Сэм-2

- Доброе утро, ученики! Сегодня мы начнём наш урок с небольшого сочинения на тему «Самое яркое событие Дня Благодарения». Даю вам десять минут на сочинение.

   В классе сегодня семь учеников. Идёт четвёртый месяц моей новой работы- пробую себя учителем английского в школе для взрослых. Все открывают тетради, продумывая тему, и вот я уже вижу плавный ход ручек, на лицах- состредоточенность и движение мыслей, листы линованной бумаги наполняются содержанием. Тут я вспоминаю про Сэма и торопливо добавляю к сказанному: «Пожалуйста, уложитесь в две страницы». Сэм любит писать и при подобных заданиях обычно успевает написать в три-четыре раза больше остальных учеников. Но, к своему удивлению, замечаю, что Сэм не пишет- ручка лежит рядом с тетрадью, тетрадь закрыта, на лице- полное равнодушие, хотя ноги, как в былые добрые времена, подобраны в позе лотоса на стульчике. Ботинки одиноко выглядывают из-под парты.

- Сэм, всё в порядке?- я не привыкла к душевному отсутствию Сэма.
- Да, мэм, всё в порядке, - с готовностью отвечает Сэм.
- Почему же Вы не пишете?
- А я уже дома написал.
- На эту же тему?
- Да. 

   Надо же, как он угадал, на какую тему мы будем сочинение в классе писать. Вообще-то, это не удивительно, ведь Сэм часто пишет- он пишет обо всём, что с ним случается. Он пишет мемуары. Он пишет короткие рассказы про разные свои приключения в неродной ему стране. Он, в конце концов, написал даже письмо Папе Римскому.

- Сэм, надеюсь, что Ваш рассказ получился не больше двух страниц.

   Сэм загадочно улыбается беззубым ртом. То есть, не полностью беззубым, а только с левой стороны беззубым- пластинка с протезами сломалась и её пришлось на время отдать в ремонт зубному. Он уже так второй месяц улыбается- справо все, слева- ни одного.

- Нет, не больше двух... Пять страниц всего.

   Ученики смеются, и одобрительно подбадривают Сэма восклицаниями: «Ну, Сэм, молодец!» или «Вот даёт!». Сэм скромно опускает глаза и прячет улыбку, поправляя выпавшую из позы лотоса ногу.

   Отпущенное на сочинение время вышло, и я, как обычно, даю возможность каждому ученику зачитать написанное; они читают по очереди, сидя за партой. Мэри и Ингрис, две подруги из Пуэрто Рико, одна за другой, читают свои рассказы про их День Благодарения- у каждой из них по двое детей дошкольного возраста, и они обе ездили во Флориду на праздниках- на море и на атракционы в Диснейуорлд- как и многие молодые семьи.

   Сэм просится к доске, и я уступаю ему своё место. Он расправляет плечи, молодость возвращается к нему с каждым движением- Сэм пятнадцать лет работал учителем в школе в той прежней жизни, в родной Корее. Он берёт маркер и рисует диаграмму на доске. «Это- Парк Потерянной Горы, здесь- парковка»- объясняет он, подписывая местонахождение важных для его рассказа пунктов. 

   С испугом замечаю, что Сэм не будет зачитывать с листа, его домашняя заготовка лежит на парте, и, похоже, рассказ получится экспромтом. Экспромты Сэма  трудно вписываются во временной расклад любого запланированного урока; придётся чтение статьи задать на дом.

- В День Благодарения, -бодро начинает Сэм,-я наварил себе похлёбки из желудей. Она получилась какая-то жидкая и невкусная, и тогда я добавил крахмала и  побольше соли, и, похоже, пересолил. 

   Ученики в недоумении, они не знают, что такое жёлуди, и после моего объяснения, они недоверчиво смотрят на Сэма.

- Я часто езжу в Парк Потерянной Горы, -невозмутимо продолжает Сэм,- потому что этот парк очень дикий,  в нём очень мало тропинок. Я беру с собой тяпку и серп, и прорубаю новые пути через лес и срезаю серпом высокую траву, создавая новые тропинки,- Сэм помогает описать рассказанное жестами.-Некоторые кустарники так трудно вырубаются- полдня на них уходит.

- Сэм, - с ужасом останавливаю его я,- так нельзя, Вас могут заметить и привлечь к ответственности за это. Парк охраняется государством. Там нельзя прорубать новые пути. Нельзя по закону.

   Сэм лукаво смотрит на меня сквозь узкие щёлочки корейских глаз. Он делает вид, что не понимает меня.

- Так вот,- продолжает он,- когда я приехал в парк и припарковал машину на вот этой парковке (он указывает место парковки на начерченной диаграмме), я почувствовал, что похлёбка из жёлудей не понравилась моему желудку. Я стал искать туалет, но туалет в парке был закрыт. С каждой минутой я ощущал всё яснее, как сильно она ему на понравилась. Пришлось идти до другой парковки (а это было нелегко!), - Сэм указывает на свой живот и место расположения другой парковки в парке, - и я, всё-таки, не успел. Но ничего, к счастью, у меня в кармане были запасные трусы.
   
     Все смеются. Я закрываю уши нарочито широким жестом, укоризненно смотрю на Сэма: « Сэм, можно без таких подробностей?» Сэм снова делает вид, что не замечает моего замечания. Он доволен, что рассмешил всех. «Какая беспардонность», думаю я и ограничиваю его: «Сэм,  у Вас осталось пять минут, чтобы закончить рассказ». Он смотрит на настенные часы, провозглашает, не глядя на меня: «Пятнадцать», и продолжает свой рассказ.            

     Суть его рассказа такова, что, наработавшись в парке с тяпкой и серпом, он прилично устал, и ему очень захотелось пить, но бутылку с водой, которая была у него про запас в кармане, он нечаянно уронил в процессе прорубания леса. Поискав безрезультатно здесь и там, он двинулся в поисках жилых домов, чтобы было у кого попросить воды. «Сегодня же День Благодарения, люди должны быть дома»- подумал Сэм. Но оказалось, что американцы не очень-то хотели видеть его на пороге дома в этот замечательный семейный праздник. Одна девушка пообещала вернуться, но, зайдя обратно в дом, так и не вернулась. В другом доме ему ответил мужчина: « У нас нет воды». Сэма это задело больше всего: «Как же так- нет воды? Мы же в цивилизованном мире живём. Это в Корее лет сорок назад за водой нужно было на колодец идти, но в наше время, в Америке...» В третьем доме, ему дали, всё-таки, бутылку воды. Сэм их сердечно поблагодарил. Но он никак не мог остановиться возмущаться про тех, кто ему отказал. Рассказ Сэма занял двадцать пять минут.

    Учительница, которая работала с Сэмом до меня предупреждала- не давай ему свободы, иначе он будет вместо тебя урок вести. Так, собственно, и получилось в этот раз. Сэм вообще-то всегда вёл себя сдержанно и уважительно на моих уроках и до этого притензий к Сэму у меня не было.

                **************************************
   
    После первого нашего урока Сэм поделился со мной своим секретом- он написал письмо Папе Римскому. Не могла бы я проверить и исправить ошибки? Конечно же, я согласилась. Всё-таки, не каждый из нас доверит свою личную переписку с Папой Римским какой-то там училке английского. На следующий день он принёс папку в сто пятьдесят листов и робко попросил меня, не почитаю ли я его мемуары на досуге? Ему хотелось знать, понятно ли он пишет. В знак благодарности он принесёт корейской капусты с его огорода. И он принёс её на следующий день в огромной коробке, которую еле сам мог обхватить. Там было четыре капусты, три больших головы корейской редиски, два хлеба и шесть пирожных в замороженном виде. «Пирожные-детям, а хлеб, хороший хлеб, вам на ужин», - пояснил назначение принесённого Сэм.

    Дело уже шло к Рождеству, запас моего свободного времени заметно сократился, как это обычно бывает на пороге праздников, и заданные Сэмом мне задания оставались лежать непрочитанными и неисправленными. Сэм же корректно выжидал, каждый раз принося на урок какой-нибудь новый подарок. Так у меня дома появилась двухлитровая банка квашеной корейской капусты, кимчи, и целая
гора хурмы. К моей домашней библиотеке добавилось значительное число русских журналов, газет и книг, которые Сэм неизвестно откуда доставал.
   
    В класс Сэм уже никогда не появлялся просто с портфелем. Он входил с двумя хозяйственными сумками, в которых приносил подарки, еду, интересные книги- всё, что, по его мнению, способствовало бы развитию моего интереса к корейской культуре, кухне, традициям, а также скорейшей проверке его рукописей. Однажды он в конце урока извлёк из своей хозяйственной сумки репродукцию Моны Лизы. Она была в овальной рамке, засиженной мухами, но всё с той же загадкой на устах. Он встал рядом со мной в конце урока, поднеся картину к моему лицу- чтоб остальные могли видеть нас одновременно: «Что это за картина?»- спросил Сэм требовательным, учительским голосом. «Мона Лиза»,- ученики не заставили себя ждать. «А на кого она похожа?»- загадочно продолжал Сэм. Все молчали. Сэм молча указал на меня и на неё и торжественно изрёк: «Одно лицо!». Я засмущалась от неожиданности- с Моной Лизой меня ещё не сравнивал никто. Сэм ликовал от собственной сообразительности и галантности, смеясь своим глуховатым,  искренне-детским смехом.   

    Принесённые подарки Сэма ставили меня в более неловкое положение, и я уже через раз отказывала, не принимала их.  Сэм понимающе кивал, несколько угасая, укладывал их обратно в хозяйственную сумку. Я не совсем бездействовала всё это время: я прочитала письмо, написанное Папе Римскому, и уже исправила ошибки; оставалось только напечатать на компьютере и отдать копию Сэму. Уже начались Рожденственские каникулы, когда письмо было готово к отправке- напечатано на качественной бумаге, конверт подписан. В письме Сэм настоятельно рекомендовал Папе Римскому начать действия по объединению противоположных по политическим мировоззрениям Северной и Южной Кореи.
    
               
                ************************************
    
    Каникулы были долгожданными. Надо было привести в порядок дом: подкрасить, подклеить, помыть и подшить. Праздники в нашей семье всегда сопровождаются изысканными блюдами и печёностями,- мы не давали кухне отдыха ни на день. Поэтому рукопись Сэма оставалась нетронутой на кофейном столике. Читать я её не читала, но всё время думала о ней и чувствовала себя виноватой, что так и не начала. Сэм так старался задобрить меня своими подарками. Ему так хотелось, чтобы его детям остались эти мемуары, через которые они узнали бы про детство их отца и про свой род. Сэму уже семьдесят, и его английский оставляет желать лучшего. Дети, выросшие в англоговорящей среде, отдалились от его родной корейской культуры, от его языка и от него самого. Вся его надежда – на меня, чтоб я проверила, исправила, отретушировала, отшлифовала его повествование, и тем самым оставила бы им наследие Сэма, которое могло бы передаваться из поколения в поколение семейства Квон.

     После долгой паузы на домашние дела, я, наконец-то,  усадила себя за чтение. Предо мной появился маленький Сэм, рождённый в муках, пятый ребёнок по счёту у семейства Квон. Династия семьи Квон уходит корнями к концу десятого  века нашей эры. Суровый корейский быт, разделение дома на женскую половину и на мужскую, тяжёлый фермерский труд, взращивание рисовых полей... Родители Сэма были людьми молчаливыми и редко разговаривали между собой и со своими детьми. «Молчание-золото», - любимая поговорка корейцев; в Корее, как и в России, качество болтуна не поощрялось. Мама, слёгшая после родов на семь лет, и тяжесть домашних забот, неразделённо павших на плечи жены старшего брата. Сэму было жалко свою невестку; он втихаря помогал ей чем мог- бегал за водой, носил хворост для печи. Неописуемая скорбь по младшей любимой сестрёнке Сэма, погибшей от ожогов в кипящем котле с водой. Бабушка, в белом платье-ханбок с защипом, и с дорогой заколкой в волосах. Она была светлой лицом, несмотря на постоянные полевые работы, и всегда ассоциировалась в сознании Сэма с символом чистоты, доброты и мудрости. Маленький Сэм семенил рядом с ней, держась за край безукорезненной белизны ханбока...

    Мне не совсем понятно, как пролетели остатки каникул: чтение поглотило меня, я уже жила там, в Корее. Из окошка Сэма я видела ковры розовой азалии, дико растущей на возвышенности, и тот уступ в горе, которому молилась мама, и носила приношения ему- самую вкусную еду и отборные фрукты и овощи. Как мне хотелось съесть все эти явства, вместе с Сэмом, но Сэм не ел- он честно приносил эти явства по просьбе матери к уступу,- и я не смела. Эта знаменитая тропинка, мимо уступа, через ручей, по которой Сэм шёл на свадьбу своего кузена вместе с мамой- сколько воспоминаний связано с ней. Мама по случаю свадьбы надела красивое платье и самые дорогие украшения, но хотьба с палочкой было делом нелёгким, и они с Сэмом долго шли до соседней деревни, через лес, перешагивая по камушкам через ручей, мимо соседских рисовых полей. По дороге мама делилась с сыном народными сказаниями про тот ручей, про уступ в горе, и про рисовые поля, которые несколько лет назад затопило водой, и про лес. Никогда в своей жизни Сэм-подросток не слышал рассказов матери,  и в этот день он внимал каждому её слову, и каждое из них навсегда осталось в его памяти.

    После каникул пришла пора отдавать рукопись Сэму; мне было жаль с ней расставаться. Я не могла поверить, что однажды окунувшись в историю жизни Сэма, узнав её открытия, печали и радости, мне вдруг будет заказана туда дорога. Сэм забрал свои мемуары быстро, без вступлений и долгих раздумий, как будто они принадлежали всецело ему. Я моментально почувствовала горечь, в сердце моём что-то уныло скрипнуло, словно я отдала ему частицу себя; словно невидимый доктор произвёл биопсию моей тонкой душевной материи, без предупреждения и наркоза. Моя прощальная горечь, однако, была преждевременной- узнав, что его мемуары читаемы и понимаемы, Сэм решил начать печатать их на компьютере. Но вот компьютер у него дома староват, Сэм не знает, как на нём можно текст печатать. «Надо бы привезти его к нам в класс- может, Вы разберётесь, мэм»,- вкрадчиво предложил Сэм. Я стала убедительно отговаривать Сэма от этой идеи, ведь старые модели компьютеров такие тяжёлые, да и неизвестно, какие программы ещё действуют в нём. Мне очень хотелось, чтоб Сэм начал печатать и чтоб эпопея с мемуарами продолжалась, но для этого не обязательно тормошить устаревший домашний компьютер. Сэм всегда может воспользоваться компьютером в моём классе. Кажется, я уговорила Сэма на этот раз.

    И в новой четверти Сэм успешно продолжил моё просвящение в области корейской культуры. Мои домашние задания Сэм редко когда выполнял, но мне он всегда задавал предостаточно. Я едва успевала прочитывать, прослушивать, пролистывать, как Сэм приносил очередную новинку. Уже с нового года я прочитала два тома про корейские изобретения в науке и искусстве и прослушала четыре диска, восемь часов корейской эстрадной музыки. У меня появились любимчики– Сонг Хае, корифей корейской эстрады, и живой, вечно молодой, На Хуна- никто больше не поёт народные корейские песни с таким пониманием, как он.
 
     Сначала корейская речь казалась мне такой несвязной и нелепой, но, прислушавшись, я поняла, что уже давно знакома с ней. Вы когда-нибудь слышали русскую речь наоборот? Я в детстве ставила магнитофонную ленту, проигрывая «изнанку» записанных русских песен, и с восхищением слушала, как каскад звуков словно внезапно набегает на пороги, предлагая совсем уже другие мотивы и диспозицию. Корейская речь сейчас звучала для меня магнитными дорожками советской эстрады, проигранными наоборот, она казалась мне дальним родственником из страны детства.
   
    Домашние проблемы у меня за это время несколько обострились. Моё всепоглощающее чтение не осталось незамеченным, ведь я уединялась в рукописями как только появлялась возможность. Кимчи приходилось есть уже одной, и только днём, потому что мои мужчины не могли уже переносить её тяжёлый дух вечерами. Муж переселился временно в гостиную комнату, на диван, подальше от пикантной корейской приправы, шлейф которой неизменно следовал за мной. «Или я, или кимчи-выбирай»,- сказал он, унося с собой подушку и плед.
 
                ***********************************
 
   ... За час до урока распахнулась входная дверь и в проходе класса появилась сначала спина Сэма, а потом тележка с загруженным на неё компьютером. «Сэм! Я думала, что Вы послушаетесь меня! Он же такой тяжёлый!»-воскликнула я. Сэм, залихвацки подхватил монитор с тележки руками, одетыми в специальные рабочие перчатки, и устанавил его на парте. Также с молодецкой показушностью поднял он и сам компьютер, устанавил его и подсоединил все провода и проводочки; монитор засветился голубым. Я попыталась разобраться в десятилетней давности программах, нашла «блокнот», который Сэм мог бы использовать для своих мемуаров, и показала ему, как им пользоваться. Сэм всему учится быстро и легко, он начал медленно печатать. Прочитав первый параграф, я поняла, что это будет новый вариант мемуаров, который в каких-то моментах будет перескаться со старым, но, всё-же, это- новый поток воспоминаний, новое вездеходное судно, которое понесёт нас по волнам молодости Сэма. Чувство восхищения этим человеком охватило меня. Впереди у нас много чтений, уточнений, исправлений, но мне это ведь только в радость. 

     Русская пара, Светлана и Олег,  ученики из соседнего класса, зашли перед уроком поприветствовать меня. Они поздоровались и с Сэмом, и мы, не сговариваясь, перешли на русский. Оказывается, Сэм- их сосед. Да, Сэм-удивительная личность, подтверждают они. Нарциссы на его клумбе цветут раньше всех, хурма даёт богатый урожай, в то время как у соседей хурму склёвывают птицы и воруют опоссумы, в гараже у него библиотека, открытая для всех желающих, и фортепьяно, на котором он играет по вечерам. Один случай, правда, вывел всех соседей из себя: Сэм как-то прошёлся по бачкам с отходами на их улице, и многим это не понравилось. Как оказалось, Сэм искал газеты и книги. После этого все соседи стали носить ему прочитанные газеты и книги. «И мы ему много русских газет и книг отдали, не знаю, правда, зачем они ему и что он с ними делает»,- добавила Светлана.

     Мой координатор, которого я не видела уже пару месяцев, заглянул в класс сразу после моих русских знакомых. «О, Сэм! Как письмо Папе Римскому? Уже отправил?» Он указал мне глазами в корридор, чтоб я вышла. «Ты уже знаешь о письме Папе Римскому?- начал координатор вполголоса.- Я его проверил до твоего устройства на работу. И его мемуары тоже. Забыл тебя предупредить. Ты смотри, осторожней с ним, Сэм любит учителей загружать. Он, правда, приносит дары со своего огорода- капусту, редиску, помидоры, и всё это хорошо, но... Короче, будут проблемы- дай знать, я с ним разберусь». Я слабо качнула головой в ответ. Подобрав полу ханбока, я медленно вернулась в учительское кресло. Ноги сами сложились в позе лотуса, и «Мианхачиман, хангумаль чоньё мотэйо» непредсказуемым каскадом выплеснулось из моих уст.