Превращение. И обратно

        Как известно, в одно прекрасное утро Грегор Замза, герой новеллы Кафки «Превращение», обратился в насекомое – история с интригующим началом и трагической развязкой. Нечто подобное, хотя и не совсем, как станет ясно из нижеизложенного, случилось с Панкратом Ефимовичем, превратившимся в платяной шкаф. Когда и как именно это случилось, осталось неизвестным: войдя наутро в спальню мужа, с которым уже многие годы не делила супружеского ложа по причинам, выходящим за рамки данного повествования, Надежда Михайловна (его жена) обнаружила шкаф. А мужа не нашла.
        Сначала Надежда Михайловна подумала, что Панкрат Ефимович купил новый шкаф, ей об этом не сказав, а сам куда-то отлучился. Но эта гипотеза не выдерживала никакой критики. Еще накануне вечером Надежда Михайловна зашла в спальню мужа около одиннадцати, не столько ради того, чтобы пожелать ему спокойной ночи, в чем Панкрат Ефимович не нуждался, поскольку спал плохо, вне зависимости от пожеланий, но чтобы забрать из располагавшегося там стенного шкафа платье на следующий день. И Панкрат Ефимович мирно лежал в кровати, натянув одеяло до самого подбородка и подозрительно следя глазами за перемещениями жены по комнате. Они не сказали друг другу ни слова, а Надежда Михайловна даже не взглянула в сторону мужа, но ограничилась тем, что зарегистрировала периферийным зрением его присутствие. Поэтому, теоретически, можно было предположить, что в кровати лежал кто-то другой: не прекрасно известный Надежде Михайловне со всех сторон ее супруг, но таинственный незнакомец с неопределенными намерениями. Однако данное предположение не только не проясняло возникновения шкафа, но еще больше запутывало ситуацию. И потом, Надежда Михайловна могла не смотреть в сторону мужа, но знала наверняка, что не смотрит она именно в его сторону. Иными словами, как тут ни изворачивайся, накануне в кровати лежал именно он.
        Итак, на следующее утро, Надежда Михайловна появилась в спальне в восемь часов, перед отходом на работу, чтобы взять другое платье, поскольку вспомнила, что выбранное накануне ей не шло, в связи с некоторыми изменениями в фигуре, которые, разумеется, не делали ее менее привлекательной, но отчасти ограничивали в выборе одежды. Очевидно, что шкаф ночью привезти не могли. С другой стороны, Панкрат Ефимович мог собрать его за истекшее между визитами жены время: девять часов – срок немалый. Но, во-первых, насколько Надежда Михайловна знала мужа, а знала она его лучше, чем ей хотелось бы, он никогда не стал бы тратить драгоценное время сна, на недостаток которого ежедневно жаловался жене, а при возможности и посторонним, на сборку не нужного ему шкафа. Панкрат Ефимович вообще терпеть не мог делать что-либо руками, полагая, что они даны ему для умственного труда (который, впрочем, тоже недолюбливал). Во-вторых, комната пребывала в полном порядке: никаких оберток, пенопласта и лишних шурупов в ней не наблюдалось. В-третьих, – что Надежда Михайловна мгновенно оценила опытным глазом знатока, – шкаф был не из тех дешевых «Собери сам», состоящих из прессованных панелей, покрытых тонким слоем лака – царапни, и на свет появляется бледный слой опилок. О, нет:  это был громоздкий шкаф из настоящего красного дерева – один из тех, которым еще наши прабабушки доверяли свои старомодные платья, а потом передавали по наследству потомкам, и шкафы верно служили и им.
        Оставалось одно: ее муж превратился в шкаф. Вернее, поскольку у этой метаморфозы не было очевидцев, – попросту стал им. Сперва Надежда Михайловна опешила и почувствовала себя слегка виноватой. Что если причиной трансформации мужа была она сама? Надежда Михайловна вспомнила, что за последние дни несколько раз называла мужа деревянным, имея ввиду: один раз его бесчувственность, другой – непонятливость, а третий – недостаток физической гибкости. Однако вскоре чувство вины, – впрочем, слишком смутное, чтобы с полным правом называться таковым, – сменила более привычная злость. Надежду Михайловну подмывало броситься на шкаф с кулаками, и только качество дерева, через лак которого рельефно проступали прожилки и узлы, останавливало ее. Ибо на кого оставил ее муж, таким ловким образом ушедший от своих обязанностей и прав? А в том, что последних было не меньше, чем первых, Надежда Михайловна нисколько не сомневалась, и это неоспоримое преобладание прав над обязанности выставляло эскапизм Панкрата Ефимовича в особенно безобразном свете.
        Впрочем, поразмыслив, она осталась довольной метаморфозой. Наконец, закончатся эти бесконечные претензии, это непрерывное ворчание. В своем новом качестве муж мог принести гораздо больше пользы. Одна из створок шкафа была приоткрыта, словно приглашала Надежду Михайловну ознакомиться с его содержимым и устройством. Она так и поступила. Шкаф был совершенно пуст! Более того, он казался очень просторным. Верхняя часть предназначалась для верхней одежды. В нижней помещались два выдвижных ящика. Невольно Надежда Михайловна принялась планировать, как распорядится шкафом.
        Но первым делом его следовало переместить из спальни мужа в ее собственную, чтобы уже ничто не напоминало Надежде Михайловне о происхождении шкафа и не портило ей удовольствия от эксплуатации. Для этого были задействованы братья. Когда старший из них осведомился, – больше из вежливости, чем искреннего участия, – куда подевался свояк, Надежда Михайловна не нашла ничего лучшего, как отправить мужа в неожиданную и неотложную командировку. Братья полностью удовлетворились подобным ответом, несмотря на идущий с ним вразрез и хорошо известный им факт, что Панкрат Ефимович никогда в своей жизни в командировки не ездил, тем более, неотложные и неожиданные, потому что работал бухгалтером в небольшой канторе, не имевшей ни филиалов, ни амбиций ими обзавестись, ни шансов на это.
        Пыхтя, братья тащили громоздкий шкаф из одной комнаты в другую, периодически опуская его на пол и глядя на сестру исподлобья – с каждым преодоленным метром угрюмее. А Надежда Михайловна мягко, но неусыпно руководила их действиями и следила за тем, чтобы шкафу и стенам не был причинен урон. Все-таки это был ее муж... Да и дерево, судя по весу, который она окончательно оценила по усилиям братьев, принадлежало к благородной породе, и поцарапать его в первый же день было бы обидно. Кто б мог подумать, что из ее супруга выйдет такой превосходный шкаф!
        Наконец, старший брат задал напрашивающийся вопрос, который Надежда Михайловна ожидала услышать с самого начала, и к ответу на который так толком и не подготовилась. В вопросе прозвучала уже не вежливость, а живой и подогреваемый досадой интерес: мол, где она откопала такой шкаф, когда в мебельных магазинах нынче шаром покати, из чего, однако, не следует, что в продаже имеются бильярдные столы? Надежда Михайловна зачем-то начала жаловаться на нехватку мест для хранения вещей, как будто ассортимент мебельных магазинов мог зависеть от ее запросов, и, в результате, выдумала, что шкаф купили подержанным, по объявлению. Братья окинули совершенно новый по виду шкаф завистливыми взглядами и хмыкнули. И тут младшему приспичило выяснить, почему шкаф сразу не занесли в нужную спальню. Надежда Михайловна была вынуждена признаться, что, естественно, занесли, но потом решили переиграть. Видно, усталость братьев начала постепенно сказываться на их дедуктивных способностях, потому что ни один из них не удивился тому возмутительному и, в целом, невероятному обстоятельству, что вначале Панкрат Ефимович пожелал присвоить такой замечательный шкаф себе, а Надежда Михайловна на это согласилась.
        Когда братья выпили и закусили после трудов, настроение их заметно улучшилось. На прощание, младший даже попытался пожелать сестре что-то вроде счастливой жизни со шкафом, но опомнился, смутился и замолк. Обращаться со словами было для него труднее, чем транспортировать мебель, даже таких габаритов. Старший ограничился тем, что выпил за здоровье сестры и поцеловал ее в щеку. После чего оба убрались восвояси.
        Надежда Михайловна, с нетерпением дожидавшаяся их ухода, сразу же погрузилась в устройство шкафа и мечты о том, какую одежду она в него перевесит. Определенно, шкаф был достоин лучшей части ее гардероба. Оставалось только решить, что делать с выдвижными ящиками. Разместить ли в них нижнее белье или, напротив, белье постельное? Или, все-таки, держать там духи и украшения? Нет, для бижутерии и парфюмерии ящики не подходили. Почему-то Надежда Михайловна невольно соотносила топологию шкафа с анатомией собственного тела. Поэтому верхний из двух ящиков она решила отвести под трусы, а в нижний поместить носки и чулки.
        Распорядившись таким образом, она принялась заполнять шкаф содержимым. И чем меньше в нем оставалось свободного пространства, тем милее шкаф становился ее сердцу, пока не сделался окончательно родным – в некотором смысле, домом внутри дома. Платья, юбки и костюмы она вешала осторожно, почти нежно. Подобное обращение нельзя было полностью объяснить пристрастием к своей одежде. Вероятно, она не хотела причинить неудобства своему превратившемуся в шкаф супругу. Ее ждал приятный сюрприз: вначале Надежда Михайловна не заметила верхней полки, располагавшейся над перекладиной для вешалок, и теперь, случайно задрав голову, с радостью обозревала емкость, которой предстояло найти применение. Впрочем, если следовать логике, – а Надежда Михайловна была на редкость рассудительной женщиной, – решение напрашивалось само собою. На верхней полке, как куры на насесте, уютно устроились всевозможные шляпы, шляпки и панамы: из меха, шерсти, хлопка и соломы.
        И тут Надежда Михайловна наткнулась на нежданную весточку от мужа: его любимую клетчатую кепку, скромно и неприметно лежавшую на краю полки. В отличие от жены, Панкрат Ефимович был равнодушен к одежде, в которой ценил не столько производимое ею впечатление, как добротность. Но к этой демисезонной клетчатой кепке, случайно купленной в универмаге, он прикипел не на шутку. Оставалось загадкой, что в ней вызвало у Панкрата Ефимовича такие необычайно теплые чувства. Может, слегка спортивный, но, вместе с тем, солидный покрой. Возможно, приятная на ощупь ворсистость фактуры. Или... Надежда Михайловна подозревала, что истинной причиной являлась клетчатая расцветка – чередование серых, черных и бордовых полос. По обыкновению Панкрат Ефимович не терпел ничего клетчатого, полосатого или в горошек, ссылаясь на рябь в глазах, и предпочитал вещи однотонные и спокойные. Но, видно, чем незыблемее правило, тем неизбежнее исключение. Изголодавшееся подсознание рано или поздно возьмет свое – с тем большей жадностью, чем непреклоннее ему отказывали в капризах. Так или иначе, Панкрат Ефимович носил кепку круглый год, не сообразуясь с погодой и тайно радуясь ее универсальности. И вот теперь она очутилась на верхней полке шкафа, в качестве, так сказать, удостоверения личности. Надежда Михайловна задумчиво покрутила ее в руках, соображая, как поступить и поступать ли вовсе. Наконец, возможно из суеверности, она остановилась на последнем варианте и оставила кепку в шкафу, впрочем, поставив на козырек и прислонив к задней стенке, чтобы она не занимала слишком много места.
        Шли дни, дни складывались в недели, недели – в более крупные единицы времени, которыми люди привыкли исчислять свою жизнь, кажущуюся от этого более упорядоченной. Надежда Михайловна была довольна своим мужем в виде шкафа. Теперь у нее не было к нему почти никаких претензий. Главное, исчезли вредные привычки Панкрата Ефимовича, которыми тот досаждал жене на протяжении их совместной жизни, и которые с годами стали казаться такими же неотвратимыми, как, скажем, восходы и закаты. Не то что бы теперь Панкрат Ефимович вовсе не обнаруживал своего скверного характера, но эти проявления были строго ограничены имманентными параметрами его новой инкарнации. Так, дверцы упрямо скрипели, как и чем Надежда Михайловна их ни смазывала: сливочным ли маслом, особым ли средством, специально предназначенным для дверных петель и уверительно гарантирующим их беззвучное функционирование. А еще Панкрат Ефимович взял себе в привычку издавать треск, – сухой, яростный и пронзительный, – в самые неподходящие моменты, отчего сердце Надежды Михайловны пускалось в бешеный пляс. Она постепенно привыкла к скрипу, но треск всякий раз заставал ее врасплох. А иногда ей мерещилось, что муж подбоченивается, слегка приседает и пытается топнуть одной из четырех ножек. Но она повесила в шкаф тяжелую норковую шубу, и видения прекратились.
        Жизнь преобразилась. Благодаря дополнительному гардеробному пространству, у Надежды Михайловны появилась возможность обзавестись обновками. Панкрат Ефимович более не спрашивал с присущим ему ехидством, зачем Надежде Михайловне столько одежды, большую часть которой она все равно не носит, но покорно, – насколько это позволяла его кубатура, а иногда ей вопреки, – принимал в себя любые предметы женского туалета, в независимости от особенностей покроя, расцветки и цены. Он вообще ничем не нарушал покоя Надежды Михайловны, если не считать упомянутого треска, а также посланных ей писем...
        Именно так: хотя Панкрат Ефимович не был в состоянии держать перо, и, тем более, пользоваться им, жена получила от него эпистолы. Оказалось, что шкаф не был совершенно пуст. Как-то раз, разбирая, упорядочивая и уплотняя содержимое нижнего ящика, а на самом деле просто перебирая его в целях получения удовольствия от процесса инвентаризации, Надежда Михайловна обнаружила на самом дне письма и прочие бумаги. Письма были любовными и написанными ей мужем давным-давно: в самом начале их знакомства – в тот период, когда Панкрат Ефимович не смел рассчитывать на успех, не говоря уже о том, чтобы пресытиться его плодами. Когда их отношения были закреплены бракосочетанием, Панкрат Ефимович попросил письма назад, дескать, для их сбережения.
        Надежда Михайловна села на пол перед шкафом и углубилась в чтение. Письма вызвали у нее двойственные чувства. С одной стороны, они тронули ее давно забытой романтичностью слога, будто их писал незнакомый темпераментный поклонник. С другой, – письма прочно принадлежали к невозвратимому прошлому и уже одним этим настраивали против себя. Либо жизнь приходилось признать неудавшейся, либо квалифицировать письма как ахинею. И действительно, их риторика теперь представлялась Надежде Михайловне высокопарной и напыщенной. Чувство отвращения закрепилось, когда она ознакомилась с содержимым второй пачки бумаг. Это были невесть зачем сохраненные Панкратом Ефимовичем квитанции за электричество и газ. Надежда Михайловна сразу вспомнила брюзжащий голос мужа, упрекавшего ее в том, что она гораздо чаще зажигает свет, чем гасит его, как будто это могло быть иначе, если он ходил за нею по пятам,  выключая электричество. Или Панкрат Ефимович позволял себе заметить, что зимою можно носить шерстяные платья с длинным рукавом, что могло положительно отразиться на расходовании газа, которым дом отапливался. И теперь перевязанная пачка выглядела не просто мимолетным и в сердцах брошенным упреком, но за многие годы кропотливо собранным на нее досье. Тем не менее, Надежда Михайловна не стала рвать квитанций, но запихнула их вместе с любовными письмами, которым больше ни секунды не верила, в клетчатую кепку Панкрата Ефимовича и предоставила им сводить друг с другом счеты в сумрачной безвестности верхней полки.
        На этом внезапные вторжения мужа в ее жизнь прекратились. Остался шкаф, исподволь забитый Надеждой Михайловной до отказа и постепенно утративший ее благорасположение. Вернее, по-прежнему являясь важным элементом ее обихода, он в силу привычки перестал вызывать восторг. Более того, со временем в шкафу обнаружились значительные недостатки – тем более досадные, что поначалу он казался идеальным. Например, его вместительность оставляла желать лучшего. А верхняя полка располагалась слишком высоко, так что Надежде Михайловне приходилось вставать на цыпочки и задирать голову, отчего ее шея тут же начинала болеть (и продолжала ныть долго после возвращения головы в оптимальное для нее положение). И даже в таком неудобном положении она еле дотягивалась руками до нужных ей вещей. Нередко ей приходилось прибегать к услугам табурета, на котором Надежда Михайловна чувствовала себя крайне шатко. А ящики стали слишком тугими, и, чтобы открыть их полностью, нужно было тянуть изо всех сил обеими руками, но делать это следовало предельно осторожно, потому что если ящик выскакивал из пазов, вставить его обратно требовало немало ловкости и терпения.
        Тем не менее, шкаф оказался ярким моментом ее жизни, что стало очевидно в тот прекрасный день, когда, вернувшись домой с работы, Надежда Михайловна не обнаружила его в спальне, зато наткнулась на мужа. Произошло это так. Все содержимое шкафа валялось на полу. Впрочем, одежда не была разбросана, как попало, но лежала аккуратными штабелями. И только несколько платьев, вероятно, съехавших с вершины пирамиды, пребывали в небрежно-скомканных позах. Вероятно, превратившись из шкафа в себя самого, Панкрат Ефимович решил не травмировать жену сверх необходимого. Не исключено, что требующиеся для конфликта силы ушли у него на обратное превращение, потому что одно дело одеревенеть и совсем другое – преодолев энтропию, пройти за считанные часы все стадии органической эволюции и снова стать венцом творения. Но о том, что исчезновение шкафа означало возращение мужа, Надежде Михайловне стало известно чуть позже. Хватившись шкафа, она с воплем бросилась из спальни, мня себя жертвой ограбления, хотя то обстоятельство, что грабители не польстились на ее изысканный гардероб, делало эту гипотезу маловероятной. Пробегая мимо спальни мужа, Надежда Михайловна шестым чувством ощутила присутствие в ней постороннего. Только недюжинное самообладание, которым она славилась в критические минуты, позволило ей не пронестись в панике по направлению к выходу, но заглянуть, хотя и робко, в бывшую спальню мужа. В бывшей спальне лежал собственной персоной бывший муж. Надежда Михайловна не сразу поверила своим глазам, а, поверив им, долго не могла понять, как такое возможно, и не является ли произошедшее розыгрышем. И если речь действительно шла о неудачной шутке, в чем у нее уже почти не оставалось сомнений, заключалась ли ее соль в трансформации мужа в мебель или, напротив, обратно в человека?
        Панкрат Ефимович лежал на кровати с недовольным видом. Похоже, идея розыгрыша принадлежала вовсе не ему, и он стал его жертвой в той же мере, что и Надежда Михайловна. Он поставил ее в тупик рядом неожиданных вопросов, произнесенных без пауз – одним предложением. Можно было подумать, что он не рассчитывает на ответы, которых и не получил.
        – Что за топот? Где моя газета? Почему не вытерта пыль?
        Надежда Михайловна уловила только последний вопрос, немало ее озадачивший. Имел ли Панкрат Ефимович в виду пыль на шкафу или какую-то иную? Если первую, то его заявление не соответствовало действительности. Надежда Михайловна тщательно заботилась о шкафе и один раз до блеска натерла его мастикой. И хотя по мере привыкания, ее хозяйственный пыл несколько угас, все равно о пыли на шкафе не могло идти и речи хотя бы потому, что она могла перенестись на одежду. С другой стороны, если муж ссылался на пыль в собственной спальне, то и это было несправедливо, хотя Надежда Михайловна действительно не прибиралась там с момента исчезновения мужа. Но чему тут было удивляться, учитывая его длительное отсутствие? Ведь Панкрат Ефимович не удосужился ни попрощаться с женой перед метаморфозой, ни объяснить ее мотивов. Он должен был испытывать благодарность уже за то, что Надежда Михайловна не сдала комнату внаем.
        Но тут Панкрат Ефимович окончательно обескуражил Надежду Михайловну обвинением, ради произнесения которого он даже приподнялся с кровати:
        – Почему, сударыня, в Вашей спальне бардак?
        И уточнил:
        – Бардак, к слову, полный.
        А вот это уже граничило с беспардонным хамством! Разве виновата была Надежда Михайловна в том, что ее муж вернулся в исходное состояние и выбросил из себя всю одежду? Разве она просила его об этом? Не ей ли следовало упрекать Панкрата Ефимовича в произведенном беспорядке и причиненном моральном ущербе? Впрочем, разговоров на данную тему и, тем более, выяснений отношений, она решила не форсировать; по крайней мере, пока ситуация не утрясется. Может, Панкрат Ефимович надумает превращаться снова.
        Надежда Михайловна всплеснула руками, закусила губу и бросилась к себе в спальню. Да, там был бардак. Бардак, – как выразился ее учтивый супруг, – полный! Надежда Михайловна с ужасом созерцала сваленные на пол платья и шляпки. Ее нижнее белье лежало отдельной кучей на кровати. Даже после стирки с ним не обращались так небрежно. У вещей, отличавшихся безупречной выкройкой, были размытые очертания. Надежда Михайловна взирала на сцену разора сквозь слезы. Слезы капали из ее глаз, стекали по щекам и размывали макияж, приводя ее наружность к общему знаменателю с интерьером комнаты.
       
        Минули дни, недели и месяцы. Надежда Михайловна отчасти обвыклась и примирилась с отсутствием шкафа, лишь изредка вспоминая о нем с тихим вздохом. И потом, как ни странно было себе в этом признаться, у Панкрата Ефимовича имелись перед шкафом некоторые преимущества. Да, от него не было пользы – ни по дому, ни вообще. Нередко он раздражал Надежду Михайловну незаслуженными претензиями, неправомерными просьбами и нелепыми комментариями. Но в самом его присутствии на кровати или в кресле было нечто если не воодушевлявшее, то, по меньшей мере, утешительное. Шло время, и от его незаметного, но безостановочного хода одежда становилась негодной для пользования: либо по причине износа, либо из-за несоответствия изменениям в телосложении и мироощущении. А Панкрат Ефимович пребывал прежним – со своими привычками и недостатками, словно бросал вызов времени и замедлял его бег. Да, он все реже ходил, чем сидел, а чаще лежал. Но лежащий, или сидящий, или бесцельно слоняющийся по квартире мужчина по-прежнему, вне сомнений, оставался Панкратом Ефимовичем. И пока он находился рядом, стрелки настенных часов не так часто бросались в глаза.
       
       
        22 июня 2016 г. Экстон.