Барская вершинка

       Ванька Калабин - невысокий, крепко сбитый паренек. Неторопливый, спокойный. Лицо круглое, чистое, нос слегка курносый, глаза серые, улыбчивые, с огонечками, и очень добрые. В компании его мало слышно, говорит редко, всегда немного иронично, и с особым, специфического деревенского оттенка, юморком. Народ его любит и даже уважает, несмотря на его молодость. Ванька - работяга, каких надо поискать. Трактор у него в колхозе самый лучший и фотография его, то бишь, Ванькина, не сходит с колхозной доски почета.
       Ваську Пестрикова все село знает, как гуляку, разухабисто-веселого парня, всегда слегка поддатого, чаще всего с гармошкой в руках. Васька - непременный гость и завсегдатай всех сельских гулянок, пирушек и праздников. Он неплохо играет на гармошке-хромке, на мотив "Сормача" знает великое множество частушек, и похабных, и не очень, и даже, иногда, приличных.
      Не сказать, чтобы он был драчуном или особым забиякой, но нет-нет, да и попадал по пьяной лавочке в разного рода скандалы и передряги. Дело даже иногда доходило до сельского участкового - анискина местного разлива - Степана Ерофеича Маслова. Степан Ерофеич, мужик крупный, медлительный, с усмешкой во взгляде, журил его в таких случаях, порой даже крепко поругивал, но к строгим административным мерам не прибегал - все Ваське сходило с рук по причине его ловко подвешенного языка, умению свести к шутке любую свою проделку. Надо сказать, что протрезвев, он почти всегда первым ходил мириться к тем, с кем повздорили  по пьяной лавочке. Причиной таких раздоров чаще всего становились местные красавицы. Следует добавить, что как парень, Васька был собой видный: высокий, статный, с темно-русым залихватского вида чубом, который выбивался из-под лакированного козырька его картуза. Носил он черный пиджак, черные же широченные штаны, которые  напускал на начищенные до блеска хромовые сапоги, голенища которых были непременно приспущены гармошкой. Не удивительно, что девки частенько  косили взглядом в его сторону, а уж когда в клубе выходили в круг петь частушки, откровенно намекали   лихому чубатому гармонисту о своих "страданиях".
Васька гулял то с одной, то с другой, но особого предпочтения никому не оказывал.
       Паша Драгунова - девушка невысокая, ладно и аккуратно скроенная. Волосы черные, как вороново крыло, из-под челки смотрели изумрудно-зеленые огромные глаза, красиво оттененные смоляными бровями. Ее никогда не слыхать ни в компаниях ни в каких других присутственных местах. Тихая, скромная. Если где с кем остановилась поговорить, стояла, потупив долу взор, и было в этом жесте столько непередаваемого шарма и красоты, что мало кого оставляло равнодушным. Голос ее был мелодичный, с приятным грудным оттенком и вроде, как с серебристой хрипотцой, которая невольно вызывала у парней известного рода робость и волнение в груди. Мало было ребят, которые были к ней равнодушны, хотя недостатка в симпатичных девчонках в селе не наблюдалось.
        Жила Паша в самом конце села, с матерью. Отец ее помер года два спустя после возвращения с войны, когда Паше было всего-то  восемь месяцев от роду. Ни братьев, ни сестер у неё не было.
       Ванька Калабин жил со мной в соседях, точнее, напротив, через улицу. Мы частенько виделись, немного приятельствовали. Особой, правда, дружбы не было, но Ванька как-то тянулся душой ко мне. По натуре он был очень любознательный, однако скудость деревенского информационного поля не давала удовлетворения его интересам. За пределы села он за свои двадцать лет не выезжал практически ни разу, если не считать учебы в ремесленном училище на тракториста в райцентре.
       Бывало, сидим мы с ним на завалинке его дома, болтаем о том о сем, а он мне  сыплет вопросы, как из рога изобилия. Его интересовало буквально все, от астрономии, до литературы, музыки, географии. Много спрашивал о городах, в которых мне довелось побывать, о том, как и где живут люди. Как мог, я удовлетворял его любопытство, и наши разговоры зачастую затягивались далеко за полночь. Случалось, мы садились  за стол на квартире у участкового Маслова, который тоже жил совсем неподалеку, вчетвером:  я, Ванька, его отец, и хозяин дома,  и резались в домино. Молодежь супротив старших. Во время игры тоже вели разные разговоры и о политике, и о жизни.
        С Васькой Пестриковым отношения были у меня не то, чтобы натянутые, но, скажем прямо, холодноватые. Причина тут была, как говорится, на ладони. Я - человек в этом селе пришлый, живу совсем недавно, всего-то пару лет, но закавыка в том, что до моего приезда Васька был самый первый гармонист на селе, а я был баянистом, инструмент мой был не в пример Васькиному звучный, да и играл я грамотно и, хотя и нескромно про себя говорить так, гораздо лучше Васьки. Так что его ревнивое отношение было вполне понятно. Я, правда, старался не особо его давить своим музыкальным авторитетом, и мало ходил на посиделки в клуб, где он развлекал народ вальсами, фокстротами  и частушками, чувствуя себя  королем положения.
        С Пашей я был знаком совсем немного. Общались мы редко и мало. Однако из того, что я вынес, могу отметить то, что была она человеком редкой душевной чистоты и порядочности. У нее было какое-то особое отношение к природе, животным. Во всех ее словах, жестах сквозило некое врожденное изящество и грация и, чего греха таить, я невольно с восхищением любовался ей, когда нам доводилось там или там встретиться и поболтать. Я не испытывал к ней влюбленности или еще чего-то подобного, просто любовался, как совершенным творением природы.  Хочу еще добавить одну деталь, очень важную в тогдашней деревне: Паша была девушка  ч е с т н а я. Так в Поволжских деревнях называли девушек, не имевших недозволенных этикетом тех времен связей с парнями. Нравы в те времена в этом отношении были очень строгие и блюлись неукоснительно.
        Если же девушка по какой-либо причине оступалась на этом поле, и оный факт становился достоянием деревни, то всегда находился жестокий человек, который темной ночью пачкал ворота дома этой девушки дегтем. Этот знак был знаком вечного позора для виновницы, и практически всегда этим девушкам  приходилось уезжать из села. Надо сказать, что такие случаи были исключительно редкие, их можно было перечесть по пальцам за несколько десятилетий прошлых лет.
       Лето неторопливо текло. Детвора  сельская купалась в прудах, коих в селе было несколько штук, бегала в лес по ягоды. Излюбленным местом, куда бегали дети, была так называемая Барская вершинка.  Это было место, где до революции стояло имение какого-то помещика, от которого остался одичавший сад, тихий пруд, заросший кувшинками, и развалины барского дома. Вокруг были очень красивые холмы, поросшие живописным кустарником и подлеском, в котором было много лещины, клубники и земляники. 
       С некоторых пор сосед мой стал меня зазывать  на посиделки в конец села. Тут надо бы пояснить. Не все молодые люди ходили по вечерам в клуб. Со старых времен в селе сохранилась традиция молодежных посиделок. Парни и девушки собирались компаниями в определенном месте. Летом это происходило на улице возле какого-нибудь дома, а зимой посиделки устраивали в чьей-нибудь избе.  Играли в разные игры: "испорченный телефон", "откровенное", "ручеек", "третий лишний". Иногда, если был гармонист, создавали нечто вроде круга, в центр которого выходили две-три девушки посмелее,  и по очереди под незатейливую мелодию пели частушки и  совершали простецкие танцевальные движения, типа два притопа, три прихлопа с поворотом, перемещаясь по кругу.
       Вот на такие посиделки и стал меня зазывать Ванька. Честно сказать, мне эти посиделки нравились совсем мало, если не сказать больше, и я бы на них никогда не ходил, но Калабин почти каждый вечер прибегал к нам домой и настырно звал меня с собой, иногда просто умоляя.  Я довольно быстро сообразил, в чем здесь причина. В ту компанию ходила Паша. Она всегда сидела  где-нибудь в уголке, просто смотрела, как поют и танцуют девчонки, но сама никогда этого не делала. Ванька тоже, придя на посиделки,  сидел всегда молча, но я замечал, как он нет-нет, да и стрелял глазками украдкой в том направлении, где сидела Паша.
       Вечера через четыре я спросил его, когда мы возвращались домой, уж не влюбился ли он в Пашу?  Засмущался мой друг, начал отнекиваться и быстро-быстро перевел разговор на другую тему. После этого сомнений у меня не осталось. Затем получилось так, что Ванька, освоившись  в компании, стал меня звать с собой все реже, а потом и совсем перестал, так что я мог посвящать свои вечера упражнениям на баяне, чтению книг, а иногда уезжал с малыми пацанами в ночное пасти коней.
         Время шло, лето потихоньку утекало. Вот уже и август незаметно подкрался. Темнеть стало раньше, яблоки поспели, вечерами уже и прохлада чувствовалась. Как-то смотрю, Ванька мой опять направился в конец села, окликнул его: погоди, давай-ка я сегодня с тобой схожу, что-то настроение такое появилось. По дороге расспрашиваю, дескать, ну ты, парень, с Пашей-то поближе стал? Хоть погуляли где-нибудь разочек-другой вдвоем? - молчит, смущается. Отстал я от него с расспросами. Пришли. Всё, как прежде, пиликает гармошка, но в этот раз играет сам Васька Пестриков, который  раньше в эту компанию не ходил, все больше в клубе светился или в другом конце села, возле дома дружка своего, Генки Бушуева. Паши нет. Ванька мой потускнел, поскучнел. Посидели мы минут тридцать-сорок, да и пошли восвояси. Идем, молчим. Потом спрашиваю его: а что это Паши-то сегодня нет? А! - отвечает Ванька, - это все из-за Пестрикова. - Что такое? - говорю, - при чем здесь Васька?
- Да дней десять назад пришел он пьяный, и начал к Паше при всех приставать, а ты знаешь, Паша - девушка не такая, она его оттолкнула, и домой ушла. С тех пор, если Васька здесь, она не выходит. Вот и сегодня ее не было из-за этого урода.
- Да ладно, говорю, отстанет он от нее...не переживай, а ты и сам посмелее будь, покажи ей, что нравится она тебе, а то так и будешь ходить, да глазами стрелять, так ведь и уведут у тебя ее из-под носа.
       Однако,  события стали развиваться совсем не так, как я предположил.  Через пару-тройку дней встретил я случайно Таню Гаврикову, тоже знакомую девчонку. Остановились, поболтали о том, о сем. Между делом, она мне и говорит:
-знаешь, Васька-то Пестриков, совсем распоясался. Вчера пьяный к нам на ферму пришел, и давай при всех к Пашке Драгуновой приставать, орал там всякие слова: -дура, чего кочевряжишься, все равно моей будешь, это я тебе точно говорю, а будешь упираться - пожалеешь, сама знаешь, все девки в селе мои, любую позову - пойдет, а ты локти кусать будешь, да поздно будет. Еле-еле мы от него отвязались, дурака такого.
       Вечером того дня  я все это соседу своему рассказал и самым жестким образом посоветовал ему брать ситуацию в свои руки, и обязательно поговорить с Пашей, а то все может повернуться плохо для них обоих, кто знает, что можно ждать от вечно полупьяного дурня?
        Все однако повернулось самым неожиданным образом. В тот вечер Ванька мой  на посиделки почему-то не пошел, где он был, я до сих пор не знаю. В суете наступивших событий не спросил, а потом уже и возможности такой не было. Только думаю я, что ходил Ванька к Пестрикову и разговор у них был промеж собой какой-то, потому что Васька с того дня  на ту посиделку больше не ходил.
       Прошел почти месяц, Паша больше вообще на вечеринки не выходила, и Ванька зря бил ноги, бегая из вечера в вечер  в Пашин конец села в надежде ее увидеть.
       Как сейчас помню, стоял погожий сентябрьский денек, солнышко светило, было совсем тепло, летели паутинки. Я в тот день пошел в магазин зачем-то, возле магазина вижу, народ толкается, какие-то возбужденные разговоры...слышу, у кого-то ворота дегтем вымазали. Слышу, и ушам своим не верю: ворота вымазали у Паши Драгуновой. Быть, говорю, того не может, Паша - девушка ч е с т н а я, кто-то напакостил из злобы или еще чего. Среди молодежи все подозрения сразу пали на Ваську, но тот клялся и божился, что никакого отношения к этому не имеет, и что вообще в тот день и ночь его в селе не было, и он может это доказать, потому что ночевал у своей знакомой вдовушки в соседнем селе.
        Разговоры то разговорами, да вот только еще одно дело нехорошее обнаружилось: на другой день не вышла Паша на работу. Пошли ее домой искать, мать ничего не знает, встревожилась сразу. Туда, сюда, нету нашей Паши нигде. Уехать она не могла: ни денег у нее не было, ни ехать не к кому и некуда. Короче, пропала Паша. День второй, третий - ни слуху, ни духу. В милицию сообщили, сначала участковому Маслову, а он уж и в район - нет нигде человека.
       Прошла ровно неделя, как опять все село всколыхнула страшная весть: пацаны нашли Пашу на Барской вершинке, утопшей в пруду. Приехали следователи, начались разборки. Увезли тело Паши в город. Установили, что признаков насильственной смерти нет, получалось, что девушка от позора сама на себя руки наложила, то есть утопилась.
       Еще приезжали следователи, Ваську увозили в город, дня через три вернулся, отпустили его: вдовушка подтвердила его алиби. Дважды еще приезжали милиционеры, все чего-то выспрашивали, вынюхивали. Между делом один из них сказал, что вскрытие показало: Паша - девушка ч е с т н а я!
       От всех этих событий село гудело, как потревоженный улей. Люди гадали кто же мог вымазать ворота бедной Паши. По всему выходило, что некому больше, кроме, как Ваське, но тот клялся и божился, что не делал этого, признавался, что ругался с Пашей, дескать, даже угрожал, что она пожалеет о своей несговорчивости, но ворота не мазал.
       Все это время Ванька, сосед мой и приятель, ходил чернее ночи, сам не свой. Сказать, что он переживал - это значит ничего не сказать, он просто убивался...
       Мало помалу разговоры стали стихать, село только-только успокоилось, как новая весть громом среди ясного неба поразила народ: Ванька Калабин на плотине Майского пруда из ружья насмерть застрелил Ваську Пестрикова. Случилось это на октябрьские праздники. Пьяный Васька шел с дружками по плотине, играл на гармошке и распевал частушки, как  от уреза воды вышел навстречу бледный, как смерть Ванька, вскинул ружье и, сказав: -  это тебе за Пашу, сука, ее нет, мне наплевать на все, но и тебе не жить - выстрелил почти в упор. Васька даже не дергался - умер сразу.
       Ванька сам пошел к участковому и сдался.  На следствии он рассказал, как сам установил, кто вымазал ворота Паши Драгуновой, и предъявил доказательства. Он хитростью вызнал у вдовушки, в какое время Васька в ту ночь, когда вымазали ворота, пришел к ней, оказалось, что времени у Васьки для того, чтобы совершить эту гнусность было больше, чем достаточно. Но самое главное, Ванька отыскал банку с дегтем, из которой Васька пачкал ворота. Тот ее попросту-напросто утопил в том самом пруду, на плотине которого и был потом застрелен. Рассказали Ваньке об этом мальчишки, которые случайно видели, как Васька что-то бросил в воду, показали место. Ванька долго и упорно ползал в воде, но банку  отыскал.
       Судили Калабина выездным судом в родном селе. К сожалению, я в то время был в отъезде, и не смог присутствовать там. Рассказывали, что народ горой стоял за моего соседа, все ему сочувствовали и жалели... Однако, суд есть суд. Дали моему герою пятнадцать лет, и увезли навсегда из моей жизни. Времена тогда были строгие.
       Такие вот нешуточные трагедии шекспировского масштаба нет-нет, да и случаются в российской глубинке, а мы все говорим, что настоящая-то жизнь со страстями происходит где-то, то в Датском королевстве, то в итальянской Вероне, только не у нас, а мы...мы живем скучно.