Дай пройти там, где выхода нет. Встреча вторая

Дай пройти там, где выхода нет.


Судьбоносная встреча вторая



              И снова сон. Сон под монотонный шум двигателей корабля. Ау, суша, ты где? Там где-то она, там. Рябь на морской глади в солнечный день, тёмно-синие гребешки волн в непогоду. И влага, вечная влага с привкусом соли на губах. Вечно солёная, стоящая колом роба натирает кожу в открытых местах, соль разъедающая творит раны, долго не заживающие. Ежедневная стирка не спасает, непросохшая ткань быстрее наполняется солёной влагой. Тяжело стоять в трепещущей рыбной лаве. Скользко. Чуть крен у корабля, и ты уже лежишь в месиве из рыбьих тел, и рыбьи глазки заглядывают тебе в глаза, много глаз. И вдруг блеск золота! Маленькая золотая рыбка меж тёмно-серых тяжёлых рыбин. Пожалел, взял в руки, заглянул в рыбьи глаза, а там рыжая девочка стоит у вишнёвого дерева, рукой за ствол держится и лицом грустная.

              Проснулся Семён. Глаз не открывает. Монотонный шум двигателей корабля под ним, вокруг него и в нём, во внутренностях. Господи, как всё надоело, который год один и тот же повторяющийся сон. Грустная девочка у вишнёвого дерева — это Агния. Чего приснилась опять, или снова? Три с лишним года прошло, как побывал Семён в селе Весляна и ничего весёлого там не нашёл. Да все эти три года особо не веселился. Скоропостижно женился на прачке корабельной, согрелся, забылся. С год жили, как два попугайчика-неразлучника. Второй год ссорились, дрались даже, надоело молодой жене нюхать рыбий запах от Семёна, офицерский состав так не пахнет. И каюты у них красного дерева, и столовая, что ресторан, с кипенно-белыми салфетками. И ну строить глазки мужчинам в погонах на корабле, сцены устраивать бегства от якобы бьющего её мужа. Офицерский состав на то и офицерский, чтобы честь женскую защищать. Встал грудью на защиту женщины один из начальников, раздулся весь от важности своего мужского поступка и за спину молодую жену Семёна спрятал. Та из-за этой спины долго ему язык показывала, шествуя в новых платьях и туфлях в ресторан с кипенно-белыми салфетками. Хорошо ещё, что Семёна не списали с судна. Не успели. Бывшая жена Семёна снова стала бывшей женой офицера, спасшего её от мужа-«разбойника», и ну показывать этому офицеру язык из-за спины нового воздыхателя в офицерских погонах. Руководство наконец-то сообразило и во избежание эксцессов в команде тихо убрало очень любвеобильную даму с корабля. Кажется, даже вертолётом воспользовались. Семён запил на первой суше и вернулся с побывки на корабль досрочно. И так несколько раз, пока душа его не успокоилась.

              Больше трёх лет прошло после сумбурной поездки Семёна в неизведанное прошлое своё. Это много. Семён присвистнул и открыл глаза. Шум двигателей мгновенно растворился в нём. Нет, шум был, но воспринимался уже единым целым с окружающей действительностью. Рыжая девочка теперь уже рыжая девушка, и по Семёну за эти три года жизнь рашпилем прошлась. Ничего удивительного, люди не молодеют по прошествии лет. Бывают исключения! Как замороженные, люди живут себе и не портятся. Глазки блестят, щёчки розовые, губки алые от постоянного облизывания в предвкушении жизненного сладострастия в ленной неге каждого дня без забот, тревог и стремлений. Они и умрут рано с этой маской на лице или погибнут, вкушая огромными порциями оплаченный родителями адреналин.

              Дверь каюты Семёна открылась. На корабле не принято закрываться на ключ. Правило действует не на всех суднах, а в коллективах, настроенных на это.
              — Иду в кают-компанию. Сделаю пару звонков родителям, семье, — раздался голос приятеля. Он сел на лавку под иллюминатором. Даже не взглянул в него. И Семён встанет и не взглянет. То, что за круглым окошком, известно мужской памяти, и она отторгает то, что может её разозлить.
              — Не моё это дело, но ты никому не звонишь и это плохо.
              — Звоню соседке по квартире, она за ней присматривает, убирается. Если ты намекаешь на отсутствие у меня семьи, так на корабле больше половины одиноких и разведённых.
              — Сходи в отпуск. Поставь цель и осуществи её.
              Цель! Действительно, надо поставить перед собой цель. Квартира в Мурманске отпадает, там всё готовенькое. Мария Ивановна, соседка, начнёт сватать разведённых дочерей своих подруг. Нельзя сказать, что это неинтересно. Каждый раз взлёт эмоций, внутренний трепет ожидания, новая одежда, башмак своей новизной массирует ступни ног, и надежда — сейчас войдёт та единственная и неповторимая его женщина. Открывается дверь, и начинается день сурка. Трескотня Марии Ивановны, словно с обложки журнала немолодая уже девушка с кукольными ресницами. Хлоп-хлоп ресницами в сторону Семёна и в пол взор тупит. Снова тупая пришла, с заученными ужимками, позами на диване, звуками и словами, издаваемые горлом, не сердцем. Лучше бы она из ванны вышла с тюрбаном из полотенца на голове, вся розовая, чистая, душой душистая, и на колени к нему запрыгнула. Кстати, так его бывшая поступала и, по крайней мере, была честна в такие моменты. Честно сказала, что надоел, и ушла на охоту за другим мужчиной, не похожим на Семёна. Вот ведь бестия какая и обвинить не в чем!
              — О чём задумался? Матери памятник поставь, облагородь место захоронения. Люди, её знающие, хорошим словом тебя вспоминать будут.
              — Она, может, и не мать мне.
              — Нетушки, Семён! Ты приехал в её дом и назвал матерью, пусть даже она и не мать, дело-то благородное.
              Действительно! Одинокая женщина жила на свете, волею судьбы была названа матерью Семёна после смерти. Кто-то (а все мы знаем, кем является этот кто-то, и люто верим знакам проявления воли его) привёл Семёна к дому этой женщины. Семён в руках держал бумажные доказательства её земной жизни. Если у этой женщины никого не было, пусть будет Семён, помнящий её по фотографиям, завёрнутым в старую клеёнку.
              — Мне даже интересно, как выживает рыжая девочка, теперь уже девушка. Могу поехать с тобой.
              — Спасибо за совет. Хороший совет. Один поеду.

              Автобус с окнами, заколоченными фанерой, преодолевал ухабы и рытвины сельской дороги, проложенной собственными колёсами, колёсами военных машин, скорой помощи, связи и машин с хлебом, товарами первой необходимости. Передние и задние смотровые окна целые, можно наблюдать дорогу впереди и сзади. Кресла вварены в днище автобуса самые разнообразные, из советских легковушек, есть импортные, есть свои оставшиеся. Ящик с песком и лопаткой, канистра с водой и кружкой на тряпочке. Семён разглядывал окружающие его предметы и диву давался, как всё это может существовать в двадцать первом веке.
              — А чё, на свалку выбрасывать? Так у нас и свалки нет, всё в дело идёт. Зато свой бизнес, таксую вот, — заорал водитель, опасаясь, что новый пассажир не услышит его за грохотом движущегося автобуса.
              — Меня всё устраивает, — откликнулся Семён.
              — Значит, решили приехать.
              Семён ответил.
              — Оно и понятно, — печально отозвался автобусный таксист.
              Чего понятно ему, не понятно Семёну, но он вежливо промолчал.

              Вот и знакомые брёвна, мохом поросшие. Над ними новенький фонарный столб, ещё один у магазина. Какие-никакие изменения произошли в селе! Смело зашагал знакомой тропой вдоль электрических столбов. Двор мамы снова зарос, сухостой плотной стеной закрыл дом, видна только труба. Сердце сжалось, душа замерла в предчувствии нехорошего. Шаг мужской замедлился, отяжелел. Семён почувствовал желание вновь оказаться в пыльном автобусе, следующем туда, откуда он приехал. Подошёл к дому матери, шагнул в сухостой, потоптался, ещё шаг, ещё и замер. Взлетела встревоженная вторжением человека птичка. Просматривающиеся в соседнем дворе сквозь сухостой люди повернули серые лица в его сторону, женщины в чёрных платках вокруг гроба, мужчины в чёрных пиджаках, будто только что купленных в магазине, жались плечами к стенам домика Агнии. И снова чёрно-белая фотография. Двор серый, дом серый, гроб из серых досок, отсутствует белизна свежеструганых досок, что режет глаз, и дурманит приторным запахом древесины. Высокая молодая женщина, с тонкой талией, красиво очерченной грудью, в туго повязанном на голове платке чёрного кружева, замерла и вперила взгляд в сухостой на соседнем дворе. Пронзила насквозь Семёна, прожгла одежду и душу. Не Агния это, взрослая очень. Наверное, мама её. С этими мыслями зашуршал Семён сухостоем, цепляя одеждой всевозможные репьи и колючки, вышел из маминого двора и ватными ногами зашёл в соседний двор. Услышал свои слова приветствия, услышал скорбные ответы людей и приглашения присесть у гроба. Нет, сидеть у гроба Семён ни за что не будет, подойдёт для приличия только.

              Есть детские страшилки, их много, они разные, но ни одна из них не подошла к ситуации, в которую попал Семён. Гроб из серых досок, сбитых ржавыми гвоздями, гвозди можно было посчитать. Стол из серых некрашеных досок, на нём стоит гроб. Табуреты и стулья, на которых сидели женщины, все самодельные, из тех же досок, и сбиты ржавыми гвоздями. Это не специально! Гвозди ржавели от времени, как и доски, серели от времени, это естественный цвет старости некрашеных досок. В гробу лежала ржавая женщина с серым лицом и губами. Серые руки поверх вязанного крючком нарядного большого платка. Платок покрывал покойную от подбородка до кончиков туфель. Ржавые волосы когда-то были рыжими с оттенком вишни, именно оттенок вишни, утратив свою яркость, превратился в ржавчину, так пугающую Семёна. Он беспомощно обернулся, нашёл глазами маму Агнии, на него в упор смотрела сама Агния. Люди задвигались, заговорили, к ним подошли мужчины в неуместно-новых пиджаках. Ржавая женщина, покачиваясь в гробу, тихо проплыла перед глазами Семёна. Того качнуло, заныло под ложечкой, снова нестерпимо захотелось оказаться в автобусе, следующем в обратном направлении. Где же Агния?
              — С приездом, Семён. Идите в дом. Вижу, вы устали с дороги. Я скоро вернусь.
              Мама Агнии встала перед ним и закрыла собой людей, тонким ручейком вытекающих со двора следом за гробом. Тайга хищной стеной стояла за дорогой, и урчала, и грустно шумела, подчиняясь осеннему ветру.

              Да что ж это такое! Второй рай раз приезжает Семён в эту глухомань и каждый раз к покойнику. Долго смотрел Семён вслед похоронной процессии, тяжёлая скорбь наполняла душу, будто расплавленный металл лили в нутро человеческое тонкой струйкой, металл тут же остывал, не обжигал, а давил непомерной тяжестью, опускал, вдавливал человека в землю. Где стоял Семён, там и сел на землю, и земля освободила его от невыносимой тяжести, забрав её в себя. Впервые у Семёна прихватило сердце, впервые он понял, как это бывает. Когда вся тяжесть из груди ушла в землю, опёрся Семён на руки, поднял себя с земли и побрёл в дом, у порога отряхнулся и шагнул в унылую серость. Уронил своё тело на диван, уставился взглядом в завешенное платком зеркало и забылся.

              Время шло. Всё что положено делать на кладбище, сделано. Люди вернулись и небольшой толпой стояли у раскрытой в дом Агнии двери. Мама Агнии каждому вручила увесистый пакет, и уже с пакетами люди по одному уходили со двора. Вот и последний. Мама Агнии мягко присела на диван рядом с Семёном. Тот покосился на неё. Красивый женский профиль, брови красивые, ресницы пушистые, но не рыжие. Веснушек меньше, чем у Агнии, кажется, а может, призабыл уже Семён. Тяжело подняв руку, женщина стянула с головы платок. Прислонилась спиной к дивану и, не поворачивая лица к Семёну, произнесла:
              — Здравствуйте, Семён.
              — Здравствуйте. Где Агния?
              Теперь женщина повернула лицо к Семёну.
              — Семён, я Агния.
              Долго смотрел Семён на Агнию. Долго она смотрела на него. А после прозвучало неуместное:
              – Ты так выросла…
              Конечно, выросла! Пятнадцатилетние девочки не только быстро растут, но и формируются в будущих женщин. А так как в первую их встречу Агния была уже при формах, то за три года юные формы стали похожи на формы взрослой дородной женщины.
              — Не верю.
              — Сама не верю. Мои сверстницы все как одна похожи на дощечки, и все в наколочках, как доска объявлений.
              — Сейчас это модно, — брякнул Семён.
              Мужчина и женщина расслабленно полулежали на диване и осторожно беседовали.
              — В большом городе модно, а на селе никто сей красоты не зрит.
              — Какие ты слова знаешь! Сей красоты! Не зрит!
              — Красивые слова.
              Голова девушки покоится на спинке дивана, и есть ощущение того, что она сейчас заснёт.
              — Стоп! Кого хоронили?
              — Маму.
              — Старая очень. Серая вся.
              — Выболела. Давай поспим немного, потом за стол сядем и поговорим.
              Семён не ответил, он уже был в полудрёме. Домик поглощала вечерняя темнота. Когда придёт ночная темнота, будет казаться, что ветхий домик из серых досок проглотила тайга. Звуки тайги ночью громче и страшнее.

              Валетом легли, валетом и проснулись. Каждый осторожно спустил ноги на пол, чтобы не потревожить другого.
              — Ты тоже проснулся?
              Она зажгла свет, он зажмурился. Агния живо захлопотала по дому. Поставила чайник на электрическую плитку, взяла один из пакетов, стоящих у двери, выставила из него на стол шпроты, кусочек сыра, палочку сырокопчёной колбасы, булочки в упаковке, повидло, пачку сока, посмотрела внутрь.
              — Конфеты и печенья нам не нужны. Это поминальные пакеты.
              — Я понял.
              Чайник закипел. Заварили чай. Открыли шпроты, покромсали сыр — сейчас они такие, что не режутся. Со стороны Семён и Агния выглядели, как два родных человека, занятые делом — собираются помянуть усопшую.
              — Как звали маму?
              — Агния.
              Семён хотел вслух удивиться, но передумал. Выходит, дочь придумала себе имя Эвелина, чтобы не быть Агнией. Словно прочитав мысли Семёна, Агния их подтвердила.
              — Не хотела повторить судьбу мамы.
              — Твоя мама не жила, а выживала в условиях, предложенных жизнью, и нельзя сказать, что она выбрала лёгкий путь. Есть голова, в ней мысли. Мысли чёрные. Есть тело, в нём душа. Душа чёрная. Мама твоя кипела в аду при жизни. Сейчас она в раю.
              Агния ринулась к Семёну, обняла, поцеловала в макушку, так как он сидел за столом и голова его была на уровне её груди.
              — Ты меня успокоил, пусть так будет, пусть.
              — Так оно и есть.
              Семён не заметил, как посадил Агнию к себе на колени. Они обнялись как родные.
              — Ешь, Семён, ты с дороги.
              Агния не заметила, что сидела на коленях у Семёна, вспорхнула, села на своё место и принялась есть.
              — Снова в наших краях, зачем?
              Семён пожал плечами.
              — Тебя проведать, маме памятник мраморный поставить, с домом что-то сделать, чтоб не развалился.
              — За «проведать» спасибо. Приятно. Памятники у нас покойникам не ставят, одни деревянные кресты. Будет в глаза бросаться. Ещё увезут и сдадут на крошку. А дом уже отошёл от нашей стены, его тронь, он развалится. В доме собака сельская щенится который год. Пригодился.
              — Собака?
              — Ты не грусти. В селе все дома рушатся. У людей не было работы, нет стажа, отсюда минимальная пенсия, у некоторых и пенсий нет. Это надо ехать в центр, в пенсионный фонд, что-то доказывать. Столоначальников боятся, как зубных врачей. Ты узнал, баба Катя матерью тебе является?
              — Не узнавал. Приехал, назвал матерью, значит, мама она мне.
              Помолчали. Ели, пили чай.
              — Ты как будто с другой планеты, Семён.
              — Ты тоже.
              Разговаривали, обращаясь друг к другу на «ты», как-то так само собой получилось.
              — Всё так же на корабле, рыбачишь?
              — Всё так же. Что тебя в селе держит, ты уже совершеннолетняя?
              — Теперь уже ничего.
              — Есть планы?
              — Прибраться после маминых похорон и болезни. Баню затопить да погреться, помыться в ней. Как ты на это смотришь?
              Семён напрягся. А чего? Дело житейское.
              — Запросто.

              На дворе ночь глубокая, за двором тайга непролазная. На небе звёзды странные, они здесь без лучиков в разные стороны, подобны капелькам расплавленного олова на небосводе. Семён вышел во двор и встретился с ними глазами, залюбовался. Во дворе мамы зашуршал сухостой, скрипнула половица, донёсся щенячий скулёж. Собачья мама вернулась, щенкам радость.
              Семён спал на кровати, стоящей вдоль смежной с маминым домиком стены. Агния улеглась на диване. Семён догадался, почему Агния не уступила ему дивана, покойная лежала в кровати. Страха от этого не испытал, заснул быстро, воздух тут особенный, усыпляющий.

              Рассвет в Коми не такой жгучий для глаз, потому как половину восходящего солнца закрывает тайга, но всё равно красиво, суровость в картинке присутствует. Семён поёжился. Земля у двора взрыхленная шинами тяжёлой машины. Странно это. Не слышал Семён ночью звуки двигателя, мог поклясться, не слышал.
              — Не обращай внимания, городской кавалер подруги гарцует по селу, когда приезжает.
              — Не слышал.
              — Так спали как убитые.
              — Ну, может быть.
              Семён оглядывался.
              — Окурки кавалеру обязательно было к крыльцу бросать?
              — И вправду, наглец какой! Уберусь в доме и у крыльца подмету.
              — А если в сухостой бросит, спалить может. Доказывай потом, — сердился Семён.
              — Я поговорю с ним, — пообещала Агния.
              Семён опешил.
              — Ты с ним видишься?
              — Бывает, подруга с ним заезжает в гости. Почему ты сердишься?
              — Я?
              — Ты.
              — Я беспокоюсь.
              — Ты говоришь правильные вещи, Семён, причём всегда.
              — Разве это плохо?-
              — Да нет. Что толку от минутного беспокойства, ты рассердился, я оправдываюсь, догадки твои считываю оскорбительные и знаю их подоплёку, у меня мать проститутка дорожная. Беспокойство — чувство круглосуточное и многолетнее, пожизненное оно.
              — Хочешь сказать, у меня его не может быть? — Агния утвердительно молчала. — Потому что я перекати поле в море?
              И снова Агния молча согласилась с Семёном.
              — Я один, ты теперь тоже одна.
              — Одна. Уедешь, о тебе буду вспоминать и беспокоиться. О себе каждый день думаю и беспокоюсь.
              Разговор на неловкую тему прервал нарастающий звук приближающегося к дому Агнии автомобиля. Клубы пыли потянулись в небо. Машина неслась, скакала вдоль столбов, будто впереди ждало препятствие и его нужно было преодолеть. Пронеслась мимо двора Агнии и встала как вкопанная. Дорожная пыль не знала что делать, заметалась вокруг машины, потом укутала её шапкой. Семён внутренне напрягся. Агния, став Эвелиной, преобразилась лицом и телом, выпрямилась, грудь выставила, губы покусала для притока крови.

              Из машины выходить не спешили, видимо ждали, когда пыль осядет. Рассмотреть прибывших людей или человека через тонированные стёкла автомобиля не представлялось возможным. Все ждали.
              — К тебе? — бросил через плечо Семён.
              — Ну не к тебе же, — ответила Эвелина, не отрывая глаз от машины, и направилась к ней.
              Дверь автомобиля тут же открылась. Скрипя кожаной одеждой, как доспехами, из неё вывалился невысокий рыцарь с красными от натуги щеками. Светлый бобрик на крупной лысеющей уже голове испортил всё представление. Подошва ботинок имела схожесть с ботинками визажиста Зверева из Москвы. Огромное количество карманов и кармашков, как на куртке, так и на штанах, отсылало образ приезжего к всемирно известному девственнику из той же Москвы. Три образа слились воедино, и получился трёхдневный винегрет, есть который уже не хочется.
              — Кого имеешь? — Приезжий сверлил злыми глазами Семёна. Съедал его, жевал его и, если бы можно было, выплюнул себе под ноги, чтобы ещё втоптать жуткой подошвой ботинок в жухлую траву двора.
              — Дальний родственник приехал на похороны.
              — Так похоронили уже, пусть назад едет.
              — В Коми никогда не был, природа понравилась. По грибы сходить просится, по ягоду.
              — Пусть садится, отвезу к торговкам, задаром наберём, я не жадный.
              — Ты не жадный, но с гостями даже ты так не поступишь.
              Трёхдневный винегрет похвалили, он это понял, стало приятно.
              — Сколько будешь отсутствовать?
              — Побойся Бога, мать умерла, девять дней отвести надо.
              — А на вызов? Не в доме же!
              — Душа девять дней летает.
              — Сама не знаешь, что теряешь. В Сыктывкар высокие гости нагрянули. Петрович с ними, слюни по тебе пускает, не просыхает.
              Взвился Семён весь изнутри, волосы на руках от злости дыбом встали, кровь в голову ударила. Не помнит, как оказался подле гостя, как вцепился в его куртку, сделал подножку и уронил пришельца на жухлую траву двора. Видимо, пришелец был привычен ко всяким таким человеческим проявлениям гнева, лёжа на земле, стал смеяться, руки поднял: мол, лежачего не бьют.
              — Ишь, как прихватило родственничка, как и не родственничка. Что за ажиотаж, дядя? Взрослая девочка живёт в свободной стране. Попираешь права женщины. Нехорошо!
              Между мужчинами встала Агния, подала руку лежащему на земле пришельцу, отряхнула его куртку со спины руками. Семёна повернула за плечи и повела в дом. Вслед им смотрел и ухмылялся чему-то своему пришелец. Машина взревела, шаркнули о землю колёса, миролюбиво квакнул клаксон. За Семёном и Агнией закрылась дверь в дом.

              В серой прохладе дома долго приходил в себя Семён. Агния готовила суп картофельный с луком, тушила капусту, не поворачиваясь в сторону гостя, а тот, наоборот, не сводил сердитых глаз со спины молодой женщины, молодой шлюшки, по его мнению. Его мнению мнение Агнии рознь.
              — Ты на что сердишься? Я тебе никто. Я никому никто. Приехал, погостил, хорошо. Ты ничего не изменишь. Колея мамой протоптана. И не виню её в этом! И тебе меня винить не в чем. Ничего у тебя не украла!
              — Ты свою жизнь у себя украла.
              Женская спина замерла. Агния долго смотрела в окошко. За ним двор, за двором тайга. В тайге гнус.
              — Что тебе до моей жизни? — Вздохнула. — Я про себя всё понимаю. Я не дорожная плечевая. У меня клиент избранный. Право выбора даже есть.
              — Это как? В ряд пред тобой выстраиваются, а ты выбираешь?
              — Не утрируй. Красота моя и дородность телесная редкая. Редкость дорого стоит. Потому не так часто у меня всё это бывает. Люди, как правило, вежливые и непривередливые. Моей редкой красоты бывает достаточно, несколько прикосновений, и процесс окончен. Душевно беседовать любят и на тайгу смотреть. Звёзды на небе считать ночью, некоторые рассвет таёжный караулят и мой сон не тревожат. Если хочешь знать, даже кремлёвские гости были. Приедут в Сыктывкар с проверками, а я вместо проверок им глаза застю.
              Нечего сказать Семёну в ответ на мирную женскую беседу с ним, как с младенцем. Злость его обессилила, отупел мужчина. Глазами водит по стенам домика, ищет, на что бы сорваться. Если бы Агния имела хороший доход от своей непутёвой жизни, не жила бы она в сером домике, с кроватью у стены, где поленница сложена, потому как стена теплее. Обирают её сутенёры, как пить дать, обирают.
              — Газ до сих пор не провели?
              — До сих пор, — спокойно ответила Агния.
              — И кремлёвские гости не помогли. Скоро домик твой развалится и прямо на их жирные головы упадёт.
              — Не упадёт, в память о маме и бабе Кате не упадёт. Не дело женщине мужчину учить, но совет дам.
              — Не просил я совета. Жизнь свою как на ладони вижу.
              — Я свою тоже, потому прошу тебя на полном серьёзе, если я умру, а тебе сообщат об этом, есть кому, адрес свой оставишь, приехать и похоронить меня. Деньги найдёшь в поленнице, место помечу поленом с тремя забитыми гвоздями, так мама делала.
              — Что с тобой может случиться?
              — Не знаю. И ты не знаешь, что завтра будет с тобой. Не гневайся на жизнь, проявления её разные. Пример я и ты. Гневом ничего решить невозможно.
              Маленькая рыжая бестия из прошлого рассуждала, как поживший на веку человек.
              — У тебя есть выпить или в магазин сходить?
              — Не надо в магазин. Помню, я предлагала тебе самый дорогой коньяк в первый твой приезд. Сейчас ты выпьешь коньяк, которому восемьдесят лет, если, конечно, не обман всё это. Марка коньяка, которую Сталин ящиками отсылал Черчиллю.
              — Думаю, тебя обманули, Агния, не со зла, для красного словца.
              — Пусть. Коньяк всё равно хороший, не будут же люди при таком звании употреблять некачественное спиртное.
              — Это правда.
              Агния убрала стул, подняла крышку небольшого подпола и прислонила к стене. С колен рукой пошарила в его неглубоких закромах. На свет появилась размякшая от сырости коробка с бутылкой приличного коньяка, без сомнений. Закусывали Семён и Агния непростой коньяк простой едой. Повеселев немного, что, конечно, не принято делать в доме только что умершего человека, намяли миску лежалого хлеба в супе и отнесли собачьей маме в половину бабы Катиного дома, благо крыльцо и уже никогда не закрывающаяся дверь рядом. Собачья мама выскочила и спряталась в сухостое. Щенки, гонимые любопытством, показали людям сначала носы, потом хвостики и были таковы.
              — Спросить всё хочу…
              — Спрашивай, Семён.
              — Гроб из старых досок, гвозди ржавые…
              — Всё просто. От центра живём далеко. Покойник ждать не может. В каждом доме гроб стоит, своими руками сделанный, и ждёт.

              Семён и Агния шли по мягкой от пыли сельской дороге на кладбище, проведать бабу Катю и только что упокоившуюся Агнию-старшую. Свежая могила всегда бросается в глаза. Могилы прошлых лет теряются в разнообразии памятников, оград и быстро растущих кустарников. Если вы не были года три на могилах своих родственников, ваш взгляд утонет, потеряется в их изобилии, вас напугает непомерно растущее количество новых могил. Не сразу ноги приведут вас к могилам родных людей, не сразу взгляд укажет правильное направление, что заставит сердце тревожно забиться. Зато как рады будут вам лица покойных людей, их улыбки с надгробных портретов засветятся вам навстречу. Вам радость и облегчение.

              Это всё про городские кладбища. Кладбище таёжного хутора другое, скромное, тихое, серое, маленькое и в лесу, вернее, в лесотундре, плавно переходящей в тайгу. Лесотундра взращивает мох и лишайники, карликовые берёзы и ивы, багульник, в северной её части встречаются ель, лиственница. В тайге преобладают ель, сосна, берёза, пихта, кедр. Знания о тайге и лесотундре пересказывала Агния Семёну. Тот слушал и запоминал. Агния провела Семёна к могиле его матери, сама присела у свежей могилы своей мамы. Их обступила тишина. Только тишина у края тайги особенная. Тайга все время шумит, шум зависит от силы ветра и времени года. Первые минуты у могилы матери Семён разговаривал с тайгой. Тайга рассказывала Семёну о своём одиночестве и силе. Потом уши привыкли к беседе, и сын поздоровался с мамой. И всё, дальше мысленная беседа не пошла. Тайга зашумела снова, и человек окунулся в её шум, как в спасательный, потому как любые слова, обращённые к маме, душили слезами. Что ни говори, а посещать кладбище нужна привычка. Так стоял Семён по стойке «смирно» и слушал тайгу, ветер, в ней гуляющий и гуляющий в его сердце. Несколько раз косился в сторону Агнии, кладбище небольшое, она была рядом.

              Как разнятся миры, в которых живут Семён и Агния. Водная гладь без конца и края предполагает свободу в пространстве на корабле, взгляд на бесконечную водную стихию, до горизонта. Тайга крадёт горизонт, горизонт можно только предположить за ней. Ты упираешься в тайгу взглядом и понимаешь: не по Сеньке шапка, тайгу не пройдёшь, из неё не выберешься. Невыносимая тоска обрушилась на Семёна за Агнию, за рыжую девочку-бестию.
              — Ты как кролик в клетке, красивый и мягкий. Тебя приходят погладить взрослые дяди себе на утеху.
              Агния и Семён шли по той же дороге домой, теперь уже с кладбища.
              — С меня не убудет.
              — Да! А мама твоя? Она на лет двадцать тебя старше.
              — Даже меньше. Мама получила при родах травму, несовместимую с жизнью. Долго болела. Младенец умер. Если тебе меня так жалко, возьми меня с собой.
              Семён остановился. Агния пошла дальше, даже не оглянулась. Расстояние между ними увеличивалось. Тайга зашумела громче и зловещее. За разговором шум тайги был не так заметен. Семён прибавил шагу, поравнялся с Агнией.
              — Испугался?
              — А ты думаешь, у меня всё так просто, как у тебя? На таких женщин, как ты, уже нагляделся.
              — И попробовал?
              — И попробовал. Разницы никакой. Амбиции одни и те же.
              — Это качка, от неё всех тошнит. — Агния искренне смеялась.
              — Тебе отказали, а с тебя как с гуся вода. Ты пошутила?
              — Право выбора есть у каждого. На это не обижаются. У нас гости. Прошу тебя, не гневайся, ты не у себя дома.
              Семён задохнулся от злости. Снова та же машина стоит у домика Агнии и ещё одна, круче и новее. Чтоб её… Чтобы вас всех… Но идти надо, и идти на правах родственника, этого он не забыл. Агния вновь претерпела изменения в облике. Походка её стала плавной, спина выпрямилась, грудь поднялась, и вся она стала напоминать русскую красавицу из сказки, только рыжую нестерпимо. Правда, платок чёрный на голове.
              — Добрый вечер, — скромно, но благородно ответила на приветствие дородного, ухоженного мужчины, вышедшего из второй машины. Подала руку для поцелуя привычным жестом. Лёгким взмахом руки и полупоклоном пригласила в дом, сама павой плыла на шаг впереди гостя, изредка оборачиваясь и улыбаясь.
              Пока они шли к дому, уже знакомый нам пришелец два раза обогнал их. Один раз с огромной охапкой роз в огромной пластиковой вазе. Другой раз с коробками выше его головы, как только о ступеньку крыльца не споткнулся. Видимо, дело это ему привычное.
              — Владимир, — на ходу представился Семёну Мужчина, не ожидая ответа и не сводя глаз с Агнии.
              Слово «мужчина» написано с большой буквы, это не ошибка, действительно, гость был мужчина с большой буквы во всём. Всё говорило об этом. Внешность холёная. Выправка военного. Костюм как на манекене, несмотря на лёгкую тучность. Башмак только что из коробки. Стрижен гость под двоечку, в волосах серебро. Холёная породистость и лоск в каждом движении, взгляде, легко дурманящий запах туалетной воды, цель и желание слились воедино. У гостя нет времени на других людей, он занят исполнением цели и желания. Он махнул рукой пришельцу, тот исчез. Закрыл дверь перед носом у Семёна. Семён остолбенел и оглянулся на пришельца, тот пожал плечами, сел в машину, завёл мотор и уехал. Прошла минута, показавшаяся Семёну вечностью перед лицом тайги. Кажется, даже озяб. Скорее всего, это нервное.
              — Вы нас задерживаете, гость без вас не желает садиться за стол. — Дверь открыла Эвелина и заговорила с Семёном новым голосом, вежливым, не терпящим возражений.
              — Просим, просим… — донеслось из глубины серого домика.
              Семён шагнул в неизвестность с неизвестными намерениями. Гость опорожнял коробки одну за другой, и все, что извлекалось щедрой рукой гостя, подносилось сначала к лицу Агнии, затем к носу Семёна, для оценки щедрот. Нет, Семён не почувствовал царского величия, делалось это искренне, от сердца. Скоро уже и Семён разворачивал, нюхал, открывал, вскрывал, резал и раскладывал и делал это с лёгким сердцем, в предчувствием царского ужина.
              — А что Эвелина будет пить или, как всегда, ничего?
              — Неправда ваша. Я пригублю всё, что вы любите, а что вы любите, я знаю.
              Гость перевёл взгляд на родственничка.
              — А..?
              — Семён, — представился Семён.
              — По маме, по папе?
              — По бабушке. Я помяну стопочкой.
              — Да, да, конечно, — спохватился гость. — За ради Бога простите мой неуместный визит, но я скучал по вам, Агния, по вашей избушке в лесу, по воздуху и тишине местной. А звёзды! А рассвет! — Владимир повернулся к Семёну. — Непременно посмотрите. Рекомендую.
              — Вместе с вами, — отозвался Семён.
              — Нет уж, простите сердечно! Сия привилегия хозяйки дома.
              — Дом скоро на голову хозяйки упадёт, и откапывать будет некому.
              Гость задержал руку над столом, глазами застыл на лице Агнии. Секунды просыпались ему на голову, он стряхнул их, проведя рукой по голове, вместе со словами родственничка. Поцеловал свою женщину в голову крепко, вдыхая запах её волос.
              — И закуски не надо! Но я не питок, а любитель красивых бутылок, они украшают стол и женское настроение. А дом стоял в лесу и стоять будет долго. Очарование дома в его старости и ветхости. Я спешу к ветхому очарованию, убегаю от биде, лифтов, лакового пола и остальных сладких благ цивилизации. Обкушался, знаете ли. Откуда вы, Семён?
              Интересный вопрос. Семён практически живёт на корабле. Квартира пустует. Чаще всего ступает на сушу Кольского полуострова. Хорошо знает окрестности города Кола, из его аэропорта летает на отдых в Турцию. Мурманск — портовый город, где сгружают рыбную продукцию.
              — Заполярье, Кольский полуостров. Вы рассуждаете о ветхости дом, с точки зрения романтика. Типа с милой рай и в шалаше.
              — Не скажите! Сегодня и здесь я романтик, душа просит и поёт об этом. А вчера, образно вчера, имел честь делать поступки жизненно практичные. У моей женщины есть всё, что она желала.
              — И что ваша женщина желала?
              Семён вспомнил размокшую коробку с коньяком из подпола.
              — Не нравится мне ваше настроение, Семён, но вы, как и я, гость в этом доме. Редкий гость, не жадный гость.
              Семён осмотрел заставленный стол, ухмыльнулся.
              — Будете плохо себя вести, накажу. — Погрозил пальцем Семёну Владимир и засмеялся, красивым смехом, красивым лицом. — Будем вкушать, именно вкушать, чтобы прочувствовать вкусы и запахи, какие женщина моя любит.
              Семён, нанюхавшийся гастрономических запахов, почувствовал голод, принял предложение. За столом ему было легко брать то, что просилось на язык, Владимир даже после шуточной угрозы не вызывал к себе внутреннего отторжения. Много говорил о красоте этой глуши, о необыкновенности Агнии, о любви к ней, любви редкой. Когда Агния вышла из дома, Семён спросил Владимира в лоб:
              — Что ж не женишься?
              — Агния ценность, неоспоримо. Есть другие ценности, главенствующие над человеческими слабостями. И я бы не хотел портить радость встречи демагогией на эту тему. Я старше, запрещаю вам вставлять шпильки в мой адрес в присутствии женщины. Вы ничего не знаете обо мне, и знать вам не положено, не на той ступени стоите, гражданин.
              — Понял. Не понял, куда мне спать идти.
              — В этом смысле мы вас не побеспокоим. Оставайтесь в доме, мы ненадолго вас покинем. И не волнуйтесь за Агнию, у неё всё хорошо. Не смейте осуждать свою родственницу. Мы делаем с ней то, что делает каждый, и вы в том числе, время от времени.

              Владимир и Агния вышли из домика. Семён стал беспомощно смотреть на закрытую дверь. Сосчитал ржавые шляпки гвоздей в древесине. Не решился посмотреть в окошко, да и что можно увидеть во дворе при свете звёзд. Фонарный столб стоит далеко от дома за изгородью, и освещение слабое. Услышал хлопанье дверей машины, вздрогнул, ослабевшими ногами подошёл к столу и занял себя, стал прибирать продукты, заворачивая их в фольгу рулонную, привезённую Владимиром. Затем поднял крышку подпола, сложил в него невскрытые продукты в банках, остальное в холодильник. Посмотрел время, запомнил. Присел на кровать, задумался. Очнулся от собственного храпа, еле поднял голову, прижатую к груди. Заснул! Надо же! Рванулся к окошку, споткнулся о приподнятую половицу и почти упал возле него. Двор освещён луной. Чем темнее, тем ярче светит луна. Значит, время позднее. Взглянул на часы, всего ничего прошло. Сорок минут. У жердин стоят Владимир и Агния. Мирно стоят. Её голова на его плече, луной любуются, тайгу слушают.
              Да никакого дела нет Семёну до всего этого! Всё равно ему, хоть Кащею пусть принадлежит эта ценность в лице Агнии, всё равно конец один будет! Яблочко от яблони недалеко падает! Падалица! Злость вытащила из закромов памяти редко упоминающееся слово. Точное какое! А ещё сон, в котором на земном шарике стоит вишнёвое дерево, у его подножия ярко-красные упавшие вишенки глаз притягивают и кисло-сладким соком рот наполняют.

              Владимир пошёл к машине, Агния к дому. Семён стремительно снял с себя верхнюю одежду, упал на кровать. Вспомнил о покрывале, с силой вытащил его из-под себя, швырнул в темноту и замер.
              Она вошла. Он вытянулся в струнку. Она посмотрела в его сторону. По спине Семёна пошли гулять мурашки.
              — Спишь?
              Ох, зря Агния спросила зло звенящую тишину в доме. Раздался взрыв мужских эмоций. Шипели горящие слова и впивались в женщину. Не больно, щекотно.
              — Конечно, сплю! У меня нет любимой женщины и дорогой машины, чтобы совокупляться в ней, как в норе! Животные! У тебя мама только что умерла!
              Семёна во мраке не было видно. Глаза Агнии после лунного света медленно привыкали к темноте в доме. Тяжело вздохнув, набрав полную грудь воздуха, молодая женщина собралась было ответить мужчине, но дверь резко распахнулась, свет вспыхнул — он был включён привычной рукой Владимира.
              — Молчать! — тихо, с долей грусти, произнёс он. Прошёл к кровати Семёна и сел рядом с ним. Мужчины повернули лица друг другу. Одно бледное, холёное и породистое, в хорошем смысле этого слова. Лицо человека, пожившего на земле достаточно, чтобы позволить себе не кричать. Другое лицо красное от натуги и злости, лицо молодого самца, обделённого самкой.
              Владимир отвернулся от Семёна и ещё с большею грустью объявил себе и домику:
              — Он не родственничек.
              Помолчал с минуту, заглатывая горлом гнев.
              — Ты наказан, Семён.-
              — Я вам не мальчик!
              — Мальчик. Моя женщина младше тебя, и намного. Собственного достоинства у неё больше, чем у меня и тебя, вместе взятых. Нас двое. Редко. Но двое. Третий лишний.
              Владимир вышел из домика. Скоро подъехала машина пришельца и ещё двое мужчин. Они вошли в домик, прислонились к его стенам.
              — Собирайтесь, Семён. И не надо бояться, вас доставят туда, откуда вы явились, адрес назовёте.
              Двери домика в тайге открыты, голос Владимира шёл со двора, ночью слышимость хорошая.
              Семён из тех мужчин, у которых необходимые в пути пожитки умещаются в небольшую сумку через плечо. Неприхотливый к жизни человек он. Сумка висела там, где была повешена по приезду Семёна. Мужчины друг за другом вышли в лунную ночь из домика в тайге. К машине Семён шёл, как на расстрел. В памяти мелькнули кадры из военного фильма.
              В удобную машину удобно садиться. В любой ситуации человек это почувствует. Почувствовал и Семён. Удобно, со злостью и независимым видом расположился в салоне. Смело посмотрел в глаза рядом севшего с ним человека.
              — Не ершись, дело житейское, — сказал ему человек тем же спокойным голосом, что и Владимир.
              — Надо мне было!
              — Значит, было надо, раз попал в такую ситуацию.
              Передняя дверь автомобиля открылась, водитель сел на своё место. Семён резко открыл дверцу со своей стороны и что есть силы закричал в лунный свет над тайгой:
              — Агния, мне остаться?
              Семён ждал, что двери машины тут же захлопнут сопровождающие его люди, но те вежливо сидели на своих местах и вместе с ним ждали ответа Агнии. Ответа не последовало.
              Владимир сел в другую машину, и все они медленно выехали со двора. Слева чёрная и хмурая стена тайги, справа плавно убегающие фонарные столбы. Семён снова возвращался туда, откуда душевные муки позовут обратно.


Продолжение: Встреча третья - http://www.proza.ru/2016/11/24/2162