Голь на выдумки хитра-17. В Петербург

ГЛАВА 17


В ПЕТЕРБУРГ


В карете было невыносимо жарко, горячее бедро Агриппины Афанасьевны ёрзало по моей ноге, и я жалела, что она не надела под юбку каркас. Беспрестанно звенели на сбруе колокольчики, ямщик гикал и гнал лошадей во всю прыть – ещё бы, в его тарантасе следует фрейлина самой императрицы. Я прижалась к стенке транспортного средства и мечтала о самолёте. Когда-то я не любила и боялась авиацию, но второе путешествие по каменистому тракту в подпрыгивающей от тряски коляске убедило в обратном. Лучше несколько часов потомиться в ожидании удачного приземления, чем неделями медленно умирать от зноя и ничегонеделия. 
 
На мне красовалось серое хлопчатобумажное дорожное платье, великодушно подаренное Матвеевой, его за сутки переделала на мою худенькую фигурку одна из холопок боярыни. А ещё она переделала на меня выходной наряд хозяйки из алого тяжёлого шёлка с модными для этого времени рюшами, бантами, вышивкой, фижмами и прочими прибамбасами.

Агриппина дремала, она предпочитала играть в молчанку, а мне страстно хотелось пообщаться. Например, расспросить её о причине недельного проживания в Москве. Что заставило придворную царицы терпеть лишения длительной дороги ради семи дней в Первопрестольной?

Маясь от скуки, я вспоминала, как рано утром Петя провожал меня со слезами на глазах, но строгий взгляд отца препятствовал ему расплакаться. Отведя сестру в сторону, поглядывая на нас, Потап Тимофеевич что-то долго наказывал ей, а она послушно кивала. 

Заработанный капитал я со спокойной душой оставила на хранение Тимофеичу, забрав из него три двухрублёвика на непредвиденные расходы, так как основные траты взяла на себя моя благодетельница. Она также купила мне подорожную грамоту, но положила её в свой вышитый золотыми цветами небольшой грушеобразный ридикюль, который носила на поясе. Товар из двадцать первого века и скромное русское платье тряслись под сиденьем в элегантном саквояже из кожи, позаимствованном напрокат у Кирилловых.

Нам предстояло проехать шестьсот вёрст или приблизительно семьсот километров, а это при хорошей скорости вороных около семи суток пути. Я искоса поглядела на почивающую спутницу и неожиданно чихнула. Агриппина разлепила осоловелые от спячки глаза и непонимающе уставилась на меня.

- Вам не страшно путешествовать в одиночестве? - ляпнула я первое, что пришло в голову.
- Извозчика Ивана ведаю длительно, - пожала плечами Матвеева. – И почтовых комиссаров длительно. Выдашь им маленько медных копеек на водку, оне пуще глазу тебя стеречь будут. А што?

- Разбойники на дорогах встречаются? – не отставала от боярыни я.
- А как же, - откликнулась она. – Тати наблюдаются повсеместно.
Мне стало не по себе. С Петром чувства незащищенности не было. Уловив моё настроение, Агриппина внезапно выразительно продекламировала:
    
Россия, коль счастлива ты
Под сильным Анниным покровом!
Какие видишь красоты
При сем торжествованьи новом!
Военных не страшися бед:
Бежит оттуду бранный вред,
Народ где Анну прославляет.
Пусть злобна зависть яд свой льет,
Пусть свой язык, ярясь, грызет;
То наша радость презирает.

- Что это? – не поняла я.
- Ода императрикс сочинителя Михайла Васильича Ломоносова, - улыбнулась она.

- Ломоносов служит при дворе императрицы? – обрадовалась я.
- Они сичас в Германии, - удивилась моему оживлению боярыня.

- А позвольте, я тоже вам стишки расскажу? – разочарованно произнесла я.
- Позволяю, - кивнула она.

Сначала я продекламировала Есенина, затем Блока, потом пошли в ход Степан Щипачёв и Марина Цветаева, наконец, их место заняли Друнина, Ахматова и Ахмадуллина. Время побежало быстрее, я разошлась до такой степени, что не расслышала, как прекратил покрикивать на упряжку Иван, а стал прислушиваться к моему возбуждённому голосу.

Наполовину не понимая незнакомых слов, Агриппина всё же наслаждалась поэзией, с её лица не сходила блаженная улыбка. Видимо, засилье России иностранцами научила русского человека терпимости ко всему для него необычному.

- А давайте теперь будем петь? – боясь, что попутчица снова погрузится в дрёму, предложила я. И, не дожидаясь ответа, затянула «Миллион алых роз».

Пугачёвские хиты в моём исполнении звучали очень даже неплохо, тем более что я старалась копировать оригинал, особенно когда он исполнял  «Эй, вы там, наверху», «Ты меня поцеловала», и «Арлекино». Когда я истерично захохотала, подражая примадонне, Матвеева отодвинулась от меня на безопасное расстояние, а извозчик нагнулся и обеспокоенно заглянул в карету.

Поняв, что переборщила, я перешла на романсы, их обожала моя дорогая бабушка и привила эту любовь мне. Аудитория постепенно успокоилась, а спустя час Иван перехватил у меня эстафету.

- Летят утки, летят утки,  - обращая глаза к небу, торжественно выдал он, – и два гуусяааааааа

Русская народная песня поднялась к облакам и, оттолкнувшись от них, опустилась на притихшую землю, околдованную звучанием грустной, берущей за душу мелодии. Я зачарованно слушала извозчика, а когда он окончил, попросила продолжения концерта.

Иван не отказал. Так и ехали мы, развлекаясь как могли. Агриппина странно поглядывала на меня, но я еще не знала, что означают её взгляды. 

Когда стемнело, мы остановились на уютном постоялом дворе. Нас встретили с поклонами, выделили чистую комнату и принесли ужин – рассыпчатую пшённую кашу, щедро приправленную сливочным маслом, гречневые блины со сметаной, отварных карасей и взвара с мёдом. 

Отужинав вместе с щедрой хозяйкой, Иван отправился почивать в людскую. Как ни странно, я моментально уснула, и только утром обнаружила на подушке следы крови – то всю ночь  меня поедали клопы.

- Кровопускание полезно, - расчёсывая зудящие места, попробовала пошутить я. Матвеева улыбнулась и посоветовала обработать места укусов своей мочой, от чего я с отвращением отказалась.

Не буду пересказывать, как мы провели время в пути, лишь хочу отметить, что вполне сносно. Днём развлекали друг друга, ночами спали как убитые. Ни клопы, ни тараканы, снующие в поисках пропитания по гостиничным номерам мотелей восемнадцатого века, не нарушали нашего покоя. Что  удивляло – попутчица наотрез отказывалась рассказывать о дворе императрицы и о его царственной хозяйке.


***

- Скоро Петербург, -  вглядываясь в горизонт, однажды утром громко произнёс Иван.
- Наконец, - попыталась обрадоваться я. Не получилось. После последней ночи я не могла прийти в себя, как не старалась встряхнуться. Глаза слипались, сознание проваливалось в ловушку ласкового Морфея. А в этой ловушке неизменно присутствовал Оболенский. Он брал меня за руки, притягивал к себе и целовал. Целовал так, что начинало сладко ныть тело и кружиться в колдовском дурмане голова.

- Сызнова тучи, - сердито проговорила Агриппина Афанасьевна и тронула меня за плечо. - Пробуждайтесь, Мария Васильевна.

Я с трудом разлепила веки и попробовала встать. Меня качнуло. Подскочил Иван, подставил плечо и помог выйти из кареты.

Низкое тёмное небо огорчило резким контрастом с ясной погодой средней полосы России. Но функцию солнышка взял на себя каменный особняк в три этажа, окрашенный в оранжевый цвет. Повертев головой по сторонам, я убедилась, что все строения на прямой, выложенной булыжниками, улице каменные и они разного весёлого окраса. Заборов не было, вход в дома был открыт для окружающих.

Несмотря на доступность входа в средневековый коттедж, я почувствовала тяжесть на сердце и вспомнила, что давно не разговаривала со своим внутренним голосом. Вернее, это он не разговаривал со мной. Появилось ощущение, что я в ловушке.

- Проходите, голубушка, - надменно проговорила Агриппина Матвеевна. И уже Ивану: – Доведи её до светлицы.      

Большая гостиная встретила нас сумраком и занавешенными тяжёлыми портьерами окнами. По её периметру высились шкафы, сундуки и комоды, посередине стоял стол, возле него стулья с изогнутыми спинками.

На обитых расшитой золотом тканью стенах в позолоченных окладах висело несколько массивных образов, их суровые лики со скорбно сжатыми губами с подозрением наблюдали за мной. Медные канделябры с льющими тяжёлый жёлтый свет восковыми свечами придавали окружающей атмосфере таинственность и непредсказуемость.
 
Мне выделили уютную комнату на втором этаже с настоящей кроватью под шёлковым балдахином. Обстановка комнаты была вполне комфортной, не хуже, чем в двадцать первом веке.

«Не хватает только телевизора и компьютера», - с грустью подумала я. Острая ностальгия резанула так сильно, что я схватилась за сердце и присела на лавку.

Пока я настраивалась на борьбу с обстоятельствами, вышколенный лакей в чёрных башмаках, белых чулках и красной фирменной ливрее принёс чашу с водой и поставил её на столик возле умывальника. Я же, измученная зудом от укусов клопов, ждала предложения посетить баню, но спросить у высокомерного слуги о том, будет ли она предоставлена, не решалась.

«Бани не будет, - шепнуло мне на ушко второе «я», - разве не видела, что этот каменный дом не имеет двора, в котором бы помещались мелкие постройки»?

- Пожалте мыться, -  неожиданно повернулся ко мне лакей и указал головой на дверь. В руках у него я обнаружила полотенце, простыню и кусок настоящего мыла.

Порывшись в бауле, я вынула из него платье и потопала за лакеем в конец коридора. В маленькой, обшитой на манер бани досками, комнатушке стояла метровая полная воды чугунная ванна, возле неё приткнулась дымящаяся бадья, над бадьёй с оловянной миской в руке суетилась девушка в сарафане и передничке.

Беспрестанно улыбаясь, девушка тщательно растёрла меня намыленной жесткой мочалкой, затем, приговаривая: «с гуся вода, с Марии худоба», окатила душистым травяным настоем из большого кувшина и насухо вытерла.

Вернувшись в свою комнату, я причесала мокрые волосы и села дожидаться дальнейших событий. Захотелось есть.

Ждать долго не пришлось, вновь зашёл чопорный слуга, который проводил меня в пустую гостиную. На столе, рядом с медными подсвечниками и кувшином с неизвестным напитком, лежали курица, сыр, хлеб. Поняв, что это мой ужин, я послушно поела и удалилась в средневековый номер, чтобы, наконец, выспаться.


Продолжение: http://www.proza.ru/2016/11/29/328