Взвесить невесомое

Самый желанный, самый дорогой сердцу, самый священный запах, истончался ежечасно, ежеминутно. Он постепенно превращался в еле уловимый, невесомый легкий шлейф. Исхудав до неузнаваемости, запах сначала превратился в едва ощутимое, паутинное колебание, а затем бесследно исчез в атмосфере, оставшись жить только в цепкой  собачьей памяти. 

Носителем волшебного, родного до исступления аромата, была дама преклонных лет. Она вытащила меня из весенней, с подтаявшими краями, лужи, показавшейся мне, крохе, бескрайним озером. В этот спасительный водоем меня столкнула слабеющая мать, рыжая сука, получившая смертельный укол ядовитым дротиком. Деревенея от ужаса и холода, я наблюдал из своего укрытия, как мерзко пахнущие люди подтаскивали за лапы парализованную, но еще живую мать к распахнутым дверям машины и забрасывали ее  в зловонное нутро кузова. Груда  из разноцветных собачьих тел  в фургоне увеличивалась с каждым выстрелом, выдавливая своим весом остатки жизней из обездвиженных собак в нижних слоях чудовищной кучи.

После собачьего отстрела, дама принесла меня, очумевшего и обледеневшего, в свой дом. Отмыла, накормила, нашла вместительную коробку для сна. Мое продрогшее тельце, накапливая тепло, начинало выдавать пережитый ночной страх за дурной сон. Ужас детских впечатлений потускнел в мягких объятиях полудремы, сытости и уютного соседства доброго существа. Отсутствие матери стало восприниматься, как временное неудобство, но запах расстрельной команды и зловонного чрева жуткой машины я запомнил на всю жизнь. И это была черная метка, завещанная моей щенячьей памятью всем темным силам зла. 

Сыну моей благодетельницы не понравилось соседствовать со мной. В угоду баловню, дама устроила меня в общем коридоре, заручившись разрешением соседей. В отсутствии сына, моя покровительница, вносила меня в квартиру. Накормив, брала на руки и долго гладила, тихо напевая протяжные песни и нашептывая  ласковые слова. При этом ее удивительные глаза, цвета холодной сини, наполнялись слезами. Прозрачные капли прокладывали соленую дорожку по щекам, а я, неуклюже подпрыгивая, подхватывал их хрусталинки в падении своим шершавым языком. Дама улыбалась сквозь слезы, мило называла меня Чернышом и аккуратно, не причиняя боли, расчесывала жесткие завитки моего густого мехового одеяния.

Кем мне приходилась эта удивительная женщина? Опекуншей, кормилицей, подругой, спасительницей или доброй соседкой? Наверное, всем, понемногу. Но, спрятанная в глубинах памяти, сыновья любовь к убитой мамаше, ловко сочеталась со всеми этими понятиями и объединяла их воедино своей святостью. Седовласая дама с голубыми, грустными глазами, стала для меня глотком воздуха, лучом ласкового солнца, бездонным источником ликования, счастья, бескорыстной любви и восторга.

Иждивенцем и приживалой общего коридора я пробыл недолго. Поднабрав силенок и мышечной массы, я выбрался во двор дома, чтобы поселиться в нем, чтобы бережно охранять его жильцов, чтобы отпугивать плохих людей. Очень скоро я стал любимцем всего дома, безошибочно распознавая его обитателей по голосам и запахам. Но самым желанным, самым утонченным, самым упоительным запахом, сплетенным из добра, участия и нежности, оставался божественный запах единственной и преданно любимой дамы. 

Я не выпускал свою голубоглазую фею из виду. Я сопровождал ее всюду. Я оберегал ее от чужих собак, выразительным оскалом предупреждая нападение. Пытался  улучшить настроение, когда чувствовал слезу в ее голосе. Вылизывал руки, умеющие своим добрым касанием залечить следы драк с залетными собачьими стаями. Я припадал тяжелой, черной башкой к месту на лавке, где сидела моя богиня, впитывая шкурой священный аромат и выпивая его своим обостренным обонянием.

А позже дама исчезла, улетучился и ее запах. Лежа на снегу холодной вьюжной ночью, я втягивал все ароматы, несущиеся с колючим снегом в чуткие ноздри. Великое многообразие запахов сводили меня с ума информацией различного достоинства, но среди этого мощного потока не было единственно-необходимого и воистину, жизненно-важного. Едкая, навязчиво-нудная философия томила мозг  и требовала ответа  на тупиковые вопросы.

Как поймать неуловимое?
Как взвесить невесомое?
Как выявить нужный запах там, где его нет?

На ворох этих сложных вопросов напрашивался грустный ответ, предполагающий с большой вероятностью, мое повторное сиротство.

- « -

Любопытный луч осеннего солнца, без стеснения проникая через щель полузадернутых штор, выхватил ярким прожектором бесцеремонно витающую взвесь пыли. Колебание пылевого потока было хаотичным и бессистемным. Пылило все нехитрое убранство комнаты. И несвежее постельное белье, разметавшееся по дивану, и запятнанный ковер на липком полу, и кое-где лопнувшие обои.

Веры Сергеевны не было дома всего лишь год. Она уезжала к одинокой сестре в деревню после свадьбы сына, дабы не мешать молодоженам стариковским занудством. Женщина с немым ужасом осматривалась по сторонам, не  узнавая своего жилища. В квартире, помимо сына Вовика и невестки, прочно поселилась запущенность. Она навалилась горой грязной посуды в мойке, затхлостью, увядшей зеленью в цветочных горшках, шерстистыми клубами пыли по углам, кособоко висящей  фотографией молодоженов с треснувшим стеклом.

Заспанный сын прошаркал на кухню. Долго гремел грязной посудой в мойке, пытаясь отрыть чашку почище. Не нашел. Наклонившись, напился из крана и повернул опухшее лицо к окну. Увидев сидящую на табуретке онемевшую мать, невнятно прохрипел приветствие и удалился на балкон.

После перекура сын попытался вразумительно объяснить Вере Сергеевне о переменах в женатой жизни, но бессвязная речь нервно прерывалась звоном переставляемых  на столе бутылок. Не обнаружив желанных остатков, парень с остервенением смахнул бесполезную тару на пол и потянулся к материнской сумке. Разметав ее содержимое по изрезанной клеенке стола, сын выхватил кошелек, отпихнул запричитавшую Веру Сергеевну и вылетел из квартиры.

- Ты чего натворил? – перепуганным  визгом встретила вернувшегося гонца жена Наталья, торопливо шлепая босыми ногами на кухню. На полу, подмяв  собой вывернутую наизнанку хозяйственную сумку, неподвижно лежала мать. Опрокинутая табуретка рогато ощерилась на женщину. Острый край бутылочного донца, пропоров ветхий воротник ее куртки, вонзился в морщинистую кожу шеи.  Выбившийся от падения батистовый шарфик, придавленный разметавшимися прядями седых волос, был расцвечен брызгами крови, схожими с каплями сока раздавленной клюквы. Голубые льдинки глаз, неподвижно вперившиеся в потолок, внимательно рассматривали комаров, отсыпающихся после бурной ночи. Шлепок засохшей глины, отвалившейся от подошвы резинового сапога, уныло обнажал мумию вклинившегося, желтого цветка. 

Кисельная мешанина в голове Вовика требовала немедленного глотка горячительного эликсира. Без привычного допинга, в топкой мозговой целине увязало любое ощущение, схожее с человеческими эмоциями. Притупленная алкоголем память, наотрез отказывалась воспроизводить покадровый просмотр утренних событий. Пустая до звона голова, переполненная беспорядочным нагромождением одиноких памятных обрывков, была схожа с перетасованной колодой карт или разом оторванными и развеянными по ветру листками  календаря. Вовик очумело смотрел на свои трясущиеся руки, отказываясь принять кончину матери, отдавшей всю свою безмужнюю жизнь единственной родной кровинушке, оказавшейся конченым алкашом-убийцей.

Поздней ночью, когда непроглядная осенняя темень слизнула очертания деревьев близлежащего сквера, молодая чета вынесла женское тело из подъезда и отправилась к оврагу, заросшему пожухлой крапивой, одеревеневшей лебедой и колючими зарослями шиповника.

- « -

Когда солнце перестало вылизывать жаром мою черную шкуру, когда наступила желанная осенняя прохлада, я безнадежно влюбился в доберманшу из соседнего дома. Течная элитная сука, элегантная нервной статью, расплавила мои мозги неодолимым  желанием  соития. Я, плебей в сотом поколении, униженно следовал всюду на почтительном расстоянии за своей чаровницей, впитывая всем существом упоительно влекущие ароматы женского начала. Я растворялся в сумасшедшем коктейле запахов своей возлюбленной, не обращая внимания на удары хлыстом, которым  ревностно отгоняла меня хозяйка от тонконогого сокровища. Я униженно терпел, я безропотно глотал обиды, как бедный влюбленный, не имеющий права рассчитывать на взаимность богатой избранницы.

Когда драгоценная пара в моем сопровождении достигла далекого поля, выбранного хозяйкой доберманши для прогулки, я неожиданно почувствовал болезненный укол в сердце. На меня неожиданно хлынул родной запах, как дождь из шальной, дырявой тучи. Долгожданный, упоительный запах счастья, окатил меня с ног до головы светлым душем надежды. Забыв о своей длинноногой чаровнице, я помчался, не разбирая дороги, перелетая через поваленные деревья, увязая в клейких, от осенней грязи, канавах, по компасу запахов, стелющихся в воздухе ярким шлейфом.

В коктейле желанных ароматов выделялась тревожная нотка горечи и тлена, но я, опережая ветер, несся к окраинам поселка, рассчитывая на чудо. Я исступленно искал свою мать и вскоре  нашел ее. Я ее узнал, не узнавая.  Она, холодная и безучастная лежала на спине, внимательно пересчитывая неподвижной синевой глаз, первые звезды  бездонного неба. Я лизнул ее щеки, они были солоноваты памятным вкусом. Я ткнулся мордой в ладони рук, они не ответили мне встречным желанием прикоснуться. Я зарылся в душной подкладке расстегнутой куртки, и в нос шибанул дух непоправимой беды, приправленной кислятиной родной крови.

И я зарыдал во всю мощь своей луженой глотки. Мой вой оповестил весь поднебесный мир о великой трагедии, о рвущей сердце боли, о тщетности надежд, о безнадежной собачьей любви к человеку.

Выплескивая темным сумеркам оврага свою горькую историю утраты драгоценного существа, я понял, что невесомое можно взвесить, оценивая невесомость бесконечной преданностью, чистотой души, истинным добром, слезой счастья, подаренной возможностью жить.

Мой вой, мои стенания, мои хриплые стоны, переполошили все местное население.  Толпа зевак окружила нас плотным кольцом. Никто из присутствующих не набрался храбрости приблизиться, опасаясь внушительных клыков, оголенных оскаленной косматой мордой. А я требовал от толпы только одного, не забирать обретшее, материнское тело, хотя и уснувшее навеки.

- « -

Сквозь шепот присутствующих отчетливо прозвучал шелест колес подъехавшей машины, страшной машины из далекого детства. Еще отчетливей прозвучал слабый звук взводимого курка и визг приближающейся пули, направленной в собачье сердце. Твердая рука человека с пожизненной черной меткой вселенского зла, оттащила бездыханного Черныша из людского окружения за передние лапы и забросила податливое, мохнатое тело в зловонное нутро крытого фургона.

- « -

Когда разбрелась толпа, когда улеглась суматошная пыльная завеса, Черныш увидел Веру Сергеевну, сидящую на скамье. Положив на материнские колени косматую голову, пес радостно улыбнулся по-собачьи, вдыхая полной грудью родной запах. Поток воздуха мягко  приподнял удивительную пару и плавно понес ее навстречу золотистым солнечным лучам, прохладным по-осеннему. Вера Сергеевна счастливо плакала от ощущения удивительной свободы, а Черныш ловко хватал шершавым языком соленые капли слез, падающие со щек. Одна капля, огромная, как редкий бриллиант, была  подхвачена вихревым потоком, и, пролетев мимо собачьей морды, устремилась на землю сверкающим  сюрпризом.

- « -

Сын Веры Сергеевны, отсидев срок за убийство, похудевший и постаревший, проворачивал ключом замочную скважину квартиры, когда его ухо уловило настойчивое повизгивание, доносившееся из темного угла холла. Мужчина подошел к источнику звука и увидел странную собачонку. Удивительное создание серебристого окраса сверлило хозяина квартиры глазами непривычной холодной синевы. Бережно взяв на руки необычную собачью особь, бывший алкоголик и убийца внимательно всмотрелся в ее глаза и оторопел. На мгновение показалось, что это мамины глаза, наполненные бесконечной нежностью, любовью и всепрощением.

В душе шевельнулась не испытанная ранее, жалость к собачьему сословию, заполнившая емкой невесомостью заскорузлое сердце. Нечаянную слезу, скатившуюся по скуластой щеке, седая собачонка ловко слизнула, вызвав подобие улыбки на уставшем лице.