой, потеющей тетей в белом халате не то врача, не то торговки).  Нашел и замер!  Имея лишь две возможности:  вертя головой  смотреть и, впитывая странные впечатления, пытаться понять. С каждой  попыткой  убеждаясь в   одном – ничего не поймешь, просто жди,  все уже распределено и запущено  без  твоего понимания.  Тебе осталось доехать.  Осталось  дать  себя довезти. Осталось долететь или «доупасть». Там, внутри себя.  Без истерики. Без сопротивления. Без удобств и сопутствующего дороге снаряжения. В чем есть -  Он в своем офисном костюме, но ноги в домашних шлепанцах.  Поэтому, ни у кого нет съедающих вагонное пространство чемоданов, сумок, пакетов. Нет постельных рулетов, нет бельевых комплектов.
Нет  и проводника, у которого можно (нужно!) спросить,  куда направляемся и когда же все-таки отправление. И вообще, что все это значит? И вообще, уже не забавно.
На перроне сырая ночь.  Экранные плоскости стекол без занавесок, двоясь запотевшим  отражением их забитого народом   «купе»,  дают   слабо освещенную платформу.   Широкую и пустую, похожую в  серо- серебряным фонарном освещении  на  шоссе. На ней никого.  Ни провожающих, ни носильщиков, ни торговцев. Никого.   Наверное, посадка происходит с другой стороны состава. Так это или нет, Ему не определить, полного обзора нет -  коридор  непроницаемо занят стоящими (у женщины плащ уже высох, старик трет подбородком шарф, за девочкой с мороженным хмурый  таджик в заляпанном рабочем комбинезоне), и  из-за их голов ничего  не видно.
  Ждать... Терпеливо ждать. Без права сменить телесное положение.
Без желания говорить и переглядываться.   Без надежды (непонятность – отсутствие надежды) вырваться из этой странной ситуации.  Без всего. Кроме  костюма, промокшей рубашки и домашних шлепок, томления от жажды и неудобной распятой позы и обоняния  чужих несвежих ног.  Кроме тщетного усилия  оставаться спокойным  - уже не прикольно, уже достаточно, уже наигрались в загадки. Когда поедем?!  И зачем? Не хочу никуда ехать! Отпустите!
Кроме  тщетного усилия  проснуться, вновь оказавшись там, во всем  прежнем. Пусть не в карнавале и празднике, но  там, откуда он непонятно каким образом выпал. Каким образом?  Нажравшись в мясо?   
Где-то ударил колокол. Все оживленно встрепенулись. В  ответ  гулкому  звону со стороны локомотива (Ему  представился древний  паровоз со звездой на рыле) сипло и резко свистнуло. На мгновенье погас свет, пропустив сквозь резкую темноту пахнущий подгоревшим  маслом  сквозняк. Под ногами заскрипело, вагон вздрогнул, качнулся, пустил  толчок, и  платформа   поплыла назад, удивив Его своей начавшей разворачиваться длиной.
Когда Он отвлекся от подсчета платформенных фонарей (четыреста двадцать?), Ему стало  заметно  несоответствие: судорожное хлябанье несущегося вагона и участившийся до бешеного ритма стук колес не совпадали со скоростью продолжающего уплывать назад перрона. Перрон, по-прежнему абсолютно пустой, никак не кончался. Воспринимать это было очень неприятно. Не менее неприятным было чувствовать под  обессилевшими  ногами мелкую рельсовую дрожь.
Неизвестно откуда  появился проводник. Юркий и отвратительный уродец-карлик.  В форменной курточке и закрывающей половину крупного толстогубого лица фуражке.  Ловко, умудряясь никого не задеть, проводник  стал шмыгать по вагону, делая своей короткой недоразвитой ручонкой  пометки в толстом  блокноте. Взгляд наверх на  лицо, затем к себе вниз, на нужную строчку – «Есть!». Затем  кивок блестящим козырьком, быстрая галочка и дальше. Вдоль (или сквозь) молчаливо-довольных регистрацией улыбающихся   попутчиков.
В Его отсеке проводник  навел порядок.  Оказалось, что необходима иная расстановка – авиатора посадить на полку, мягкую тетку в халате  поставить ближе к окну, мальчишку выдворить в проход, на его место старика в пижаме. Его сдвинули  вплотную к столику. Все это сделалось чрезвычайно быстро: достаточно было уловить посыл темного взгляда страшного коротышки. Когда лилипут предстал перед Ним, желание спрашивать «куда?» и «почему?» исчезло. Скомкав волю и подавив любую активность, в сознание вошла  покорность. Подлое от парализующей  радости согласие – «Так надо! Едем!» 
Проводник снова исчез. Платформа не исчезла, она все еще тянулась, лениво отмеряя преодоленное расстояние редкими пятнами круглого света... Под ногами дробь, стены в содрогании от скорости...
 Когда платформа все же оборвалась (из мрака выступили и поплыли далекие огоньки),  под потолком, перекрывая свист движения, зашипела трансляция. Молодой и бодрый бесполый голос оповестил:
-  Дорогие участники призовой поездки! Еще раз поздравляем вас с победой! Мы  рады приветствовать вас в нашем экспрессе  «Три семерки», сообщением «Отсюда и в вечность!». Шутка, господа пассажиры! Все предельно конкретно и максимально четко. Кому Бологое, кому-то Кемерово, кому-то Ялта, ну а кто-то  доедет до Калифорнии! Маршрут каждого победителя того или иного тура  индивидуален.  Его продолжительность  определена набранной им  суммой зачетных баллов. Объективность и честность наше главное правило. И тем не менее! Каждого путешественника без исключения! На предназначенной станции прибытия  ждет   сюрприз! Смягчающий  возможную досаду от прекращения приятной поездки - мы заботимся о вашем удовольствии! И еще одна хорошая новость, господа - Викторина продолжается! Всем вам предоставляется  шанс! Шанс сделать лучшее совершенным! К участию приглашаются все желающие получить бонусные очки!  Каждое бонусное очко – это еще сто километров пути. Чем дальше, тем дольше. Чем дольше, тем легче. Это снова шутка! А теперь, господа,  серьезность и внимание. Вопрос первый. Ставка пять баллов. Итак...
Вопрос не прозвучал – пошипев и щелкнув,  динамик смолк.
«Что за бред? – подумал Он, напрягая память, - Ни в какие викторины я не играл... Или играл?»
Вспомнить не удалось – снова показался проводник. Опять   замирая   с блокнотом  возле каждого пассажира... Но на сей раз пауза контакта была  увеличена.
У Него посредством своей сверлящей затылок телепатии  гнусный карлик незаинтересованно полюбопытствовал:  - Кому принадлежат слова «Отсюда и в вечность»? Минута  на размышление...
Ответ Он знал.
Джеймс Джонс. Не Джойс, а Джонс. Американец прошлого века. Роман о нападении  японцев на Перл Харбор. Роберт Ли Прюитт... Тогда он учился в пятом классе... В книжке лежали деньги. Три красные купюры. Их в Джеймса Джонса убрала мать. Заначка. От Него, отца и самой себя. Мать была уверена, что такие толстые книги Он читать не будет. А Он взял и прочел. И деньги взял.  Третью часть...
- Правильно. Вы заработали пять баллов. Пятьсот километров. Поздравляю...
А потом все поменялось – поезд стал тормозить. Туго, тяжело, скрипуче, давя и сгибая инерцией. А за окном началась гонка:  мелькание  перепрыгивающих одна в другую станций,  извивающиеся  линии далеких фосфоресцирующих  дорог, красные фотографические вспышки шлагбаумов...
Вопреки этому качнулись, стукнув сцепками,  встали...
Окно покрыли смазанные  полосы  - снаружи все слилось в   неразличимость изображения горизонтальных, темных с блеском мазков.
 Стояли недолго: на первой станции из вагона вышло всего несколько человек. Не более   пяти-шести, в составе которых была красивая осенняя женщина в плаще.
Свистнули, дернулись, грубо стукнули железом, тронулись, с каждой секундой стремительно ускоряясь. Снаружи началось замедление. На горизонте появился город. Или городок  –   организованное количество далеких точек-окон, образующих сложную многоэтажную, почти застывшую  геометрию. 
Динамик ожил:
- Дорогие участники Викторины! Путешествие продолжается. Продолжается наша Викторина! Продолжается испытание вашей эрудиции.  Отгадывайте и получайте бонусы-километры! Вперед! Второй вопрос оценивается в десять баллов. Десять! Это уже реально пахнет морем! Это уже не Нижний Новгород.  А если и Новгород, то Вышний. Шутка, дорогие пассажиры. Нам шутка строить и жить помогает, как говорил Михаил Задорнов. Внимание - вопрос вто...
Бойкая фраза оборвалась, и в вагон на возросшей громкости  полилась английская  песнь. Страстная, хриплая, пошлая, древняя. Хорошо Ему знакомая. Под эту незабываемую музычку Он когда-то сделал двойную подлость – переспал с женой друга...
- Правильно, - принял его ответ читающий мысли урод, поинтересовавшийся, кто и что исполнялось - Вы выиграли еще тысячу километров...
И еще одну тысячу, и еще пятьсот... Потому что знал прекрасно  ответы – все они касались его лично. Не вызывая удивления...
Были остановки, были высвобождающие  сидячие  места высадки. После «пятого вопроса» в проходе никто не стоял. А Он был  посажен на нижнюю полку. Вполне удобно, откинувшись к стенке и почти не касаясь локтями летчика и девочки с мороженым, которое она никак не могла доесть. Но эта свобода раскрепощенного сидения была обманом – перемена положения на физические ощущения не повлияла. Они не  изменились:  Он продолжал изнывать от  непрерывного стояния в душной тесноте: ноги и спина одеревенели, под  липким пиджаком  ручьями тек  пот.
Через несколько часов (десять, двадцать, сто...) за окнами  начало светлеть. Еле заметно, как таяние мартовского снега. А поезд несся.  Поезд летел, отстукивая своей   железной  дрожью  бешеный  чечеточный  ритм, нисколько не ускоряющий  затянувшийся процесс смены ночи на день.
И все-таки  ночь, студенистый, разбавленный дымкой рассвет, мутное желтеющее утро уползли...  Пройдя  бесконечные  фазы  вылупления, появилось солнце. И повисло над пустыней.
Песок не имел границ. Его гребни,  впадины, барханы и иной рельеф простирались  до уходящего в  небо  плавающего горизонта, четкую линию которого  его глаза так и не смогли определить. Он был один. Один на один с голосом  репродуктора и донимающим вопросами проводником, накидывающим  предстоящие сотни километров заключения. Правда, теперь Он мог ходить по вагону. Ему разрешалось лежать на любой полке и открывать  окна. И то, и другое, и третье не имело смысла. Все не имело смысла: двери в тамбур и туалет не открывались, из приспущенных фрамуг вместе с колючими частицами песка несло сухим  зноем, лежание не влияло на ноги, спину и затекшую шею.
Войдя в  зенит (месяцы и годы) солнце обрело  фантастический размер и багровый переливающийся цвет. Его палящая  фактура изменила рисунок унылой  пустыни – по ней «пошли» мелкие волны. Ставшие, когда вагон накалился до невозможности дышать, не прикрывая рот рукой, жидкими. Или так Ему казалось – глаза разъел пот.
Потом (время не существовало) волнение стало прозрачным. Глубоким... Сильным – гребни, пена, брызги...
Последний вопрос был таким:
- Что важнее всего?
Ему показалось, что Он ответил:
- Не быть...
Это дало Ему еще восемьсот километров муки...
Однажды наступила ночь. Или они въехали в тоннель. Или в скалу. Может быть, в  айсберг  или засверкавшую кристаллом  алмазную  плотность, содравшую крышу вагона, сплющившую стены, перемоловшую полки, перегородки, ручки, стекла, а с ними Его тело...
Все. Фарш, практически  готов. Осталось мелко нарезать лук и добавить яйцо. Перец и соль по вкусу.  Все перемешать. Жарить на открытом огне в течение пятнадцати минут. Котлеты можно подавать к столу с любым гарниром, предпочтительно с отварным  рисом  или тушеными овощами. Приятного аппетита!