Расскажите девушке сказку

Прага – идеальное место, чтобы влюбиться. Этот старинный рыцарский город так и дышит мистикой, древними легендами и страшными сказками с традиционным для Средневековья плохим концом. Однако, отправляясь туда весной позапрошлого года, я и предположить не могла, что сама попаду в одну из страшных пражских сказок.

Её главный герой сначала был для меня вовсе никаким не героем, а сыном профессора, преподававшего в моём институте зарубежную литературу. Интеллектуальный недельный тур в Прагу профессор задумал ещё зимой. Поначалу лететь собирались многие, но в результате деньги на путешествие с нашего курса сдала только я.

Когда до поездки оставалось чуть больше недели, профессор сломал ногу, и в деканате сказали, что вместо него в Прагу поедет сын, тоже педагог и большой знаток города, – так сказать, заменит отца на боевом посту.

Прежде я этого сына ни разу не видела, помню только, что сразу обратила внимание на редкое имя: Ермолай. Я позвонила Ермолаю день или два спустя, чтобы уточнить, в котором часу и где группа встречается в аэропорту.

– Кто это? – спросил довольно грубый бас.

Я неприятно удивилась, мне казалось, сын нашего профессора, интеллектуала и умницы, должен был перенять у отца хорошие манеры. Быстро уточнив детали, хотела вежливо попрощаться, но собеседник уже нажал «отбой».

Наш самолёт улетал в четверг в час дня. К девяти утра я уже была в Шереметьеве, сидела в кафе с отличным обзором и ждала заказанный кофе.

Мой глаз моментально выхватил из потока людей крупную мужскую фигуру в кожаной куртке-косухе и кожаных же чёрных штанах. Издалека сын профессора – а я почему-то сразу поняла, что это он, – был похож на племенного быка, который по каким-то личным соображениям решил стать двуногим и носить человеческую одежду. Уж очень он крупный и весь какой-то «животный».

Ермолай Быкович, как я его сразу про себя окрестила, зашёл в магазин дьюти-фри, вырулил оттуда с банкой пива, к которой и поспешил припасть. Прихлёбывая кофе, я с грустью думала, что едва ли поездка будет такой уж замечательной.

Тем временем вокруг Ермолая Быковича начал собираться народ. Я поспешила присоединиться к группе. Поздоровавшись, Быкович скользнул по мне безразличным взглядом, и я почувствовала себя уязвлённой. Не то чтобы я такая уж раскрасавица, но и далеко не дурнушка, – по крайней мере, мог бы улыбнуться. Однако он лишь пробормотал, чтобы члены группы держались вместе, и мы отправились регистрироваться на рейс.

Не знаю, как так вышло, но наши с Быковичем места в самолёте оказались рядом. Я села на своё местечко у прохода, дождалась набора высоты, достала ноутбук, наушники и включила «Бриджит Джонс». Быкович откинулся в кресле, из его наушников донёсся то ли металл, то ли сатанинские песнопения.

Не успела немного расслабиться, как он заёрзал, пытаясь вылезти из своей кожаной куртки. Я невольно отстранилась, чтобы не получить локтем в глаз, да так и застыла. Руки Быковича, освобождённые от куртки, были от кистей и выше в цветных татуировках. Причём на левой я увидела картину Ван Гога «Звёздная ночь», на фоне которой куда-то направлялся чумной доктор в своей остроклювой маске, почему-то горела изба и летели вороны. А на правой в стиле японской анимации была изображена девушка – очень красивая, но будто неживая.

Долетели быстро и без сюрпризов. Перед тем, как отправить группу заселяться, Быкович назначил место встречи первой обзорной экскурсии – в шесть вечера в холле гостиницы.

Я почти не удивилась, когда он не пришёл к назначенному времени. Группа нетерпеливо топталась в холле. Наконец, спустя десять минут, Быкович явился. Мне показалось, что от него пахло пивом. Мы вышли из гостиницы, сделали буквально пару шагов в сторону метро, и Быкович неожиданно сказал:
– Прежде чем начать экскурсию, я хочу рассказать вам старинную пражскую легенду о госпоже из Белой башни. В давние времена в эту башню заточили прекрасную молодую женщину, которую предал возлюбленный. Чтобы не сойти с ума от тоски, она изобразила угольком на стене тюремной камеры его силуэт, а сердце предателя нарисовала собственной кровью. Впрочем, обо всём по порядку…

Я не могла поверить своим ушам: этот бука и грубиян, оказывается, умеет разговаривать, да ещё как! Однако по пути обратно к гостинице Быкович замолчал и ушёл в себя. Его глаза больше не горели, нахмуренные брови вытолкнули к переносице крупную складку, и группа тоже как-то притихла. В тот момент я поняла – у Быковича есть какая-то тайна.

На следующий день всё повторилось. Ермолай провёл потрясающую экскурсию, рассказывал нам о тонкостях алхимических экспериментов, пересыпая свою речь строчками средневековых баллад, а на пути к гостинице замкнулся и словно окаменел.

Несмотря на явный талант рассказчика и готовность отвечать на вопросы, с группой он не сближался. Алкоголем от него несло довольно сильно, но пьющим мы его не видели. Экскурсии начинались после обеда, а заканчивались перед ужином. В какой бы части города мы ни находились, Быкович объяснял нам, как вернуться в гостиницу, и молча уходил – от нас и, похоже, от самого себя. Его поведение уже не казалось мне невежливым или грубым, я понимала, что причина в чём-то другом.

На шестой день, за сутки до возвращения в Москву, мы гуляли по Праге допоздна. Не хотелось признаваться себе, что мне нравится этот загадочный грустный сказочник, который почему-то решил отгородиться от мира и запретил себе быть счастливым. Я даже пыталась с ним флиртовать, чтобы как-то согреть, но в ответ получала лишь тяжёлый суровый взгляд и первой отводила глаза. И хотя порой мне казалось, что исподтишка он всё-таки на меня посматривал, ни разу не удалось перехватить его взгляд.
На обратном пути экскурсовод традиционно закрылся, у входа в гостиницу остановился покурить. Все остальные уже вошли внутрь, я была последней, и вдруг Быкович сказал низким голосом:
– Пойдём.

Я вздрогнула и, обернувшись, увидела удалявшуюся спину – он уже куда-то шёл, совершенно не заботясь, следую ли я за ним. И правильно не заботился, потому что я, разумеется, следовала.

Минут через пять в полной тишине мы дошли до какого-то бара и сели за дальний маленький столик. Наше обоюдное молчание мне страшно нравилось – оно возбуждало. Быкович ушёл и вернулся с двумя большими кружками тёмного пива. Сделал несколько больших глотков и, не поднимая на меня глаз, начал свою исповедь:
– Я женился в двадцать три, совсем мальчишкой. Её звали Мария. Маша. Ей было девятнадцать. Любил её до безумия, как чёртов рыцарь из чёртова романа. Даже не знал, что можно так сильно любить. И она меня тоже любила. Семь лет назад, в июле, здесь, в Праге, городе, который нас познакомил, мы поженились. Всё было скромно, с нами приехали только пятеро друзей. Веселились всю ночь в старой таверне, пили пиво, закусывали жареным сыром, танцевали, выбегали на улицу подышать свежим воздухом, ловили ртом капли дождя, который начался на рассвете… Внезапно из-за поворота, визжа тормозами, на тротуар вылетела машина. Всё, что помню, это слетевшую от удара Машкину фату, которая медленно опустилась на асфальт. В тот момент моя жизнь закончилась.

Быкович замолчал, рассматривая свои руки, крепко сжимавшие кружку. Моё сердце так бешено колотилось, голова так кружилась, что я боялась упасть в обморок. Понимая, что всё равно не смогу подобрать нужные слова, дотронулась до его предплечья. Почувствовала, как напрягся, но руки не убрала. С минуту он молчал, а потом поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза:
– Я не сказал главного. Того вонючего потного пьяного урода, который сидел за рулём, я вытащил из машины. И убил.

Следующие несколько минут я могла думать только о том, чтобы моя рука, сжимавшая его предплечье, дрожала не очень заметно. Только бы он не подумал, что я малодушная трусиха или, ещё хуже, святая инквизиция. «Ты не имеешь права его судить, он потерял самое дорогое, что у него было!» – пульсировало в голове. Он молчал, опустив глаза.

Я дождалась, пока пульс успокоится, вынула из сумочки и положила на стол купюру, которой должно было с лихвой хватить на оплату нашего пива, и сказала одно только слово:
– Пойдём.

Следующие пару месяцев, уже в Москве, мы провели в его квартире в каком-то угаре. Большей частью алкогольном. Быкович постоянно возвращался к той истории, рассказывал, как ждал суда, как отец поднял на ноги всех знакомых, как им пришлось продать бабушкину квартиру, чтобы вытащить его из тюрьмы, как он попал в психушку, потому что никак не мог смириться со смертью жены, как ему до сих пор снятся кошмары и тот мужик, которого он задушил.

Он был нелюдим, груб, зациклен на смерти, неласков и даже агрессивен в постели. Кроме того, просто патологически жаден, беспринципен, циничен, жесток, во многих вопросах удивительно узколоб. Но как только в моей голове мелькала мысль уйти, я сразу же вспоминала, через какой ад ему пришлось пройти. Жалела его и молчала, даже когда он в первый раз поднял на меня руку.

Однажды его пригласили на радио прочесть лекцию: связи отца-профессора давали о себе знать. Он быстро собрался и попросил меня подмести в квартире, пока его не будет. Шёл третий месяц наших отношений, и я решила сделать ему сюрприз.

Как правило, дома он больше пил, чем закусывал, поэтому из еды у него обычно были только хлеб, яйца, картошка, сыр, макароны или сосиски. Проводив Быковича, я решила сварить борщ – хотелось побаловать его чем-то домашним.

Сбегала в магазин, купила продукты и начала искать по ящикам посуду и прочие кухонные принадлежности. Кастрюли обнаружились на нижней полке кухонного шкафа – по тому, как плотно и глубоко они были задвинуты, я поняла, что хозяин пользуется ими редко. Потянувшись за дальней, самой большой кастрюлей, нащупала между ней и стенкой что-то крупное, похожее на пухлую тетрадь. На секунду мелькнула мысль, что там хранится кулинарная книга его погибшей жены с любовно записанными ею рецептами, и я даже отдёрнула руку. Но любопытство всё же пересилило, и я потянула находку к себе.

Книга больше напоминала ежедневник в кожаном переплёте. Сразу стало понятно, что к кулинарии она отношения не имеет. Я открыла первую страницу и с удивлением узнала неаккуратный бисерный почерк Быковича – он иногда при мне что-то записывал от руки. На первой странице, вверху справа, была довольно аккуратно выведена известная фраза Хемингуэя: «Пиши пьяным, редактируй трезвым». То ли эпиграф, то ли напутствие самому себе, то ли оправдание. Иными словами, Быкович мнил себя писателем – по-видимому, великим.

Это было неожиданно. Я поняла, что, пока не прочту его труды, не успокоюсь.

Названия у будущей повести или романа не было – Быкович сразу переходил к делу. И дело это – я не могла поверить своим глазам – касалось… меня! Быкович скрупулёзно описывал нашу с ним встречу в аэропорту, полёт в соседних креслах, долгие прогулки по Праге. Все описания были щедро пересыпаны пошлейшими размышлениями о том, как же ему не терпится сорвать с меня одежду и… Он об этом так и писал: «Я смотрел на её пышную грудь, скрытую под шёлковым платьем, и хотел её больше всего на свете».

Надо сказать, писатель из Быковича был так себе. Описания пестрели штампами дешёвых любовных романов: «жемчужины её сосков», «его мужская гордость», «мрамор её бёдер», «его мускулистые руки», «исторгнутый ею крик»… Но самое ужасное было впереди.

Возомнив себя знатоком женской психологии, Быкович ударился в размышления о том, что проще всего соблазнить девушку, рассказав ей сказку. Красивую и печальную сказку о несчастной любви, пережитой рассказчиком, которая, разумеется, закончилась смертью его возлюбленной. И он, разумеется, за неё отомстил. «И вот когда она будет готова расплакаться от жалости и восхищения, а биение её сердца можно будет заметить даже сквозь одежду, нужно начать её медленно раздевать, глядя на неё самым печальным и отрешённым взглядом, который только можно изобразить».

Я девушка крайне эмоциональная, но точно помню, что не заплакала. Захлопнула книгу, дала себе несколько минут, чтобы успокоиться, а потом положила её на стол и отправилась на охоту. Шестое чувство подсказало мне, что эта книга, трусливо спрятанная от меня среди кастрюль, далеко не единственная.

Поиски увенчались успехом: в одном из шкафов я отыскала целых одиннадцать тетрадей, исписанных от первой до последней страницы. Ко мне они отношения не имели – может, поэтому Быкович их особо не прятал. Мельком пролистала первые две, выхватила взглядом те же самые «соски» и «бёдра», и остальные тетради даже не стала открывать – мне было неловко читать порнографические истории, в которых Быкович на все лады унижал подобных мне впечатлительных добрых дурочек.

Времени до возвращения писателя оставалось мало, поэтому я, перебрав варианты мести, остановилась на самом простом: свалила все его грязные фантазии в ванну и до самого верха наполнила её водой. А перед тем, как покинуть его квартиру навсегда, в сердцах плюнула на груду почти моментально разлезшейся от воды бумаги.

Анна ГОРДИК