Соло на бэк-вокале. Глава 16

 

Последняя.Новый учебный год.
 

"ненависть, как ни сильна порой,
Не самая сильная вещь на свете..." Э. Асадов


Сентябрь.

Начало сентября в Питере  мало чем отличается от любого другого начала в любом другом месте.

 С утра голосят динамики в соседних школах о чудесных годах с дружбою, с книгою и тэ-пэ. Тянутся вереницы нарядных девочек и мальчиков, каждый возраст со своим представлением о нарядности.

Младшая школа в белоснежных бантах, колготках и рубашках, с мощными букетами, и мамашами – кажется, еще более нарядными - авторами всех этих излишеств. Средние классы, еще торжественные,  но уже без сопровождения и без иллюзий. Старшеклассники – аскетично обозначившие праздник одиноким цветком  в хрустящей упаковке, или белой блузкой, покуривающие за школой, убрав цветы за спину.
 
Дальше – все по-питерски. Осенний прозрачный, сухой и ядреный холодок. Счастливый пересменок между дождями. Еще несколько дней бабьего лета - чисто чтобы показать легкие кофточки и загар, и в путь – снова дожди, но уже такие – не оставляющие надежды - все! - дальше плащи и зонтики. Плащи, плащи. И зонтики.

Кое-кто уезжает на юг, но в основном летний сезон закрыли все. Добросовестные дачники копают картошку и плачут, это не картошка, а какой-то конец света! Такое лето! Чего было и ждать? Грибники наелись и устали, бабушки продают астры и яблоки. В деревнях началась клюква. В городах студенческий бум. Студенты получают комнаты, ключи и матрасы,  прибивают полочки и расставляют учебники. Учителя обкатывают новые платья и планы уроков.

Каждый раз, погружаясь в сентябрь, наша  героиня удивлялась, до чего же органична осень для настоящей жизни. Температура, воздух, длина светового дня, цвет, запах, звук...
 
 «…осень дарит в подарок, словно зубу – пломбир, обожженному сердцу остывающий мир»,  -  что-то такое…Всегда были сомнения по поводу этого «пломбир».
 
Все-таки осень – взрослое время года - жара спала,  фантазии улеглись, мысли остыли, можно снова укрыться в строгое платье, в длинную юбку, глухую блузку, чулки, собраться и пережить еще один трудовой год.

 Когда-то, когда она была девушкой, она в это время устраивалась на работу, а увольнялась накануне очередной абитуры - в мае,  как уже где-то говорилось, в  молодости ее не выносили менеджеры по персоналу в силу  очевидной сезонности  ее трудовой активности.

 У нее было много знакомых с такой болезнью, правда, пути миграции у всех были разные: кто-то на весь сезон уходил в горы, и возвращался в жизнь только с первым снегом. Кто-то из года в год штурмовал театральные институты обоих столиц, став там старожилом и проводником для неофитов. Кто-то уезжал к морю и там пристраивался где-то по лайту поработать, чисто на «прожить», чтобы осенью вернуться в родной город – до весны. Кто-то никогда не возвращался в прошлогодний приют и ехал куда-нибудь с новыми знакомыми в неосвоенный Саратов или Екатеринбург. Не так и важно, где пережить зиму, если ты все равно живешь только летом.

А осень после бесприютного и непредсказуемого лета всегда служила убежищем. Все становилось на свои места, обретало перспективы и  единицы измерения, как то: названия городов и улиц, номера домов, даты,  учебные планы или должностные инструкции, рубли, часы и квадратные метры. Легкомысленность лета была приятна и имела смысл только в контексте сентября. Но и сентябрь был  хорош не сам по себе.

 Сентябрь был с одной стороны платой за жар, а с другой – избавлением от него.  Осенью она с удовольствием и с оттяжечкой переваривала лето, как змея, проглотившая слона целиком. И эта возможность осмыслить и пережить снова была едва ли не лучше первоисточника. У этого лета, конечно, были нюансы, но они только подчеркивали правило.

 Поэтому она любила осень за защищенность, отстраненность, созерцательность и рефлексию.  За наполненность, пищу для мозга, и души, иногда и для сердца. За тишину. За пустынные пляжи,  теплые одежды, закрытые тела. И даже отсутствие событий осенью воспринималось как благо, в отличие от всегда страждущего лета.

 Но сентябрь не был осенью собственно, это была такая увертюра, особенно  на питерской почве. Потому что  сама опера под названием «Осень» приходилась на октябрь -  пору кленов. Питерские клены - это нереальное зрелище! А сентябрь был еще - так – соль с перцем – полуседой. Желтизны пополам с зеленью, серо-бурый. Такое неустойчивое состояние между буржуа и аристократом.  И хорош собой, и румян, и  девушки оборачиваются,  а  породы, как будто не хватает, и костюмчик подкачал, или просто в возраст не вошел, или рукава коротковаты, или шляпа просится другая. То ли чего-то не хватает, то ли лишнее.

И она чувствовала себя в этом сентябре в таком же состояние. Неустойчивости.  С одной стороны это было удивительное, возникшее на руинах, чувство приближения к  Надежде. Оно возникло занозой  примерно в области грудной клетки, расцветало, давало листочки, и грозило попортить диафрагму.

 С другой стороны, с костюмчиком был ровно такой же абзац, как у Питера. А в устойчивом состояние  она с безнадежной регулярностью превращалась  в собачку с маленькой бородкой. И этому сильно способствовал ее виртуальный роман, к которому она вернулась, как только появился доспуск.
 
События лета внесли существенные коррективы в сложившиеся отношения, по крайней мере, с ее стороны. Она мало писала, больше слушала, и подозрительность ее росла день ото дня.
 
С той стороны превращения были просто синхронными, и герой плавно менял человеческий облик на волчий, и  где-то в промежуточном состояние тоже сильно смахивал на дворового пса. Все эти полу-пелевинские ассоциации можно было бы отбросить, если бы…
 
 если бы от этого ТАК не зависело душевное здоровье одного из участников. Каким-то звериным чутьем  партнер нащупал больное место собачки, и давил на него жестким мохнатым носом. Он раздражался от непонимания и перемены в ней, а она не знала как объяснить. И они изводили друг друга  капризами и непрощением. Было ли это и вправду непрощением или игрой, но она реально обнаруживала у себя бородку, начинала подкашливать по-собачьи и при ходьбе ставить ноги иксиком.

Дело в том, что она много чего вспомнила, из своей забытой жизни, кроме основных событий.


                *        *        *


Например, камин. Как уже говорилось прежде, это не был камин с прямом смысле этого слова. Это была такая большая ниша с каскадом полок разной высоты и ширины, очень стильная. В центре ее, в том месте, где должен был быть камин, стояла тумба под панель. Вообще, это и была ниша под панель. Но поскольку никто в их семье не фанател от телевизора, тумбу вынесли в коридор, где она оказалась крайне уместна. А на ее место прилепили маленький коврик, который он специально привез из Барселоны, где увидел просто случайно. Коврик был гобеленовый и изображал очаг. Получилось очень стильно. Все как в сказке: очаг папы Карло, нарисованный на холсте.

Полки же вокруг заполнялись, и довольно быстро. Они выставляли туда всякие штуки, которые привозили из отпуска, или других каких-то поездок, или покупали по случаю, или  при нужде, или необходимости. Например, там стояли три вазы толстого стекла разной высоты, греческое блюдо из майолики, чайный сервиз костяного стафордширского фарфора, которым он очень дорожил. Каменные носорог и бегемот, очень тонкой резьбы, которых она сразу невзлюбила. Потом у них там стояли бокалы, фужеры, рюмки, и прочее стекло для пьянства. Еще миллион всяких безделушек, которые копились со скоростью света, при их общей к ним нелюбви.


               
  *         *         *



У нее опять были одиннадцатые и десятые. И ее - теперь уже седьмой. С тех пор как она работала в школе, ей с удовольствием сливали старшие классы. В общем понятно. Часов мало, подготовок много, ответственность большая, ЕГЭ, куда проще вести три параллели малышни по русскому. Она не возражала. Во-первых, не выносила эту самую малышню. А во-вторых, не понимала, как там вести литературу. Вот и сейчас ее седьмой ставил ее в тупик.

Она мучительно переживала их пятый и шестой.  Эту необходимость корявого чтения вслух. Изучение теоретических вопросов - такое же буквенное и точечное. Хотя, конечно, успехи некоторых в аналитике приятно согревали ее профессиональное самолюбие. Дети со- и противо-поставляли темы, сюжеты, образы, важно отмечали своеобразие композиции, позицию автора. Но литературы там близко не было.
 
Она без особого энтузиазма обновляла планы уроков и на седьмой класс. Литературы не было и там. Чистая методика с педагогикой. Если в пятом и шестом произведения были просто выдернутыми из исторического контекста перлами, то в седьмом они как бы должны были согласовываться с уроками истории, на которых следовало выстраивать эти исторический и социальный контексты, дабы ученик воспринимал сложную жизнь искусства слова от древности до современности.
 
Если в пятом и шестом теория литературы ограничивалась тупо схемами: род, жанр, сочинение–план, то в седьмом сравнения становились потоньше, сравнивались уже герои между собой и произведения между собой. Рекомендовали даже стилизации, но такое впечатление, что те, кто рекомендовал, никогда сами не преподавали в седьмом.

При этом ее очень трогал выбор произведений. А если выбор был не очень, то трактовка не оставляла сомнений – литература ВОСПИТЫВАЛА. Тарас Бульба становился положительным героем, лагерь бандитов и разбойников-запорожцев – оплотом боевого товарищества, образцом патриотизма. Уж если былины – то крестьяне – образец трудо- и миро- любия. Уж если летопись, то, конечно, правдолюбец-монах.
 
Пословицы – блестящие образцы народного афоризма. Если  Ломоносов, то будущее  русской науки. Если Пушкин, то  «Полтава»,   «Медный   всадник».  «Песнь о вещем Олеге». Разумеется, летописные источники. И умный волхв, поучающий бестолкового  Олега, а Бориса -  Пимен в «Борисе Годунове». Даже  Лермонтов - фольклорист.  И «Песня про купца Калашникова» об историческом прошлом Руси, и человеческом достоинстве.
 
 Из спесивого Тургенева взято  мастерство в изображении пейзажа, да стихотворение   в   прозе   «Русский  язык», где он действительно хорош!   Из Некрасова – «Трубецкая» и величие духа русских женщин, отправившихся вслед за осужденными мужьями в Сибирь. Из грустного Чехова - многогранность комического в его рассказах.  Из глумливых Бернса и Зощенко выбрали перлы о справедливости и честности, о смешном и грустном. Из высокомерного Байрона - Гимн герою, павшему в борьбе за свободу Родины.

 Короче – лучшее.

Это было так деликатно. Вызывало столько уважения. Что хотелось самой сесть за парту и сложить руки, как надо. За этой тенденциозностью стояла такая интеллигентная женщина начала 20 века, дворянка, вероятнее всего, в скромном темном платье в пол, с хорошей осанкой и дикцией. И проблематика не выходила за рамки этого прекрасного образа:

Труд, как содержание человеческой жизни… идеи доброты, взаимопонимания, жизни для других… Своеобразие языка прозы Платонова - незаметный герой с большим сердцем…. Осознание необходимости сострадания и уважения к человеку. Неповторимость и ценность каждой человеческой личности… Два взгляда на мир: безразличие, бессердечие мещанина и гуманизм, доброта, сострадание  героя Маяковского…Вера в творческие силы народа в «Старухе Изергиль»… Любовь и ненависть… «В прекрасном и яростном мире»…  Картины природы Пастернака, преображенные поэтическим зрением.

Героизм, патриотизм, самоотверженность, трудности и радости грозных лет войны. Народность, традиции. Сила духа…  Внутренняя, духовная красота человека. Протест против равнодушия, бездуховности, безразличного отношения к окружающим людям, природе… Осознание огромной роли прекрасного в душе человека... Взаимосвязь природы и человека… Размышления поэта о неразделимости судьбы человека и народа… О зрелости возраста (Гамзатова),  зрелости общества, дружеского расположения к окружающим людям разных национальностей. Лирические размышления о жизни, быстро текущем времени.

При том, что единой картины не было. В каком-то смысле ей было даже интересно, как  в таком квантовом пространстве может зародиться общее представление о литературе. Пока она не осознала, что в этом возрасте вопрос о национальной литературе, да и вообще о литературе не стоит. Поэтому она и не любила малышню. Такое в целом импульсное представление о культуре,  «понахватанное». Да и национального вопроса для подростка не существует в мононациональной-то среде! Это если бы он жил, где-нибудь в Германии. Или в Америке. Или на Северном Кавказе. А потом выпал… Выпал…



                *        *        *



В эту знаменательную ссору она смела с полки в первую очередь все безделушки.

- Знаешь что, благодетель хренов,  не надо делать вид, что это я во всем виновата! Я так устала оправдываться! Сколько можно!

- Слушай,  я такого не говорил… Из меня-то монстра не лепи!... Но в нашем бюджете – серьезная брешь! С этим-то можно было бы и согласиться! Или  мне и это нужно держать в себе, дабы не поранить твою нежную организацию? Жизнь это конечно не порушит… Но, твою ж мать, как это некстати! твои проблемы омрачают существование – ты знаешь?

-  Ты мою жизнь точно так же разрушил! Если не покруче!  Белый, пушистый! И как только у меня появятся деньги, я от тебя уйду!

- Уж не угрожаешь ли ты мне? – и он, наконец, посмотрел на нее из-под очков.

- Нет, не угрожаю. Ставлю в известность, - она нервно ходила из стороны в сторону…

- Ну, так чего же ждать, может ты сейчас, соберешься и уйдешь?- он отодвинул мышь и откинулся на спинку стула.

 Она на секунду замешкалась. А потом на пол полетела первая ваза. Самая большая…

- Ты – е…нутая баба! – сказал он и поменял позу на менее вальяжную.

- А ты – самонадеянный индюк! Мы с тобой два года спим в одной постели, а ты так и не осознал степень моего сумасшествия!

- Да уж куда мне! До ваших-то глубин!... Или высот?

Вторая ваза поменьше последовала за первой и так же не эффектно раскололась на несколько  крупных частей.

- Не знаю, глубин ли…, или высот…, но чего-то в тебе реально не хватает. Скромности что ли, или наоборот. Потому что ты все еще не веришь, что я могу от тебя уйти. Знаешь, это бесит!

- Неужели? - он картинно поднял бровь.

Последняя ваза так же бесславно закончила свою жизнь у камина папы Карло:

- Представь себе, блистательный мужчина! – и она демонстративно передвинулась к следующей полке, - некоторые женщины бывают такие дуры, что УХОДЯТ от богатых мужиков. С голой жопой! на мороз! Бездарно недооценивая материальные блага, которые приносят эти  самые блистательные мужчины в их жизнь!

- Ну, как умный человек, я все-таки полагаю в собеседнике, по меньшей мере, такой же ум… Какой-никакой трезвый взгляд на ситуацию… И в каком-то смысле благодарность, ты знаешь… Блять, че ты делаешь?!

В это время на пол полетели  причиндалы для пьянства… Весь первый ряд
Он едва удержался, но усидел на месте:

- Ты знаешь, сколько это стоит?

- У тебя тут еще английский фарфор, так что не беси меня! – угрожающе прищурила она глаза, и скрестила руки на груди…

- Вот если ты до этого доберешься, я тебя убью, я тебе обещаю! - и он опять уткнулся было в ноутбук.

- Ну, вот, наконец-то ты осознал степень моего безумия! И вот теперь, с этим пониманием ситуации, послушай сумасшедшую женщину! Никто! Никакая тварь, до тебя, меня не покупала!

- Ну, я бы сказал, что гордиться тут нечем!

 Второй ряд стекла полетел на пол. Падало стекло значительно эффектнее, звон, блеск, осколки. Она проследила реакцию и продолжила:

- Ни одна… тварь… не смела… покупать меня за такую дрянь!... Я беру только любовью, понял! И ты со своим английским фарфором – банкрот! Понял! Ты мне не интересен!

- Зал аплодирует стоя, - он по-режиссерски рассматривал картинку, - ты знаешь, разруха тебе идет!

Ей, наконец, удалось дотянуться до немецких винных бокалов, они разбились с божественным звуком:

- Куда уж нам, бомжам…! Конечно! Твой уровень женщин – проститутки на вокзале!

Теперь уже он смел со стола все, что попалось под руку. Она струхнула, но все же продолжила, с опаской отступая в коридор:

- А ты женись на модели… Они тебе больше нравятся, и они заточены под это… Вам есть чем меняться! А я в этих торгах больше не участвую! -  она быстро надевала сапоги.

- Эту шубу тоже купил я, - сказал он едко, продолжая сидеть за разоренным столом.

- Я пришлю ее тебе по почте, - она быстро застегивалась, нервно следя за его движениями, - не думаешь же ты, что я, действительно, уйду голая на мороз!

- Через пять минут ты вернешься! Может, не надо вот этих пошлых сцен! Постоишь в подъезде и вернешься!

- В этом твоя главная ошибка! - сказала она.

- Ключи!

Она брякнула ключами о тумбу.

- Может, тебе денег дать?... на такси?...

- Я тебя ненавижу!..., - она вышла в комнату, во всеоружии: нарядная, одетая и готовая в любой момент убежать, - И я к тебе никогда не вернусь! Я вообще уеду из этого ****ского города! И даже не буду ждать, когда появятся деньги! Меня же здесь не держит ничего… Семьи у меня нет! любовника нет! Сын, по-любому, со мной…. А работа. Не работа и была… Раз я до сих пор в содержанках – значит, не работа и  была!

Он сделал движение встать… Она пулей метнулась в коридор и захлопнула за собой дверь…


Это было в марте…


               
 *        *       *



Лена Маркова на одном из первых уроков удивила. Спросила, принимаются ли еще переписанные сюжеты на проверку?

- А что ты переписала? Кто-то еще? Рутковская и  Красавин… Понятно. Что у тебя, Лена?

- Онегин.

- Понятно… А у вас? Лена Рутковская?

-  Тургенев. «Отцы и дети»

- А у тебя Андрей?

-  Куприн. «Гранатовый браслет»

- Угу. А почему… ну, ладно… давайте потом.  Определились с критиками…? Определились. Значит, сделаем так, ближайший урок внеклассного чтения у нас двадцатого сентября, следующий - четвертого октября. Попробуем уложиться двадцатого все. Если не успеем, закончим четвертого октября. Всем активным участникам освобождение от одного из сочинений на выбор. Мне на стол список критиков и авторов, и мне распечатайте, пожалуйста, по экземпляру, для ознакомления… Значит, надо подумать вот еще о чем, нужно обеспечить доступ к тексту, всех желающих поучаствовать в обсуждение. Давайте подумаем как. Если у кого-то есть предложения, тоже мне на стол,  пожалуйста.



О лучшем.


- А еще необходимо, чтобы над моей витриной было написано «Берите лучшее!», - говорит он, - Обязательно! Людей привлекает лучшее. Их само это слово притягивает, как магнит. Луч-ше-е! Они как его увидят, с другой стороны улицы перейдут, чтобы зайти.

Я молчу. Я улыбаюсь. Это моя работа: молчать и улыбаться. Мне за это деньги платят; за советы, а не за возражения. Заказчик тонет в моих завороженно-распахнутых глазах и демонстрирует чудеса красноречия, а я и впрямь не в состоянии отвести взгляд, потому что нет на свете зрелища более чарующего, чем еще один титаник, летящий на скалы под музыку палубных оркестров.

Одна маленькая, но важная истина этого мира гласит: люди выбирают отнюдь не лучшее. Чтобы убедиться в этом, стоит прекратить страдать такой ерундой, как работа в пятницу или уборка в субботу, а вместо этого взять пива и пойти к ближайшему ЗАГСу. Чисто посмотреть на молодых. Но не ахать умиленно (для этого существуют котята), а внимательно всмотреться в лица, мысленно сравнив их с теми, которые вы каждый день видите на улицах. Жених мог бы найти и получше. Да и невеста тоже могла бы. Но они оба выбрали то, что выбрали.

Аналогичное чувство испытываешь, заходя в контору какого-нибудь суперсолидного предприятия. Кадровый отдел пыхтит до позднего вечера и по выходным, подбирая персонал. Иногда зовут на помощь кадровые агентства, выплачивая им немаленькие гонорары. И действительно: чтобы подобрать такую коллекцию кретинов и лентяек, надо очень сильно потрудиться.

Вряд ли это ошибка или промах. Это просчитанная позиция: люди не просто не выбирают лучшее и лучших, они их избегают; и нет доли горше, чем быть отличником по жизни, всегда делать обещанное и приходить вовремя. Чтобы тебя взяли на работу, ты должен иметь недостаток. Чтобы тебя выбрали депутатом или кем повыше, надо иметь жуткие изъяны. Не повезло иметь таковые – пересиль себя, скажи на людях какую-нибудь глупость. Или заплати денег кому, чтобы про тебя гадости рассказывали. Достойный человек, который гордится своими достоинствами, на выборах обречен.

По логике, лучшие невесты должны доставаться «пятисотникам» и обладателям рекордов продаж. Но чем круче банк, тем невзрачнее жена председателя. Смотреть, кто идет рядом с главами государств, и вовсе больно. С другой стороны, прекраснейшие феи, модели и манекенщицы в голос жалуются на одиночество. Изящно выражаясь, не им никто не подходит, а к ним никто не подходит. Красота и обаяние становится таким же проклятьем, как ум и благородство для мужчины. В результате чего им подходит почти что кто угодно, их глаза загораются даже при виде владельца сети торговых точек. Бывает и хуже, как с Моникой Белуччи.

Честно говоря, я с моделями тоже за периметр не выхожу, ограничиваясь профессиональными указаниями «Там стой пока» или разговорами об их одиночестве. По двум причинам. Я недостаточно плох для них: у меня, в частности, нет сети торговых точек, и я не могу заставить себя употреблять в речи завораживающее их выражение «значит, эта». Кроме того, я уже провел пару лет  своей жизни с лучшей женщиной на свете. Я не только выжил, но и почему-то не попал в клинику неврозов. С тех пор, правда, остаток жизни коротаю только с хорошими людьми, избегая лучших.

Возможно, сходная логика движет председателями банков и кадровыми отделами. Наверное, Жаку Шикару и нужна обычная жена, чтобы по дому можно было ходить в «трениках», не боясь, что она фыркнет и уйдет, как Моника Белуччи. Можно купить себе часы «Лонжин», но ведь тогда придется быть достойным их. Быть на вершине постоянно утомительно и страшно. Если всегда ходить по бриллиантовым дорогам, то начинают ныть даже алмазные зубы.

Лучшее – враг хорошего. То есть наш враг. По этой причине столь популярны напиток «Дюшес», а объемы продаж белья женского урюпинской фабрики (реклама «Зато я умею готовить») пошли на рекорд. Люди идут на оптовые рынки или в замурзанные магазины – им там спокойнее и проще.

А если магазин лучший, чтобы не пугать людей, на нем надо написать какую-нибудь дурь.

Типа «Берите лучшее».
                ( Л.К. 2008)


     *        *        *


Это было  в марте… Месяц она прожила у Наташи Ширяевой. Потом сняла комнатку на ЖБИ. Ребенок обижался и с радостью уезжал к папе, фактически он опять жил у папы, и ему довольно далеко было ездить в школу. В апреле она съездила в Питер на разведку, показала свои работы разным людям. Не сказать, что ее особо кто-то ждал. Своих креативных полно.

Попьянствовала со своими хипарями. Как-то согрелась душой. И, в общем-то, решение приняла. В июле еще раз съездила уже с сыном. Он, в общих чертах, одобрил. Ну, и они сидели на чемоданах. Когда случилась эта война с Осетией. Ну, и последствия.

Она не возвращалась в эту квартиру больше ни разу. Во-первых, не было ключей, во-вторых, а зачем? ничего ЕЕ, там не было. Шубу послала ему по почте, просто назло, хотя было очень жалко! У нее никогда не было такой красивой шубки, она сама ее выбирала, ну, да в Питере такой длинный мех все равно не очень уместен. Ключи ей дала домработница Нина Николаевна. Она же сказала, что он ее  не вызывал вот уже месяц.

В квартире было пусто и пыльно. Она обошла ту половину-студию, в которой они делали все, кроме сна: в которой он просиживал по полночи со своими засекреченными проектами, в которой она просиживала за своими, открытыми всем ветрам. Где они иногда устраивали ночные посиделки с кофеем и пирожными, или оргии с пьянством и сексом.

Прошла в детскую, собрала вещи сына, сложила в ранец и рюкзак побольше, вынесла в коридор, в ванной, не задумываясь, смела в косметички содержимое ящиков, бутыльки и баночки с полок. Нашла его майку «поло» вдохнула запах и заплакала. Сползла на пол по шершавой кафельной стене, уткнулась в эту майку лицом и долго выла на одной ноте, прерываясь только для того, чтобы высморкаться и взять дыхание.

Она вышла в коридор, за окном, оказывается, был вечер, она сунула мокрую майку в рюкзак, и позвонила квартирной хозяйке, чтобы сказать, что они съезжают.

Потом еще раз вернулась в комнату с камином папы Карло и танжерским ковром, легла посередине и долго лежала без движения. Собственно больше ей в этом городе делать было нечего. Его первая жена занималась похоронами, имущественными вопросами и прочей фигней, совершенно справедливо отодвигая ее в сторону. Они так и не встретились, обсудили все по телефону, и потом она подписала бумажки у адвоката.

 Со своим первым мужем она дважды встречалась, чтобы договориться на счет сына. Пусть поживет пока у отца, пока она пристроится там, на новом месте… Они посидели на кухне, как раньше втроем, испекли курицу, она принесла тортик, ребенок пил Колу, они водку, она попросила прощения, и обняла их на прощание.

На похороны не осталась, резонно решив, что две вдовы на кладбище – это как-то уж очень по-бразильски. И в момент, когда началась траурная церемония, на ее самолет закончилась регистрация. В последний путь его провожало значительно больше народу, чем ее.



      *        *       *



То, что она прочла в тексте Лены Марковой ее поразило.  В поэтическом плане это было настолько хорошо, что ЛЛ честно спросила себя, куда она смотрела все эти годы, в девочке даже уже не дремала реальная поэтесса. Очень сильная, современная, самобытная. Она не была созвучна. И даже, наверное, наоборот.
 
Ну, во-первых, девочка была грубиянка, и косила всех подряд,  притом, что  грубиянка она была настолько изобретательная, что можно было говорить о грубости, как о творческом методе. Например: «…И молча с высокими соснами, мы будем о том разговаривать, как много же времени просрано…»

А, во-вторых,  это было очень смело по-женски. «Возьмем котенка на улице, Откормим, залюбим, избалуем…Я больше не буду сутулиться,..И щеки вновь станут алыми…» Или  «Друг, Драгоценный, Возьми меня в жены – Просто фиктивный брак. Чтоб не шипел круг НЕприближенных, Что-то, мол, с ней не так…»

Ну, понятно, что этот вариант «Онегина» кончался свадебкой. Но сказать, что это был ми-ми-мишный счастливый конец? - это было с точностью до «наоборот».  Это больше походило на байкерские хороводы. Или на тусу неформалов. И Онегин был привязан к тексту чисто механически. И строфа онегинская игнорилась начисто. И это вполне могло обойтись без поддержки классической артиллерии.

 И многие стихи были, очевидно, приспособлены к большому тексту, и к поставленной задаче. И были написаны раньше. И хотя неудачных эпизодов было больше, чем удачных, в целом, это было очень дерзкое и вполне самостоятельное произведение. И в каком-то смысле ЛЛ оробела: педагогиня в ней смутилась, а женщина встрепенулась  в протесте. Но то, что автор существует – не было никаких сомнений.

А кто у нее рецензентом? Малышев! Ну, что ж предсказуемо! И что он у нас пишет? Он пишет… он пишет… Что размеры классические, и рифмы простые и банальные,  и главное содержание… А вот содержание… влюблен он в нее что ли все еще?... такие актуальные, смелые и дерзкие слова, такая нечеловеческая грусть… хм… и все мы одиноки, а от ее стихов… становится понятно, что мы все одиноки.

Ну, от ее стихов все становятся одиноки даже больше, чем раньше, - да нет - все правильно, молодец, Малышев. Хорошая реца. Одно из двух, или они это обсуждали, или он просто реально ее поклонник. Хорошая реца, молодец.
«Все это хорошо, но мне-то что же делать?»

- А что делать? – спросила Глафира на том конце провода.

- Глафира Андреевна, не уклоняйтесь. Я прошу у вас совета, а вы как ребенок.

- Я думаю. Ну, что ты можешь, как учитель ты можешь поставить ей пятерку, все… Ну, ладно, ладно… Я думаю. А что мы можем ей посоветовать?

- Она все это выложила как в верховную инстанцию… А я-то кто?... У меня никаких полномочий, ни связей, ни знакомств… Я сама в таком же положении, как автор…

- О, хорошая идея… А где ты выкладываешься как автор?

- А что?

- Ну, вот пусть она там же и выложится… А пока поищем что-нибудь более эффективное…Как раз начнешь искать, заодно и себе дверку найдешь.

- Я к вам приеду в выходные, ладно? Хочу, чтобы вы почитали.

- Хорошо. Пирог с рыбой.

- Отлично. Белое вино.

- Лучше красное.

- Хорошо. До встречи.

- Ленка, купи мне еще, знаешь что…

- Что?

- Такая соль бывает вкусная: много трав, перцев и сразу в мельнице…

- Пф, Глафира, у вас такие заявки, хорошо, поищу…




О фиалках.


Одним из преимуществ новой работы Рината был огромный кабинет, где на подоконниках в горшках росли фиалки. Более того, даже имелась женщина-референт, заботливо эти фиалки поливавшая и всячески там окучивавшая.

- Вы – хороший человек, - констатировала она примерно на четвертом месяце работы Рината.

- Почему? – как-то глуповато спросил он.

- А фиалки всё время цветут, не переставая. Есть такая примета, что они так цветут только в помещении, где хороший человек.

Вообще-то Ринат ни в какие приметы не верил. И однажды поднял на смех пожарного инспектора, который требовал от него, чтобы огнетушитель висел в юго-западной части офиса, потому что это «зона Красного Дракона».

Но сейчас его зацепило. Ему было важно определиться, хороший он человек или нет. Обычно это людей, конечно, мало волнует. Ну, разве что иногда человек посмотрит куда-то в небо, сделает глуповатое лицо как у улыбающегося Гришковца и скажет сам себе «Да, я хороший человек». И всё. Или посмотрит куда-то вниз, покачает головой своим мыслям, как Гришковец – мол, вот ведь как бывает-то – и скажет сам себе: «А я ведь не очень хороший человек». Так сказать, «эх». И опять же всё.

Человеку бывает важно, хороший он или нет, когда он любит, а его нет. Вот он и пытается понять, почему.

У Рината была именно такая ситуация. Он жил с девушкой, которую любил и боготворил. А она его как-то не очень.

Из чего он сделал такое заключение? А вот, к примеру, такой случай. Она пошла в ночной клуб с подругами. Это, если вдуматься, нормально. Вернулась под утро, что еще более нормально. И с порога сообщила, что потеряла свою сумку. Ну, не потеряла то есть. Не совсем. Она её забыла в такси. Правда, Ринат сильно сомневался, что сумку можно забыть или потерять, если в сумке были такие милые девичьи безделушки, как "айпэд", "айфон", паспорт, ключи от дома и офиса и две тысячи подотчетных долларов. Трудно такое написать или выговорить, но тяга к точности в словах заставляет нас преодолеть внутренний барьер: сумку она проебала. И опять же оговоримся: это тоже нормально. И Ринат был готов воспринять всё именно так.

Но девушка с порога сказала совершенно не то, что, по разумению Рината, сказала бы в такой нормальной ситуации любящая женщина любимому мужчине. Она сказала: « Знаешь что, благодетель хренов,  не надо делать вид, что это я во всем виновата! Я так устала оправдываться! Сколько можно!» и « … как только у меня появятся деньги, я от тебя уйду!...»
 
Вот это в голове у Рината уже не укладывалось. Он ходил по дому, и пытался понять, что же его не устраивает. Точнее, искал для своего недовольства какое-то внятное идейное обоснование. Потому что в отношениях нельзя же просто сказать другому человеку: то, что ты делаешь, мне не нравится. Что за вкусовщина? Надо обосновать, в чем конкретно он отступает от понятий мира любви.

И в какой-то момент Ринат понял простую хрустальную истину: любящий человек не станет напрягать любимого. Не в том смысле, что будет лежать и помирать, но ничего не скажет – а будет как-то избегать ситуаций, когда в итоге ему придется лежать и помирать.

Поясним это опять же на примере. Любой мужчина мечтает иметь в доме дисковую пилу и работать на ней. Но, как мы все знаем, мало кто это делает. И вовсе не потому, что его женщине может не понравиться звук работающей пилы – «ввввззззззыыыыыынннннь». Женщинам нравится всё сильное, настойчивое и энергичное. Оно их возбуждает. А этот звук именно сильный, настойчивый и энергичный. Ввввззззззыыыыыынннннь.

Но там другая закавыка. Если постоянно работаешь на такой пиле, примерно раз в месяц доска срывается, и зубчатый диск хреначит по пальцам. Если честно, ради таких моментов мужчины и покупают пилы и придумывают разные поводы работать на них. Типа, мол, клево на кухне стены обделать такими досочками, как кирпичиками, а балкон изнутри уделать реечками… На самом же деле мужчине втайне нравится вот этот момент, когда он мечется по дому, зажимая рану носовым платком, и орет, что он отрезал себе пол-пальца, а кровь капает на паркет и стекает по брюкам. Потом обычай предписывает поверх грязного платка зажать рану охапкой туалетной бумаги. Бинтов, конечно, нет. Нужно схватить вафельное полотенце и рвать его на полосы.

Мужчину всё это вставляет, потому что он гордо ощущает себя раненым воином, переносящим ранение как подобает, а именно залихватскими криками. Мужчине так нужно иногда почувствовать себя героическим воином. Врачи травмопунктов жалуются, что все к ним приходят, напихав под повязку ваты или перьев из подушки – чё уж нашли. Это всё на самом деле не нужно и даже вредно, поскольку потом врачу волоконца приходится вычищать из раны. Но – в киноэпопее «Освобождение» и других фильмах про войну показывают, как у наших раненых под бинтом куча окровавленной ваты. И в итоге все так делают.

Однако любой мужик понимает, что размазывать кровищу по линолиуму и диванам прикольно, когда ты живешь один. А если в доме есть любимая, она же будет переживать. Она же не поймет, что вся эта кровь, вопли и разрывание вафельных полотенец – на самом деле клево, и она должна восхититься, какой у неё мужественный мужчина, и возбудиться. Ей будет плохо.

Поэтому мужчины наступают на горло мечте и не имеют дома дисковой пилы. Они даже молотка в руки не возьмут, хотя хочется страшно. Чтобы не вводить себя в соблазн.

А любимая Рината сознательно создавала риск ситуаций, в которых ему пришлось бы переживать за неё. То есть получается – она его не любила.

Всё было просто. Если он плохой человек, то не любит она его правильно. А если он хороший – она не любит его неправильно, а потому дура и сволочь.
Он стоял бесконечными вечерами в своем кабинете, погасив свет, за окном красиво танцевали снежинки. Он смотрел на цветки фиалок, и цветки ему говорили: она дура и сволочь.

Дуру и сволочь он любить не мог по определению, и потому они расстались.
А через какое-то время фиалки перестали цвести. Никакие старания-поливания-окучивания не помогали. Вызвали дипломированного специалиста по фиалкам. Он долго рассуждал про удобрения и какие-то таблетки, которые продают только в одном магазине, и притом в Челябинске.

Ринат всё тщательно записал. А потом сказал с иронией:

- А мне говорили, что фиалки цветут непрерывно, когда стоят рядом с хорошим человеком.

Специалист посмотрел в глаза Ринату и коротко ответил:

- Да, это так.

-Нестыковочка, ответил Ринат, раньше рядом со мной эти фиалки цвели, а теперь нет. И зачем-то, чтобы хоть как-то объяснить свой трепетный интерес к цветению фиалок, рассказал всю эту историю.

-Тогда за таблетками можно не ездить, сказал специалист. Пока вы её любили, вы были хорошим человеком. Когда вы её разлюбили за её нелюбовь, вы таковым быть перестали.

И ушел. А Ринат остался биться над еще одним логическим ребусом: раз он всё-таки в итоге стал плохим, значит, его любимая в своей нелюбви была наперед, фьючерсно права? И дурой и сволочью не была? И разлюбил он её неправильно?
                ( с сокращениями Л.К. 2008)

               
 *          *          *


Глафира к ее визиту вызвала группу поддержки. На Витебском вокзале она увидела Ваню с Викусей, и спряталась за ларьком. Ехала в другом вагоне, и вышла из него попозже, чтобы дети уже успели сойти с перрона. Чужая любовь – большое испытание.

-  Ну как вам Викуся? -спросила она у Глафиры, глядя в окно на детей, вот уже пять минут набирающий охапку дров у образцовой поленницы во дворе.

- А что молодец! Ну, то что не на бюджет – плохо, но переведется на следующий год, на курс раньше, или так останется. Раз папа платит.

- А че у нее баллов не хватило?

- Да нет, опоздала она на зачисление. Долго думала, надо было в августе все это делать…

- А выбор? Вас не смущает ее выбор?

- А что? выбор, как выбор, не хуже чем у других.

- Да, нет, ну, просто физика.

- Ой, Ленка, я тебя умоляю! Ты думаешь, я такая обалденная была заучка, когда поступала на физику, и болела этим, и все такое… Нет, конечно. Там стипендия была повыше, хлебные карточки давали. А так я физику и сейчас не понимаю…

- Да ладно!

- А что ты хочешь? Ты когда с физиками говоришь, думаешь, «ничего не понимаю!» - да?

- Да
.
-  А я когда с физиками разговариваю, «я ПОНИМАЮ, что ничего не понимаю», вот и вся разница - и Глафира жизнеутверждающе улыбнулась.

- Да ну вас! Я же к вам как к эксперту.

- Так я, как эксперт и отвечаю. Теория науки, Ленка, это такая опьяняющая тайна, - сказала она нарезая салат, -  А обслуживают все эти сложные вещи вот такие девочки, как наша Вика, как я была: собранно, сдержанно, без любви, без спешки, без эмоций… Без фантазий, между прочим… Что очень полезно в производственной текучке… Ну, что, дети, вы долго еще будете тормозить процесс, - крикнула она в форточку.

Вика с Ваней, наконец, насобирали две охапки дров и потопали в их сторону.


ПОТОЛОК

Наше поколение – первое в России, которое делало карьеру свободно. До нас крестьянам мешали сословные барьеры и нищета, «думающим людям» - косность царского аппарата. Потом думающим людям мешала партийная бюрократия и плановое хозяйство.

А мы были невероятно свободны. Более того, в качестве прощального бонуса от великой страны мы получили неплохое образование с гимнастическими секциями и судомодельными кружками.

И мы первые, кто познал весь ужас этого. Может, мы вообще единственные. Наши родители ближе к старости могли блаженно мечтать, что вот черти кем бы они стали, если бы наверху не сидели полные дятлы, требовавшие для поступления в МГИМО характеристику обкома, клавшие на полку великие фильмы, топившие в волоките гениальные изобретения. Наши дети, вполне возможно, будут к старости блаженно мечтать, что вот черти кем бы они могли стать, если бы у них в детстве были хорошие учителя и судомодельные кружки.

А нам валить не на что. Нам судьба давала шансов сполна. От нас характеристик не требовали. И даже дипломов. Нас не зажимали. Нам давали микрофон, чистый лист – твори! Цель выходила на линию огня – валяй, порази всех меткостью.

И вот сейчас мы оглядываем то, что получили в итоге, и недоумеваем – вот это что, всё, на что я способен? Нет ничего унизительней этого чувства предела своих возможностей. Не узда тебя остановила, а усталость. Вселенная тебе послала больше женщин, чем у тебя оказалось спермы. Бескрайнее небо над головой, движок ревет, но ты больше не поднимаешься. Потолок. Стискиваешь зубы, но голова начинает ныть, буквы формул разбегаются перед мысленным взором, решение ускользает. Тебе не просто дают писать, тебя умоляют написать, страницы нужно чем-то заполнять, но слова исторгаются какие-то плоские. Цель как на ладони, а пули уходят куда-то вбок. Ты тупая, слабая, косорукая свинья. Неимоверно мудры все те, кто не взял тебя или уволил.

Я впервые задумался над этим, когда пытался представить, почему мой друг, вроде бы вполне нормальный человек, очень сильно ударил свою жену. Ну, уходила она, и что? Конец жизни, филфак закрыли? И вдруг понял: именно что конец. Причем бесславный. Не о том мы мечтали в своих юношеских мечтах, что от нас будут женщины уходить. Мы в будущем себя видели во всем блеске могущества. У нас же была свобода.

А если женщина уходит, да еще беззаботной походкой – нет, это не блеск могущества. И замена женщины в этом смысле ничего не поменяет – это всё равно, что менять масло в дырявом баке. Причем тебе уже за сорок, и похоже на то, что в твоей жизни уже ничего не радикально поменяется. Так что «крейсер под моим командованием уже никогда не выйдет в нейтральные воды». С твоего крейсера, дружок, уже бегут женщины. Даже не настаивают на разделе имущества, как бы намекая, что и делить-то особенно нечего. Нет, ты можешь поднапрячься, и добиться, чтобы она осталась. Или даже не подумала уходить. Но ведь ясно же будет, что в астральном-то плане она давно ушла.

И валить, напоминаю, не на кого. Тут действительно и ударишь, и завоешь.

Мой знакомый выл и пил две недели. А потом решил, что виноват Путин. Вот черти кем бы мы стали, если бы наверху не сидели полные дятлы.
                (Л.К. 2008)


- Ну, как вы там устроились?

- Да как, Ваня в одном месте живет, я в другом. Хотела вообще дома жить, а потом передумала…

- А почему?

Ваня хрюкнул, и сунул в рот котлету, которую бесцеремонно стянул с плиты:

- А меня ее соседки любят и оставляют ночевать.

- Дурак! - сказала Вика, не очень-то обиженно, - просто там у всех какие-то приятели, у кого ночуют, у кого – так, мы не выделяемся.

- Ну, а вообще, как вам учеба?

- Да еще не понятно, - сказал Ваня, - как в школе, только уроки длиннее.

- А то, что Вика, ну, что вы вместе учитесь, - задала-таки ЛЛ вопрос, который они обсуждали с девочкой.

-  А че, нормально, будет нам расщетки делать, она, знаете, как считает!

- Да?- ЛЛ с Глафирой другими глазами посмотрели на Вику.

- Да, я всегда хорошо считала, вы не знали? Я же говорила, я усидчивая, меня цифры, столбики даже успокаивают, как вязание.

ЛЛ с Глафирой снова переглянулись:

- Надо за это выпить, - вдруг сказала Глафира. И ЛЛ достала бутылку Каберне, - мы такое уже пили однажды...

- Ну, это был неудачный подход.
 
- Ванечка, давай достанем бокалы, - сказала Глафира, и сердце ЛЛ кольнуло утратой.



…И в сердцах утихает гроза... Это еще не  гладь. Не бриз, это типа «штормило», но уже как бы и терпимо. И, вроде как, жить можно. И хорошо. Спасибо. Слава Богу.

Страсть, как шторм – состояние эксклюзивное, для жизни противопоказанное, если с ней вообще совместимое. Земную жизнь можно жить только на мелководье, в амплитуде легкого бриза, в диапазоне десять градусов, желательно трезвым и в брахмачарье. Да, и бриз…, обязательно, бриз,  как там говорит Джек Воробей… «как я истосковался по легчайшему бризу!»

В ее жизни все время пребывал  мужчина. Один. Нет, были и другие, но этот был всегда. Он приходил, уходил. И даже наметилась некая ритмичность, и можно было предсказать следующий цикл... Она как-то не обращала внимания. А обратила вдруг, когда он исчез. Навсегда.   

 И вдруг стало можно обобщать. Его выбирала она. Всегда. Почти. Мужчине, которого она выбирала,  не подходила она, практически во всем. Кроме, как он говорил, одного, она от него все время уходила. Таким образом, она, видимо,  давала ему возможность, как там, у классика: «пережить страсти, в непосредственной близости от источника». Потому что потеря – это страсть, в лучшем своем проявлении очень высокая.

Но только теперь становилось ясно, какое паскудство была эта предоставленная ею возможность!

«Все наши комплексы!» - скажете вы, как будто комплексы - это уважительная причина гадить ближнему на голову. Например, в какой-то момент, он сказал, что она загадала себе ***ню! Ну, и что  бы подумал человек здравый? Что бы сказал? О чем спросил? «Почему?» - спросил бы нормальный человек.

Что делает закомплексованный человек? Он бьет дорогую посуду и посылает невинному человеку по почте не нужные ему, без содержимого, меха. Во всех источниках, словах, методах и схемах  закомплексованный человек читает наезд.  Обиду.  И расставание.

Подмена произошла  в лучших традициях шекспировских комедий. Водевильный сценарий изящно перекочевал в жизнь, как любит она. Герой получил звездЫ за чужую плачущую женщину. Чему не удивился, потому что это тоже было некоей поэтической фигурой его жизни. Драматург, знающий толк в интриге мог бы раскрутить тему  и рассчитывать на изрядную плюшку. Но, только одно Но.

Получилось не смешно.

Вроде и женщины влюбленные, и  не спят ночами, и дням, страдают, заламывают руки, пишут письма тоннами, едят таблетки пачками, падают в обмороки, попадают в больницы, и  снова попадают, едва выйдя. А не смешно!

 Короче, театр! - «узнает в графине мать» - думает она, тупо уставившись на графин: - «Мама?», - сказал бы один ее знакомый.

Явление принца было хорошим ходом – это такая элегантная завязка! Потому что без него весь этот концерт просто не состоялся бы. Его уход делает продолжение бессмысленным. И магия чтения текстов-знаков не работает. Нет. Не работает.  Больше нет. Только в контексте  женской страсти. А страсть – явление направленное, узко-направленное.

Не хватает какого-то элемента, то ли персонажа, то ли какого-то события. То ли явления. Может, надо было закончить встречей героев, ми-ми-мишным хеппи ендом? Все счастливы и «Честным пирком, да за свадебку»? Или наоборот, все умерли, и «лежат с успокоенным взглядом»… Ну, там катарсис!
 Что?!  Тоже эффектный ход…Зрители плачут и смеются… Finita la comediа… Занавес.
 
«…Как я истосковался по легчайшему бризу!..»


- Лен-на-а! ну, ты где там?

- А да-да-да…

-  Давайте выпьем… Дети, за вас. Вам успехов в учебе.

Они все хлебнули по глотку и перешли к прекрасным глафириным котлетам:

- М-м-м, кусно!- сказала Вика, - вы меня наУчите такие котлеты? А то Ванька мене все время какими-то плюшками кормит.

- А че? Я люблю… У меня мамка вообще не стряпает…

- Вот! чему должна научиться жена в первую очередь! – важно подняла палец Глафира. И Вика с опаской покосилась на Ваню, - Ну, а что нового на ниве образования? - перевела разговор Глафира.

- У меня Лена Маркова переписала Онегина, - ответила ЛЛ

- Да? Маркова? - спросил Ваня.

- Да? «Онегина» - спросила Глафира.

- И как? - Мысленно Вика уже зашуршала краткими пересказами.

- Ну, у нее Татьяна современная женщина, которая полюбила Онегина, потом его потеряла, вышла замуж, сделала головокружительную карьеру, а потом снова нашла. И он потом  к ней пришел, а она уже в разводе и слишком высоко для него. И он страдает. Она до него снисходит и они женятся. Хеппи енд. Примерно так.

- И что в стихах?

- Да, в стихах! Представляете! И это самое удивительное! Там  много неудачного, и неудачные именно куски явно слепленные под Онегина, но есть несколько строф, вы знаете, Глафира, прямо очень хорошо, очень достойно! Сильно, легко, игриво, и рифмы такие удачные, просто прекрасно! – ЛЛ засмеялась и полезла в портфель за бумажками.

 Пока она копалась, Глафира добавила Викусе салатику, а Ване котлетку.

- Вот, найду сейчас… ага…, вот:

А мне, Онегин, пафос этот,
Угрюмый, монотонный быт,
Мои успехи в вихре света,
Мой дом, мой офис, мой рапид,
В один момент сменить я рада
Всю эту ветошь маскарада,
Весь этот лоск, гламур и джаз
На летний жар и поздний час,
Свое нелепое признанье
И сквер, где были мы  с тобой,
Неразведенные судьбой…
На наше первое свиданье.
И под окном знакомый свист,
И монитора белый лист.

- Надо же, как… - сказала Глафира, - И что это хорошо?

- Да! Просто прекрасно! особенно вот это  «и монитора белый лист». Я третий день не могу прийти в себя от этого « И под окном знакомый свист и монитора белый лист…»  Молодец! Представляете? Учу девочку три года, и не знала, что такое у меня чудо.

- А ты не с самого начала?

- Не, я у этих только с девятого, и только литературу.

- Но самое удивительное во всей этой истории, знаете что, Глафира Андреевна, что я читала ее версию, и понимала, что Я сама попыталась переписать Онегина…  А он упрямо не переписывается. Счастливый конец или не получается, или получается, а потом все равно заваливается в несчастливый. Что ты будешь делать!

- А почему у тебя дети все время редактируют классику.

- Да мы с вами Глафира Андреевна вон, с легкой руки Вики с Ваней завели такую моду. И я прекрасно понимаю, что это не единственный способ, обращения с классикой. У меня есть знакомый… был знакомый, который так крутил классикой, что… я даже попытаюсь сейчас найти. Ване должно понравиться…

- Да? – Ваня заинтересованно заглянул в ее листочки.

- Не, это не здесь, - и ЛЛ выбралась из бумажек и забралась в планшет.



О вторых

Мировая литература посвящена тем, кто пришел Первым. О Вторых поминают редко.

Читатель охотно берет истории борьбы и победы; истории неудач и поражений не нужны никому - сами можем кучу рассказать, зачем нам еще и чужие.

Тристан, безропотно уступивший свою Изольду, - дикое Средневековье. Кроме того, Толстой сделал мешковатого и ранимого Пьера Безухова героем своего романа. Он одерживает победу, поскольку в финале Наташа Ростова достается ему. Но это - победа терпения, а это сомнительная победа. Точно так же можно сказать, будто во всех битвах побеждают вороны и грифы.

В "Войне и мире" очки вообще присуждаются не "по правилам". "Первым" - во всех смыслах - был ведь Куракин. У Мопассана быть бы ему главным героем, но в пространстве Толстого он сугубо проходная фигура. Литавры гремят графу Андрею. А ему, если разобраться, досталось вернуть на путь добродетели разочарованную и униженную московскую барыню, у коей было слишком много друзей: честь и удовольствие второсортные.

А там и Безухов "дождался" - ему счастье принесли французские ядра. Но и получил вместо цветущей девы уставшую от жизни вдову, явно недовольную собой и, соответственно, тем, кто рядом с ней. Стоит ей набраться сил и уверенности, - только её и видели.

Пытаясь опровергнуть циничную правду этого мира, великий роман лишь по-своему подтверждает её: справедливости нет, каждому - своё. Отпущенный по водам хлеб не возвращается, наград не бывает. Если хочешь брать - надо брать и уж точно не давать. Цветы удовольствия срывают веселые и безответственные. Им всё дозволено, ибо жизнь строга только к порядочным и честным.

Сентиментальные добряки обречены утешать и помогать. Утешаемые видят в них лишь отражение своего горя-слабости и потому от души ненавидят, мечтая сбежать при первой же возможности.

Любят других - безразличных и жестких. Это даже не "естественный отбор". Просто ни для каких других отношений с миром те не приспособлены - с них глупо что-то требовать, чего-то от них ждать. Их остается только любить, презирая и жалея остальных. Для этого есть основания: есть мнение, что заботливым и добрым вынужден быть тот, у кого не достало силы быть безразличным и жестким.

Однако даже заботливым хочется любви. Так же и умных подчас терзают животные страсти. Но, раз они не согласились полностью жить в мире инстинктов, им отказано и в малом. Тех и других природа наказывает за внутреннюю противоречивость. Проявляя заботу, глупо надеяться на любовь; если демонстрируешь ум, не жди, что к тебе воспылают страстью.

В конечном счете, виноваты социальные стандарты, навязывающие в принципе разным людям одинаковые критерии успеха и счастья. Это ось, относительно которой и оказываются одни первыми, а остальные - остальными.

Ночь выносит приговоры, перед которыми бессильны любые теории: одни пасутся среди лилий, другие бредут под дождём. Причем мир хранят и движут вперед именно вторые. Как без них, ведь они загоняют дичь, которую едят другие, они обеспечивают чужой успех. Конечно, лидеры умеют бесстрашно бросаться в темноту - но чего стоит этот порыв, если их с хвоста не прикроют другие?

В этом мудрость природы: на ответственных участках стоят надежные люди, умеющие делать дело. Их обносят наградами, потому что праздничные пиры сбивают с рабочего ритма. Идиотам и пустозвонам уготованы начальственные кабинеты и постели наложниц, где они не смогут принести вреда прогрессу и народному хозяйству. Всё это несправедливо, но мудро.

У вторых есть важная награда: им позволено бродить и размышлять о сути жизни. Судьбою обречены именно лидеры и победители. Они должны, они вынуждены лезть вверх, рваться вперед, не имея даже права подумать, нужна ли им эта победа. Судьба не дала им права выйти из боя, отказаться от победы. Не примешь повышение по службе - ноги переломаешь.

У сильного есть все права, кроме одного - отказаться от силы.


- Да… грустноватый финал. Я как-то сама не ожидала…

- А че, мне понравилось… Бросьте ссылочку.

- Да, хорошо… Я-то хотела привести пример, как обращается с классикой зрелый автор. Не школьник, которому за это поставят пять или кол. Поэтому он вынужден фильтровать. Но это не значит, что я разделяю позицию автора, и тем более приглашаю вас так смотреть на вещи.

- Ваша ЛЛ включила училку, все дети… Заканчиваем ужин…вы дежурные по посуде… А мы пойдем баню топить.

 *     *     *