Омут ознакомительный фрагмент

Мистический триллер, драма, антиутопия.

ОМУТ
роман

Часть 1. Шепот

Наверное, самое страшное — потерять то, из чего ты состоишь.
Сергей Бодров

Сами по себе мы ничего не значим. Не мы важны, а то, что мы храним в себе.
Рэй Брэдбери, «451 градус по Фаренгейту»

Глава 1. Гроза

Мерные взмахи катушки металлоискателя медленно убаюкивали. Сказывались и усталость, накопленная с раннего утра, и августовская духота, смешанная с пряным запахом свежеубранной пшеницы. Даже приятная тяжесть в кармане камуфлированных штанов, наполненном почти доверху имперскими монетами, как-то успокаивала. Значит, не зря ехали добрых полтораста километров от родного дома, не зря растирали мозоли от безмерного хождения по свежей пахоте. Вот оно – вознаграждение! Тихо позвякивает при каждом шаге, убаюкивает.

Я посмотрел на часы. Без четверти пять… Самое время подумать о возвращении к машине, чтобы успеть выехать на трассу до наступления сумерек. А Лёху, как всегда, не видать. Снова побрел в какие-нибудь кусты-овраги. Любит он это дело.

От раскаленной земли поднимался горячий воздух, искажая линию горизонта. Сильно щурясь от низкого вечернего солнца, с трудом разглядел до боли знакомый, родной силуэт. Маша шла по полевой дороге, возвращаясь с прогулки на реку, легкой, непринужденной походкой. Рядом с ней, периодически припадая носом к земле и размахивая хвостом-маятником, семенил Филька – наш общий любимчик и просто хороший друг. Ирландский сеттер, которого два года назад жена с дочерью уговорили купить.

Уговорили... Как же! Мягко сказано! Три дня убеждений, доводов, и шуточных угроз со стороны супруги, плавно переросли в неделю всяческих угождений и изысканных блюд на ужин. Юлька же, кроме, как «папочка мой любимый» и «самый лучший папуля в мире», никак иначе ко мне в эти дни не обращалась. Мало того, каждый вечер, перед сном, просила рассказать ей сказку о несчастной маленькой собачке, у которой нет хозяина и которую, по этой самой причине, все бессовестно обижают, гнобят и морят голодом. А окончательно добил загнанного в угол папу, коряво нарисованный детской рукой щенок, татуированный надписью «папин друг» на косматом пузе. Следующим же утром папа Коля, в тандеме с мамой Машей, ползал по всей квартире с половой тряпкой в руках, приговаривая, что с папами так не поступают, а счастливая Юлька, хохоча и повизгивая, носилась с новым другом из комнаты в комнату, переворачивая все вверх дном. Так наша семья стала квартетом.

– Ну что, кладоискатель? Где мой золотой браслетик, который я заказывала? – Маша лукаво улыбнулась, легла на мягкую сухую траву, закрыла глаза и, запрокинув голову назад, подставила лицо теплым лучам заходящего солнца. Светлые волосы блестели, переливаясь всеми оттенками золотистого. Она потянулась и томно выдохнула:

– Ох, и духота. Парит, что ли? Бедный… Как ты в этом камуфляже целый день выдерживаешь?

– Нормально. Зато мухи не кусают.

– Ну, что там? Показывай! – Маша встрепенулась и с интересом уставилась на меня своими огромными зелеными глазищами, от которых я вот уже десять лет хожу, будто под гипнозом.

– Да так, мелочевка всякая. Монеток надергал… Как прогулка? Купались?

– Конечно! Фила из воды вытащить не могла. Но когда из-за леса гром ударил, он пулей на берег вылетел и – к тебе. Я его уже возле поля только и смогла догнать. А Лёшка где? Как всегда? – Маша с улыбкой оглянулась по сторонам в поисках Юлькиного крестного, который вечно забредал со своим металлоискателем в самые глубокие овраги и самые дремучие леса. Даже не смотря на то, что согласно старинным картам, искать нужно было на поле, неугомонного землекопа вечно несло совсем в другую сторону. Желательно в труднодоступную. Но, что самое невероятное – этот вездеход никогда без находок не возвращался. Хоть одну, хоть самую захудалую монетку или пуговку, но добывал.

Я взглянул на небо и только сейчас заметил, что с востока, из-за лесополосы, быстро надвигается свинцово-серая туча, так напугавшая Фила на пляже. Периодически вспыхивая молниями, она нависала над спелыми полями тяжелой громадиной, застилала все пространство до самого горизонта. Воздух вокруг нас остановился. Он стал густым и неповоротливым, как манная каша. Даже звуки в нем разносились как-то по-особенному. Они тонули в этой густоте, вязли, терялись.

– Ого! – вырвалось у меня.

– Ага, – в тон мне парировала супруга, – Если Лешка через пять минут не вернется, будем куковать в грозу посреди поля. Звони, пусть машину хотя бы откроет.

Дозвониться до кума с первого раза не получилось. И со второго, и с третьего тоже. Абонент был «вне зоны».

– Как всегда, блин, в самую глубокую балку залез, – в сердцах выдохнул я, и невольно вздрогнул от неожиданного пронзительного грохота. Молния ударила где-то до неприличия близко. Вдали взвыла сигнализацией «девятка» кума. Маша ойкнула и нервно рассмеялась, а Фил подбежал ко мне, прижался к ноге и жалобно заскулил. Я потрепал пса по холке, от чего тот немного осмелел, но все равно остался переминаться с одной лапы на другую, не решаясь отходить от хозяина дальше, чем на метр. Густой, потемневший, недвижимый воздух наполнился запахом озона.

Автомобиль стоял в полукилометре от нас, у окончания лесополосы. И хотя в грозу прятаться под деревьями было небезопасно, мы рассудили, что ждать очередного разряда в чистом поле будет еще хуже. Уже на подходе к старенькой «девятке» у меня зазвонил телефон.

– Где тебя носит? Прибор под дождем решил утопить? – я старался говорить дружелюбно, чтобы не обидеть близко человека, но нервные нотки в голосе все равно скрыть не получилось, - Ты тучу видел вообще? Надо с поля валить. Если дорогу размоет, ночевать здесь будем.

– Да, блин, пытаюсь из балки выбраться! Спускаться было проще как-то, - на другом конце послышался сдавленный стон, - Да чтоб тебя!

- Ты чего?

- Да это я не тебе. Поскользнулся, блин! Идите к машине, я с брелока замок открою. Прячьтесь. Скоро буду!

– Да мы уже на месте, можешь открывать. И давай булками шевели!

- Добро. Бегу. Думаю, успею.

Через несколько секунд сигнализация дважды пропищала, и замки приветливо щелкнули отворяясь.

– Ну, хоть мокнуть не придется, – удовлетворенно, с облегчением в голосе пропела жена, пропуская вперед пса и запрыгивая следом за ним на заднее сидение автомобиля. Очередной разряд, еще более громкий, чем первый, заставил ее вскрикнуть и захлопнуть дверь.

Вначале подул ветер. Пыль на поле всколыхнулись под первым его порывом и превратились в серую, стремительно уходящую вдаль волну. Новый порыв оказался куда более сильным. Он ударил в борт машины, и та качнулась под его натиском. Дождь начался резко. Забарабанил дробью по крыше «девятки» крупными каплями. Эти звуки усиливались при каждом порыве ветра. Лило такой плотной, непроглядной стеной, что мы начали волноваться, чтобы Леха при такой видимости вообще смог отыскать место стоянки. Я пытался привлечь его внимание, периодически нажимая на клаксон и моргая дальним светом фар, но толку было мало. Точнее, толку не было вовсе. Стихия была явно громче и сильнее вершины технического прогресса советского автопрома.

Звонить не было смысла. Телефон кума явно уже успел промокнуть и вряд ли был способен принять звонок, даже если бы находился в зоне покрытия сети. Оставалось ждать.

Пять минут спустя из-за огромной тучи, накрывшей поле, стало совсем темно. Иногда эту тьму прорезали очереди ярких вспышек молний, но даже в эти мгновения разглядеть что-либо дальше пяти метров было невозможно. На заднем сидении суетился и поскуливал Фил, то выглядывая через запотевшее окно, то пряча мокрый нос под теплыми руками хозяйки.

- Точно заблудился. Уже мог бы вокруг поля оббежать и по-любому машину найти, - то ли от сырой прохлады, то ли от волнения у меня дрожали руки.

- Может, случилось чего? А может наоборот – укрытие какое-нибудь нашел… Пережидает.

Маша, как всегда, старалась увидеть в любой ситуации положительные стороны. Я же чувствовал, что добром эта гроза не кончится. То ли и вправду чувствовал, то ли ощущал вину за то, что отсиживаюсь в машине, в то время как друг, возможно, попал в беду.

- У него прибор за штуку зелени. Если намокнет, ремонт в такую копейку обойдется! - я барабанил пальцами по обшивке двери, - Если бы с ним все хорошо было, то давно уже в машине обсыхал бы. Надо искать.

- Да сиди уже! Куда тебя несет? Не хватало, чтобы и ты еще потерялся!

- А если и вправду случилось чего?

- Коль, - жена сменила тон на заискивающий, - Давай еще пять минут подождем? И дождь уже скоро кончится… Ну, не растает же он, в конце концов!

- Не стыдно? Ты сейчас о Лехе говоришь, между прочим.

- Я о здравом смысле говорю, Семенов. Он взрослый мужик и сам способен о себе позаботиться. А у тебя есть дурацкая черта – нянчиться со всеми, как квочка!

- Да может он где-то рядом уже, просто найти не может! Все! Не дуйся тут. Пошел я.

- Семенов! – сделала Маша последнюю попытку меня остановить, но, видимо, поняла, что это бесполезно и смолкла.

Я выложил из кармана телефон, натянул легкую куртку и вышел под дождь. Волна мокрого холода моментально хлынула за пазуху, разливаясь струями по шее и дальше по спине. Тут же набросил капюшон на голову, однако и это не спасло – куртка промокла насквозь еще до того, как я успел захлопнуть дверцу машины. Футболка прилипла к телу.

- Леха!

Я старался кричать как можно громче, но даже мне показалось, что шум дождя и непрекращающийся грохот забивают голос напрочь. Прислушался, не кричит ли кум в ответ, но ничего кроме стихии расслышать не смог. Под ногами раскисло, подошвы кроссовок полностью исчезли в липкой, черной грязи, увеличивая вес каждой ноги на пару килограммов.

Балка, в которой бродил «вездеход», находилась в полукилометре от машины. Если учесть, что с момента последнего звонка прошло минут десять-пятнадцать, Лёха сейчас должен был находиться не более чем в трехстах метрах от машины. Правда, при условии, что ему удалось вскарабкаться наверх до того, как начал лить дождь и склоны превратились в сплошную трассу для бобслея.

Идти оказалось значительно труднее, чем я думал. Размытый чернозем был скользким, липким и тяжелым. Ноги то и дело норовили выскользнуть из-под тела, то разъезжаясь в разные стороны, то вылетая вперед или назад. Видимо, в других условиях я бы выглядел забавно, но в тот момент веселиться совсем не хотелось. Такая ходьба отнимала немало сил, и я остановился, чтобы немного передохнуть, отряхнуть с подошв налипшие комки и перевести дыхание. Дождь не прекращался. Мало того – начал лить еще сильнее, заливал глаза и уже без стеснения забирался под одежду.

- Ле-е-ха! К-у-ум! Э-э-эй! – нараспев выкрикнул я, и с удивлением услышал ответ.

- Эй! Я здесь! На склоне! Внизу! Ай, ё! – после, он выругался. Да так сочно, что стало понятно – мат неспроста. Я рванул на голос и, не удержав равновесия, тут же рухнул лицом в грязь. Не обращая внимания на острую боль, пронзившую правую лодыжку, поднялся и, уже более аккуратно ступая, поспешил на выручку.

Кума нашел на склоне балки у старого, сухого, поваленного дерева, которое, почему-то, днем не замечал. Хотя выглядело оно колоритно. Острые сучья, уже давным-давно утратившие остатки коры, желтели в грозовом сумраке светлой высохшей древесиной, словно кости какого-нибудь огромного динозавра. Леха лежал на спине, сдавливая обеими руками правую ногу чуть повыше колена. Он сильно скалился, и постоянно матерился.

- Рассказывай! – шум дождя и нескончаемый гром приходилось перекрикивать.

Леха скривился, крепко стиснул зубы и часто, шумно задышал, стараясь пересилить боль, но не выдержал и продолжил ругаться. Скользя по мокрой траве, устилавшей склон балки, я приблизился к больной ноге кума и попытался осмотреть характер травмы. Тогда я был практически уверен в том, что это либо вывих, либо перелом, но когда присел на землю, понял – все обстоит гораздо хуже. И что делать дальше, в голову не приходило совершенно.

Глава 2. Нога

Кума я всегда знал как энергичного и жизнерадостного человека. Эти два прекрасных качества создавали в небольшом, рыжеволосом человеке такое количество позитивной энергии, что она попросту не вмещалась в нем и выплескивалась в невероятных количествах на окружающих, создавая атмосферу веселья и радости. Будь ты даже в самом подавленном настроении, обремененный массой забот и проблем, пообщавшись с Лехой, приходишь в бодрое расположение духа, будто заряжаясь его энергией. Казалось, что никакие передряги не могут выбить его из колеи тотального оптимизма.

Взять, хотя бы случай, когда он позвонил мне поздним вечером и, перекрикивая громкую музыку, принялся рассказывать, что его сократили с работы и жить теперь будет не на что.

- Все, кум, отработался я, отслужился! «Финита ля…», как говорится! Работа нэт, дэнги нэт. Что теперь делать – ума не приложу. Но, Коляныч, какой это кайф! Ты представляешь? Я теперь свободный человек! Совершенно свободный! Я так давно хотел найти себе интересную работу! Такую, чтобы с удовольствием! Понимаешь? Такую… ну, чтобы «ух»! Чтобы «ого-го»! И вообще, бизнесом займусь. Во! Точно! У меня идей куча, Коляныч. Куча! Приезжай в «Иву», я сейчас здесь праздную!

И так далее… Он всегда вдохновлялся новыми интересными идеями, всегда был чем-то увлечен и с радостью делился этими своими увлечениями. Причем, со всеми. Собственно, свой металлоискатель я, как раз, и купил благодаря куму. Заразил он меня, так сказать. Увлек!

Сейчас же на мокрой, жухлой траве передо мною лежал несчастный, испуганный, корчащийся от боли человек, слабо напоминающий того, о ком я только что рассказал. Вся его одежда была промокшей и очень грязной, поэтому я не сразу заметил кровь, пропитавшую правую брючину. Одна из голых ветвей старого дерева, не менее трех сантиметров в диаметре, вонзилась острым концом под левое колено.

- Что там, Коля? – хрипло, сквозь зубы спросил Леха, глядя на меня из-подо лба и не замечая потоков дождевой воды, заливающих глаза, - Говори как есть! Херово дело?

- Могло быть херовее, - честно ответил я.

И в самом деле, упади он чуть менее удачно, и вместо ноги ветка могла пробить шею или живот.

- Из меня теперь можно шашлык жарить. Как эта часть у хрюшек называется? Окорок? – он попытался засмеяться, но взвыл от боли и на мгновение замер, – А если чуток подольше полежу, то хамон получится. Ты любишь хамон, кум?

Тут уже и я не сдержался, позволив себе засмеяться. У Лехи даже в таком положении получилось разрядить обстановку, снять мой ступор, вызванный шоком от увиденного. Все-таки он – настоящий источник позитива. Понемногу в голове начали возникать идеи, как поступить, но каждая отбрасывалась в сторону, каждая оказывалась либо слишком рискованной, либо абсурдной.

- У тебя топор в машине есть?

- Не-а, нету. Но даже если бы и был – не признался бы. Ты головой-то думай, кум! Я тут кони двину, если ты эту ветку рубить начнешь!

- А у тебя есть другие идеи?

- Попробуй меня подмышки взять и вверх дернуть. Только это… - он перевел дыхание, - Ты там поаккуратнее как-нибудь. Хорошо? Любя. Я же твой кум, как ни как. Не чужой, вроде.

- Сначала нужно ногу ремнем перетянуть, чтобы кровотечение было не сильным. Сейчас оттоку мешает палка, но когда ее вытащим – хлынет.

- Сдурел? Мне это бревно до самой жопы встряло! Еще бы пару сантиметров и я бы девственности лишился, блин! Как ты собираешься ногу перетягивать, если в ней от колена до жопы вторая кость выросла?

Я присвистнул и ругнулся.

- Ты уверен?

- Коля, я бы не был так уверен, если бы не было так больно, - на этот раз Леха заговорил с хорошим одесским акцентом, - Давай быстрее что-то делать, а то я скоро покончу в себя или наложу себе в руки от болевого шока! Кум ты мне или где? Давай, спасай скорей!

Где-то рядом сверкнула молния и почти сразу громыхнуло. Я стоял, глядя на Леху, и тщательно взвешивал каждый шаг, который предстояло проделать. Ошибка могла дорого стоить. Машина отсюда в полукилометре, на дороге – грязь, выехать по размытой грунтовке на трассу точно не получится. Тем более, я не умею водить. Есть такой грешок. Скорая помощь? Сюда не проедет. Да и рискованно рассчитывать на то, что вообще кто-нибудь приедет на подмогу в такую грозу. Нужен был трактор!

- Коля, твою мать! – Леха уже кричал во все горло, – Ты будешь что-то делать или нет? Не могу больше!

- Да подожди ты!

- Не могу!!! – он снова выругался.

- Нужен трактор, чтобы тебя отсюда вывезти.

- К хренам трактор! Сначала занозу эту долбанную вытащи!

- Да я тебя до больницы дотащить не успею! Как ты не понимаешь? Ты кровью истечешь раньше! Надо в деревню идти, трактор искать! Только так, кум! Надо потерпеть!

Внезапно Леха забыл о боли, отдернул одну руку от колена, схватил меня за ворот куртки и с силой дернул на себя. Такого отчаянного страха в его глазах я не то, что никогда прежде не видел… Я даже мысли не допускал, что мой кум вообще может впасть в отчаянье! Нижняя челюсть тряслась, из-под век выступили слезы. Некоторое время он просто молча смотрел на меня, будто обдумывая говорить или нет, а затем медленно и внятно сказал:

- Там… в балке, внизу – болото. Оно это… Шепчет оно, в-общем. Воет, Коля. Я его и сейчас слышу, - он обвел взглядом верхушки деревьев, что росли вокруг нас, а потом снова посмотрел на меня и замотал головой, - Не бросай, кум. Одного не оставляй. Что хочешь – делай, только не бросай. Помру, если уйдешь. Оно только этого и ждет, понимаешь?

Мне, вдруг, стало отчаянно жаль Леху. Даже комок к горлу подкатил, а в носу защекотало. Он, конечно, был в шоке. Он был напуган. Может даже сам не верил в то, что говорил. Просто выдумал и рассказал первое, что в голову пришло, чтобы я его одного не оставлял. А что еще может прийти в голову в таком состоянии? Только чушь.

Я положил руку ему на плечо и, глядя в глаза, сказал:

- Не бойся, кум. Не брошу.

Хотя сам, при этом, не представлял, что теперь буду делать.

Я ругнулся и, стараясь не поскользнуться на мокрой траве, вскарабкался по покатому склону к голове кума. Подхватил его под плечи, нашел хороший упор для ног и сделал глубокий вдох, собираясь с силами для рывка. И вот уж чего не ожидал, так это прикосновения чьей-то руки к собственной шее! У меня за спиной кто-то был…

Глава 3. Гена

– Загораем, мужики? – после Лехиного мистического откровения, пусть я его всерьез и не воспринял, этот бодрый, низкий и – главное – человеческий голос звучал просто как благословение какое-то! Крупный, усатый мужик неопределенного возраста в зеленом клеенчатом дождевике неуклюже пытался удержать равновесие на крутом, скользком склоне, крепко ухватившись одной рукой за мою шею, а другой – неловко жестикулируя в воздухе, - Ну, че тут? Помощь нужна или как?

– Спрашиваешь! – воспрянул я духом, не веря в такую удачу, – Ему к врачу надо.

Мужик присел на корточки, присмотрелся к Лехиной травме и спокойно, будто каждый день видел подобное, пробубнил:

– Жить будет, – затем усмехнулся, хлопнул Леху по плечу, от чего тот взвыл, закусывая губу, и весело прогорланил,– Заштопают, будешь как новенький, ели-пали! Только ты мне больше такого не показывай, а то могу в обморок грохнуться. Будете потом еще и меня вытаскивать.

Он подошел поближе, бесцеремонно отодвинув меня в сторону, и ухватил Леху под плечи. Я хотел было тоже взяться, но тот снова оттолкнул меня и пробасил:

– Ну, какого лешего лезешь, ели-пали? Иди, давай за ветку хватайся. Я живца этого тащить буду, а ты ее родимую на себя дергай. Может и соскочит… Так... Дергаешь на счет «раз», понял? А ты давай терпи, братуха! И постарайся ногу расслабить, так легче пойдет. Ага? Ща все будет «шоколад», ели-пали! Держись!

Когда мужик начал обратный отсчет, я уже держался за злополучную ветку, глядя на бледное Лехино лицо. Сердце безудержно колотилось, руки дрожали, несмотря на то, что изо всех сил сжимали скользкое дерево.

– Три! Два!..

Команды «Раз!» я так и не расслышал. Ее заглушил Лехин крик, разбавленный отборным русским матом. Он рычал и корчился от боли еще не меньше минуты, пока я колдовал над его ногой, перетягивая ремнем рану. Жгут получился так себе, но сильного кровотечения не было. Я мельком оглянулся на огромную занозу и невольно передернулся. Ощущения кума не подвели: острый, обломанный сук вошел в бедро по самое «некуда», а то, что удалось его выдернуть с первого раза, казалось просто невероятной удачей.

Дождь пошел на убыль, и мы, немного переведя дыхание, волоком потащили раненого вверх по склону. Леха старательно помогал, отталкиваясь здоровой ногой и шумно кряхтя, а уже на вершине я впервые услышал то, что так сильно его напугало.

Сначала это был шепот. Еле уловимый шепот, который то усиливался, то становился тише. Будто волны, накатывающие на берег. Каждая волна становилась громче и отчетливее прежней. Постепенно шепот стал больше напоминать душераздирающие вопли. Но вопли эти тоже были не слишком громкими. Создавалось впечатление, что их источник находится вокруг нас и, в то же время, пребывает в постоянном движении. Перемещается, кружится, парит. Волна, еще одна. Вопль пошел на спад и снова стал превращаться в шепот. Казалось, я вот-вот смогу разобрать слова, да только никак не получалось. Как будто кто-то прокручивал аудиозапись в обратном направлении на низкой скорости.

На мгновение мне показалось, что это происходит только в моей голове и никакого звука, на самом деле, нет и быть не может, но тут я посмотрел на Леху и понял, что слышу это не я один. Кум тоже озирался по сторонам, блуждая взглядом между черными стволами деревьев, которыми густо поросла глубокая балка. Лицо усатого мужика сделалось беспристрастно-серьезным, но он либо не замечал того, что слышали мы, либо делал вид, что не замечает.

Видимо я замешкался, потому что Гена – так звали нашего нежданного спасителя – хлопнул меня по плечу и бодро скомандовал:

– Давай, мужики! Последний рывок и будем дома! Навались!!!

Мы, наконец, вытащили Леху на ровную поверхность и обессиленные распластались рядом с ним на траве. Переведя дыхание, я снова попробовал прислушаться к странным звукам, но больше ничего необычного так и уловил. Дождь прекратился также резко, как и начался. Глухие раскаты грома отдавались теперь гулким эхом где-то вдалеке. С деревьев падали редкие крупные капли и бесшумно таяли в сухой траве.

– Чтоб вы сто лет жили, мужики, и горя не знали, ели-пали… – тяжело дыша, прохрипел Гена, – Вот ты скажи мне, деревянная нога, накой хрен тебя в эту яму вообще понесло, а?

Леха не отвечал. Да и мне не хотелось ничего никому объяснять. Мы просто лежали и смотрели в небо, по которому в сумерках неспешно плыли ватные тучи. Смеркалось. И даже быстро очищающееся небо не спасало от надвигающейся темноты.

Гена оказался местным комбайнером. Он жил в деревне, в паре километров от злополучной балки, и заметил нашу машину еще до того, как ударила гроза.

– Ну, а у добрых людей как водится? Если попал кто в беду – помоги. Вижу, в поле стоите, а тут такое с реки находит! Значит, после такого дождя на своей торохтелке точно застрянете. Бывало, что и на «УАЗиках» застревали! Тогда только трактором и тянули. А тут на «зубиле»… Куда там! – он многозначительно махнул рукой.

Старый Т-16, громко гремя каждым болтом, уверенно шел по раскисшей пахоте в сторону трассы. Мы с Лехой полулежали в кузове на мокрой соломе и слушали через разбитое лобовое стекло воодушевленного Гену. Ему приходилось кричать, чтобы мы могли хоть что-то расслышать:

– Так я комбайн загнал, а сам на трактор и – к вам. Как задницей чуял, ели-пали! Вчера только мотор запустил первый раз после капиталки. Месяц разобранный стоял! Хотя, если б знал, что такое лить будет – переждал бы, не ехал… Хотел даже на полпути назад развернуть. Но, чую – надо и все тут! Хоть тресни, а надо! Вот как так? А? Шестое чувство? Или как? Видели кино? Там этот лысый… Как его? Ну, «крепкий орешек» этот… Видели, да? Ну, вот! Вот те и не верь! Так я – к машине, а там баба с собакой. Перепуганная вся, волчком на меня глядит. Ушел, говорит, муж товарища искать, и показала куда пошел. А сама двери захлопнула и замки позакрывала. Может думала, маньяк какой или еще какая нечисть. Сейчас кого только нету, идиотов хватает, - Гена засмеялся, - Вот я по следам вас и вынюхал. Такие дела, ели-пали, такие пироги… - он посмотрел на Леху, который морщился каждый раз, когда трактор наезжал на кочку или попадал в канаву, - Ничего, братан, терпи! Сейчас на трассу выскочим, а там до поселка не далеко. С ветерком, как говорится. Там у нас больница есть. Теща моя главврачом работает… Старая зараза, но без нее больница – не больница. Как сама заболеет, на больничный уйдет, так все! Конец света! Паника у всех! А сейчас она как раз на смене. Все в лучшем виде организует. Будешь как новый, ели-пали!

Леху тем же вечером на «скорой» увезли в райцентр. Я все поторапливал Гену поскорее вернуться к машине, сильно волнуясь за жену. Из головы не выходили странные голоса, и всю обратную дорогу я пропускал мимо ушей бесконечные шутки и байки, коими Гена фонтанировал без умолку. Жутко было представить, как Маша, сидя в темноте, в застрявшей посреди поля машине, не имеющая понятия, куда все исчезли, начинает слышать этот шепот. Еще страшнее было представлять, как Маша, не выдержав ожидания, выходит из машины и идет в сторону этой чудовищной балки на поиски нас с Лехой...

Глава 4. Эликсир

Слабый свет тракторных фар долго не позволял разглядеть припаркованную машину. Хотя, судя по силуэтам деревьев, растущих вдоль поля, мы уже были совсем близко от места стоянки. Я сосредоточенно всматривался в темноту, постоянно поторапливая Гену. Постепенно места стали узнаваемыми и, наконец, показалась «девятка».

Трактор несколько раз чихнул на холостых оборотах и затих. «Девятка» стояла на своем месте, двери закрыты, окна запотели, свет в салоне не горит. Я спешно спрыгнул на землю и почти бегом, насколько позволяла грязь под ногами, направился к ней. Жена не выходила и на мгновение у меня внутри все похолодело.

«Только бы не ушла! Только бы…»

Я рванул на себя заднюю дверь, в салоне зажегся свет, и гора рухнула с плеч. Маша сидела, вытянувшись по струнке, с ровной, как у истинной аристократки, спиной и сцепленными в замок руками. По лицу обильно текли слезы. Она зажмурилась и закусила губу, стараясь не разрыдаться. Я упал перед ней на колени, прямо на землю, обнял и прижался к теплому животу. Долго так стоял, вдыхая ее запах. Рядом, на сидении, мирно сопел Фил.

– Где Леша? – немного придя в себя и, шмыгая носом, тихо спросила она.

– С ним все хорошо. Уже хорошо. Он ногу поранил, пришлось срочно везти в больницу. Прости, времени не было совсем. Надо было срочно…

Она обняла меня за голову, сильно прижала к себе, громко всхлипнула и, на этот раз не сдержавшись, разрыдалась:

– Коль, я тут места себе не находила. Три! Часа! Кошмара! – каждое из этих слов она произнесла по отдельности, – Сначала гроза, потом тракторист этот перепугал до смерти. Потом уже и гроза кончилась, стемнело, а вас все нет и нет… Что я должна была думать? Какие только мысли в голову не лезли! Ты без телефона…Сижу и вообще не представляю что делать! Или вас идти искать, или…А тут еще и Фил выть начал. Я думала, с ума сойду к чертям собачьим! – она снова расплакалась.

Я попытался ее успокоить, приговаривая, что все уже кончилось, что все позади. Скоро она притихла, отдышалась и теперь только чуть заметно покачивалась взад-вперед, изредка шмыгая носом и всхлипывая. Я гладил ее по спине и попытался отыскать в собственной голове то обещание, которое обязан был дать, чтобы никогда больше не допустить подобного.

Никогда. Странное слово... Той ночью я впервые всерьез задумался над ним. Над тем, как много в нем кроется. И впервые его испугался. Никогда…

Время было позднее, а водить машину ни я, ни Маша не умели. Своей – никогда не было, а права, до тех пор, так никто из нас и не получил. Прочитав краткий инструктаж о езде на буксире, Гена дотащил нас до своей деревни и предложил переночевать, а о том, как перегнать машину в город, подумать утром. Отказываться от гостеприимства в таком положении было просто глупо. Время подбиралось к полуночи, промокшую насквозь одежду и обувь нечем было сменить, а августовская ночь становилась все холоднее. К тому же, только сейчас я заметил, как сильно устал. Что уж говорить о Маше, которая уснула еще по пути в деревню прямо в машине, не смотря на то, что трясло на разбитой дороге нещадно.

Хозяин суетился, накрывая на стол в гостиной быстрый ужин, в то время как его жена – грузная и молчаливая женщина по имени Варя – увела Машу в спальню готовиться ко сну. Когда количество яств перевалило все мыслимые пределы, Гена водрузил на стол огромную бутыль белесой, мутноватой жидкости, щелкнул по ней щелбаном, и торжественно провозгласил:

– Сейчас будешь впервые в жизни кушать самый настоящий эликсир молодости, ели-пали! – с этими словами он, будто фокусник, изъял непонятно откуда две внушительные стопки, громко стукнул ими по столу и, тыча указательным пальцем в потолок, заговорческим тоном добавил, – Собственного приготовления.

Я отказываться не стал. После пережитого днем, хотелось расслабиться, но пока это сделать не очень-то удавалось. К тому же Варя, заглянув в гостиную, сказала, что Маша от ужина отказалась и легла спать. Сама хозяйка, также, пожелала нам спокойной ночи и удалилась, оставив нас с Геной ужинать одних.

– Эликсир, так эликсир, – согласился я и сам разлил по стопкам.

Первый тост был, конечно, за знакомство. Напиток и в самом деле оказался не плох. В меру крепким, с легкими оттенками трав. Запаха самогона вообще слышно не было. Закуску самостоятельно выбрать не получилось. Гена сам подсказывал, чем и в какой последовательности нужно закусывать его фирменный эликсир. И, скажу я вам, в этом был определенный резон.

Первые пол-литра были употреблены под бесконечные истории о нелегкой, но правильной деревенской жизни.

– Ну, вот что ты видишь в этом своем городе? Квартира в четыре стены? Дом, метро, работа, метро, дом… И так каждый день, ели-пали! Вот и несет вас потом на всякие приключения. Ищете себе на бошки неприятности… А все от чего? Да потому что душевности в жизни не хватает. Изюминки нету! Настоящего хочется! Живого! Как вы там у себя в городе это называете? Экстрим? Экстремалы, ели-пали. Ну, что? Скажешь, нет?

Я улыбался и где-то, в чем-то был согласен с этим человеком. Хотя, если честно, он был далековат от истины. По крайней мере, в поля мы не за экстримом ездили. Возможно, за романтикой, но не за острыми ощущениями – это точно.

– А у меня? – Гена сделал благостное лицо и развел в стороны крупные ладони, – Ели-пали! Тут тебе и лес, и река под боком, и воздух свежий, безо всяких этих заводов и машин… Нет, ты знаешь какая у нас тут рыбалка? Знаешь, какая рыбалка, Коля?! Ты такой рыбы с роду не ловил! Да что там не ловил – ты не видел такой рыбы никогда, ели-пали! Хоть завтра утром можем рвануть! А? У меня сижа всегда прикормленная. Любишь рыбачить? А если нет, то грибы! – он пододвинул ко мне тарелку с маринованными маслятами, – Пробуй! Нет, ты пробуй, пробуй! И потом мне скажешь… Я в лесу такие места знаю! Устанешь собирать!

Я, из вежливости, наколол на вилку один гриб, положил в рот и, как мог, изобразил на лице благостное удовлетворение. Гене этот ход пришелся по душе. Губы под усами растянулись в довольной улыбке.

– Вот хороший ты мужик, Колян, – видимо, эликсир делал свое дело, и беседа незаметно перешла в разряд задушевных, – И кум твой хороший. Вот были бы все хорошими… Вот, чтобы по совести все! Глядишь, и жить бы стало легче. А? Эх… Давай еще по единой, ели-пали? – он разлил по стопкам, и очередная порция зелья разлилась теплом внутри. Гена закусил огурцом и с какой-то внезапной грустью в глазах уставился на меня.

– Вот скажи мне честно, Коля. Какого лешего вы в том яру делали? Только честно! – он смотрел на меня, продолжая разжевывать огурец, и не отводя пытливого взгляда.

Мне хотелось отшутиться. Мол забрели по глупости, случайно все вышло… Нет, не потому, что хотел скрыть от Гены свое безобидное хобби. Конечно, все эти поиски монет по полям в глазах честного деревенского работяги выглядели, по меньшей мере, смешно. Зачастую, сельские жители воспринимали наши хождения по полям, как ребячество, не более. Поначалу проявляли интерес, конечно. Расспрашивали, рассматривали находки. Но убедившись, что стоимость найденных «сокровищ» не превышает стоимости килограмма картошки в базарный день, ухмылялись, желали удачи и шли заниматься своими делами.

И я промолчал. Просто мне показалось, что это не так уж и важно. Но по его взгляду понял, что отмолчаться не получится, и что вопрос этот был задан не из праздного любопытства. Поэтому рассказал все как есть. Все от начала и до конца. Даже про шепот с воплями не стал скрывать. Упомянул. Вскользь, конечно. Как бы между прочим. Чтобы не сойти за сумасшедшего. Ждал, что Гена засмеется или хотя бы ухмыльнется. Но тот тяжело вздохнул, глядя куда-то в сторону, неторопливо дожевал краюху хлеба и тихо, будто боясь, что кто-нибудь услышит, сказал:

– Вы, Коля, лучше не ходите к тому болоту. И к тому яру не ходите. Ты вот человек городской, современный. Молодой, ели-пали. Наверное, с высшим образованием и в глупости разные не веришь, да? Но коли мы с тобой так сидим и по-дружески беседу ведем, то ты меня послушай дурака. Я тут с рождения живу. И батя мой тут жизнь прожил. И дед. И потому все тут про каждую травинку знаю, про каждую канавку. И все тут хорошо, Коля. Да только болото то, возле которого друга твоего ранило, плохое. Злое оно. Зло там, понимаешь? – он украдкой оглянулся на дверь, ведущую в спальню, затем продолжил. На этот раз тише.

– Если б жену твою в машине перепуганную не увидал, хрен бы я за вами в тот овраг полез. Десятой дорогой его местные обходят. А я так вообще сто десятой. Пожалел я твою Машку. Ну, а потом смотрю – мужики, вроде, будь здоров… Не бросать же. Сами бы не выбрались. Забрало бы вас оно. Затянуло, – он разлил по стопкам, поднял свою и сказал: – Давай за твоего кума? Пусть выздоравливает. Дай ему Бог.

Гена о чем-то крепко задумался, громко сопя носом. Его слегка качало, глаза затянула пелена.

– Я тебе расскажу… Вот только тебе… – он икнул, – Я в том болоте мальцом утонул.

Мне показалось, что я не правильно расслышал. А Гена, как ни в чем не бывало, развел руки в стороны, пожал плечами, и снова икнул.

«Ну, значит, не совсем утонул», - подумал я и тоже кинул, - «Утопленники так не бухают».

–Да! Утонул. Утоп! Не-е-е! Ты не думай! По-настоящему утоп, Коля! Захлебнулся с концами. Помер, значит! Совсем! Помню, как воду вдыхаю и всё… Алес капут! А потом очнулся у себя в саду, за огородом. Ночь, ели-пали... Лежу, весь в болотной тине, еще хрен знает в чем, грязный как черт. Вонища от меня болотом… страшная! Во рту ила полно, – он демонстративно поморщился, – И вырвало меня водой этой вонючей тут же. Отсиделся я, отдышался и домой пошел. Захожу во двор, а из дома дед мой на крыльцо выходит и козью ножку скручивает. А я на него смотрю и в штаны ссусь. Ссусь, Коля! По-настоящему! Потому что дед мой уже полгода, как в могиле лежать должен. Помер он! Рак у него был! Да я сам на похоронах его мертвого в гробу видал. Баба тогда так рыдала, что еле откачали валидолом. А тут на тебе – закуривает!

Гена взял бутылку, налил себе и, молча, выпил.

– Целый год я по второму кругу прожил. На год назад меня то болото вынесло. Живу и целый год про всех все знаю – с кем что будет, с кем чего случится. Знаю, что соседку Верку фельдшер обрюхатит, что родит она от него двойню. Про урожай тоже знаю, что картошка в том году крупная будет, а яблок – наоборот мало. Рассказываю – не верят. Потом сбываться начало. Меня бабка в церковь на причастие сразу отвела. Про деда только не говорил никому. Боялся его – жуть! Хожу и знаю, что он мертвый, ели-пали. Ночами спать с ним в одном доме боялся. Особенно, когда рак его донимать начал. Кашляет всю ночь до утра, не спит, по дому ходит. А мне страшно! Накроюсь одеялом с головой и Богу молюсь, как бабка научила, - Гена тяжело вздохнул, - А потом пережил тот год, дед помер, на болото больше не ходил, и вот – живой до сих пор… Женился. Детей вон двое, на печке сопят. Хорошие ребенята. Дай им Бог.

Я слушал Гену и не знал, как реагировать на эти байки. То ли он и вправду верил во все, что рассказывал, то ли просто попугать решил залетного городского. Кто его пьяного знает? Я ему, в любом случае, не мог поверить. Да и как вообще в такое можно поверить? Не в Голливуде же мы, в самом деле, с ним бухали. Это у них там, за океаном все сказки сбываются. Что ни кино, то путешествие во времени или «шестое чувство» какое-нибудь. Тут все просто было. Вот тракторист с бутылем самогонки, вот его дом – чистый и уютный, а вон там, за полем – овраг с болотом на дне. И не было никаких призраков, машин времени или еще какой-нибудь потусторонней ереси. Разве что шепот этот покоя не давал. Но в такую грозу и не такое почудиться может. Да и чудес всяких в мире хватает. Кто его знает, может это какое-нибудь природное явление? Вроде огоньков на болотах или НЛО. Бывает же такое? Бывает. И, при желании, все просто объясняется. Просто – это когда логично. А то, что говорил Гена, ни в какую логику не укладывалось.

Хотелось спать. Усталость, плотный ужин и выпитое валило с ног. Смутно помню, как добирался до кровати. Помню, что обнял теплую Машу, прижался к ней, зарываясь лицом в ароматные волосы, и постарался безуспешно поймать за хвост последнюю мысль: «А где же это может быть Лехин дорогущий металлоискатель, если мы его пустого наверх тащили?»

Глава 5. Утро

Утро встретило головной болью, ярким солнцем, бьющим через не зашторенное окно спальни, и невыносимой жаждой. Маша еще спала, отвернувшись к стене, и я решил пока ее не будить. С трудом оторвавшись от подушки, вышел в гостиную, но никого из хозяев там не обнаружил. Видимо, воскресное утро в деревне такой же выходной, как и у горожан. Спят еще. Уж Гена, так точно спит... Это была единственная мысль, пришедшая в тот момент в чугунную голову. Все остальное пространство в ней занимали инстинкты выживания, а они назойливо подсказывали, что если я сейчас же, очень быстро не найду какую-нибудь жидкость, то до вечера просто не доживу.

Как назло, остатки вчерашнего пиршества были убраны, и на столе, кроме вазы с полевыми цветами, ничего не было. Нет, из вазы я, конечно, пить не стал, хотя другой воды в комнате не нашел. Вспомнил, что накануне вечером видел во дворе колодец.

На пороге мирно сопел Фил. Я осторожно переступил через него, чтобы не разбудить, но скрип дверных петель сделал это и без моей помощи. Пес испуганно оглянулся, спросонья не понимая где оказался, но, увидев меня, вскочил на ноги, завилял хвостом и пулей прошмыгнул в открытую дверь.

Утро стояло теплое, солнечное. Под ногами суетилась пернатая живность, которая едва завидев незнакомого человека, разбежалась в разные стороны. При этом один важный и очень жирный гусь даже попытался ущипнуть непрошеного гостя за ногу. Пил прямо из ведра. Вода в колодце оказалось вкусной и холодной. Не знаю, что Гена добавляет в свой эликсир, но помолодевшим после такого зелья я себя точно не чувствовал. Чего не скажешь о ключевой воде из колодца. Вот она то, как раз, и вернула в больной организм преобладание разума над инстинктами.

Умывшись, опять же из ведра, отворил калитку и вышел за двор. Улица была пустынной, если не считать тощего серого кота, развалившегося на траве в тени старой вишни. Жужжали мухи и пчелы. Птицы, еще не чувствующие скорого наступления осени, весело щебетали повсюду. Где-то в соседнем дворе прокукарекал петух, а еще дальше, на окраине села, лениво лаяла собака. Идиллия. Я глубоко вздохнул, наслаждаясь гаммой деревенских запахов и... уже на выдохе вспомнил о вчерашних событиях.

Приятные ощущения куда-то разом улетучились и головная боль, от которой удалось ненадолго отвлечься, накрыла с новой силой. Я извлек из кармана мобильник, намереваясь набрать Леху, чтобы узнать, как он себя чувствует, но вовремя обратил внимание на часы и решил отложить звонок на потом. Было еще слишком рано. Вот только спать больше не хотелось.

С улицы открывался прекрасный вид на поле, по которому я вчера наматывал круги в поисках удачи. Сразу за ним - полоса деревьев, отгораживающих это поле от злополучной балки. Я невольно передернулся. Прибор! Лехин металлоискатель! Забыли… Он для его покупки даже кредит в банке брал, и, кажется, до сих пор не погасил. Я еще раз взглянул на часы. Решил, что времени более чем достаточно, чтобы вернуться до того, как все проснутся.

Одежда за ночь почти просохла, хотя все еще и пахла сыростью. Кроссовки оказались влажными. Немного потоптавшись в них на месте, и не обнаружив чавкающих звуков, решил, что для сельской местности сойдет.

Идти было недалеко. Минут через двадцать, миновав поле и несколько десятков луж, я остановился у оврага. Яр, как вчера назвал его Гена. Все это время Фил бежал рядом, беспрестанно виляя хвостом и изучая пытливым носом каждую канавку. Но когда мы подошли к балке, пес замер. Он пригнул голову, принюхался и тихо заскулил.

- Страшно, Филька? – тихо спросил я.

Тот сделал пару шагов назад, продолжая неотрывно смотреть вниз и скулить.

- Не бойся. Должен же хоть кто-то из нас быть смелым. Сиди здесь и стереги отступы. Папа пошел за металлоискателем, - и я потрепал его по рыжей холке.

Прибора отсюда видно не было. Оглядевшись в поисках более пологого спуска и, так и не найдя вариантов, решил спуститься здесь же, но чуть в стороне от опасного поваленного дерева. Выломав из клена посох и используя его как дополнительную опору, стал медленно спускаться вниз. Думать о том, что мне вчера здесь слышалось, очень не хотелось, и каждый раз, когда мысли возвращались к этим событиям, я тут же гнал их подальше, стараясь занять себя напеванием любимой Юлькиной песенки из какого-то модного нынче мультсериала. Но как бы я не старался себя успокоить, сердце от волнения просто выпрыгивало из груди.

Спуск оказался ожидаемо непростым. Жухлая трава не успела за ночь как следует просохнуть от дождевой влаги, и ноги скользили по ней, как по льду. Спасал, разве что, посох, который приходилось с силой вонзать в почву, прежде чем сделать очередной шаг. К прочим «радостям» утренней прогулки прибавились еще и комары. Они кружили повсюду. Видимо, сказывалась близость водоема. Кровососущие твари чувствовали себя в таких условиях достаточно комфортно, чтобы плодиться в невероятных количествах. Я мысленно выругал Леху за его дурацкую манеру вечно забираться в какие-то непролазные дерби. И как он вообще вчера вниз умудрился спуститься? И главное - зачем? Ну, неужели мало распаханного, ровного поля? Ходи себе, наслаждайся, копай. Так нет же! Что там Гена об экстриме говорил?

Вчерашний разговор с гостеприимным комбайнером вспомнился очень некстати. Снова в бешеном темпе забилось сердце.

- Да что ж это такое, твою мамку за ляжку, блин? - не выдержал я своего слабоволия и в сердцах выругался в голос, - Что за детские страхи-то, ели-пали? Детский сад, блин! - и уже про себя отметил, что успел нахвататься от Гены не только детских страхов, но и «ёлок с палками».

Эта импровизированная эмоциональная разрядка помогла взять себя в руки. Пора было менять направление движения, чтобы добраться до лежащего на склоне дерева. К своему удивлению прибора я там не нашел, а лишь в очередной раз бросил взгляд на обломанный, острый как пика, сук с запекшейся бурой кровью на неровностях. Выше по склону его тоже быть не могло, мы бы его заметили при подъеме. Скатился, когда Леха падал?

Посмотрел вверх. Фил пристальной следил за мной, но идти следом не решался. Придерживаясь за сухие сучья злосчастного дерева, я, метр за метром, стал продвигаться вниз. С каждым шагом воздух становился все более густым и влажным. Начал ощущаться отвратительный запах гниющих листьев. Не сухих и не опавших, а именно гниющих. Омерзительный запах.

Как-то в школьные годы нас всем классом вывозили в городской парк на уборку территории. Дело было ранней весной, и опавшие листья, которые предстояло убирать с обочины проходящей через парк дороги, за зиму превратились в малоприятную, однородную массу, сгнившую и пахнущую так, что пришлось несколько раз отбегать на безопасное расстояние, чтобы ненароком не стошнило.

Сейчас же этот запах был значительно более острым и густым. Желудок тут же принялся настойчиво напоминать о том, сколько вчера было выпито. Я натянул ворот футболки на нос, в надежде хоть немного перебороть естественные позывы организма, и продолжил спуск. Нужно было как можно скорее найти прибор и выбираться из этой проклятой балки к чертовой матери.

«Ну, Леха, я тебе устрою!» - причитал я мысленно, не решаясь говорить вслух.

Дно оврага устилала высокая, густая трава, которая ближе к центру поляны равномерно смешивалась с не менее густыми зарослями камыша. За ним с трудом просматривалась небольшая лужица черной воды. Судя по всему, это и было то самое болото, о котором рассказывали Леха с Геной. Честно говоря, в тот момент я даже испытал некоторое разочарование. Как будто в один момент рухнуло все таинственное, что окружало их мистические рассказы. Обыкновенная лужа! Грязная, вонючая, кишащая пиявками и личинками комаров. Возможно даже, где-то внутри нее бил какой-нибудь вялый родник. Простая водоносная балка, коих в наших краях – тьма.

Я окинул взглядом склоны. Густые кроны старых, высоких деревьев создавали подобие купола над водоемом. Их скрюченные ветви переплетались между собой, создавая подобие замысловатой решетки, через которую с трудом пробивались редкие солнечные лучи. В густом, сыром воздухе они резко контрастировали с мраком лесного болота. Если бы не жуткий запах и вездесущие комары, можно было бы даже вернуться сюда с фотоаппаратом и провести фото-сессию. Нетронутая природа – всегда красиво…

Залаял Фил. Сначала робко, затем все сильнее и сильнее. Его голос казался далеким. По крайней мере, с такого расстояния он должен был звучать намного громче. Я решил, что пес просто отбежал подальше в поле.

Металлоискатель нашелся практически сразу. Его рукоять возвышалась над травой. Кум, как истинный копарь, оставил прибор в вертикальном положении, оперев подлокотником на рукоять воткнутой в землю лопаты. Оставались неясными три обстоятельства: во-первых, почему Леха бросил такую дорогую вещь здесь внизу, если так бережно с ней обходился? Во-вторых, что он здесь вообще делал, если и ежу понятно, что находок в таком месте нет и быть не может по определению? И, наконец, самое главное: почему это я, такой полностью вменяемый, практически протрезвевший, взрослый человек, стою здесь и невыносимо хочу подойти поближе к воде? А еще я слышу голоса!

– Шшшиииееесссь… – каждая волосинка на коже в мгновение ока встала перпендикулярно к телу, – Есссааааашшшш… Хххххаааааасссссаааасссс…

Это был не один голос. Это был целый хор шепчущих в полной тишине, сиплых голосов, исходящих отовсюду! Я схватил металлоискатель и рванул к склону, по которому только что спускался вниз. Опираясь на Лехину лопату, скользил, падал, больно ударяясь животом и коленями, старался ухватиться за траву. Воздуха не хватало и меня начал душить кашель. Упав в очередной раз, я выронил прибор и на миг обернулся, чтобы успеть его подхватить, пока тот не скатился вниз по склону. И когда пальцы уже сомкнулись на штанге металлоискателя, теплая, массивная, отвратительно пахнущая волна воздуха с силой ударила мне в лицо:

– Сссаааааааааахххххссс… – на этот раз шепот был настолько отчетливым и громким, что у меня не осталось сомнений в его реальности. Он был рядом! Он был прямо передо мной!

Следующие несколько десятков метров подъема я преодолел, будто на реактивной тяге. Уже у самой вершины склона снова поскользнулся и упал. Свет солнечных лучей, до этого скрываемых ветвистыми деревьями, сюда проникал без труда. Дурной запах практически не ощущался, и я позволил себе обернуться назад. Ничего необычного, сверхъестественного или пугающего не обнаружил. Всего лишь стволы деревьев, между которыми проглядывалась зелень низины, и черное пятно омута. Оно было похоже на огромный мертвый зрачок с кишащей в нем живой мерзостью. Ко мне подбежал Фил и, радостно виляя хвостом, принялся облизывать лицо.

Глава 6. Час от часу не легче

Звонил мобильник.

– Коль, где тебя носит?

– Кум прибор свой вчера забыл, надо было забрать. Уже назад иду… - приходилось говорить, сквозь сбившееся дыхание.

Маша перебила:

– Юлька заболела. Давай быстрее. Надо срочно домой ехать. Фил с тобой?

– Да, со мной. Чем заболела?

– Температура высокая ночью поднялась, ее рвет постоянно и вообще плохо. Отравилась, наверное. Утром хуже стало. Мама врача вызвала, ждут сейчас. Давай быстрее, я тебя прошу!

«Час от часу не легче», – подумал я, и, прихватив металлоискатель, поспешил к дому Гены.

Отошел на приличное расстояние от оврага, обернулся, прислушался. Ничего… Сделал попытку обмануть себя, убедить себя в том, что все необычные события, с которыми пришлось столкнуться на болоте – не более чем плод воображения. А еще можно было списать все страхи на похмелье.

Можно было, но не получалось. Я знал. Я был уверен, что все было так, как было. По-настоящему. И не иначе.

Перепрыгивая лужи на размытой полевой дороге, набрал номер матери. Это ее Маша называла мамой, хотя, на самом деле, она была ей свекровью. Я надеялся разузнать подробности о Юльке, но ничего нового, кроме причитаний и оханья, не услышал. Оставалось надеяться, что все не так плохо, как кажется.

Маша ждала на скамейке около калитки, нервно теребя в руках мобильный телефон. Фил, завидев ее, обрадовался и рванул вперед.

– Ну, где тебя так долго носит? Нас Гена обещал в город отвезти на Лешиной машине.

– Да неудобно как-то, – растерянно промямлил я, будучи искренне уверенным, что с дочерью все будет хорошо, а волнения жены слишком преувеличены, – Он и так уже для нас много сделал. Еще и тут напрягать… Как назад ему добираться?

– Да хрен ли тут добираться, ели-пали? – раздался из-за забора низкий Генин голос, калитка отворилась, и в проеме показалось его опухшее, заспанное лицо, – К нам сюда каждые полчаса электрички ходят. Ты, Коля, это… самое… Хорош выёживаться, в-общем. Я привык по человеческим понятиям жить. Принципы у меня, если хочешь… Сегодня я вам помог, завтра, может, вы мне чем подсобите. Земля круглая, ели-пали, жизнь длинная, а Бог един. Он все видит… Так что это… Давай… Завтракаем и погнали.

Маша ничего не хотела слышать ни о каком завтраке и настояла на немедленном отъезде.

До города домчали за полтора часа. Всю дорогу Маша созванивалась с мамой, разузнавая мельчайшие подробности, и начинала паниковать каждый раз, когда пропадал сигнал сети и связь обрывалась. Фил чувствовал нервное напряжение хозяев и за время поездки не издал ни звука. Это было совсем на него не похоже.

Пока мы ехали, «скорая» увезла Юлю в больницу с подозрением на кишечную инфекцию, поэтому мы, не заезжая домой, отправились прямо туда. По приезду Гена поинтересовался, может ли чем-то еще быть полезен. Мне очень не хотелось его задерживать. Этот простой, добрый, бескорыстный человек сделал для нас так много за последние два дня… А я, во всей этой суете, даже не успел его толком поблагодарить. Или, хотя бы, обменяться номерами телефонов, чтобы отблагодарить позже. Успел, разве что, всучить деньги на такси до вокзала. И то, сунул не ему, а таксисту, потому что Гена брать деньги не стал. На том и распрощались.

С Филом в больницу не впустили. Пришлось просить маму погулять с ним на улице. Снова сидеть в машине он категорически отказывался. В приемном отделении стоял резкий запах медикаментов. Юле промывали желудок в процедурном кабинете.

– Боже, как я устала ждать за эти два дня, – сидя на жестком больничном топчане, тихо причитала Маша, – Ждать и бояться. Вы меня с ума сведете! Кстати, что там с Лешкой случилось? Что у него с ногой?

– Довездеходился Лешка. Поскользнулся, на ветку с наскока ногой напоролся. Пришлось срочно в больницу везти, иначе крови мог много потерять. Если бы не Гена…

– Боже… Что, так сильно напоролся?

Я рассказал ей обо всем, что случилось прошлым вечером. За исключением одной детали. Детали, которая занозой сидела в голове и не покидала ее ни на минуту. Маша слушала, широко раскрыв глаза и прикрыв губы ладонью.

– А ты ему звонил?

– Пытался, но у него телефон промок. Хотел сегодня навестить, только теперь вот не знаю…

После того, как Юлька прошла все необходимые процедуры, ее перевели в общую палату и нам с Машей разрешили ее навестить. Когда я увидел дочь, лежащую на огромной больничной кровати с провисшей панцирной сеткой, такую худенькую, бледную, с паутиной трубок от капельниц, тянущихся к обеим маленьким ручонкам, то в горле встал ком. Враз из головы вылетела вся пустая потусторонняя ересь, которая не давала покоя последние несколько часов. Весь мир, все проблемы и потрясения в один момент сжались до ничтожно малых размеров, по сравнению с тем, что было в действительности важным. Юлька бессильно улыбнулась и прошептала:

– Мама, папа...

Странно… Она улыбалась, а от этого на сердце становилось еще тяжелее. Чувство жалости к маленькому, родному чадушку и осознание собственного бессилия разрывали изнутри. Я взял ее за маленькую, пухленькую ладошку и приложил к своей щеке.

– Ой, папа, ты колючий, – теперь чуть веселее прощебетала дочурка.

Врачи диагностировали сальмонеллез, опасную кишечную инфекцию, и настоятельно рекомендовали оставаться на стационарном лечении в больнице еще, как минимум, неделю. Я весь день провел с Юлькой, пока Маша ездила домой, чтобы собрать необходимые вещи и привести себя в порядок после нашей поездки. Вечером она меня сменила и появилась возможность заскочить в травматологию, чтобы проведать кума.

Леха встретил меня какой-то нервной улыбкой на встревоженном лице. На него это было совсем не похоже. В палате были еще двое – старик, без видимых невооруженным глазом повреждений и молодой парень с гипсом на правой руке. Первый увлеченно читал газету, и, казалось, вовсе меня не замечал, второй лежал с закрытыми глазами, в наушниках, из которых доносилась какая-то энергичная, однообразная музыка.

– Приветствую выздоравливающих, – попытался я приободрить поникшего друга, но тот снова отреагировал в весьма несвойственной ему манере, чуть заметно кивнув мне в ответ и жестом предложил присесть на край койки.

Я, конечно, догадывался, в чем была причина такого поведения. Единственное, что настораживало, так это то, что кум принял всю эту болотную чертовщину слишком близко к сердцу. Значит, либо его переживания так усугубила травма, либо я чего-то не знал.

– Ты как? – негромко спросил меня Леха, когда я присел рядом.

– Как я? Это ты как? Кто из нас вообще с порванной жопой лежит?

– А… Да нормально все с жопой. Прооперировали, зашили все. Печень не задета, а это главное – будем пить. Ты лучше это… – он замялся, – Ты помнишь, я тебе про шепот на болоте говорил? Про вой этот…

Я кивнул, не зная, стоит рассказывать ему о том, что сам слышал, или нет. С одной стороны – что тут скрывать? С другой – уж слишком напуганным выглядел мой кум. Настолько напуганным и непохожим на самого себя, что я засомневался в его душевном равновесии. Но решил, все-таки, рассказать все как есть…

Он приподнялся, уперся локтем в подушку и слушал очень внимательно. Не отрывая пристального взгляда, проглатывая каждое сказанное мною слово. Даже когда я закончил, он не сменил позы и ждал еще чего-то.

– И все? – пытливо уточнил он.

– Да, вроде, все. А что? Тебе мало, что ли? Я, между прочим, прибор твой спас. Он даже работает. Я проверил.

Леха откинулся на подушку и, закрыв глаза, шумно выдохнул.

– Да что с тобой, мужик? – не выдержал я и возмутился его молчанием, – Ты можешь сказать, что не так-то? Ну, попали мы с тобой в какой-то бабкин-ёжкин огород, ну, испугались маленько. Все ж уже позади! Все нормально! Вон и ногу тебе уже починили… Я тоже слышал эту хрень, тоже труханул крепко. Но сейчас-то…

– Нет, Коля, ты не понял, – перебил он меня, – Ты эту хрень слышал там, а я эту хрень и сейчас слышу. Вот здесь! – он ткнул пальцем себе в висок.

Глава 7. Навсегда

Я оторопело смотрел на кума, не зная как реагировать. Никогда не был суеверным, никогда не верил ни в чертовщину, ни в экстрасенсов, которые в последнее время заполонили экраны телевизоров и зарабатывают неплохие деньги на доверчивых домохозяйках. Не верил в колдунов, гадалок и прочий бред. Всегда скептически и с солидной долей иронии смотрел передачи с диковинными названиями, на подобии «Необъяснимо, но факт» или «Потустороннее». Я всегда и всему старался найти логическое объяснение. Рациональное. Вот и сейчас, первое, что пришло в голову – это порекомендовать Лехе обратиться к хорошему мозгоправу. Но, в тот же миг, рациональное объяснение само собой свалилось на меня, будто снег на голову. Как же все просто! Элементарно! И так забавно. Я рассмеялся…

Кум смотрел на меня с разочарованием и обидой. А как еще ему было реагировать на мое поведение? Я хохотал и его испуганное лицо еще сильнее раззадоривало.

- Леха, - едва справившись с эмоциями, выдавил я из себя, - Ты помнишь, как мы с тобой на третьем курсе травы накурились, а потом нам Андрюха Чайник какие-то колеса подсуетил? Последствия… Помнишь?

- Ты че, старик, - настороженно спросил кум, - Трава-то тут при чем?

- Да при том, дубина ты обдолбанная! Мы с тобой в том овраге испарений болотных надышались и глюки конкретные поймали! Выбрались – попустило. Так? Но тебя ж под наркозом оперировали, правильно? – я снова засмеялся.

Леха некоторое время еще оставался с каменным лицом, а затем с шумом выдохнул и облегченно откинулся на подушку:

- Твою же мать! Твою мать! Твою мать! – ругался он, широко улыбаясь, - Чего ж ты раньше-то молчал, подонок? Я уже думал, у меня кукушка улетела, пора из одной больнички в другую перебираться.

- Так я че-то не понял, тебя что, до сих пор плющит, что ли? – я снова хохотал.

- Не-е-е. Сейчас уже, вроде, попустило. Но пару часов назад еще лежал и пытался разобрать, что мне там болото шепчет втихаря. Твою ж мать, а…

- Слышь, а прикольно было. А главное – бесплатно! – теперь уже мы оба смеялись, вытирая слезы, - Можем даже наркоэкскурсии за деньги проводить. Наркотуры в живописные места! А? Звучит?

Вернувшись в пустую квартиру поздно вечером, я позвонил Маше и разузнал о самочувствии дочери. Юлька спала, но ближе к ночи снова стала подниматься высокая температура и сейчас ей поставили какую-то капельницу. Мы договорились, что если ей будет становиться хуже, Маша обязательно позвонит.

Я улегся в кровать, с надеждой поскорее уснуть и сразу ощутил одиночество. Нет, я прекрасно осознавал, что нахожусь дома один с самого начала… Просто сейчас, лежа в постели, в которой привык ощущать тепло любимой женщины, этого тепла не ощутил. Я не слышал мерного сопения маленького Юлькиного носика, всегда доносившегося из ее маленькой кроватки. И даже Фил остался у матери. Я был один. И это было неприятно и немного страшно. Страшно, потому что на миг представил, что могу остаться в одиночестве навсегда. Я торопливо отогнал от себя эту неприятную мысль, но тут же подумал, что слово «навсегда» не менее пугающее, чем «никогда». Где-то я уже это слышал… У какого-то писатели или драматурга… Кто-то до меня уже успел над этим задуматься…

Через неделю Юльку выписали из больницы, и жизнь пошла привычным, размеренным чередом. Леха выздоровел, и с приходом осени мы возобновили наши субботние выезды на покопушки. Вот только Машу теперь было не вытащить на природу. После того случая она категорически отказывалась составлять нам компанию и предпочитала волноваться за нас, сидя дома. Кум же не изменил своей манере слоняться по лесам и оврагам, и даже казалось, делал это с еще большим усердием, чем раньше. Хромал, кряхтел, но шел в кусты.

Так все шло до наступления ноября. В первый же день этого месяца моя жизнь изменилась навсегда. Внезапно и навсегда.

Это был понедельник. Вернувшись с работы, я нажал на кнопку звонка нашей квартиры. Из-за двери привычно залаял Фил, который всегда чувствовал или слышал мои шаги на лестничной клетке и начинал суетиться еще задолго до того, как войду. Маша, которая всегда возвращалась с работы раньше меня, успевала к этому времени забрать Юльку из детского сада и приготовить ужин. На этот раз дверь никто не отворил. Фил перестал лаять и только тихонько скулил. Я снова позвонил и, снова не дождавшись ответа, принялся рыться в карманах в поисках ключа.

В квартире было темно. Я окликнул жену по имени, но никто не отозвался. Дома никого не было. Ужином тоже не пахло.

Набрал Машин мобильный, но связи не было. Предположив, что они с Юлькой после сада могли зайти в магазин за покупками, я отбросил тревожные мысли и решил подождать. За год скопилось довольно много различных находок, которые давно хотелось почистить и привести в более-менее приглядный вид. Я занялся их очисткой, рассчитывая таким образом убить время и дождаться своих.

Зазвонил мобильный. Почувствовал облегчение, и, будучи уверенным, что звонит Маша, посмотрел на входящий номер. Звонили со стационарного…

- Здравствуйте, - официальным тоном поздоровался со мной незнакомый мужской голос.

- Здравствуйте, - немного растерянно ответил я.

- Старший оперуполномоченный Ленинского районного отделения Литвинов Олег Владимирович, - отчеканил тот и сухим, железным тоном поинтересовался, - С кем я говорю?

Сердце екнуло, предательски забарабанив в груди. Мельком заметил, что волноваться-то мне не из-за чего. Я вполне законопослушный гражданин и проблем с законом не испытывал даже во времена бесшабашной молодости. Откуда же эта…? Мысли о том, что звонок может касаться Маши и Юльки я даже близко не подпускал к себе. Хотя она, конечно же, первая пробралась в голову. Я просто гнал ее. Гнал подальше.

Я представился.

- Скажите, вам знаком телефонный номер... – он продиктовал мне номер Маши и я даже на некоторое время успокоился. Маша потеряла телефон, и он как-то попал в милицию!

- Да, это телефон моей супруги. А в чем…

Договорить я не успел, милиционер меня перебил:

- Мне очень тяжело это говорить, - он сделал небольшую паузу, за которую я в тот момент готов был его убить, - Но ваша жена и ребенок погибли. Они переходили дорогу на пешеходном переходе…

Я его не слышал. Ничего не слышал. Просто стоял и смотрел в одну точку. Я оказался в вакууме, в космосе, в невесомости. Очень хотелось проснуться. Я ему не верил! Он мог ошибаться… Да конечно он шибается, и они все еще живы! Хотелось вдохнуть, но я не смог.

Я сел на пол и завыл. Не заплакал. Я выл, как собака. Мычал, стонал. Не кричал, не плакал. Выл и стонал. Без слез. И Фил, который сидел рядом и смотрел на меня, наверное решил, что я сошел с ума. Навсегда.

Глава 8. Надежда

Дальше был сон. Самый кошмарный и самый длинный сон в жизни. Он длился многие дни, недели, месяцы… Много незнакомых людей, опознание, родственники, которые суетились, плакали, соболезновали, утешали, снова соболезновали… Завешенные простынями зеркала в квартире, кладбище, слезы. Много слез. Могилы, кресты, надгробия, первый мокрый снег и грязь под ногами. Тела, лежащие в деревянных коробках около свежевырытых могил. Одно маленькое, другое – побольше. Восковые лица жены и дочери, совсем не похожие на себя. На эти лица падал снег и не таял. Удары земли, падающей на крышки гробов. Поминки. За всем этим я наблюдал, не принимая совершенно никакого участия. Как будто меня не было вовсе. Будто я умер вместе с ними. Меня всюду водили под руки, усаживали, вливали в рот водку. Я часами мог сидеть в одиночестве и ни о чем не думать. Абсолютное, полное отрешение.

Каждый день после похорон ко мне приходил Леха и просто сидел рядом. Молча. Иногда что-то говорил, но я не помню что именно. Затем врачи. Кажется, возникли какие-то проблемы с ногами. Они, почему-то, сильно отекали. Меня заставляли двигаться, и я двигался, пока заставляли.

Моя мама переживала потерю внучки и невестки не менее болезненно. Леха рассказывал, что ее увезла скорая в кардиологию. Он навещал ее в больнице несколько раз. Она просила, чтобы он не заставлял меня приезжать. Я и не ездил.

Недели спустя крепко запил. Пил много и постоянно. Это не приносило особого облегчения. Да я его и не искал. Просто пил и все. Без причины. В первые дни запоя Леха составлял мне компанию, но спустя неделю я продолжил пить уже в одиночестве. И продолжал, пока не закончились деньги.

Протрезвев, стал в каждой детали своего жилища замечать напоминания о жене и дочери. Фотографии на стенах, рисунки на обоях, оставленные маленькими Юлькиными пальчиками, запах Машиных духов, сохранившийся на ее одежде, длинные светлые волосинки, затерявшиеся в нестиранной уже два месяца постели, игрушки, разбросанные по детской комнате и до сих пор никем не убранные, рисунок маленького щенка с надписью «папин друг».

Я сорвал с потолка люстру, срезал висевшую на балконе бельевую веревку и закрепил один ее конец на крюке, вкрученном в потолок. Делал я это так, будто занимался чем-то обыденным, повседневным. Страшно не было. Абсолютно. Потому что уже считал себя мертвым. Я умер первого ноября, и умереть второй раз уже просто не мог. Оставалось всего лишь исправить небольшую досадную ошибку – остановить сердце, которое сопротивлялось реальности и упорно продолжало биться.

Крюк не выдержал, и я упал на пол, больно ударившись ребрами о выбитую из-под ног табуретку. Отдышавшись, перешел в другую комнату, снял другую люстру. Сделал новую петлю, продел в нее голову и, не раздумывая, оттолкнул опору из-под ног. Снова падение и боль от удара. Очередной крюк был выдернут из потолка, осыпав меня пылью и осколками штукатурки.

Щелкнул дверной замок. В прихожую вошел Леха. У него был свой ключ от квартиры. Машин ключ, который он взял сам, так как в последнее время я никому не открывал дверь. Увидев меня сидящим на полу, он подбежал, упал на колени и крепко обнял, матерясь и ругая последними словами. Мы долго так просидели, а после Леха заговорил:

- Ты помнишь, как мы с тобой по полям носились? А? Кумец…А как хутор в лесу искали и застряли в канаве? Нам тогда пришлось до утра комаров кормить. А вспомни, как на футбол ходили, как наши «четыре-один» турков наказали! Вспоминай, мать твою за ногу! Это тоже была жизнь, старик! Это тоже жизнь! И она не закончилась! Понимаешь ты это или нет? Она здесь! За нее бороться нужно! Вспоминай, как в универе в окна женской общаги лазили! – он почти кричал, изо всех сил, стараясь достучаться до меня, и у него начало получаться, - А как ты меня из того оврага с пробитой ногой вытаскивал? Вспоминай, как два обдолбыша боялись собственных глюков!

Я посмотрел на Леху, но о том, что мне пришло в голову, конечно же, не сказал. Вот только в груди, впервые за последние два месяца, что-то заныло, зашевелилось, разлилось теплом. И это была надежда. Глупая, никчемная, откровенно издевательская, но надежда. Я не верил в нее, но другого выбора просто не оставалось. Видимо, взгляд мой стал осмысленным, потому что кум, вдруг, замер и осторожно улыбнулся. Он хлопнул меня ладонями по плечам и радостно затараторил:

- Ну, вот, мужик! Молодца! Возвращайся! Ты хоть кивни мне, а то я не пойму радоваться мне или пугаться.

- Все нормально, Леш… - голос оказался каким-то чужим, хриплым. Я уже и забыл, как он должен звучать, но точно не так, как сейчас.

Леха оживился, схватился руками за голову и тут же воздел их к потолку:

- Слава тебе, Господи! Я слышу его голос! – затем снова переключился на меня и командным тоном продолжал, - Короче! Я отпуск беру и мы с тобой, завтра же, в поля! Завтра же! Ты в окно посмотри! Там же весна настоящая, оттепель, весь снег сошел! Я такого января вообще не помню! Плюс девять! Трава даже полезла!

- Нет, завтра нет, - все тем же хриплым голосом отказался я, - Давай потом.

- Никаких «потом», - безапелляционно отрезал кум, - Я тебя теперь ни на шаг от себя не отпущу. Жить нужно сейчас! Сегодня! Ты когда ел в последний раз? В зеркало на себя смотрел? Худой, как щепка! Идем на кухню, я тебе пожрать принес, а то в холодильнике мышь повесилась.

Леха приготовил замечательный ужин и я, удивляясь самому себе, с удовольствием съел все, что было предложено. Мы долго, почти до самого утра, сидели за столом, безжалостно истребляя запасы чая, и говорили без умолку. Вернее, говорил по большей части кум. Он тактично избегал разговоров о моей семье и с удовольствием делился новостями, произошедшими за последнее время. Политика, пресловутый футбол, работа… Я слушал его, иногда удивляясь, как много пропустил, но уже той ночью начал обдумывать план действий.

Для начала, нужно было сбежать. Леха, застав меня с петлей на шее, решительно взялся за спасение и клятвенно пообещал не оставлять в одиночестве ни на минуту до тех пор, пока не будет уверен, что я вернулся к полноценно жизни. Моего согласия он не спрашивал. Да оно ему было и не нужно.

Весь следующий день он, и в самом деле, не отходил от меня ни на шаг. Я кое-как отговорил его ехать на коп и, вместо этого, мы просто слонялись по городу, периодически посещая различные забегаловки для перекуса. Вечером, вернувшись домой, я попытался убедить его ехать к жене с детьми, но доводы не подействовали и он снова остался ночевать у меня.

Сделав вид, что уснул и, дождавшись мерного храпа из соседней комнаты, я тихо встал. Не включая света, оделся. Мне нужны были деньги на проезд, и пришлось немного взять у кума, почистив карманы его куртки. Было стыдно, но других вариантов не было. До вокзала добрался на метро, которое еще не успело закрыться. Ближайшая электричка отходила в пять утра, и у меня в запасе еще было чуть больше четырех часов.

Глава 9. Омут

Выйдя из вагона на испещренный трещинами деревенский перрон, поежился от порывистого сырого ветра и торопливо застегнул молнию на куртке. Рассвет еще не наступил. Чуть в отдалении горели одинокие уличные фонари, фрагментарно освещая старые, невысокие дома. Постоял немного в нерешительности, затем пересек железнодорожное полотно и, не обращая внимания на лужи, побрел туда, откуда возвращаться не собирался. Ноги быстро промокли и замерзли, в лицо ударил мелкий дождь.

Пока шел, небо немного посветлело, и впереди проявились очертания деревьев, окаймляющих овраг. Их черные голые ветви слегка покачивались под сильными порывами ветра. Впервые за два долгих месяца мне стало страшно. Я шел и не мог понять, чего боюсь больше: смерти, которой желал сам себе, или собственной уверенности в том, что Гена в ту ночь просто рассказал страшилку на пьяную голову? Здравый рассудок, если он еще сохранился в моей голове, честно признавался, что все указывает на последнее. Старое болото, благодаря удушливым, ядовитым испарениям, имело среди местных дурную славу. Оно дурманило, вызывало галлюцинации и потому не удивительно, что со временем обросло суевериями и сказочными историями. И каждый выдумывал свою… На долю секунды даже возникло желание наведаться к комбайнеру в гости и расспросить обо всем подробнее, но страх навсегда потерять единственную надежду заставил не отвлекаться от задуманного.

Стоя на краю оврага, я слушал завывания ветра и с удивлением отметил, что на дне, у самого болота, стоит плотный туман. Видимо деревья, растущие по периметру, и крутые склоны надежно защищали его от движения воздуха. А органика, которой полнилась гнилая вода, источает тепло. По мере спуска, я начал все отчетливее ощущать тот самый запах и, на всякий случай, прислушался.

Внизу было тихо и сумрачно. Под ногами чавкало. Почва здесь была мягкой и сильно проминалась под ступнями при каждом шаге. Плотный туман, окутавший меня со всех сторон, слегка дезориентировал. Я посмотрел вверх и по верхушкам деревьев, приблизительно определил, в каком направлении нужно двигаться. Медленно ступая и часто дыша от волнения, заметил, что туман стал еще плотнее, и я уже не вижу собственных ног. Вытянув перед собой одну руку, не смог разглядеть пальцев.

Гнетущая тишина сводила с ума. Уж лучше бы выло и шептало! К этому я, по крайней мере, был готов. Но тишина… Ноги все глубже проваливались в скользкое, вязкое дно болота и холодная вода доставала уже почти до колен. Идти становилось все тяжелее, и я начал подозревать, что глубина водоема слишком мала для того, чтобы получилось совершить задуманное. Сделав еще несколько шагов, решил, что так оно и есть. Глубже не становилось. Я остановился, закрыл глаза, из которых предательски выступили горячие слезы, и медленно выдохнул:

- Господи, какой идиот…

Отчаяние? Разочарование? Слишком простые слова. Я увидел во всей красе абсурдность и постыдность ситуации, в которой оказался. Стоя по колени в грязной, смердящей канаве, надеялся вернуться в прошлое и спасти погибшую жену с дочкой. Большего идиотизма придумать сложно! Какая изысканная насмешка над собой! Не сдержавшись, выбросил кулак в размашистом ударе и, насколько мог громко, заорал. Орал, пока не вышел весь воздух из легких, а когда умолк, то понял, что началось…

Сердце бешено забилось, дыхание участилось. Не смотря на то, что уже молчал, я каким-то непостижимым образом продолжал слышать собственный крик. Он не прекращался и даже, казалось, нарастал, превращаясь во всепоглощающий вопль. Он был настолько громким, что стало больно ушам. Я сдавил их ладонями, зажмурился, сильно стиснул зубы и, внезапно, почувствовал прикосновение холодной воды к кончику носа. Открыл глаза, и голова пошла кругом…Я касался носом поверхности воды и видел в ней отражение собственных зрачков. Было совершенно не понятно как это возможно, потому что в этот момент я чувствовал под ногами дно болота, а спина, при этом, оставалась ровной! Этого не могло быть, потому что я стоял! Хотел было отпрянуть, но не успел. В одно мгновение лицо оказалось под водой. Запрокинул голову назад, но там уже тоже была вода. Ноги потеряли твердь и провалились в глубину омута. Размахивая руками в разные стороны, пытался найти какую-нибудь опору, но ничего не находил, кроме вязкой, густой, ледяной воды. Она была повсюду, и я окончательно потерял ориентиры, не понимая где поверхность, а где дно. Холод сковал все мышцы. Не в силах больше сопротивляться желанию сделать вдох, глотнул… Горло свело судорогой, тело боролось за жизнь, пытаясь вырвать заливающуюся в легкие жидкость, но из-за рвотных позывов они все сильнее наполнялись водой. В груди сильно жгло, очередная судорога с силой вытолкнула залившуюся воду. Конечности наполнились свинцовой тяжестью, и я понял, что умираю. Когда приступ судороги прошел, я снова непроизвольно вдохнул… но не почувствовал очередной порции воды, заливающейся в легкие. Вместо этого, с громким клокотанием и болью я вдохнул теплый, сладкий воздух.

Глава 10. Лето

Меня рвало. Я жадно хватал воздух в коротких перерывах между спазмами и выкашливал зловонную, зеленую жижу из горящих огнем легких. Она растекалась черной лужей и быстро впитывалась в сухую, твердую землю.

Едва отдышавшись, почувствовал невероятную слабость во всем теле и бессильно рухнул на спину. Надо мной, сияя пронзительной голубизной, нависало огромное, чистое небо, по которому суетливо носились юркие стрижи, а по сторонам, мерно качаясь, золотились спелые колосья пшеницы. Отовсюду лился звонкий стрекот кузнечиков, жужжала мошкара. Я закрыл глаза и отключился.

Проснулся от невыносимой жары. Мокрая куртка нагрелась от жгучего летнего солнца и превратилась в настоящую духовку. Сбросив с себя всю одежду и оставшись в одних трусах, приподнял голову над полем. Это было то самое поле, где когда-то стоял хутор. Здесь я искал монеты. Вот только пшеницы не было.

Всего в полукилометре от меня темнели знакомые старые деревья. Только тогда до меня дошло… Только тогда я, наконец, осознал целиком и полностью, что у меня получилось! У меня, черт возьми, получилось! Я тихонько хихикнул. Затем еще. И еще. Я долго смеялся, будучи не в силах остановиться, со слезами на глазах, пока не заболел живот. Потом плакал. Но плакал от радости. Мне было все равно как… Было абсолютно плевать, что я не могу объяснить что со мной произошло. Я просто стоял на коленях, в теплых лучах солнца и просто старался поверить в происходящее. На миг даже подумал, что это просто был самый реалистичный и самый страшный сон, но боль в груди, а также мокрая и грязная одежда доказывали обратное. Где-то там, совсем недалеко, в каких-то полутора сотнях километров, живые и здоровые Маша и Юлька.

А если я ошибаюсь? От этой мысли у меня все похолодело внутри. В самом деле, ведь я же не могу быть уверен, что перенесся в другое время… Вернее, время-то, конечно, другое, но… если это не прошлое? Что если я на полгода вперед прыгнул?

Просто лежать и рассуждать стало невыносимым занятием. Натянув едва просохшие, грязные джинсы и футболку, я направился в сторону деревни, где жил единственный знакомый мне местный житель. У двора Гены стоял тот самый трактор, на котором он приехал нам на выручку. Вокруг него суетилась все та же шумная, пернатая живность. Был и злобный гусь, который в августе норовил меня ущипнуть, когда я с дикого бодуна выходил во двор в поисках воды. Он и в этот раз, грозно зашипев, пригнул шею к земле, предупреждая, что шутки с ним плохи. Я улыбнулся ему в ответ, будто старому приятелю, и про себя отметил, что это добрый знак. Если гусь еще бегает, значит, на новогодний стол попасть не успел. Новый год, попросту, еще не наступил. И ноябрь тоже. И девчонки мои…

Калитка была отворена, и я заглянул во двор. Гена, склонился над какой-то здоровенной металлической штуковиной, установленной на большом верстаке. Он что-то сосредоточенно выковыривал из нее отверткой.

- Приветствую, уважаемый, - осторожно поздоровался я.

Гена мельком взглянул в мою сторону и, почесав затылок, вернулся к своему занятию, но вдруг замер и медленно опуская руку снова повернулся ко мне. Не отвечая на приветствие, Гена молча, настороженно смотрел на меня. У меня перехватило дыхание. Узнал?

- Здрасти, здрасти… - он скользнул взглядом по моей грязной одежде и тем же настороженным тоном спросил, - Че надо?

Я облегченно вздохнул. Вроде, не узнал.

- Поговорить бы нам, Гена.

Он снова замер и едва заметно качнул головой, но продолжил стоять, пристально пялясь прямо мне в глаза. Было видно, что он хочет задать вопрос, но боится, что будет не правильно понят… Да что там! Я даже догадывался, что это был за вопрос, поэтому, не дождавшись, сам на него и ответил:

- Да. Мы с тобой знакомы. Точнее, я с тобой знаком. И да, я оттуда, - я кивнул в сторону балки.

- Да уж вижу откуда, ели-пали… - он отложил в сторону отвертку, оперся грязными ладонями о верстак и тяжело вздохнул, - Звать-то тебя как?

- Николаем. Сейчас восьмой год?

- Угу, июль, - пробубнил он в ответ и кивнул на душ, стоявший во дворе, - Иди, отмойся. Полотенце и штаны тебе принесу…

- А позвонить от тебя можно?

Он порылся в глубоком кармане, извлек старый, затертый мобильник и протянул мне.

- Только там ненадолго хватит – деньги кончились.

С этими словами Гена удалился в дом. Большой радости от встречи со мной я не заметил. Да оно и понятно. Для него я чужой человек, которого он впервые видит. Да еще и явно со своими проблемами. Но выбирать не приходилось, и я решил в очередной раз воспользоваться добросердечностью этого человека.

Дрожащей рукой набрал Машин номер и, ненадолго замешкавшись, нажал на «вызов». Пошли длинные гудки. Это были самые длинные телефонные гудки из всех, которые мне когда-либо приходилось слышать. Затем щелчок соединения:

- Алло? – дыхание перехватило.

- Маша…

- Алло, кто это?

- Маш, это я!

- Кто - я?

- Машка… Машенька!

В трубке раздался сигнал, предупреждающий об окончании средств на счету и, понимая, что связь скоро оборвется, я затараторил:

- Я скоро буду, слышишь? Ты, главное, никуда не уходи! Ты дома? Жди меня дома! Машка!

Связь оборвалась. Я готов был кричать от счастья! Готов был прыгать и кричать! Но сдерживался, чтобы окончательно не вводить в ступор Гену.

Сняв с себя затвердевшую от засохшей болотной грязи одежду, бросил ее прямо на землю. Зашел в душ, и с огромным удовольствием принялся смывать въевшуюся в кожу кошмарную вонь. Из-за шума воды я не расслышал, как Гена подошел к двери и громко спросил:

- Так откуда тебя к нам занесло-то, ели-пали?

Я чуть не назвал две тысячи восьмой, но вовремя спохватился, вспомнив, что лично для меня две тысячи девятый так и не наступил. Точнее, я просто не заметил его наступления.

- Январь девятого. Точно не могу сказать, какое число было…

- Ого! Ты, что ли, в прорубь нырял, не пойму?

- Да нет, зима теплая была. Плюсовая температура. Терпимо!

- Видать, была причина, ели-пали.

- Была… - немного помолчав, ответил я и от воспоминаний передернулся всем телом. Я так быстро начал забывать все, что со мной было еще вчера, что даже сам удивился.

Гена, как и в прошлый раз, был гостеприимным и учтивым. Вари дома не было, и мы обедали вдвоем, сидя за столом под старым абрикосовым деревом. Мне очень не хотелось рассказывать о том, почему я сюда вернулся, но зато я в мельчайших подробностях поведал ему о спасении Лехи. А когда рассказал об ужине под фирменный «эликсир», и о его откровении, он наконец немного расслабился и даже улыбнулся. Хотя, прежней простоты и словоохотливости я на этот раз так и не увидел.

Когда с трапезой было покончено, Гена, молча, встал из-за стола и вынес из дому чистую одежду. Выглядел я в ней, мягко говоря, забавно. Старомодные джинсы-варенки, неизвестно как сохранившиеся в достойном состоянии, цветастая рубашка с остроконечным воротником и советские линялые кеды. Впрочем, последние и по сей день не теряли своей актуальности. Гена смущенно пожал плечами, как бы извиняясь, что не нашлось более приличной одежды, и вслух добавил:

- Нет, я понимаю, ели-пали, одежа – не фонтан, но твоего размера у меня ничего другого…

- Гена, - я с улыбкой посмотрел на смущающегося великана, - Если бы ты знал, как я тебе за все благодарен, ты бы даже не думал ни в чем оправдываться. Одежда – бомба! Честно! Я обязательно верну. Мне бы только домой поскорее попасть. Ждут меня там… Или, наоборот, я жду… Короче, поеду я. Спасибо тебе огромное за все!

Я подошел к нему и крепко пожал большую мозолистую руку. Он сунул мне купюру:

- На проезд. А то в электричках сейчас контролеры суровые.

Я еще раз поблагодарил его и, распрощавшись, хотел было уйти, но, вспомнив известный голливудский фильм, улыбнулся и добавил:

- Наши дома «Бешикташу» четыре мяча заклепают, а турки гол престижа на девяностой смогут отыграть. Делай ставку! Не прогадаешь!

До станции добирался бегом.

Часть 2. Пластмассовый мир

Ты представить себе не можешь, на что способен человек, который наконец-то понял, что у него нет другого выхода…

Макс Фрай, «Наваждения»



Если есть вход, то есть и выход. Так устроено почти все. Ящик для писем, пылесос, зоопарк, чайник... Но, конечно, существуют вещи, устроенные иначе. Например, мышеловка.

Харуки Мураками, «Пинбол-1973»



Глава 1. Погань

 В вагоне стояла духота, сильно пахло потом. Даже настежь распахнутые форточки не спасали. Несмотря на неподражаемый придурковатый вид, приобретенный благодаря экстравагантной одежде, попутчики на меня особого внимания не обращали. Это вполне устраивало. Я сидел у окна и долго, с удовольствием наблюдал за проносящимися мимо пейзажами, залитыми знойным летним солнцем. Создавалось странное впечатление, будто я попал в совершенно другой мир. В нем не было места горю и страданиям, разочарованиям и боли. Не было места смерти. Не было места безысходности… Было только солнце, безоблачное небо и жизнь. Я ехал к самым дорогим, любимым людям, которых уже почти не надеялся вернуть. Еще каких-то полдня назад не надеялся. Еще полдня назад я не хотел жить! И вот теперь, сидя в душном вагоне, я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

Размышляя над всем этим, я улыбался, сам того не замечая. Но, видимо, это заметила грузная женщина, сидевшая напротив, и уставившаяся на меня бесцеремонным, пристальным взглядом. Ощутив его на себе, я переключил внимание на попутчицу и приветливо улыбнулся еще шире. Она, не меняя каменного выражения лица, еще несколько секунд всматривалась, а затем чуть слышно, видимо, чтобы больше никто ее слов не расслышал, прошипела:

- На себя посмотри, урод худосочный! - последнее слово она растянула, подчеркнув тем самым особенно пренебрежительное ко мне отношение.

Улыбку мигом слетела с довольного лица и ничего больше, кроме недоумения, я изобразить не смог. Женщина вызывающе подалась всем своим немалым весом в мою сторону и с вызовом, сквозь зубы, добавила:

- Чего скалишься, погань? Ты у нас, что ли, идеальный? Ты себя-то в зеркало видел, что с людей тут ржешь? Погань!– и, демонстративно сплюнув на пол, подняла с пола увесистую сумку и пересела на другое место.

Совершенно не понимая, что произошло, я сидел и не знал, как реагировать на такую вопиющую несправедливость. Вероятно, она посчитала, что моя улыбка была вызвана ее излишним весом. Немного поразмыслив, решил, что доказывать что-то такому человеку просто нет никакого смысла. Скорее всего, с головой у нее явные проблемы, а значит, объясняться просто не стоит. Или, может быть, женщина была просто обижена жизнью. В любом случае, лучше не предпринимать попыток оправдаться.

Оставшуюся часть пути до города я провел, все также, пялясь в окно электрички, но настроение было бесповоротно испорчено. Теперь присутствовало лишь колоссальное волнение перед встречей. Самой важной встречей в моей жизни.

Раскаленный асфальт привокзальной площади проминался под резиновыми подошвами, которые норовили вот-вот расплавиться. Очень хотелось пить. Скучавшие до этого таксисты, завидев толпу людей, высыпавшую из вагонов, заметно оживились и принялись предлагать свои услуги, монотонно бубня: «Такси, такси, не дорого...» Моя скромная персона была демонстративно проигнорирована. Видимо, здесь свою роль сыграла одежда. В ней я не производил впечатления человека, способного рассчитаться за их услуги, а значит, не было смысла тратить на меня драгоценное время.

Взяв курс в направлении станции метро, я пересек площадь. Увидел небольшой киоск, на котором большими буквами красовалась соблазнительная надпись «холодные напитки». Вывернул карманы «варёнок» и подсчитал оставшуюся наличность. На воду деньги были, на проезд до дома тоже оставалось. Подойдя к небольшому окошку, постучал:

- Добрый день. Литр холодной без газа, пожалуйста.

Молодая дама, с вытравленными добела волосами, слегка нахмурилась и переспросила:

- Какой день?

- Добрый, - улыбнулся я ей.

- Причем тут день? – теперь равнодушно буркнула она, подала мне запотевшую бутылку и захлопнула дверцу окошка.

«Да уж, - пронеслось в голове, - день, видимо, и вправду не самый добрый».

Я запрыгнул в прохладу метро и уже через полчаса, не обращая внимания на жару и катящийся по лицу пот, бежал к родному дому по знакомым дворовым тропинкам. Навстречу ковылял пожилой сосед по лестничной клетке – Егор Семенович. Очень добрый, общительный и даже слегка назойливый человек, имеющий привычку при разговоре держать собеседника за руку, чтобы тот не спешил уйти и дослушал до конца. А слушать его, как правило, приходилось долго. Поэтому, чуть завидев издалека его бессменную льняную кепку, я на ходу придумал с десяток причин, по которым не мог говорить и даже приготовился их озвучить. Однако, к моему удивлению, Егор Семенович бросил на меня равнодушный взгляд и, не ответив на приветствие, молча, проковылял мимо. Ну, и ладненько. Так даже лучше.

Не дожидаясь лифта, я пулей взлетел на пятый этаж и замер перед дверью нашей квартиры. Нашей! Она снова была нашей! Пытаясь унять дрожь в руках, до упора вдавил кнопку звонка. Из-за двери послышался сначала настороженный рык Фила, а затем и предостерегающий лай. Удивившись такой реакции своего пса, который никогда не злился в подобных случаях, а лишь радостно повизгивал, я ждал. Казалось, что это ожидание растянулось в целую вечность. Послышался щелчок открываемого замка, дверь отворилась. На пороге стояла Маша. Моя Маша. Машка! Моя!

Ноги слегка подкосились, и я вцепился рукой в торец двери, стараясь удержать равновесие. Маша хотела было развернуться, но я, тут же, бросился к ней и крепко обнял. И без того кружащуюся голову, еще сильнее вскружил запах любимой женщины. Такой родной и приятный запах. А мне казалось, что я его уже совсем забыл…

– Николай, что с тобой? – удивленно воскликнула Маша, а Фил, злобно зарычав, пару раз гавкнул.

Она стояла, не отвечая на мои объятия и я, немного придя в себя, открыл глаза. Из детской на меня смотрела Юлька. Дочь сидела на полу, держа в руках свою любимую куклу, и с удивлением наблюдала за происходящим. Не отпуская Машу из объятий, я посмотрел в ее изумленные глаза и крепко поцеловал, затем отпустил, подбежал к Юльке, упал рядом с ней на пол, и также крепко прижав к себе, принялся покрывать поцелуями, не обращая внимания на угрожающий лай пса.

В комнату вошла Маша:

– Николай, что происходит? Что-то случилось? Ты можешь объяснить, наконец?

Я посмотрел на нее, жестом попросил присесть с нами рядом, а когда она присела, прижался к ним обеим и, стиснув до скрипа зубы, тихо заплакал.

Глава 2. Жар.

Утро встретило робкими лучами летнего солнца, украдкой пробивающимися меж задернутых штор спальни. Еще не успев раскрыть тяжелых век, я рывком вскочил с подушки и огляделся. Рядом со мной, свернувшись калачиком, мирно сопела Маша. Фил, уловив едва слышное шуршание постели, поднял настороженную морду и уставился на меня, будто спрашивая: «Ты чего это, хозяин? Я тут. Все тихо. Все под контролем».

Я облегченно вздохнул, откинулся на подушку и попытался выбросить из головы события последних месяцев, назойливо всплывавших из памяти. В то утро я дал себе слово: навсегда забыть все, что было до возвращения. Забыть, стереть, уничтожить все воспоминания. Гнать их так далеко, насколько это вообще возможно. То, чего мне хотелось более всего, я уже получил. Будучи твердо уверенным в том, что с этого момента жизнь пойдет совершенно иначе, я лежал и неустанно уверял себя не возвращаться к знанию грядущих ближайших месяцев жизни и не использовать эти знания ни в корыстных, ни в каких-либо других целях. Корме одного единственного дня – первого ноября. Все остальное – будет по-другому! Если бы я знал тогда, насколько все будет по-другому…

Тихо, чтобы не разбудить семью, прокрался на кухню и заварил крепкий кофе. Через распахнутое настежь окно доносилось пение птиц и негромкое гудение проезжавших вдалеке автомобилей. На часах было пять. Я взглянул на экран Машиного телефона и подумал, что своего у меня теперь нет. Надо будет купить новый и восстановить номер. Обратил внимание на дату: 18 июля 2008 года, пятница. Будний день. Внезапно свалившаяся мысль, что придется идти на работу, немного шокировала. Я настолько отвык от нормальной жизни, что такой простой факт, как необходимость зарабатывать деньги, показался мне чем-то неестественным и даже отталкивающим.

Нет, у меня была хорошая работа. Не выдающаяся, конечно, но все же позволявшая сносно зарабатывать. За последние два с лишним года я добился неплохих успехов и солидно продвинулся по карьерной лестнице, возглавив крупное подразделение в одном динамично развивающемся коммерческом банке. Не могу сказать, что эта профессия была для меня вершиной мечтаний и чаяний, но труд приносил свои плоды и не давал испытывать больших материальных сложностей, что в наше время уже не плохо.

Пришлось хорошенько потрудиться, чтобы, для начала, восстановить в памяти имена коллег и руководителей. Затем копнул глубже и принялся вспоминать, какие именно контракты и проекты реализовывались в июле. С удивлением отметил, что цепочка воспоминаний все больше обретает ясность, возрождая в памяти даже незначительные подробности. Я возвращался… И это было приятно.

В детской послышались негромкие шлепки босых ножек. На кухню вышла Юлька. Ее рыжие кудряшки непослушно торчали в разные стороны, а маленькие пухлые кулачки потирали заспанные глазки. Она сладко зевнула и спросила:

- А почему ты не спишь?

- Выспался уже, зайка. Скоро на работу буду собираться. А ты почему так рано встала?

- Чтобы зубы почистить. Мама говорит, что зубы нужно чистить каждое утро, а то болеть будут, - с этими словами она зашлепала в ванную и зашумела водой.

Я улыбнулся и с удивлением отметил, что дочь впервые самостоятельно решила встать пораньше, чтобы успеть умыться. «Видимо, взрослеет девочка», - подумалось мне, но тут же собственный мозг предательски напомнил те снежинки, которые не таяли на лицах...

По дороге на работу, заехал в салон сотовой связи, купил недорогой телефон и восстановил симку. Охранник в банке, лишь на миг оторвавшись от утренней газеты, бросил на меня беглый взгляд и, не здороваясь, снова принялся за чтение. «Кажется, я начинаю к этому привыкать», - подумалось мне, но особого значения малоприятному факту в очередной раз не придал. Войдя в свой кабинет и, усевшись в привычное кресло, откинулся на спинку. Пришлось потрудиться, чтобы вспомнить пароль от рабочего компьютера. А когда это удалось, я первым делом перенес все свои контакты из компьютера в новый мобильник. Вот теперь все в порядке!

В дверь постучали, и скоро кабинет стал наполняться галдящими коллегами, собравшимися на привычную утреннюю планерку. Я радостно приветствовал каждого, кто входил, веселыми шутками. В ответ они только удивленно переглядывались между собой и, ничего не отвечая, усаживались в кресла с противоположной стороны стола. Возникло ощущение, что я здесь лишний. Сделав вид, будто занят чем-то очень важным, я молча уставился в монитор компьютера, изредка нажимая на кнопку мыши.

Мой зам начал совещание. Я слушал… Заемщики, фамилии клиентов, споры о предметах залога, проблемная задолженность… Я знал заранее все обо всех обсуждаемых проблемах! Мало того, я прекрасно знал, как эти проблемы решать. Не понимал, как решать, а именно знал. Да что там! Я помнил, как мы их решали и к чему это приводило! Знал, что ООО «Стелс» так и не откроет текущий счет в нашем банке, а владелец ЧП «Кластер», два месяца кряду добивавшийся получения крупного кредита, внезапно исчезнет вместе с семьей на следующий же день после перечисления суммы займа. Я помнил о колебаниях курсов валют, которые из-за экономического кризиса, разразившегося накануне, вызывали панику. Я все это знал. И мне стало невыносимо скучно.

Это был самый долгий рабочий день в моей жизни, а после обеда я почувствовал легкое недомогание.

Вечером написал заявление об уходе, занес его в отдел кадров и, под недоуменными взглядами коллег, собрал вещи, вызвал такси и поспешил домой. В машине стало совсем плохо. Бил сильный озноб, в груди горело, дышать становилось все труднее. Рубашка взмокла от пота и прилипла к телу. Я ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Таксист, заметив мое состояние, остановил машину и буркнул:

- Приехали. Не хватало грипп среди лета подхватить…

Я посмотрел на него, стараясь убедиться, не шутит ли он, но тот отвернулся в другую сторону, давая понять, что разговор окончен.

- Послушайте, - надеясь все же убедить его довезти меня до дома, начал я, - Со мной все нормально, просто чуток устал…

- Послушай ты меня, уважаемый, - повысив голос и отчаянно жестикулируя, перебил таксист, – Имею право! Если больной, вызывай скорую помощь и езжай в больницу. А мне работать надо. Че сидишь? Вали давай! Или помочь?

Он угрожающе развернулся всем корпусом в мою сторону, и я решил не продолжать эту бесполезную дискуссию. Открыл дверь, взял пакет с вещами и просто выпал на тротуар. Из пакета высыпались офисные принадлежности и рассыпались на горячем асфальте. Не в силах подняться на ноги, я зашелся в удушающем кашле. Мимо шли прохожие, периодически бросающие на меня равнодушные, презрительные взгляды, а один зазевавшийся мужчина, ударившись коленом о мою голову, негромко ругнулся, нервно пнул лежащий рядом ежедневник и зашагал прочь.

Я с трудом вытащил из кармана мобильник и набрал номер Маши:

- Алло?

- Маш, мне плохо. Заболел… - говорить было очень тяжело и приходилось выдавливать каждое слово, превозмогая боль в груди.

- А что с тобой? И где ты вообще?

- На перекрестке Пушкинской и Кирова. У меня жар сильный и дышать тяжело. Приезжай скорее…

- Ну, так вызови скорую помощь! Им за это деньги платят. Я-то тебе чем помочь могу? – возмутилась жена.

- Что? – не поверив услышанному, прошептал я, но она уже бросила трубку, обрывая разговор.

- Послышалось, - вслух прошептал я, - Просто послышалось… А звонок сорвался… Сорвался…

Хотел было еще раз позвонить Маше, но чувствуя, что становится хуже, набрал номер скорой, продиктовал адрес дома, стоящего неподалеку и потерял сознание.

Глава 3. Пустота.

Неделю я провел в реанимационном отделении, с трудом различая, где реальность, а где сон или галлюцинации. Порой мне казалось, что я лежу на поверхности воды, плавно покачиваясь на волнах. Вдруг, накрывала ледяная волна, заливалась плотным потоком в рот и в нос, не давая сделать вдох. Я кашлял, пытался звать на помощь, и, не дожидаясь, проваливался в забытье. А приходя в сознание, нередко слышал шепот, сильно напоминавший тот самый, болотный…

Машу я увидел только после того, как состояние немного стабилизировалось, и меня перевели из реанимационного отделения в терапевтическое. Она вошла в палату, слегка поморщилась и неспешно подошла к кровати.

- Как ты себя чувствуешь? – голос звучал сухо и безучастно, словно ответ на задаваемый вопрос ее совершенно не интересовал.

- Уже лучше, - стараясь говорить тем же сухим голосом, ответил я.

- Хорошо.

- Хорошо, - вторил я ей.

Зависла пауза. Она посмотрела в окно, и у меня возникло впечатление, что единственное, о чем она сейчас думает, это как бы поскорее отсюда уйти.

- Я могу что-нибудь для тебя сделать? Может, есть какие-нибудь вопросы ко мне? Пожелания?

Я почувствовал, что закипаю. Меня, наконец, начало выводить из равновесия это поведение. Это отношение ко мне. Чем я заслужил такую холодность? Тем, что пошел на смерть ради нее?! Или тем, что люблю их с Юлькой больше жизни?! Хотел было вспылить, но вовремя сдержал порыв гнева, глубоко вздохнул и спокойно ответил:

- Есть вопросы. Присядь, пожалуйста.

Она уселась на соседнюю кровать, положила на колени сумочку, сложила руки замком и, склонив голову набок, внимала.

- Маш, что происходит? – спросил я и приготовился услышать в ответ то, о чем подозревал, но в чем не осмеливался признаться самому себе. Однако, вместо прямого ответа, она вскинула брови и даже оглянулась по сторонам. По всему было видно, что мой вопрос либо вызвал у нее удивление, либо она очень талантливо играла, стараясь уйти от ответа.

- А что происходит? Ты о чем-то конкретном говоришь?

- Ну, это я хотел бы от тебя узнать. Есть ли вообще какое-то конкретное объяснение тому, что между нами происходит? Объяснение твоему поведению?

- Послушай, Николай, ты меня настораживаешь. Я что-то делаю не так? Ты скажи. Если тебя что-то не устраивает, ты говори прямо, не юли. Я не в настроении, чтобы твои загадки разгадывать.

- Загадки? Да какие тут загадки, Маш? Для меня сейчас единственная загадка – это снежная королева, сидящая на соседней койке! – я переставал контролировать свое негодование и говорил все громче, – Я тебя не узнаю! Ты ведешь себя так, будто мы с тобой не муж и жена, а черт знает кто вообще!

- Будь добр, муж, - последнее слово она намеренно выделила надменной интонацией, - Выдерживай такт. Я не намерена выяснять с тобой отношения в таком тоне. И коль уж ты заговорил о странном поведении, то потрудись объяснить свою недавнюю выходку, когда ты явился домой в каких-то лохмотьях и насмерть перепугал ребенка.

Я осекся. Неужели причина в этом?

- У меня был трудный день, - не зная как еще объяснить ей свое поведение, пробубнил я, - Очень трудный. Просто поверь…

Она нахмурилась:

- То есть, ты хочешь сказать, что у тебя был трудный день и это дает тебе право приходить домой и вываливать свои проблемы на меня и на ребенка. Так?

- Вываливать свои проблемы? Да я соскучился по вам, дура! Я чуть не издох в тот день! И если бы не это… - я вовремя осекся и сжал зубы от гнева.

- Значит так, супруг, хочу, чтобы ты понял раз и навсегда. Ни я, ни Юлия – мы не твоя собственность. Ты не имеешь права использовать нас ни в качестве твоих личных психологов, ни в качестве твоих спасателей или еще кого-то там. И мы не какие-нибудь вещи, чтобы по нам скучать. Мы – твоя семья. И у каждого – свои обязанности и мера ответственности. Моя функция – родить ребенка и воспитывать. Твоя – обеспечивать семью и принимать участие в воспитании дочери. Это наши с тобой обязанности. Больше никаких обязательств, друг перед другом, у нас нет и быть не может. Даже секс вторичен! Если ты до сих пор это не уяснил, я сегодня же обращусь к юристу, и он подготовит брачный контракт. Расходы беру на себя. Ты ведь у нас теперь безработный, не так ли?

Я с отвисшей челюстью слушал ее монолог. Эта чудовищная, циничная тирада каждым сказанным словом, словно тяжелым молотом, ударяла снова и снова, не давая возможности прийти в себя. И самым чудовищным в ее словах было то, что все сказанное было логичным и правильным. За исключением единственного обстоятельства. Одного, но самого важного обстоятельства. Она не брала в расчет любовь…

- Звонил Самойленко, сказал, что ты написал заявление и никому ничего не объяснив, ушел. Мне ты ничего не хочешь объяснить?

- Нет, - только и ответил я ей.

- А мог бы и потрудиться… - она вцепилась в меня холодным взглядом, - И как ты намерен зарабатывать деньги? Меня не устраивает перспектива обеспечивать нас самостоятельно. А судя по твоим заскокам, теперь еще и на психолога придется тратиться. Или даже на психиатра.

Все это время она сидела на больничной койке с ровной спиной, не меняя позы. Ее речь была взвешенной и беспристрастной, каждое слово чеканилось, словно металлические монеты под тяжелыми ударами пресса. Это была Маша. Ее тело, ее волосы, глаза, ее голос и даже запах. Это, безусловно, была она. И она была живой, настоящей. Вот только внутри не было, ровным счетом, ничего. Холодная, космическая пустота. Вакуум.

Только сейчас я начал подозревать, что ничего, на самом деле, у меня не получилось. Я так и не смог вернуть то, что утратил однажды.

Женщина в электричке, продавец в киоске, таксист, люди, шагающие мимо умирающего на их глазах человека, и не стремящиеся ему помочь… Даже Филька не обрадовался моему приходу! Я попал в пустой мир. В нем люди даже не здороваются друг с другом, потому что никто никому не желает здравствия. Я не понимал, что именно здесь было не так. Отсутствие любви? Сострадания? Или, может быть, отсутствие души?

- Где Юля?

- В саду. Где ей еще быть? Ты от вопроса не уходи. Где работать намерен?

- Она такая же?

- Какая такая? – раздраженно рявкнула Маша.

- Уходи, - я уставился в потолок, не желая больше ни говорить с ней, ни видеть ее.

- Нет уж, ты мне ответь…

- Пошла вон! – сквозь зубы процедил я, сжимая кулаки.

Она поднялась и немного постояла надо мной, будто размышляя над чем-то. Затем развернулась и, громко цокая высокими каблуками, пошла к двери. Уже в проеме обернулась и небрежно бросила:

- Пса я усыпила. Слишком дорого обходилось содержание. На одну зарплату не потянем.

Хлопнула дверь. Еще несколько мгновений я держал себя в руках, а дав волю чувствам, с диким ревом приложился кулаком по прикроватной тумбочке. На пол со звоном посыпались пузырьки с лекарствами.

Глава 4. Я вас любил…

В палате воцарилась тишина. Я глубоко вздохнул, стараясь успокоиться, взять себя в руки и с удивлением отметил, что не испытываю того испепеляющего чувства очередной утраты, которое пережил в тот вечер, первого ноября две тысячи восьмого. Сейчас, лежа в больничной койке под капельницей с антибиотиками, я четко отдавал себе отчет в том, что не смог вернуть навсегда утраченных людей, но, в то же время, ощутил совсем уж неуместное чувство - чувство умиротворения. С первого дня пребывания в этом чужом мире я ощущал, что с ним что-то не так, но усердно старался закрывать на это глаза, не придавал большого значения. Куда как важнее было то, что жена и дочь снова со мной, снова живы. Но как бы я ни старался избавиться от этого назойливого ощущения, оно все равно зудело где-то в глубинах рассудка. А теперь все встало на свои места и стало легче…

Мои размышления прервала вошедшая в палату медсестра-практикантка. Довольно миловидная особа, которая несколько минут назад ставила мне капельницу. Она убрала осколки битых пузырьков, подала мне термометр, попросила измерить температуру и собиралась уйти, но я ее окликнул:

- Простите, вы не могли бы уделить мне несколько минут?

- Что-то случилось?

- Нет, все нормально. Просто я хотел бы задать вам один деликатный вопрос.

Она удивленно вскинула брови и с интересом посмотрела на меня.

- Скажите, если бы я сказал, что люблю вас, что бы вы обо мне подумали?

Ее красивые брови подскочили еще выше, округляя и без того большие глаза, она улыбнулась:

- Не поняла... Это угроза.

- Ну, почему же угроза? Совсем не угроза, - но она перебила.

- Семенов, вы только что сказали, что убьете меня и говорите, что не угрожаете?

- Да не убью я, господи! Люблю!

Девушка нахмурилась, пытаясь переварить мой вопрос:

- Не знаю о чем вы, Семенов, но думаю, вам нужно отдохнуть... - она развернулась и собралась уходить, давая понять, что разговор окончен, но я снова окликнул:

- Да не уставший я! Выслушайте, прошу вас.

Она остановилась, откидывая голову назад и глубоко вздохнув, снова обернулась в мою сторону:

- Вам скучно, Семенов? Я здесь не для развлечений, между прочим. Мне работать надо.

- Да я много времени не отниму. Честно. Ответьте. Что подумали бы обо мне?

- Подумала бы, что вы сумасшедший.

- Почему?

- Что значит ваше "почему"? Вы хотите, чтобы я вам прочла лекцию о нерациональном поведении? Я бы поставила вам диагноз «СПС».

- Это еще что такое?

- Не прикидывайтесь, Семенов. У вас плохо получается.

- Нет, серьезно. Что такое «СПС»?

- Синдром повышенной сензитивности. Психическое расстройство такое. Еще вопросы есть? Или, может быть, вам романтическое свидание устроить?

- Нет, спасибо. У меня последний вопрос: если бы вы от кого-нибудь узнали, что где-то умирает ребенок, нуждающийся в немедленной пересадке... - я ненадолго задумался, подбирая варианты - Да что там в пересадке... Хотя бы в переливании крови, а у вас была бы, как раз, нужная группа, как бы вы в этой ситуации поступили?

- Это зависело бы от многих факторов... - задумчиво проговорила она, начиная, наконец, проявлять интерес к разговору, - Думаю, вышла бы на его родителей.

Во мне затеплилась надежда, и я приподнялся с подушки, опираясь на локоть:

- Так! И...? – заставляя развивать мысль, спросил я.

- Что "и"? Если их ребенку нужна кровь, а у меня она есть, значит, они заинтересованы в ее приобретении. Небольшое количество я бы им продала. Но только в том случае, если это не навредит моему здоровью. А у вас есть нуждающийся в крови ребенок?

Я разочарованно опустил голову и, отрицательно ею покачав, поблагодарил за беседу. Она хмыкнула и молча вышла в коридор. К ней вопросов больше не было. Впрочем, как и ко всем остальным семи миллиардам жителям планеты.

Хотя! Меня внезапно посетила настолько волнующая мысль, что я чуть не вскочил с кровати, забыв о воткнутых в руки иглах капельниц. Есть в этом мире, по крайней мере один человек, который также, как и я попал сюда из другой жизни! Из другого измерения! И уж он-то точно отличается от всех! Взять хотя бы то, что он помог мне с одеждой и деньгами! Бескорыстно помог!

Спешно выдернув торчащие из рук иглы, я встал с кровати и принялся осматривать палату в поисках своей одежды. Нашел ее в пакете с принадлежностями, который забрал из своего рабочего кабинета. Проверив карманы, с удивлением отметил, что наличные и пластиковые карты были на месте. Кое-как отчистив белую рубашку от пыли, оделся и опасливо выглянул в коридор. Он был пуст. Когда я был уже почти у выхода на лестничную клетку, услышал позади голос медсестры:

- Семенов! Вы куда! Вам вставать нельзя!

Я улыбнулся ей в ответ и бросил на прощанье:

- Я вас любил, любовь еще быть может! Аривидерчи, моя заботливая леди! - и, в очередной раз уверив ее в своей невменяемости, засеменил вниз по ступеням.

Судя по тому, как вел себя Гена, когда я пришел к нему с поля, пустота этого мира на него нисколько не повлияла. То есть, повлияла, конечно, в какой-то мере, но все же он остался нормальным, полноценным человеком. Он сильно отличался от остальных. Это не бросалось в глаза, но я был уверен, что никто из «местных» даже не задумался бы о том, чтобы дать мне одежду, не говоря уже о деньгах на дорогу. Скажу больше: даже если бы я попросил у кого-то одежду и деньги, меня бы, в лучшем случае, послали на три буквы. А Гена дал! Сам!

Выходя из здания больницы в духоту июльского полдня, я думал только об одном: нужно поскорее добраться до Гены, и подробно расспросить его обо всем. Я был просто уверен, что вижу не полную картину. Должна была быть какая-то лазейка, какая-то мелочь, которую я до сих пор не заметил. Что-то, что ускользнуло от меня, пока я отвлекался на несоответствия.

Поймал такси и уже через полчаса стоял в небольшой очереди у железнодорожной кассы пригородного сообщения. В нетерпении перетаптывался с ноги на ногу, раздражаясь на то, как медленно кассир обслуживает покупателей. Электричка должна была отправиться с минуты на минуту, а дождаться следующую я бы просто не смог – лопнул бы от нетерпения.

Прямо передо мною, в очереди, стояла полная мамаша с непоседливым, забавным мальчуганом лет трех-четырех, который ни секунды не стоял на месте. Он беспрестанно кружился, подпрыгивал, приседал и даже падал на пыльный пол вокзала, распевая, при этом, какие-то лишь ему одному известные песенки на ему одному известном языке. Точнее, это был и не язык вовсе, а просто набор ничего не значащих слогов, которые тот ловко складывал в четверостишия. Надо признать, получалось очень даже не плохо – рифма в его «песнях» присутствовала, да и мотив прослеживался веселенький. Мать то и дело одергивала сынишку за шиворот, но юркий непоседа ловко выкручивался и тут же принимался за старое.

Я улыбнулся. В этот момент мальчик посмотрел на меня. Смутившись, а может даже немного испугавшись, понурил голову и торопливо подошел к маме. Когда та положила ладонь на хрупкое плечо, он отвернулся от меня, обхватил обеими ручонками внушительных размеров бедро матери и прижался. Я снова улыбнулся. Глядя на этого малыша, удалось ненадолго забыть о том, где нахожусь, а когда поймал себя на этой мысли, чуть не подпрыгнул от свалившейся догадки! Мальчик снова посмотрел на меня и теперь тоже улыбался. Я присел на корточки, чтобы оказаться на одном уровне с малышом, и тихо, чтобы никто не услышал, спросил:

- Привет. Тебя как зовут?

Тот задрал голову кверху, глядя на мать, которая сейчас не обращала на сына никакого внимания, затем снова посмотрел на меня и также шепотом ответил:

- Июса.

- Илюша?

Мальчик кивнул.

- А сколько тебе лет, Илюша?

Он вытянул вперед пухлую ручонку, сжатую в маленький кулачок, выбросил вверх четыре пальчика, растопыривая их в разные стороны, и с гордостью заявил:

- Два!

На лице заиграла довольная улыбка, красноречиво подтверждающая, что он очень гордится тем, что знает ответ на взрослый вопрос. То, что на самом деле он этого не знает, его не заботило.

- Ух, ты! Большой уже! И умный. Молодец!

Я не лукавил. Малыш и впрямь мне очень импонировал. Видимо, он это почувствовал и, отпустив мамино бедро, тоже присел на корточки, подражая взрослому дяде. Теперь его широкая улыбка открывала два ряда мелких молочных зубов.

- А маму ты любишь, Илюша? – спросил я нарочито будничным тоном, но при этом почувствовал, как от волнения кровь стучит в висках, а согнутые в коленях ноги наливаются горячим свинцом.

- Да-а-а… - протянул мальчик, - Юбью.

- Правда?

Он утвердительно кивнул.

- А мама тебя любит?

Малыш снова посмотрел на стоящую в очереди мать и пожал плечами. Я подумал, что мальчик просто может не понимать, о чем я его спрашиваю. И для того, чтобы убедиться, что ребенок ответил осознанно, попросил:

- А можешь показать, как сильно ты маму любишь?

Он не стал дожидаться повторной просьбы, быстро обхватил мамино бедро, прижался к нему щекой и, насколько мог, сильно сжал маленькие ручки. При этом его глаза блаженно прикрылись, а на губах засияла не менее блаженная улыбка. В этот момент рука женщины ласково погладила мальчика по голове. Скорее машинально, нежели осознанно.

Меня бросило в пот. Сердце заколотилось еще сильнее. А когда малыш, от переполнявших его чувств, поцеловал мамину юбку, под которой собственно и находилось то самое бедро, я чуть не плюхнулся на пятую точку.

Дети! Боже мой! Дети!!! Они чувствуют! Они любят! По-настоящему! Искренне!

Юлька!!!

Забыв попрощаться с новым знакомцем, я поднялся и сделал глубокий вдох, чтобы выровнять сбившееся дыхание. В глазах все плыло. То ли от жары, то ли от нахлынувшей надежды. Бросил взгляд на вокзальные часы. Отметил, что в детском саду – тихий час. Но к тому времени, как я смогу туда добраться, детей как раз усадят полдничать, после чего Юльку можно будет забрать домой. О поездке к Гене я теперь даже не задумывался. Мне нужно было срочно повидаться с дочерью и убедиться, что Илюша – не единственный ребенок, имеющий настоящую душу!