День 3Д беседа пятая

Воскресение разочаровало мелким дождем. Позавтракав без аппетита, архитектор подошел к окну и долго смотрел, как голые ветви каштана подрагивают от порывов ветра. Прогулка пропала. Курить тоже не тянуло. Обычно, в дни такого недружественного воскресения, он поднимался в студию. Безысходность дождя очень гармонировала со смешиванием красок, и тогда на мольберте раскрывалась очередная книга. Но сегодня не хотелось подниматься и в студию. Пастор, задетый каким-то неуловимым намеком в прошлое воскресение, всю неделю не выходил из головы. Сегодня предстояло сделать шаг навстречу, и этот шаг надо было сделать под дождем. Архитектор вздохнул, куртку-то я отдал бродяге, а там такой широкий капюшон. И тут же, устыдившись своих мыслей, повернулся к шкафу с верхней одеждой, откопал там демисезонный дождевик с удлиненными полами – подарок хариты на рождество, куртка бы не спасла, все колени были бы мокрыми, и стал собираться в дорогу. Сделаю пару шагов до центра и закончу завтрак в кафе. Рассовав в карманы дорогой клетчатой подкладки футляр с сигарами, гильотину, именные спички – подарок помощника на день рождения, бумажник, телефон и пачку носовых платков, архитектор вышел на улицу. Все равно придется идти за хлебом.
Пройдя закоулками, центральные улицы не добавляли оптимизма в это сумрачное утро, а в маленьких переулках можно было повертеть головой на балконы и лоджии, украшенные цветами, архитектор вышел на площадь.  Здесь воскресение чувствовалось. Окна кафе были освещены, на застекленной террасе горели подвесные фонарики, а рядом с кафе, под большим сборным шатром, были расставлены лотки с пышными разноцветными анютиными глазками и цикламенами. Их хозяйка, чудная старуха, сидела на закрытой террасе в компании со своей подругой, старушкой очень изящного вида. Более занятной парочки в городке было не найти. Цветочница, немного неопрятная, одетая зимой в безразмерную мужскую куртку со множеством накладных карманов, накрывавшую седой пучок жидких волос таким же безразмерным капюшоном, жила на окраине и редко появлялась в центре. Но каждое ее появление сопровождалось каким-нибудь происшествием или даже скандалом. Она была остра на язык, курила мужские сигареты, охотно пропускала в кафе стаканчик-другой со знакомыми, ни в грош не ставила местные власти, демонстративно нарушала все запреты и выставляла, летом и зимой, свои цветы на продажу, нечасто, но только в воскресные дни. Муниципалитет  уже давно смирился с этим и выписал ей особое разрешение, которое цветочница отдала хозяину кафе, а тот, убрав его в рамку, повесил на стене. Ее подруга представляла собой полную противоположность. Аккуратная прическа, модный, сообразно возрасту, гардероб, шляпка по погоде – все это выдавало хорошее воспитание ушедшей эпохи. Старожилы рассказывали, что подруги еще до войны ходили в одну школу. Семья изящной дамы принадлежала к местной элите, державшей в округе испокон веков многочисленные земельные участки и дарившей городку политиков, однажды настоящего сенатора, литераторов и музыкантов. Похоронив мужа, старушка не переехала к детям, а осталась одна в огромном доме, где ее навещали сиделки и медицинские сестры. Прошлая жизнь цветочницы была более насыщенной, когда-то ее хватило даже на Вудсток, откуда она и привезла любовь к цветам и свой местечковый воинственный анархизм. В погожие дни подруги прогуливались по каналам, поражая окружающих своей непохожестью, степенные неторопливые шаги дамы явно не попадали в такт торопливой походки своей спутницы, постоянно размахивавшей руками, обгонявшей, останавливавшейся и опять забегавшей вперед.
Сейчас старушки беседовали, говорила в основном цветочница, а дама изредка качала или кивала головой. Архитектор поклонился и сел у противоположной застекленной стены. Заказав круассан и большой кофе, он достал сигару и начал не спеша ее разминать. Двери церкви были уже открыты, но из них никто не выходил.
Архитектор уже доедал свой круассан, когда он увидел в проеме входа в церковь пастора. Тот помахал рукой, скрылся внутри и тут же вышел под широким зонтом. Священник торопливо пересек площадь и зашел в кафе:
- Доброе утро, милые дамы.
- Здравствуйте, пастор, - в унисон ответили подруги.
Священник сложил зонт, воткнул его в подставку и подошел к архитектору:
- И вам доброго утра.
- Здравствуйте, дорогой пастор. Вы сегодня припозднились.
- А я и не надеялся, по погоде, увидеть вас сегодня. Так что прошу прощения.
- У вас уже начинается служба?
- Да, и беседы - не получится.
Тень прошлой встречи продолжала витать над собеседниками. Архитектор повел плечами, мол, увы, но так тому и быть, как вдруг пастор неожиданно произнес:
- Если бы вы могли меня подождать здесь…
Архитектор, не выдавая своей радости, достал футляр с сигарами и показал его священнику:
- Вообще-то, я готов. Дома делать особо нечего, а сигары… Мне их хватит на вашу службу. И потом, - чуть повысив голос и немного повернув голову, - здесь такая приятная компания.
Старушки, умокнув как только пастор подошел к своему собеседнику, с неподдельным интересом наблюдая за друзьями, тут же уловили посланный им сигнал, встрепенулись, точнее, вскочила – цветочница, дама продолжала сидеть, а ее подруга, запахнув полы своей необъятной куртки, сама прирожденная скромность, поспешила к пастору:
- Святой отец, вы оставляете это сокровище на наше попечение?
- Ну, если все не возражают…
- Тогда идите, служите и – не беспокойтесь.
Пастор с улыбкой поклонился, повернулся, направился к выходу, забрал зонт и вышел на площадь. Архитектор снизу вверх глядел, кто меня дернул за язык, а, впрочем, почему нет, на цветочницу, которая истолковав его молчание, не могло же быть иначе, как согласие, вдруг фамильярно потянула его за плечо:
- Пойдемте к нам, молодой человек. Синтия будет очень рада. Правда, Синтия? Забирайте свой кофе и сигары.
Архитектор покорно выполнил все указания и направился к столику у противоположной стороны.
- Садитесь юноша, - цветочница расправила полы куртки и основательно уселась на стул. – Мы сейчас будем играть в лото.
- Памела, - дама смущенно улыбнулась архитектору и повернулась к подруге, - может, молодой человек не любит лото.
- Макс, - цветочница повернулась к хозяину кафе, - будь добр, принеси нашу игру. Любит – не любит. Ему понравится. Надеюсь, правила вы знаете. Но у нас есть еще два. Первое. Проигравший, - она рассмеялась и коснулась своими иссохшими пальцами, выглядывавшими из вязаных непонятного цвета перчаток, руки архитектора, - выставляет рюмочку сливовой настойки. А второе, - цветочница хитро прищурилась, - проигрывает тот, кто первым заполняет свои карточки.
- Мы играем в лото наоборот, - еще более смущенно добавила дама. – Памела придумала это правило очень давно. Ей так интереснее, следить не за своими карточками, а подглядывать в мои.
- А что рассматривать в своем кармане? Чужой карман-то, - цветочница вновь рассмеялась своим немного надсадным хриплым смехом, - занятнее. Закурим?
Архитектор ошарашенно оглядел подруг. Такому напору сопротивляться было бесполезно. Цветочница тем временем закурила сигарету и выдохнула немного в сторону:
- Синтия спокойно относится  к куреву. Только не дымите на нее.
- Почему? – дама взглянула на архитектора. – Запах сигар мне очень нравится. Не то что твои сигареты. А сигары… Их курил папа, брат, муж.
- Видите, она к вам уже кадрится. В тихом омуте… Синтия, как тебе не стыдно – отбивать у меня молодого человека? Я же его пригласила.
Элиза Дулитл, победившая время. Архитектор попытался удержаться, но смех все-таки вырвался:
- Простите.
- Смейтесь, смейтесь, - цветочница приняла из рук хозяина кафе большую полупрозрачную пластиковую вазу, из которой торчала кипа карточек. – Вот когда вы поставите нам сливовую настойку, вам будет не до смеха.
- Я, вообще-то, готов сразу признать свое поражение и угостить вас.
- Ну что вы, - дама опять смущенно улыбнулась, а цветочница тут же встряла:
– А процесс? Нам за-так ничего не надо. Начнем. Это – вам, - она стала раздавать карточки, - а это – тебе, Синтия.
Цветочница поставила вазу в центр стола и без всякого колебания, чей еще может быть ход, засунула в нее руку и вытащила бочонок:
- Двадцать пять, - и картинно горестно вздохнула. – Гуси-лебеди, я с миленьким опять. Мое. Теперь – ваша очередь.
Архитектор вытащил бочонок:
- Тринадцать.
Цветочница быстро зыркнула на карточки соседей:
- Не-фарт сегодня – никому, протянула руку, забрала бочонок у архитектора и положила его в блюдце. – Давай, Синтия.
Дама аккуратно, словно боясь испачкаться, опустила руку в вазу, так же аккуратно достала бочонок, посмотрела на него и вдруг покраснела:
- Шестьдесят девять.
- А-а, - цветочница изобразила указательными пальцами неприличный жест, - туда-сюда. Синтия, ты сегодня в ударе. Это – твое.
- Памела, перестань. Что о нас подумают?
- Брось, подруга. О нас уже все думано-передумано. Епифан, - цветочница подняла руку и показала всем цифру шестьдесят шесть.
- Почему – Епифан? – архитектор уже вошел в игру.
- Вы только не проговоритесь пастору, - дама доверительно наклонилась к соседу. – Это – от традиций богоявления. Просто Памела, она так насмехается.
Архитектор достал бочонок, увидел цифру одиннадцать, и, подстраиваясь под стиль игры своих новых знакомых, торжественно произнес:
- Барабанные палочки.
- Это – не просто барабанные палочки. Это – Бэби Додс, - еще более торжественно изрекла цветочница.
- Да, это Бэби Додс, - немного наклонив голову, подтвердила ее подруга.
- Вы знаете, кем был Бэби Додс? – цветочница вызывающе посмотрела на архитектора.
- Увы…
- Что с вас, молодых, взять? – она сделала затяжку и вдруг выпустила три кольца дыма подряд. -  После войны, в сорок восьмом, родители Синтии взяли нас с собой в отпуск, на Лазурный берег. Мы там видели Пикассо. В Антибе, в рыбацком ресторане. Кто такой Пикассо, надеюсь, вы знаете? – не дожидаясь ответа, цветочница продолжила свой рассказ. – Мама Синтии очень любила Модильяни.
- Да, когда вышел фильм с Жераром Филипом, мама несколько дней подряд ходила его пересматривать. А тогда она просто хотела увидеть его отражение. В Пикассо. Вот папа и подкараулил его в ресторане. Но мы к нему не приставали. Честно говоря, нам с Памелой художник не показался.
- Мы же были еще соплячки, - пояснила цветочница. - А потом отец Синтии устроил нам настоящий праздник. В том году там проходил первый фестиваль джаза. И мы увидели Бэби Додса.
- Тогда для нас игра на барабане была чем-то школьным. Мой брат, - дама взяла небольшую паузу, - мой брат играл в городском оркестре. Что-то второстепенное… Мы даже не представляли, что на нем можно так играть!
- Да, это было грандиозно. Америка существовала где-то далеко, в фильмах и книгах. А тут – вот она. Вот тогда я сказала себе – обязательно поеду в Америку послушать музыку. И я сдержала свое слово. Ой, ко мне пришли, - цветочница показала сквозь стекло на молодую пару, остановившуюся под шатром у лотков с цветами. – Я – мигом, - и выскочила на улицу.
- Памела была влюблена в моего брата. Когда, после войны, открывали памятник, то городской оркестр играл такую торжественную музыку. И мой брат, в униформе, был просто неотразим. Даже с этим огромным барабаном. Но, когда Памела увидела Бэби Додса, -  дама, сдвинув тонкие брови, что-то печальное, улыбнулась, - то все, брат перестал интересовать ее.
Они смотрели, как цветочница вытаскивает из лотка цикламены, один, другой, и показывает их со всех сторон случайным прохожим. Молодая пара чему-то рассмеялась, девушка покачала головой, они было сделали шаг в сторону, но цветочница, протягивая им два цикламена, затем, повернувшись к кафе, указывая протянутыми цветами на своих партнеров, видно что-то сказала, молодые люди остановились, поглядели друг на друга, и развернулись обратно к лоткам.
- Браво, - дама несколько раз ритмично сложила ладони. – Сейчас вы увидите спектакль.
- Макс, - цветочница шумно распахнула дверь террасы, - три настойки! Я сегодня – гуляю!
- Что ты им сказала? – дама вся была там, на площади. – Или, - уже укоризненно и подозрительно, - ты продала два – по цене одного?
- Много будешь знать – скоро состаришься, - цветочница триумфально запахнула куртку на манер тоги, подняла руку как бы для торжественного приветствия, но неожиданно изобразила спуск воды за цепочку, и это движение, сопровождавшееся громким театральным шипением, вдруг завершилось ярким матерным словечком.
Архитектор попробовал спрятаться в стул, но, заметив, что на этот раз дама даже не покраснела, сразу же выпрямился и поставил локти на стол.
- Я им сделала предложение, - распахнув куртку, цветочница вновь села за стол, - от которого они не смогли отказаться.
Хозяин кафе принес на подносе три рюмки с настойкой, блюдце с орешками и, аккуратно расставляя все на столе, лукаво взглянул на архитектора – это тебе не с пастором кофе распивать.
- Ну, давайте, - цветочница подняла рюмку, - за Памелу, дитя цветов! – И, не дожидаясь партнеров, одним движением опрокинула рюмку.
- За тебя, Памела, - дама трогательно приложилась губами к настойке.
- За вас, - архитектор еще не решил, за кем последовать, и, поколебавшись, выпил залпом. Хочу не отстать. Нет, хочу понравиться.
- Молодчина! Не то, что Синтия. Голубь ты наш. - цветочница погладила подругу по руке, а потом закурила еще одну сигарету, - ну что, поехали дальше?
А дальше - архитектора повело. Настойка была из настоящих. Он продолжал играть как в полусне, объявляя цифры, кивая головой, постукивая ладонями в такт неудачному ходу соперниц, смеялся и любовался своими новыми знакомыми. Те, словно чувствуя мужское внимание, преобразились, настойка и здесь сделала свое дело, подруги раскраснелись, постоянно подшучивали друг над другом, восемьдесят один, старушка с клюкой, это ты Синтия, нет, это ты, Памела, у дамы даже раз почти вырвалось неприличное слово, которое она успела удержать рукой, когда цветочница закрывала ей последнее поле:
- Все, Синтия, снимай штанишки. Сейчас дядя будет тебя шлепать по попке. Макс, Синтия – проставляется.
Вторая рюмка подействовала совершенно по-другому. Архитектор взбодрился, и ему было искренне жаль, что в это время в кафе появился пастор.
- Ну как, милые дамы, понравился вам мой друг?
- Святой отец, - дама подняла голову и задорно посмотрела на архитектора, - он просто прелесть. Мы будем у вас его одалживать время от времени?
- Пастор, - цветочница встала, зашла за спину архитектору и вдруг приобняла его за плечи, - мы и сейчас не хотели бы его отдавать. Но… мы знаем ваши привычки. Берите свое сокровище, - и она шутливо и легко, как бы бросая священнику мяч, толкнула своего нового знакомого в спину.
Архитектор встал, а-а, вот и вторая рюмка, сделал глубокий поклон, потом, расхрабрившись, взял в свою руку иссохшие пальцы цветочницы и приложил их к своим губам.
- Дева Мария! – широко раскрытыми глазами и театрально изумленным полуголосом дама сопроводила движение и своей руки. Архитектор подержал ее одно мгновение, заглянул в прекрасные, не поддавшиеся времени глаза, медленно наклонился и поцеловал самые кончики пальцев.
Друзья вполоборота отходили к столику у противоположной стены, на котором уже стояли две чашки кофе, а за игральным столом, в полупрозрачном, табачного цвета, дыму, все длилась и длилась немая сцена прощания. И только когда мужчины расселись на свои места, свет над сценой погас, и старушки повернулись друг к другу.
- Удивительные создания, -  пастор сделал большой глоток. - Глядя на них, понимаешь, как мы много теряем с каждым поколением. Странно, мы все больше изобретаем, и все больше теряем.
- Святой отец, - архитектор вальяжно, насколько позволяла конструкция стула, развалился, достал гильотину, сигару, небрежно обрезал ее и закурил, -  социология давно обрисовала этот феномен – развитие частного знания, прогресс, изобретения, и потеря человечеством знания общего, такой, знаете, социальный идиотизм.
- Почему так происходит? – священник задумчива посмотрел в чашку.
- А почему все старики, - архитектор повернул голову, посмотрел на подруг, но там уже была прежняя жизнь, - глядя на молодых, всегда сокрушенно качают головой?
- Ворчат, на то они и старики. И мы с вами будем ворчать.
- А если они правы? И все последующие поколения были глупее предыдущих? Вы можете себе представить, какими тогда были первые люди?
- Богами?
- Да, - архитектор сделал глубокую затяжку и утвердительно выдохнул дым, - олимпийскими богами. Кто знает, может они и были первыми людьми?
- Ну это вы уже хватили через край.
- Почему? По большому счету, даже языческие верования можно свести к монотеизму. А потом – священное зачатие, и так далее, и так далее.
Мужчины повернули головы. Старушки встали из-за стола, помахали руками и, словно сговорившись, послали им воздушные поцелуи. Дама взяла из подставки свой зонт, и подруги вышли на улицу. Собеседники смотрели сквозь прозрачные стены террасы, как они, прижавшись друг к другу, прошли мимо почты и завернули за угол. Пастор повернулся к своему другу:
- Значит, вы верите, что человека создал бог?
- Не совсем. Мне кажется, что в этом скандальном вопросе правы обе стороны.
- Это – как?
- Представьте себе, что в процессе эволюции возникают человекоподобные существа, с которыми люди, созданные богом или, допустим, прилетевшие с других планет, вступают, скажем так, в контакт. Появляется потомство. Все. Дальше идет развитие нового человека, сохраняющего геномы как созданных людей, так и людей, возникших в ходе эволюции. Есть же в каждом из нас что-то от неандертальцев.
- Как есть и божественное, и природное.
- Как хотите. Просто, если вернуться к тому, с чего мы начали, то это заключение приведет вас, - настойка еще оставалась в силе, архитектор наклонился, протянул руку и дружески похлопал пастора по колену, -  к неутешительным выводам.
- Почему?
- Да потому, что очевидный прогресс частного знания, всех этих промышленных революций, и есть эволюция природного начала. А вот потеря человечеством общего знания означает деградацию начала божественного. Мы же начали с того, что первые люди были олимпийскими богами.
- Это вы – начали. Я пока с вами не согласился.
- Хорошо. Тогда я вам скажу больше. Мы никогда не узнаем, была ли жертва своим сыном задумана с момента его рождения. Может, эта была последняя попытка обуздать социальный идиотизм, торжество фарисеев, воинственных троечников той эпохи? Повторить еще раз успешный эксперимент с олимпийцами? Тогда миф о детях, рожденных Марией Магдалиной, приобретает новый смысл. И, лишь увидев бесполезность этой затеи, необратимость утраты человеком божественного начала, всевышний, от отчаяния, решается на последний шаг. Он предает смерти своего сына.
- Тогда - зачем?
- Затем, чтобы высвободить гигантское количество энергии, если хотите, божественного начала. Чтобы, в соответствии с законом сохранения энергии, передать ее, или его, остальному человечеству.
- Как вы легко все раскладываете по своим полочкам. У вас на все есть ответ.
- Прогулки, пастор. Кстати, в утешение могу еще вам сказать, что закон сохранения энергии выгодно отличает, в моих глазах, вашу веру от всех остальных.
- Последнее мне – нравится. Вы помните рассказ Рассела? «И стал свет», нет, «Единственное решение»? Я даже как то приводил этот пример в своей проповеди. На сотворение мира можно взглянуть глазами Эффеля, а можно – и как Рассел. А все остальное, сказанное вами…
- От лукавого?
- Да нет. Вот мы с вами говорили как-то о промысле. Получается, что познать его мы можем только с развитием, - пастор допил кофе и постучал ложечкой о край пустой чашки, - как вы говорите, знания частного, прогресса, науки, но, чем дальше мы двигаемся по этому пути,  тем больше мы теряем знание общее.
- Диалектика.
- Да, диалектика. Значит, когда мы постигнем промысел, - священник горестно вздохнул, - мы потеряем веру.
Они увидели, как на площадь выехал маленький пикап. За рулем, лихо раскручивая баранку, сидела цветочница. Исключительное разрешение властей на торговлю в воскресение не распространяется на правила парковки, догадался архитектор. Старушка остановила пикап у входа в кафе, вышла из машины и стала разбирать шатер.
- Пастор, не будьте таким пессимистом. Ведь промысел – не есть что-то неподвижное. Он не может не совершенствоваться.
- Значит, мы его никогда не осмыслим? – священник улыбнулся. -  Парадокс Зенона, да?
- Да, Ахилесс и черепаха.
- Как вы все-таки любите древних греков.
- Они не сжигали на кострах. Пойдемте. Я решил помочь моей новой знакомой. Знаете, когда я сегодня ее слушал, то подумал, что, если я брошу все, то пойду к ней садовником.
- И наша площадь утонет в цветах, - засмеялся пастор. Но смех, словно споткнувшись о какую-то мысль, тут же оборвался. - Не забывайте – у вас еще есть мама.