Реанимационная лирика

Заблудший в бреду ожидает ударов-подщечин,
Приготовив вторую на случай повтора.
Лежать на кушетке - грустнее всего:
Без дел и без сил, приспособленным только для мысли,
Обездоленным в действиях, кроме рыданий,
Страданий незримых, скрываемых собственной грудью,
Которая скована словно цепями руками тех в белых -
Халатах, штанишках и в шапочке белой.
Нелегкое дело лежать так без памяти долго,
И даже не зная, за что ты здесь, связан зачем?
За что же твой член удостоен из пластика трубок?
Стеклянным своим взглядом и очень уж грубо,
Но все же с любовью в глазах голубых,
Она вопрошает, меня удивляя, вбивая в кровать,
Она застилает открытые ноги - и да, застегает -
Мой рвотный рефлекс, мой жалкий конец...
Ребенок грудной, я лежал в ожидании слов:
"Развязывать можно тебя или нет?
Или дальше ты будешь показывать этот балет?"
Понятно, что в этом вопросе есть тонкий намек, -
О прошлом недавнем, навлекшем испуг.
Но клятвой заверив слова, я ей пообещал,
Что буря прошла, а я уж нашел свой причал...
Однако я стал в тот момент погружаться на дно,
Признавая, что сам я такой же, как это дерьмо -
Дерьмо подо мной и дерьмо, что давно из меня извлекали.
Дерьмовый кусок среди собственных сранных фекалий.
Таков был мой лик - или даже личина...
И понятна мне так же причина, что я вляпался сам.
По усам моим водка стекала, попадала она на рубашку, -
Та испачкана каплями от коньяка и шампанского, вроде.
Это я сумасбродил, чуть не спятил с ума, оказавшись в больнице,
На меня огорченно смотрели те медсестрицы -
Они мои сестры, спасители даже, хоть и рожа моя не подобна их лицам:
Синяки, исхудало-опухшая рожа.
Звоночек тревожен. Но трубку я взял. Мне тапочки дали и чудо-штаны,
Мне дали друзья-пацаны, и дали мне летние сланцы, - и так я пошел...
На улице снег, освежающий воздух морозный, а я шел голышом,
Как новорожденный...