Cogito non ergo. Часть первая, будет дополнено

Сон первый.

Вам было когда нибудь холодно от страха? Когда косточки, кажется, щиплет мороз, а виски словно зажимает тисками, в глазах темно и хочется пошевелиться, а ноги не двигаются. А из угла на тебя смотрит невидящим глазом чёрное аморфное нечто. Потом оно врывается в твое мироздание, проникает в тебя, и каждая клеточка твоего тела хочет вырваться из этого мрака, в то время, как твой мозг погружается в спокойное созерцание, не желая, абсолютно не желая ничего менять, и становится хорошо и тепло на душе, хотя вдалеке лишь пустота и тьма, сгущенная, как молоко, тягучая, нервная, и кажется ты даже начинаешь чувствовать какие-то вибрации этого небытия, даже не так, Небытия с большой буквы. И безусловно, только тогда ты понимаешь всю боль и несчастье этого мира, понимаешь, что движет каждой клеточкой этого броуновского мира. Понимаешь, как все суетно, узнаешь, что только боль и несправедливость главные указатели на этом пути. И текут года в темноте, вне этой масляной слезливой мировой картинки, и ты лежишь рядом с красной кирпичной стеной. А впереди ещё тысячи стен и тысячи кирпичей, заботливый мир, крик ребенка, цепь событий, которых ты потом даже не вспомнишь, снова проваливаясь в бездонную пустоту. Может быть ты своей пустотой освободишь кому-то путь, а может быть просто будешь мерцать, как свет на белой простыне, где через пару минут другим покажут тупое и неинтересное чёрно-белое кино.Они конечно вынесут из него свои уроки, но цели их будут так же расплывчаты, ибо их задача-стать светом, тем, которым ты уже стал. И ты отнюдь не рад этому. Тебе не дали стать ярче, выйти за пределы простыни, специально расстеленной для тебя, вот если бы рядом была бы плоскость и щёлка, ты бы проник в неё, и стал бы, может быть, звездой на темном небе, или ярчайшим созвездием, но это если много боли, и много просветов. И вот пришел этот сон. С тех пор он повторялся множество раз, каждый раз при этом принося незабываемые ощущения. И каждый раз хочется пройти дальше, ощутить всё очарование летнего дня, шелест гальки под ногами, почувствовать запах цветочных клумб , пощупать их шершавый бетон, стать доверчивым и молодым.

Но каждый раз ...каждый раз ты сам обрываешь этот сон. Никто не объяснит почему, что тобою движет, но именно этот перерыв является тем, что заставляет тебя возвращаться к этому серому многоподъездному дому раз за разом. Ты даже не можешь объяснить, почему именно был выбран для твоего сна, каковы причины того, что летнее солнце греет твои босые ноги, почему ты знаешь, что надо идти куда только ноги поведут, а сам не желаешь идти, потому что получаешь такое детское, щенячье удовольствие просто от созерцания. Хочется сесть посреди асфальта и наслаждаться каждый глотком воздуха, ловить глотками теплый ветер, вбирать его в себя нервно, жадно. Это твой первый сон, первый из череды непонятных снов,прошивающих красной лентой твою реальность. Прошло уже больше двадцати лет, а ты начинаешь подозревать, что сны приходят не просто так, они уже часть твоего существа, порой они кажутся реальнее самой реальности.
Но это лишь сон. Но почему лишь сон?

Сон второй.

Вначале все темно, словно в подвале, но вдруг на мгновение тень рарезает яркий свет. Свет качается,кроит этот мир, и ты чувствуешь, что амплитуда увеличивается. Это небольшая керосиновая лампа. Запах дерева и промасленной  стружки, мир вокруг начинает подрагивать, время начинает сжиматься. Рука ощупывает край стены. Гладкие струганные доски. Боишься чего-то, трудно дышать. Ощупываешь воротник своей гинастерки, грубую грязную материю. Пуговица поддается,и ты получаешь глоток воздуха такой необходимый тебе сейчас. Снаружи, в такт биению сердца ты слышишь мерное постукивание. Лампа, окруженная роем мошкары раскачивается, вырывая из тьмы то деревянный пол, то маленькое окошко. Вагон, стучащие колёса, догадываюсь. Хочется встать, взять с пола вещмешок, но понимаю, ещё слишком рано.
Приехали. Сцепки глухо ухают. Я поднимаюсь на ноги, и щурюсь от света, проникающего в маленькое запыленное окошко. Надо тихо выбираться.
Зацепляюсь пальцами за тяжелую дверь, напряжение сил, дверь не хочет подаваться вперед. Раскачиваю её движениями взад-вперед. И наконец достигаю результата. Вываливаюсь из вагона, как тяжелый мешок. Встревоженно. Звук гальки, и я на полусогнутых уже крадусь в сторону серого дома с белыми, облупившимися ставнями.Крадусь по зеленке.
Серой формы пока не видно.Жара стоит страшная, земля, местами черная от гудрона потрескалась. Пытаюсь не привлекать внимание, шагаю осторожно. Пора делать дело. Достаю из вещмешка сверток в промасленной бумаге, а заодно флягу, откручиваю крышку и делаю жадный глоток. Нет, это не вода, а самая настоящая самогонка, крепкая и дурманящая, такую только в бабушкиной деревне делали. Сердце колотиться, огненная волна проходит по телу, и я успокаиваюсь. Всего лишь на миг, на долю секунды, чтобы сосредоточиться и продолжить начатое ранее.
На жухлой траве размещаю плащевую ткань, и начинаю возиться с детонатором. Руки не слушаются, онемели после долгой поездки, но я умудряюсь закрепить контакты. Приходится постоянно оглядываться, и вот замечаю сзади силуэт, выдающаяся вверх от контура пика винтовки не оставляет места для сомнений.Это серые. Начинаю судорожно соображать, что делать? С одной стороны, не могу не выполнить задание. Откуда-то из груди, откликаясь учащенным биением сердца, и пониманием своей беспомощности в этих обстоятельствах, лезет мысль. "Погибнет ещё не один десяток людей, если я не сделаю этого". Сверху доноситься какой-то гул, не могу определить , что это? Элеватор? Ну наврядли начался уже процесс разгрузки. Но вскоре причины шума появились сверху, на белом облачном небе. Темные очертания скользящие по небу необычайно медленно, совсем не так, как представляешь это в детских мыслях. Гордо и грациозно пикирующие бомбардировщики вылетали из-за вагонов, раз за разом подставляя свои алюминевые бока, пока они только прицеливались. Справа, с постов донеслась немецкая ругань и глуховатые залпы зенитки, напоминающие уханье большой выпи, разносящееся по всей округе. Я тихо выдохнул. Серый дернулся, сначало вправо, потом влево, побежал, и хорошо, что от меня а не на меня. Серая тень скрылась за вагоном, но тут же началось...
Взрывы, пока ещё где-то вдалеке, разрывали пронзающую тишину, раз за разом. Я не мог сейчас убежать, скрыться, важность данного мне задания не позволяла такой слабости. Хорошо, что в сложившемся хаосе я смог собраться и достать из "петровича" лопату с короткой ручкой. Перебежав к соседнему вагону я поднырнул под поезд, и пробравшись ползком под черным дном состава, выбрался к станции. Люди в сером, грузчики, они метались повсюду, напоминая загнанных животных на охоте. Я стал копать неподатливую каменистую насыпь.
Я успел...Заложив взрывчатку, я уже стал отползать, но черный остов железной птицы выпустил из своих лап очередной смертоносный заряд, и рядом прогремел взрыв. Черная гарь застилала вокзальные окрестности, кровь потекла из ушей. Движения,гулом отдававшиеся в голове, с каждым шагом стали даваться все тяжелее и тяжелее.

Тем не менее мне удалось перебраться через пути, и выбраться на изрытую взрывами десятков авиабомб площадь за составами. Но и тогда я понимал, что нельзя останавливаться. Я побежал, и мои шаги, утопающие среди шума моторов, были уже не различимы для врага. А потом прозвучал большой взрыв, но лишь тогда, когда я, уже запыхавшийся от перебежек, смог достигнуть единственного ориентира, замеченного на пути, это был тот самый домик-сторожка. С побеленными, немного осыпавшимися ставнями...

Сон третий.

Прорываюсь сквозь удушливый газ. Щиплет лицо, а особенно глаза. Странный запах герани. Спереди небольшой коридорчик. Справа и слева двери, обыкновенные, такие вот бывают в старых хрущевках. Сзади, за спиной слышны странные щелчки, как будто гидравлическими ножницами перекусывают какие-то провода.
Я забегаю внутрь, достаю петарды, поджигаю запал.Дым проникает сквозь дверные щели, я уже почти ничего не вижу. Пока есть возможность хоть что-то разглядеть, беру пару металических стульев стоящих рядом, и переворачиваю их на пути захватичиков. Когда дверь выламывается под ударами тяжелых сапогов, бросаю под ноги петарды, и кричу диким голосом "Лежать, бомба!"
Незнакомцы чертыхаются, третий член команды разворачивается, двое,шедших впереди падают.
Раздается дикий крик. Краем глаза замечаю, что один из упавших завалился на бок и кричит от боли. Ножка стула проникла в его плоть на уровне шеи, и темно бурая лужица крови растекается по полу. Я не прекращаю движение, беру первую попавшуюся
вещь, это какая-то детская плюшевая игрушка, и прячу туда некий предмет, словно по воле некоего волшебника, оказавшийся в моих руках. Я понимаю, что двигаться больше некуда, выбегаю на балкон, и тут предательским образом мою собственную шею протыкает некий предмет, с острым, как у осы жалом. Ноги подкашиваются, я перевешиваюсь через балконную ограду, падаю на нее всем корпусом, погружаюсь в объятия серого мира и сознание затуманивается. Выхожу из сна.

***

Какими бы долгими были размышления мои по поводу преследовавших меня неприятностей, был только один выход, который я для себя видел. А именно скрыться от бытийного обывательского мира за ширмой снов, переживаний. Я начал чувствовать то, что чувствуют герои моих снов, верить каждому шёпоту моего бессознательного, уметь перемещаться из одного мира в другой,следить за чередой своих снов, причем чувствовать себя не просто как рыба в воде в том мире, в мире сновидений, но и очерчивать свою географию этого мира,каждый риф на моем пути, каждый остов давно затонувших кораблей памяти, и теперь,как мне кажется, мне уже реже надо всплывать на поверхность за новой порцией бытийности. Толковой работы не намечалось, и я нашел такую, которая позволяла мне заниматься моим любимым делом, а именно думать, читать, заниматься собой. Порой, отъезжая от очередной станции метро, я начинаю судорожно отмерять время от отправления до моей станции, чтобы успеть вовремя вынырнуть из потока своих мыслей, ярчайших образов, тихого шепота вечности, которую я научился конструировать.
Каждый день ныряя в бешеный человеческий омут, ледяной и холодный, я боялся, что не смогу вынырнуть уже, что время затянет меня и уничтожит.
И именно моя способность тогда помогла мне. Я, вначале неумело, а потом и уверенно, начал учиться выцарапывать на заскорузлой, застывшей от холода времени, бересте реальности свои метки. Вначале, бережно взяв свое воспоминание, я отогревал его своим дыханием, вдыхал запах прошлого, как иная ищейка впитывает в себя еле заметные вкусовые метки подозреваемого, чтобы по следам вынюхать, найти одного из миллионов, и больше не выпустить, схватив его своей мощной пастью, впившись до костей.И я таким образом находил свои "отметки" во времени и пространстве, их реальность всплывала в моем воображении и влияла, в свою очередь, на реальную, хоть и постылую, окружающую реальность. Была лишь одна проблема, система, которую я придумал, чтобы отмаркировать свое существование на планете Земля, начала давать сбой. То есть не то, чтобы я начал, как говориться "терять нюх" (кстати меткое определение, как по мне)Скорее уж наоборот. Нюх начал терять меня. Например, один раз я хотел уже "перепрочувствовать" очередной этап моей жизни, и не смог погрузиться в ту, прошедшую реальность, я начал перелистывать страницы воспоминаний, как будто книгу, которую закрыл, не успев заложить. Пролистывать, естественно, лишь в строго определенном месте, но без особого успеха. Со временем начал замечать, что те воспоминания, которые стираются, находятся ближе к середине существования.
В свою очередь со временем начало приходить осознание того, что все мои метки имеют свои подразделы, свои коннотации, первые- безусловно радостные метки, вторые важные метки, не несущие позитивного или негативного настроя, и третяя- воспоминания, которые хотелось возвращать, несмотря на их тяжесть в восприятии. Последние были связаны с теми событиями, которые буквально впились в мою реальность, вызвали в этой реальности переворот, дали очередной толчок в развитии, в плохую, либо хорошую сторону, не важно.
Я с трудом разлеплял глаза, бил по боку свой электронный зеленоглазый будильник, сгонял с коврика рыжего кота, который недовольно мурлыкал на своем кошачьем мате, и буквально тащил свои ноги в ванную. Недосып на лицо, постоянная небритость и несвежесть.
Выходя на улицу, я страрался спрятать свою несвежую физию в капюшон толстовки, плюс поднять как можно выше куртку с серой меховой опушкой.
Погода только способствовала приступам хандры, желтые остовы городских зданий поглощали густую гущу серой осенней слякоти вперемешку с лужами. Ржавые подоконники принимали новых и новых пернатых обитателей, которые копошились на них, в надежде спрятаться от беспристрастных капель дождя, при этом сгоняя соседей, лелеющих такие же надежды. Но проходило пару минут, и черная тень победившего в борьбе ворона уже расправляла крылья и величаво продолжала путь. В основном вороны слетали в подмерзшие городские лужи. Каким бы ты не был горделивым круком, тебе также как и всем хочется есть.Городские чайки и вороны, как солдаты вышагивали по талой воде, периодически останавливаясь, подгибая лапу, распушали и вытягивали свои черные шеи,  как будто чёртики из табакерки. Черные глаза, которыми они смотрели на проходящих людей были такими грустными, пронзительно-понимающими, словно они уже знали будущее этого города, ощущали его незримую гармонию, тонкие паутинки невидимых связей, понимали правила, по которым он живет.
Никогда не думал, что жизнь заставит меня играть по её правилам. Но, увы, за последние три года, отчасти из-за этих проклятых сновидений, отчасти из-за недосыпа и стресса, я стал ощущать постоянную усталость. С утра, поднимая голову с подушки я каждый раз чувствовал тяжесть в правом виске, что всегда свидетельствовало о наступлении очередной атаки мигрени. Зачастую я сдавался, потеплее укутывал ноги в одеяло, сжимал в объятиях подушку, и отрубался ещё часика на полтора. Теоретически на работу я ещё успевал, практически же никакой транспорт, кроме фантастического глайдера, уже не спасал меня от опоздания. Следовала череда разборок, после которых совершенно естественно,начальству надоедали мои экзерсисы, и опять мне приходилось брать с собой рюкзачок, в котором, как обычно находилась модная термокружка с кофе и набор из трех бутербродов. Маршрут пролегал в промзону, мимо серых бетонных заборов, мимо свалки и двух башенных кранов, вытянувшихся над недостройкой 90-х годов. В небольшом двухэтажном здании с коричневыми пластиковыми окнами находилась биржа труда.Cолнце морзного утра бросало свои медные отпечатки на деревянные высокие окна старых многоэтажек неподалеку, которые выглядели этакими серыми урбанистическими монстрами, которые надвигались потихоньку на этот чистый, почти девственный индустриальный пустырь. "Под асфальтом пляж..."- пришло мне внезапно в голову. Старый и заежженный лозунг французских анархистов.
Вдали я услышал глухие звуки, как будто кто-то пытался завести свою машину, предварительно отстоявшую в соседском грязно-зеленом гараже, и успевшую изрядно проржаветь и "окуклиться" до состояния "не разваливается на ходу и хорошо".
Я уже было решил, что нет причин волноваться, почесал затылок, и двинулся навстречу неизвестному. Но тут опять меня остановило непонятное чувство, как будто бы неуверенность сковала мои ноги. И тогда я осознал, где таится источник опастности. Флоуоресцирующие точки за заброшенным строительным вагончиком. Они смотрели пристально, словно изучая. Они ждали меня.
Я понял, что в данной ситуации у меня не такой уж широкий разброс вариантов. Первый вариант, который пришел мне в голову, это забраться куда-нибудь повыше, чтобы мои ноги, мое тело, было попросту недосягаемо для этой твари, кем бы она не была.Однако, в данном случае, возможно,мне пришлось бы просидеть не один час, без воды и пищи. В торой вариант был труднее, однако был намного безопаснее, правда без какой-либо серъезной возможности позвать на помощь.Кроме того, пришлось бы надеяться на то, что в вагончике есть хоть что нибудь, чем можно отогнать злобного зверя.

И тут показалась эта тварь. Медленно, даже вяло, как будто под наркотиками, туша, окрашенная в расцветку сродни воинскому камуфляжу, проследовала от угла в сторону будки. Но я успел стартануть в сторону этого пристанища советского строителя, ноги словно сами несли меня, я добежал, запыхавшись, до металлических ступеней. Комок в горле не давал даже вздохнуть. Я схватился за поручень, сглотнул, но нога соскользнула, и я чуть было не упал. Из последних сил я буквально донес свое тело до двери.
И тут же, только я захлопнул дверь, и смог проглотить душащий комок в горле, сзади послышался тот же всхлипывающий, глухой звук зверинного дыхания. Было слышно, как когти собаки процарапали по двери, потом звуки возни завершились небольшим повизгиванием.
Я огляделся. Старая собачья миска, проржавевшая изнутри стояла в углу. Со стены, издалека смотрела прищуренными глазами старая, сморщенная старушка в платке-косынке. Наверняка, после того, как стройбригада покинула теплушку, в ней обосновалась какая-то семья стариков. На зеленом холодильнике в прихожей  стояла старая оплавившаяся свечка в губастом стакане, дно которого уже плотно покрыла пыль вперемежку с грязью, рядом находилась разломанная рамка с фотографией двух девушек с косами, оборваная по краю. Дом,видневшийся на фотографии, что-то мне напомнил. И тогда я вспомнил...Похожее было в моем сне. И тут я снова услышал этот странный звук, и в этот раз он уже как будто-бы проникал,просачивался словно газ из-за посеревшего от пыли окошка. Странный такой, словно звук из детства.Я прислонился спиной к шкафу, закрыл глаза, и стал вспоминать. Вот блестящие под лучами солнца ободы моего трехколесного велосипеда. Шелест ярко красной листвы на соседской аллее. Небо, сероватое, подернутое кромкой облаков,на улице жарко.Солнце,правда, уже заходит, постепенно проступает живительная темнота, принося легкий холодок. Рядом на газоне ходит соседская запаршивевшая псина, хоть и безобидная, но пронзительно гавкающая.Мне это до ужаса неприятно. Поэтому мои маленькие детские ножки изо всех сил давят на педали, и я удаляюсь в глубину парка, ближе к озерцу. За темной гладью воды стоит белый огромный дворец, местами заросший мхом, что не мешало ему выглядеть в моих глазах неким посольством сказочного государства в наших окрестностях. Всегда останавливаюсь перед маленьким мостиком, отделяющим современную часть парка с его досками объявлений, скамеечками, с нелепой скульптурой при входе, от его старинной части.
Вот и в этот раз остановился, почесал затылок, ещё раз взглянул на величественный фронтон, огороженный потрескавшимися зубьями высоких колонных опор, слез с велосипеда и пошел вглубь зарослей по песчанной тропинке мимо серого сетчатого забора. Я помнил, что чуть дальше передо мной откроется большая лужайка с покрытой серой галькой площадкой. Я пробирался мимо перешептывающихся своими зелеными листьями дубов, оперся на один из них и почувствовал, что мокрая холодная поверхность, похожая на змеинную кожу прикоснулась к руке.   
Повернувшись к мощному темному стволу, я увидел, что на изрезанной временем коре истеричными и резкими движениями ножа были высечены две буквы "Д.Р." В то время, когда я не мог оторвать взгляда, увлеченный красотой этих букв, сзади раздался звук, который напоминал хлопок полиэтиленового пакета,который звучал как тогда, в школе, на переменке.
Я откачнулся к выщербленной временем кирпичной кладке, неожиданность чуть было не сбила меня с ног. Резко повернувшись, я заметил большую серо-черную птицу. Это был ворон,который спикировал на меня так резко, что рукав моей серой курточки сам дернулся наотмашь.Я зажмурил глаза, и только через секунд пять, увидел что опасности больше нет, а рядом со мной стоит тот самый задира подросток и пристально смотрит на меня. Черные зрачки смотрят на  меня нервно, пронзительно, словно пытаются проникнуть в самый потаенный механизм моего сознания, да не просто проникнуть, а что-то там отыскать и вынести на свет белый.
Я же понял, что не то что рукой, а даже губами не могу пошевелить, настолько меня охватило странное чувство, которое я так, по прошествии времени так и не смог объяснить. Больше всего это было похоже на благоговейный страх перед неизведанным. Постояв так с минуту, мальчик поднял руку, пухлая мальчишечья рука согнулась в локте, словно в таинственном индейском жесте,ладонь вытянулась поперек туловища, а двумя пальцами второй руки он указывал на первую, ещё больше напомнив мне жесты всадников в ярких одеждах и с перьями на головах.
Я протер глаза, мальчик стоял на том же месте, а потом улыбнулся, как будто решив немного подзадорить меня, сделал взмах рукой и двинулся в сторону здания.
Я решил было, что это просто моя фантазия играет со мною дурную шутку, но, словно повинуясь чьему-то магическому приказу, двинулся вслед за мальчиком.

Между тем мы уже подошли к зданию, и мои ноги ступили на влажную гальку, которая зашуршала под ногами моих кед, а мальчик двигался, быстро, так, что я еле поспевал за его торопливыми шагами. Потом он ещё раз обернулся, посмотрел на меня каким-то виноватым взглядом, и подошел к обшарпанному светло-коричневому углу здания. И...внезапно изчез, как будто в воду, погрузившись в бетонную стену.
   Я оторопел. Мне захотелось возвратиться домой, но чувство неизведанного повлекло меня дальше. Я осмотрел угол дворца, ничего необычного я не обнаружил, кроме нескольких надписей, явно сделанных недавно местными хулиганами.
Но вот за углом, скрытая первоначально от моего взгляда зелеными зарослями, гуляла женщина. Одетая в кремовое платье,с зонтиком на плече, она привлекла мое внимание своим странным нарядом. Было в нем нечто средневековое, так наверное одевались в начале века. Она вела под руку мальчика среднего роста с русыми волосами, в детской тельняжке. Мальчик капризничал, пытался вырваться всеми силами из маминой руки, а мама упорно пыталась увести мальчика куда-то в сторону, ближе к воде. В глазах у женщины было заметно смятение и отчаяние.
Мальчонка держал в руках нечто, что в приближении оказалось маленьким макетом яхты, с бумажными парусами. Новые воспоминания пришли в голову.

Такие у многих были в детстве, помнится мне, в одну, особенно снежную зиму, мать положила мне под ёлку три подарка,  черный пистолет с пачкой пистонов, пазл с 5 разными красочными картинками, и подобную яхту. Чёрный моторчик, запах парусов из синтетической ткани, всё это заставило меня отложить сборку этой недешевой (боюсь даже предположить сколько мать собирала на это чудо деньги) модельки до весны. Я же довольствовался пазлами, которые мы собирали с сестрой, потом, через пару дней разбирали и собирали вновь, настолько красочные и завораживающие сюжеты содержались в этих крохотных кусочках прессованного блестящего картона. Уже потом по прошествии нескольких месяцев, когда некоторые кусочки уже были погнуты, я  наконец-то открыл серую картонную коробочку, перевязанную бечевкой, вынул зеленую пластинку с пластиковыми деталями, и начал сборку. Через полтора часа яхта была собрана, и черный моторчик, поддаваясь электрическому импульсу, начал жужжать, а я завороженно смотрел на маленькие вертящиеся лопасти под килем. Я представлял, как синтетические паруса с оранжевой окаймовкой, отливающие пластмассовым блеском надуются от ветра на речке, как белый пластмассовый корпус яхты, приняв на свой борт пассажиров, и предупреждающе охнув блестящей корабельной рындой, отправится в дальнее путешествие до камышовых зараслей с той стороны пруда.

И вот, именно такую конструкцию нес с собой мальчонка. Женщина, плавно, словно пава, дернула за дверную ручку...И легко проникла внутрь.
Странно, я всегда думал, что это здание не было открыто ещё с давних времен. Сколько я себя помнил, там всё время проходил ремонт. Причём, никогда я, прохаживаясь по парку, не наблюдал около этого дома той самой толпы в сине-белых тельняшках и засаленных клетчатых рубашках и синих комбинезонах, с вечнвми папиросками в зубах, и с вечными же пластмассовыми ведрами от шпаклевки в руках. Создавалось такое впечатление, что дом просто забыли, или во время вселенской игры в прятки, здание решило спрятаться за оккультными временными воротами, так, чтобы ни один человек, с его разрушительными тенденциями, ни одна живая душа, имеющая власть творить смерть для окружающего, никто больше не дотронулся до его стен.
На отлогих крыльях его крыши разрастались, словно тонкие детские руки,березовые стволики.
Я поразился этому обстоятельству, и поддался своему первоначальному порыву, врожденному любопытству, стремлению примерять на себя различные жизненные ситуации, это уже вросло в мой характер, и именно поэтому я тихо прокрался сквозь ветви кустарника к углу здания. Не знаю, чего я опасался, никого, кто мог бы породить эту опасность вокруг не наблюдалось, но я ступал нетвердо, размерянно, словно во сне.
Дверь, словно угрюмый старый и ворчливый портье, заскрипело и заухало, но поддалось, и я поразился, почему я не услышал этих звуков в первый раз, когда в дверь вошла девушка.
Белые, некогда, перила винтажных лестниц посерели, а местами и пожелтели. Штукатурка на потолке местами покрылась темными мокрыми пятнами, вдалеке словно  из пасти беззубого зверя, проглядывал затуманенный свет.
Никого не было видно, только шаги слышались издалека, уже где-то вверху, на балюстраде второго этажа.
Я не рискнул заходить далеко в своем любопытстве, лишь пробрался за темный бетонный угол, где вероятно раньше находилась комнатка горничной. Под ногами хрустела галька, перемежающаяся с отщепившейся штукатуркой, я затих, и решил подождать, пока дама с мальчонкой вернется.   
 Между тем между окон проскочила едва уловимая глазу тень. Я старался сосредоточится на ней, но уловил только быстрое движение.
В конце концов вышла дама, одна , без ребенка. Она торопливо и , казалось в полной прострации, подобрав полы своего платья, застучала каблучками по лестнице.
Выбежав на площадку перед лестницей, чуть было не споткнулась, и тут темная рука потянулась к ней из темного угла за лестницей. Она отпрянула, но быстро спохватилась, прижала свою белую сумочку к груди и попятилась в сторону двери.
Я понимал, что это либо какое-то ужасное совпадение, ну в самом деле, не может же быть, чтобы именно в тот момент, когда я, волею морфея оказался в этом заброшенном особняке, именно в этот момент начала происходить ужасная драма с таким непредсказуемым концом.
Несмотря на то, что я отлично понимал, что это не может быть ничем, кроме сна, я , пытаясь всем телом прижиматься к стенке, вынырнуть из за угла, и перехватить отчаянно бежавшую женщину, отвести от нее беду. Но тут случилось нечто ещё более загадочное, и необычное. Словно на минуту свет тысячи солнц вспыхнул за потемневшим окном, а потом я услышал отчаянный крик ребенка, я подумал, что это тот самый, оставленный на балконе младенец, но позже я осознал, что звук словно бы исходил с разных сторон и "обтекал" комнату, зацепляясь за старинные вазы, изразцы, пилястры, и соприкасаясь с каждым из этих предметов, он как бы резонирует.

Потом я увидел тихий синий свет, как будто пространство прорезали тонким лезвием, тихо и незаметно как на экране возник тот мальчик, он протянул ко мне руку, и вознес её над собой, словно показывая рукой на колонны второго этажа.
Потом по всему зданию словно прошелестел летний ветерок, зашипело, и послышался звук колокольчиков. Осталась всё та же картина.
Женщина, словно не замечая ничего вокруг, как бы пытаясь вырваться из заколдованного круга, неуклюже переставляя ноги, спешила к выходу, но в последний момент резко дернулась. Как какой-то набитый пухом манекен, она стала опускаться все ниже и ниже, потом выронила светлую сумочку из своих рук. Из нее посыпалась на почерневший, облупившийся от плитки пол всякая мелочь, помада, духи, перчатки выпорхнули, словно отрезанный кусок ткани.
Я моментально попытался подхватить женщину, но тень, черная, немая, заскользила по полу, и я будто-бы провалился в неё.
Тогда я почему-то подумал о ребенке, не знаю, почему уж. Видимо я понял, что женщине уже не помочь.

Через несколько минут тьма развеялась, и вот я уже передо мной открылась страшная картина.
Когда под мои ноги потекла красная, густоватая жидкость, меня в буквальном смысле
пронзил внутренний холодок, растекся по моему телу, и сковал мышцы.
Я отшатнулся, а потом, не зная как повести себя, рванулся вперед. Присел перед телом, которое казалось на фоне крови таким белым, как статуя перед входом, и пощупал пульс.
Пульс присутствовал, но это были последние искорки жизни. Жизни, так неумолимо уходящей из тела, которое в позе нелепого зародыша сгрудилось у твоих ног.
Прислонившись к ещё теплому телу, телу человека, который ещё хватался пальцами за воздух, пытаясь ухватить ещё один, пусть и виртуальный кусочек жизни, я попытался было согреть это тело, охладевающее под напором смерти. Я подумал, как же часто люди вот так пытаются в последней агонии, в последнем крике схватить побольше земного, набрать в руку всех радостей жизни, всех благ, и от того слабеют, от того последние жизненные силы покидают их.
Но все же женщина эта сумела перебороть себя и притянула меня к своей груди. Её волосы, казавшиеся такими блестящими от крови, пропитавшей их, мокрые и теплые, прикоснулись к моему лицу, и я невольно отшатнулся на несколько сантиметров. Но всё-же я сумел услышать большую часть фразы, которую произнесла женщина.
...это их ход. Эксперемент их цель. Они уже...
Руки женщины сжались ещё крепче. Она изо всех сил притянула меня к себе. Но в последний миг ослабела, и упала на пол. Я взял её лицо руками, пытаясь всмотреться в глаза, и понять, ушла ли жизнь
-Дышите,дышите...упорно повторял я
А женщина указала слабым движением на балкон, а потом, словно отчаявшись , словно в ужасе перед неминуемым моргнула, и я почему-то понял, что это означает, я ещё плотнее прислонился к ней, и услышал.
- Артемь...Артемье...вы...
И чуть позже женщина затихла. Я же, уложив её голову на ступеньку, поспешил наверх.
И вот, взбираясь по мраморным, износившимся плитам, я раз за разом проматывал в голове одну и ту же кинопленку. Как я вышел из дома, как прятался за кустами, как в парке увидел странную фигуру мальчика...
Мальчик. Он наверху, и наверняка ждет меня. Он не может не бояться этой темноты, в которую его погрузили, пусть и с благой целью.
Обхватывая рукой деревянную неровную полость ограждения, я, как можно скорее достиг второго этажа, где меня ждала груда мебели, которую сложили друг на друга, как попало, образовав некое подобие баррикады.
Пройти сквозь эту баррикаду можно было только лишь повернувшись боком.
Я попытался пройти мелкими шажками передвигаясь к темному пространству, осознавая, что если убийца, или преследователь скрывается за этой суматохой из столов и комодов, то как только я выйду из-за них, то окажусь простой и беззащитной мишенью, поэтому единственное, что я мог предпринять, я предпринял. А именно, я взял свой легкий рюкзак в обе руки, и понес его над собой. Конечно от серьёзного нападения, например с железным прутом, он мне не поможет никак, зато смягчит удар, например, ножкой от стула, во-вторых можно кинуть рюкзак на нападающего и охладить его пыл на несколько секунд, которых хватит для того, чтобы проскользнуть в открытую дверь.
В итоге я все-таки пробрался, без какого-либо особенного сопротивления. Но, идти так, держа перед собою рюкзак было мучительно неудобно, поэтому я снова напялил его на плечи.
Но , когда я стал уже готовиться войти в приоткрытую дверь, таинственно темневшую второй в ряду дверей, расположенных на этаже, я почувствовал внезапную боль, успел отскочить, и понял, что что-то буквально тащит меня за собой.
Каким-то образом я инстинктивно успел увернуться, но то самое нечто, что ещё минуту назад мне грозило, потянуло меня за собой. Я догадался стянуть с себя рюкзак, и увидел острую пику, пронзающую его. Эта пика ещё минуту назад впилась бы в мое тело, если бы не моя находчивость.
Тогда я, ухватившись за эту пику, которая на деле оказалась чем-то вроде мини алебарды, которую я успел ухватить за древко. Естественно, позже я осознал свою ошибку, ведь дерни нападавший тогда в свою сторону, и я вполне мог уже лежать, корчась, с порезанной рукой, истекая кровью, и молясь о спасении.
Тогда же я об этом не думал, и лишь благодаря моему везению, и тому, что я все делал резко и быстро, я сумел откинуть противника, угодив древком ему чуть ниже кадыка.
К своему удивлению, древко подалось вперед довольно легко, без сопротивления, как будто бы под напором гранитный валун взламывал некую аморфную, легкую сущность. Но ещё более странным мне показалось то, что сущность, хотя и имело форму тонкого, я бы даже сказал тощего человека, однако, лицо её проступало лишь как некое отражение в воде озера, тускло, словно в дымке.
Но, я словно бы ощутил знакомые черты. Где-то он уже видел этот рыжий вихор волос, этот необычно приплюснутый нос, и большие, необычно большие глаза.
Вот он лежит на расстоянии 10 метров, не более, а я никак не решусь подойти и посмотреть, кто же он, чего он от меня хочет.
Вдруг, какая-то необычно яркая волна света пробилась через окно, и протянула свои лучи в наш коридор. Стало теплее и спокойнее, но я решил не расслабляться, и пока враг спит, прошмыгнуть все-таки в ту самую дверь.
Когда я зашел, то почувствовал холодок. Натуральный такой, ветер, который проникает под одежду, который пробегает по телу, оставляя ощущение некомфортности.
Когда я подошел к огромной куче книг, которые были сложены в углу и прикрыты листами перфолент и скомканных листков.
Рядом стоял массивный комод, накрытый зеленой кумачовой тканью, я попытался передвинуть его в сторону двери, чтобы преследователи не смогли добраться до двери, с тяжелым скрипением старая мебель поддалась.
Сильный порыв ветра покачнул люстру, я обошёл все уголки, везде я видел лишь обшарпанные углы, старые, свисающие лохмотьями обои, везде валялись  чёрные и разбухшие, словно кора старых деревьев, книги.
Комод стоял, словно зевая своим выломанным шкафчиком. Ветер постоянно нагонял песок на его верхнюю поверхность, которая видимо уже не раз становилась походным столом для разного рода доходяг.
Посередине комода я увидел заметное возвышение, которое, впрочем было изрядно занесено песком и поросло склизкой грязью, как будто перед тем как удалиться из этого скорбного прибежища, неведомые хозяева окунули этот странный предмет в ведро машинного масла. Превозмогая брезгливость, схватив лист праздно летающей на ветру старой газеты, я подвинул эту странную штуку, на деле оказавшуюся  тяжёлыми, старинной работы, часами.
За ними маленький паучок уже свил свою паутину, и мне стало даже обидно, что вот так, переставив это мерило времени, я нарушил чью-то размеренную и неторопливую жизнь.
И тут я вспомнил про тот жест, который показал неведомый мне астральный странник. Он указывал на руку, так, как будто бы хотел узнать время.
Это заинтересовало меня ещё больше, и я начал осматриваться на предмет, а нет ли вокруг какого-то вспомогательного средства, которое помогло бы мне отколупать наросший пласт грязи и песка, и сдвинуть тяжесть, примостившуюся на комоде.
Вскоре мне в руки попалась простая алюминиевая вилка, такие обычно находят во всяких заброшенных домах рядом со старыми лампочками, катушками ниток, старыми эмалированными шайками.
 Как ни странно, часы словно приросли, и ни в какую не хотели двигаться. Внезапно сверху раздался звон, словно кто-то ударил молотком в вышеупомянутый тазик. Это были часы. Старые , с огромным якорем на корпусе, то-ли от моих передвижений по комнате, то ли от каких-то иных, только им известных причин, их маятник снова качнулся, прямо как во времена их юности, когда их окружали галантные аристократы и дамы в огромных сетчатых шляпках, украшенных страусинными перьями и бисером.
Как же неожиданно это все произошло, я отшатнулся, и на застывшем слое твёрдой земляной породы наметилась трещинка.
Через минуту я уже добился нужного мне результата, но под часами не нашлось ничего, кроме двух старых иголок, нескольких чёрных хлебных крошек, и одинокой бумажки. Замасленная и ветхая, она представляла из себя набор символов, видимо ещё старославянского письма, плюс на обратной стороне виднелась синева старого, по виду дореволюционного штампа. Несмотря на старину, я легко узнал символы, изображённые на штампе. Это  были особого рода молоточки. Их и сейчас используют лишь в двух видах деятельности, горно-добывающей и железнодорожной.














Продолжение следует.