21. О писателях и писательстве

     Устроила я тут  себе   «день встреч с писателями».  Точнее с  писательницами. То есть  посмотрела  по Интернету  разные интервью с нашими прославленными примадоннами  литературы  – Викторией  Токаревой, Людмилой Улицкой, Диной Рубиной, Людмилой Петрушевской. С Викторией  Токаревой  «общалась» особенно  долго и обстоятельно.  Вот из  этого   общения  и  вообще  из  многолетнего  «заочного» общения с  поэтами  и писателями  ( ведь стаж учителя-литератора   и  читателя  у  меня  немалый ) и вынесла я  мысль,  что  писательство  – это на самом деле  своего рода сумасшествие.
        Писатель, как правило, странен и одинок. Само собой разумеется,  что если   кто-то странен и одинок,  то  это  ещё не значит,  что  его  можно назвать писателем. Но если  ты  писатель,  то    ты  обязательно странен и  одинок,  даже если у  тебя  вполне благополучная  жизнь, которая протекает на  фоне множества  разных людей – родных,  друзей, приятелей, поклонников и т.д. Ведь  для того,  чтобы  остаться писателем ( а сначала  им нужно ещё  стать),  тебе придётся  из  бесконечной  суеты,  из собственной  коммуникабельности (  а среди  писателей  гениев общения  огромное число!) –  из всего этого круговорота  потребуется  выпасть в творческое уединение, оказаться  один на один с листком бумаги… Стать совершенно одиноким – в  ином   состоянии  ничего толкового написать нельзя. Исключение составляет только соавторство,  где  «соавторы» настолько  «попадают  друг в друга» в  энергетической  фазе,  что продукт их  сотворчества можно рассматривать как  общее  дитя  их  вдохновения. Но  соавторство  (Ильф-Петров) – это для писательства    исключение, а не норма. А норма – это как  раз ненормальность одиночества. «Одиночество Творца» – вертится в голове   у  меня  этот  сюжет не первый  день.
     Человек запирается ( не в буквальном смысле, конечно) в своей комнате,  теряет интерес ко всему,  что не составляет предмет его мыслей, – и пишет, пишет, пишет… И пишет не потому,  что он  хочет заработать  денег или  прославиться  (  единицам –  удаётся,  общей массе пишущих – нет), а именно  потому,  что не писать он не может. «В  меня  как будто бы вложена  дискета»,  – говорит  Виктория Токарева.  А Дина Рубина признаётся: «Я родилась с каким-то тиком  в руке,  мне всё хотелось записывать…»
       Для окружающих ( и близких, и  в особенности самых  близких,  которые  далеки   от  этой всепожирающей страсти) «писатель»  представляет не только странность,  но и неудобство. И пишет  этот «писатель»  зачастую не рассказы и повести,  которые  публикуются, а изводит  бумагу  на какие-то свои,  никому не читаемые,  «дневниковые записи».  Поэтому я   сейчас  беру слово «писатель» в кавычки,  вкладывая в него  изрядную  долю самоиронии.
        Токарева  – писатель, но  и я, пишущая  эти размышления в дневниковой форме, – тоже «писатель». Всё  дело в разнице интонаций.  Токарева – писатель (  слово произносится  с интонацией, в которой  только  серьёзность и почтение). И  я – писатель ( теперь слово произносится так,  что в   нём  угадывается  бронежилет  из  кавычек – самоирония). Писатель-… И  после короткой,  но  многозначительной  паузы    следует  добавка:  графоман.
        Графоман? Ну,  уж  это  кому как   повезёт перенести на бумагу  тот словесный  поток, который не даёт жить человеку  нормально, «как все». Точнее  тут  речь   идёт не о  «везучести»,  а  только о колоссальном  трудолюбии  при наличии   способностей (  или  таланта,  или  гениальности,  но  ко всему должно быть  приложено колоссальное  трудолюбие,  ведь перенести на  бумагу  этот словесный поток  можно только  по  букве, по строчке,  по   запятой). «Вот и  чудим. Отвергнутые миром, с пером припали к третьему: к столу…»  –  кстати   как раз вспомнилась строчка  одного  весёлого поэта,  тоже,  между прочим,  одинокого в творчестве,  о  чём  он и говорит в  процитированной  строке  открытым  текстом))))
         А  вот Улицкая    в  той  встрече,  которую  я  посмотрела,   фактически  поддержала  таких   «писателей-графоманов»,  пишущих   дневники,  все   эти «тетрадки-от-мира-прятки».  Да-да, она  так и сказала,  что письма и дневники  – это бесценные вещи.  Даже как будто призвала: «Пишите дневники и письма». И  вот    меня опять потянуло в глубину чистых листов. И  опять забыты  мои «твёрдые  обещания» не изводить время, которого осталось так мало,  на глупые графоманские записки, предназначенные в пищу Маленькому Огню… И я  радуюсь,  что  могу  слово за словом  заполнять чистые листы то   читательскими выписками  из  классиков и  не-классиков, то просто размышлениями «маленького героя  русской литературы»,  которым я  себя давным-давно ощущаю.
        Ушло, кстати, моё давнее смущение,  что нельзя  писать о себе. А  все поэты-писатели, кстати,  как раз и пишут о себе,  даже если пишут не от первого лица и вообще о каком-то другом времени,  далёком  от их  собственного.  Но при  этом на всё повествование, на  чувства лирических героев накладываются  штрихи  личности автора. Его жизни,  его впечатлений,  его характера, его предпочтений  и т.д.
         Собственно говоря,  что я  сейчас  хочу  сказать?  Писательство  –  это смелость. Смелость  человека,  не побоявшегося  ради творчества,  ради того словесного потока,  который  живёт внутри,  вывернуть  себя  наизнанку. Смелость  быть странным и одиноким. Смелость  быть безумным, сумасшедшим,  ибо от словесного потока в голове  могут произойти настоящие  «глюки»))) В  буквальном смысле слОва,  словА,  скопившиеся в  сознании писателя,  могут снести ему  крышу  ( писатель он или  графоман,  это неважно,  порой  это  одно и  то же) ))) Так что  лучше  эти словА выпустить на свободу)))
           Моя  любовь к цитатам неистребима,  поэтому  я  заканчиваю свои размышления   выпиской  из  интервью Виктории Токаревой ( «Между прочим») : « Творец  жалуется, хочет  быть  услышанным,  хочет,  чтобы  его поняли, посочувствовали   или просто услышали.   Если бы  Анна  Каренина могла писать,  она  бы не  бросилась  под  поезд. В ней скопились обиды, неудовлетворённости,  она не могла их выбросить из себя, и всё  это вылилось в депрессию. А  писатель кидает свою депрессию на бумагу, – и всем  хорошо. И ему   самому,  и  читателю».