***

Зачем вы пишете эту пустую писанину, этот ни к чему непотребный грабеж времени, которое уделит ваш читатель на малоинтересную работу вашей «души»? Или мало за последние тысячелетия написано добротных книжек? Правда, к чему?

Вы хотите влиять? Влиять. Как это сильно, это похоже на правду, очень дерзко – посредственным писательством влиять на чьи-то подвластные соблазну ума головы. Что ж, амбициозность такая весьма похвальна. Но почему-то писатель не тревожится по поводу того, что мы открыли его замысел, его эгоистичное желание влиять. Его тайна раскрыта – мы знаем, что не для пользы общества он затевает свое сочинительство – что ж он так спокоен, будто готов был к разоблачению? А, нет, все дело в том, что никакое это не есть разоблачение. Это – коробка с двойным дном, так что добравшись до «истины» - страсти к влиянию, мы, обрадованные псевдо-находкой, успокоим писателя, что не будем углубляться далее. Он вернется к своим трудам, а мы, прощая его эгоистичную слабость, … тоже вернемся к его трудам (ведь теперь-то мы знаем и не поддадимся влиянию, которое не захотим принять, будем, что ли, избирательны).

Но, в действительности, истину не знает никто, писатель – в  том числе. Он только догадывается, что для его же выгоды мы нашли что-то, нас удовлетворившее и похожее на ответ, и отступились, и все вновь вернулись к своим занятиям. К занятию писательства писатель вернется тем охотнее, чем более очевидным будет для него несоответствие истине наше первое открытие, и о наличии второго дна он будет стараться не думать, ведь там что-то гораздо более страшное, там то, что нужно зажевывать текстами-стихами. Главное, не слышать тихий и оттого более тревожащий зов – приоткрыть ту, вторую, правду.

Не только писателей касается она, эта вторая правда, но благодаря им и их бессмысленному писательству можно эту правду очертить точнее. Мы с вами, посредственные читатели, подвергаемся той же зависимости второго дна – страху, что нас нет. Страх посмотреть в зеркало и не увидеть своего отражения. Это то, что гложет, удручает, манипулирует нами и мы старательно пытаемся доказать обратное: я – есть! Я есть, ведь вот же, на бумаге – мои мысли, вот же, в инстаграме – сотни моих селфи, дочке полгода – моей дочке, это, знаете ли, говорит о том, что я есть, как иначе? Самоутверждение, вечное доказывание существования Я, попытки проявить его любым способом – не это ли дает толчок каждому действию, сказанному слову, от большого искусства и до занятий сексом? Любое добро перестает быть добром, когда мы открываем это дно – что ж, благотворители, усерднее доказывайте себе себя, при этом вовсе необязательно задумываться над истинными причинами вашего добра, но добрыми считать себя, конечно, позволительно. Считать себя кем-то – это дополнительная опция в программе самоутверждения. Считать себя добрым – приятнее, но даже и злым себя можно считать – что гораздо лучше неимения на этот счет каких-либо представлений, страшного незнания о себе. Нас хвалят – это отличное лекарство для самоутверждения, нас ругают – это горькое лекарство, но все же лечит от страха не увидеть отражения в зеркале. Если же у нас социальных контактов не так много – что же, давайте активнее искать дозу, давайте дружить, помогать друг другу, давайте считать кого-то своими друзьями или любовниками и звонить им, когда нужна эта доза, они же ответят на звонок бодреньким голосом – ведь это и их доза так же.

И текст этот, как и все другие (пусть и более влиятельные, даже простонародно именуемые гениальными, но такие же отчаянно самодоказывающие) – та же доза, всего лишь доза горе-писателя. Возможно, кроме дозы присутствует что-то еще, это самое оптимистически живое допущение, которое принять хоть и опасно, но на праве презумпции оно вполне может быть, пока может быть. Пока мы не убедимся, что это второе дно — последнее.