Крылья

Осень была в своем мерзостном расцвете. В воздухе стояла морось, редкие порывы ветра забирались под куртку, под кожу, к самому позвоночнику, заставляя все тело вздрогнуть и съежиться. На улице было темно и оранжево утром и вечером, а днем – разве что немного серее, но все так же темно. И сам этот день исчезал где-то в рабочих часах, прятался, будто бы его и вовсе не было, а были только вечные оранжевые сумерки.
Я следил за ней уже третью неделю. Провожал на работу и с работы, следуя на расстоянии, а на днях взял отпуск за свой счет и крутился целый день возле здания, в котором она исчезала обычно в 7.55-7.58, в зависимости от того, успевала ли на поезд метро в 7.43 или же мешкала и уезжала на том, что отправлялся в 7.45. Опаздывая, она торопилась, неритмично и как-то даже неуклюже поцокивала каблуками сапог и нервно подрагивала на светофоре, отсчитывающем секунды до старта нового отрезка забега. На тыквенном пальто серебрились мелкие невесомые капельки, из-под красного платка невероятных размеров, укутывающего ее до самой талии, выбивалась растрепанная колючая коса.
Меня она не замечала.
Во всяком случае мне так казалось. Я ничем не выделялся из толпы и был таким же, как сотни других рабочих мужчин этого города: короткая черная куртка, черная шапочка, темные синие джинсы, мрачное похмельное лицо, руки в карманах, черные сбитые ботинки.
Светофор зеленел, она, чуть помедлив и всегда пропустив вперед пару людей, продолжала марш до проходной какого-то предприятия с приставкой «белгос».  Вот и все, дальше я не мог за ней последовать и смиренно ждал, наливаясь пивом в кафетерии неподалеку и утрамбовывая в себя хлебные котлеты с обветренным пюре и жирные пирожки с мясом и грибами. В кафетерии не было туалета, и мне приходилось, скрепя сердце, иногда покидать наблюдательную позицию. К счастью, неподалеку в доме-бабушатнике был подъезд со сломанным домофоном, настоящее спасение для меня. Я облегчался там и быстро возвращался назад к пирожкам и томительному ожиданию.
Один раз в 12.17 она вышла на обед, зашла в тот самый кафетерий, где я давился, пытаясь проглотить сухое пюре. Очередь была длинная, она была так близко, я не знал, куда себя деть, вспотел и уставился в стенд с «информацией от администрации». Купила, кажется, пару булочек с маком, я не уверен, потому что старательно изучал единственный листочек на стенде с надписью «Книга замечаний и предложений находиться у продовца». Потом она ушла, а я с того дня ничего не пил до самого вечера, чтобы не пропустить момент ее выхода, загаживая любимый угол в гостеприимном подъезде.
В 17.03-17.06 она выходила с проходной, а я уже ждал ее, спрятавшись за «Доской Почета». С работы она шла не торопясь, немного распрямившись и приподняв голову. Обратная дорога занимала на 10-15 минут больше времени. Я провожал ее до забора, которым был огорожен двор ее дома. Первую неделю я торчал там почти до полуночи, надеясь, что она выйдет в магазин или еще куда-то. Но она не выходила. По загорающемуся свету я вычислил, что она живет на десятом этаже и даже разыскал планировку дома, так что я теперь знал, что у нее двухкомнатная квартира №46, с балконом.
Последние дни я уже не оставался там до ночи, а уходил часов после восьми, чтобы вернуться в 7.20 и снова проводить ее до работы. Я подумывал раздобыть бинокль, но ее окна всегда были плотно завешены жалюзи. Поиск в интернете, в социальных сетях и на сайте ее «белгоса» ничего не дал. Даже фотографии не нашлось. Ни ее имени, ни фамилии я не знал. Спрашивать у соседей я побаивался, опасаясь, что они расскажут ей, что «какой-то стремный мужик про тебя узнавал».
 И все же я не мог перестать следить за ней, уже привычно проскальзывая от угла до угла, от арки до арки, от вагона до вагона. Моя жизнь теперь состояла из этих пряток-перебежек, а приходя домой, я почти сразу же ложился спать, чтобы утро наступило как можно быстрее.
Я мучительно боялся того момента, когда она все-таки заметит мою слежку. Боялся… и не мог дождаться, когда это произойдет, изнывая от предвкушения чего-то.
И наконец этот день настал.
Как обычно, с утра я провел ее до работы и скрылся в кафетерии. Продавщица мрачно посмотрела на меня – я основательно надоел ей за эти дни.
В обед я снова видел ее. Она возвращалась откуда-то назад в «белгос». Не может быть, я пропустил, как она выходила?.. Весь день я клял себя, ругал последними словами за то, что не уследил, когда и куда она выходила. Я спрятался за доской почета немедленно и прождал там до конца рабочего дня. В 17.03 она вышла с работы, перешла дорогу. А потом она обернулась и посмотрела прямо на меня. Вне всякого сомнения, не случайно. Она точно знала, куда смотреть и точно ожидала меня там увидеть. Я замер. Несколько секунд она неотрывно смотрела мне прямо в глаза, а я, не дыша, смотрел на нее. Потом она развернулась и, как ни в чем не бывало, продолжила путь. Я не знал, что делать. Она не была испугана или даже удивлена. Помешкав, я продолжил идти за ней, все еще выдерживая дистанцию, но уже скорее по привычке, чем по необходимости.
Как всегда, я ехал в соседнем вагоне метро, а она ни разу не повернулась в мою сторону, даже не подала виду, что знает о моем присутствии. Я был в растерянности.
Мы вышли из метро и вместе дошли до забора ее дома – она, а следом, с отрывом в двадцать шагов, я. Она придержала ворота на кодовом замке ровно столько, чтобы я успел зайти за ней. Потом – дверь подъезда. Все так же, не оборачиваясь. Она вызвала лифт, но я не мог заставить себя подойти к ней, поэтому остался на пролет ниже, дождался, пока она уедет и, как сумасшедший, побежал по лестнице. Дверь квартиры с металлическими цифрами «46» была приоткрыта. Я остановился, не решаясь войти. Руки дрожали. Выдохнув, я взялся за дверную ручку и вошел в квартиру.
Ее пальто висело, просто наброшенное на крючок в стене. Сапоги стояли у двери. Один сапог покосился, облокотился на второй, под ними уже успела натечь небольшая грязная лужа. Я спешно скинул ботинки, зацепив один другим. Мои носки были не в лучшем виде, к тому же воняли, так что я снял их тоже, затолкав поглубже в ботинки. Стесняясь нестриженных ногтей на ногах, я снял куртку, накинул ее на соседний крючок и пошлепал босыми ногами по холодному полу в сторону одной из комнат –той, где всегда первее всего загорался свет.
У меня перехватило дыхание. Она стояла спиной ко мне, в центре комнаты, совсем голая. Я мог видеть ее худые ноги, растрепанную косу, тонкие руки, белые ягодицы, округлые плечи, длинную шею. И две безобразные, гноящиеся, рваные раны на спине, между лопаток. Они были какого-то невнятного цвета – фиолетового, красного, желтого, серого, даже немного черного. Края ран, растрепанные, неровные, не сходились друг с другом. С левой раны вниз к пояснице медленно стекал густой гной.
Я выдохнул. Она продолжала стоять, не оборачиваясь, глядя в балконное стекло, которое, вопреки обыкновению, не было завешено.
Я хотел подойти к ней, что-то сделать с этими отвратительными ранами, вылечить, зашить, обработать… хотя бы прикрыть или вытереть гной. Но не мог заставить себя, так и стоял, бездвижный, в дверном проеме.
Она повела плечами, как бы от холода, и подошла к балконной двери. Не торопясь, повернула ручку, открыла. С улицы дохнуло холодом, по моим босым ступням прошелся сквозняк. В прихожей ляпнула входная дверь – я забыл ее закрыть.
Она не обернулась. Медленно, ступая осторожно по бетонному полу, вошла на балкон. Окна были распахнуты, рядом стояла небольшая деревянная табуреточка, синяя, облезлая. Каким-то неожиданно раздраженным движением она смахнула со спины капельку гноя, встала на табуреточку и вышагнула в окно.
Несколько секунд я стоял ошарашенный, обездвиженный, немой. Изо рта вырывался пар, было тихо, только жалюзи негромко шелестели, покачиваясь от сквозняка.
Потом я взобрался на табуретку, неловко, покачнувшись, и вышел следом за ней.