Глава 20. У кого чего болит или Куриные мозги пунк

И снова на сцене великий и непревзойдённый импровизатор, шутник вплоть до шута, его Светлость султан Дон Март вместе с талантливым неудачником, неизвестным гением инженерного искусства, шахом Грифонии Федей, постыло взирающим и потворствующим всем выходкам изощрённого  любителя удовольствий! От кончика носа и до высоких каблучков – копытцев,  - по жизни лицедея театрального действа; бродяги и скандалиста;  развратника и психа; продукта своего времени из отходов цивилизации; регрессивного типа по имени Саня, и кличке Дон Март; обожающего эффекты, паузы и сцены; по очевидной вероятности, никогда не могущего пережить очищения искусством, катарсисом! На данный момент, он голый по пояс, весь в пуху и перьях,- потрясая полуощипанной, но  квохающей курицей, - восседал на бочонке не опробованного вина,  в приятном обществе украденных островитян, исключая Караваева; а также в окружении преданных, обожающих ныне подданных султана и шаха: Кошки Лахундры Инки, режиссёрши мадам Артанс, Наимудрейшей Бану Алёны, Железной Куклы Балерины, рыжей Ирен, ради деревянных «рэ» разменявшей свой талант на «шестерню» в помрежах, и Маргариты Николаевны. На этом расписном фоне фигура Феди казалось просто затёртой в углу на ящиках сигарет «Мальборо» среди бочек и бидонов. Оттеняла её разве только мамаша – шкатулка, беспрестанно что-то лепетавшая и размахивающая руками. Две её рыжие девочки, обращённые в иную веру, в восточных шароварах, с голыми пупами, обрабатывали несчастного Пуха, что-то рьяно доказывая ему. Рядом сидел Гном и солидно, словно выкуривая трубку мира с индейцами, тянул соломинкой прямо из бутылки шипучку. В нью-униформе воинов – в шортах и чёрных рубашках возвышались, приобщаясь к прекрасному вину, душехранители – Пятачок, Волк, Альбертик, Циркуль и Гришка Медбрат. Тут же в неизвестном качестве присутствовал молчаливый фотограф Лебонз.
- Ну, что как бараны на новые ворота вытаращились! Курьё ощипанное! Шокотерапия, господа! Шокотерапия! Пункт первый – поймать курьё в силки! Предсказания и знамения! Пункт второй – оболванить и ощипать куря! Элементарно, доктор! Подкуп, враки, ноги в руки и как раки! Сладкий мёд и горькое вино, господа! Или  нет! Сладкое вино! И горький мёд!.. Да услышит, имеющий уши! Короткое веселье, долгое похмелье! Пункт третий – чик и в кастрюльку! Рассаживайтесь по кастрюлькам, господа! То де, по ящикам!
Конечно, в стельку пьяный Саня выбалтывал принародно всё, что было у него на уме, не задумываясь о последствиях, ибо был уже не в состоянии контролировать себя; и его распирало от собственной дутой значительности, от исполненного плана, позволившего так просто взять над всем и всеми власть. Он, наконец, отпустил несчастного курёнка, и  тот вырвавшись, стал носиться, отчаянно кудахча по подвалу, натыкаясь на ящики и бочки. Потом забился в дальний угол, и там ещё долго клохтал, ругаясь и жалуясь, на своём языке. А оболваненные «ощипанные» островитяне,- ибо это к ним была обращена куриная апофеозно - помпезная рулада, - послушно рассаживались по кастрюлькам, то де по ящикам; ничего, конечно, не понимающие, но предвидящие получение объяснения всем странным, таинственным событиям, свалившимся на них, как снег на голову!
- Господа? Вы прочитали до конца мои рецензии на ваши литературные опусы? Замечательная идея, кстати! Сразу видно, у кого чего болит! Браво, Селёдкин! Разрешите представить вам, господа, придворного поэта и церемониймейстера, а также душехранителя исполнительной власти на земле Грифонии… - с прибытием, господа новосёлы! – светлого витязя, визиря Романа – это твоего, мой мальчик! Почему невеселы? Не врубаемся, да? Почему душехранителя? Потому что такому бесстрашному рыцарю – воину не требуется хранитель тела, но его нежной, чистой как роса душе нужен мудрый попечитель, который предохранил бы её от влияния нащих знойных душных гарей! Да и от кого нам, собственно, хранить тело, господа? Мы же здесь все свои, в доску! Разве у нас борьба за выживаемость? Мы должны пуще глаза хранить друг друга – кусочек дерьма, занесённый в стерилизованную чашку Петри, каплю плесени иноземного эпителиса! 
А что до наших потрохов, господа! Ха! Лично у меня  душа – пустыня! И только миражи орошают её вечной надеждой, потому что если существует мираж, значит, где-то есть уголок под сенью деревьев и синью небес!  Вся наша жизнь – мираж, господа, но где-то есть наша настоящая жизнь!
Почему мы здесь? Я разочарован жизнью, но я всегда иду на её позывные! И у вас есть шанс, милые дамы, открыть моим бесплодным землям, где произрастают лишь колючки, и бродят горбатые верблюдики, подлунный рай! Но до сих пор напрасно орошали дожди ваших глаз мои вечно пылающие длани! Я огонь  и жажду воды! Но она  ещё не коснулась меня, испаряясь, едва начавшись в виде осадков из нового облачка! И даже лёгкое облачко  воспоминанием рассеивается раньше, чем я успеваю запечалиться о нём! Ну, впрочем, тот не ушибается, господа, кто никогда не падает, а не падает – кто никогда не поднимается; поэтому, я бы всем завещал, -  падать, падать и падать! Хотя у некоторых  боязнь высоты с детства, но ведь другие и вовсе не знают, что это такое! За наши падения, господа! Это означает, что мы – пытались! Что мы ходим, а возможно и летаем, но не ползаем!..
И вытянув из-под себя бутылку шампанского, он выстрелил пробкой в воздух, расплескав пену вокруг себя, и стал жадно тушить им своё нутро! Но от этого оно ещё больше раскалялось! Осушив бутылку до дна, проливая и расплёскивая мимо рта, он продолжал:
- Господа! Я не пишу стихов! Но клянусь, я всю жизнь говорю стихами! Но сейчас я сам прочту стихотворение о прозе жизни поэта Селёдкина, ведь его поэму я вам не отправил, но это сущий бред! Приготовьте уши! – и сам воплощение бреда, раскачиваясь в такт рубленым фразам, хриплыми и пьяными звуками, рвавшимися из тщедушно – скупого тела,  (природа – мать твоя, сэкономила на нём в жлобской ипохондрии момента), стал выкрикивать по памяти:
«Несчастный век –
В огнях холодных
На электрических шнурках.
Безумный бег
Свершает кто-то,
Несущий сетку в двух шагах.
Обрывки фраз
И объявлений:
«Куплю, продам, сдаю в наём!»
- Штурмуют нас.
Осипший гений
Мне шепчет в ухо: «Всё пропьём,
К едрене – фене,
И заложим.
Отдай мне, братко, драный «руп»…»
И ты в стране
Своей заложник,
Пока живой, но всё же, труп!»
И он закатился таким неудержимым смехом, что глядя на него, понемногу и остальные начали посмеиваться. Дальше – больше… и скоро весь замок заполнился раскатами неудержимого смеха и бродячего эха, отзывающегося ему, -  то робко, то отрывисто и дерзко! Так велики могут быть только силы ненависти и страха! Любви и прощения! Нечаянной улыбки и неожиданного заразительного смеха! Для них даже не важно, что в данную минуту они могут быть незаконны, аморальны, противоестественны или просто ненормальны! Они – силы сами по себе, и способны управлять человеком, диктовать ему поступки, кажущиеся потом необъяснимыми, странными, ненормальными, или кощунственными, даже ему самому! Иногда их оправдывают под символами невменяемости, но думается, что только искренняя боль или радость может породить разрушительные или восстановительные волны этих могущественных сил! Парадокс, видимо, в том, насколько искренне мы верим в то, что ложно или истинно!
…Из всех возможных вариантов – объединиться общим смехом над самими собою, был, наверное, лучший, хотя и не самый умный. Иначе бы – следовало просто всем разодраться!
Из присутствующих не смеялся только один человек – сам Федя, заваривший всю эту «кашу»! Когда смех уже начал утихать, в подвал  вошла Ангелина, которой наскучило сидеть одной. Вошла и вопросила: «Это вы надо мной смеётесь, да?» - чем вызвала новый приступ смеха. Когда же он утих, и ей попробовали объяснить причину его – ничего не вышло. Было уже не смешно! Однако, она всё равно произнесла, обведя присутствующих загадочным взглядом голубых, слегка затуманенных глаз: «Я всегда знала, что привидений не было», – и таинственно добавила, - «здесь живут красивые женщины и мужчины!  Они состоят из эфира, света и мыслей!»
- А я предполагал, что все «человеки» состоят из мяса, костей, куриных мозгов и жира, который бедные копят, и с которого богатые бесятся!
А что, Федя, разве здесь есть ещё кто-то кроме нас? – вопросил дурашливо Саня, чем заставил Федю ещё больше насупиться и нахмурить брови. Он-то знал, у кого он отобрал этот мир! Но видимо, знал не всё! И вместо того, чтобы обрадоваться тому, что он ещё не всё, значит, уничтожил, он разозлился о том, что и в самом деле нечто было, что  он уже «и знать не помнил»! Несмотря на его нежелание, история уже затевает что-то, что он стёр, как нечто черновое,  чему ещё нет ни названия, ни законов…