Бисквиты

       
        Я шел по дорожке парка, а за мной хвостом тянулись заботы. А за ними – хлопоты, сомнения, страхи и прочие подобные им. Целой гурьбой так и шли попятам, словно я пришел в парк развлекать их.
        Исключая нас, тропа была пуста. День выдался жаркий, но мы все равно отправились на прогулку, хотя перед этим долго сомневались: стоит ли? Только вспотеем и устанем. Но сидеть с ними взаперти было выше моих сил. Там заботы и беспокойства совсем сходили с ума, превращаясь в одержимости и фобии.
        Иногда нам встречались не обремененные переживаниями пешеходы. Они выгуливали собак или бежали легкой трусцой в образцовой заботе о своем здоровье. И моя свита слегка отшатывалась, увлекая меня за собой, если это был спортсмен или спортсменка, или вовсе шарахалась в сторону, когда нам приходилось миновать собаку, которая в глазах моих страхов выглядела цербером.
        И зачем я пошел в парк вместе с ними? Происходящего вокруг я все равно не замечал. Впрочем, эту тропу я знал наизусть. Вот мы прошли вдоль луга, где произрастали буйные травы, которых не тревожила вооруженная косой рука человека. Я хотел пройти по траве, чтобы ощутить ее льнущее к ногам прикосновение, но какой-то маленький страх, о котором я и думать забыл, напомнил мне о себе, дернув за рукав, чтобы предупредить: не надо – там могут водиться клещи.
        Мы миновали полуразрушенный деревянный мост. Он безотказно функционировал долгие годы, и я несколько раз проезжал по нему, не смущаясь натужным скрипом досок. И вдруг несколько балок освободились от хватки гвоздей, – или это, напротив, гвозди разжали свои уставшие, расшатанные временем зубы, – и повисли над вялыми течением реки, явно помышляя спрыгнуть в воду и отравиться в краткосрочное, полное необычных впечатлений, путешествие, пока не застрянут между камней и не будут выужены смотрителями парка.
        Но тут, как назло, за моей спиной поднялся особо беспокойный шепот, и я невольно прислушался к нему, чтобы понять, о чем речь. Уж, не возникла ли в моей жизни новая проблема, которой остальные на время уступили первенство, однако тут же принялись обсуждать и осуждать ее за дерзость? Мол, неужели, эта выскочка возомнила, что на ней сошелся клином свет, и что от силы через пару недель ее не вытеснит новая фаворитка или же одна из верных спутниц, чья лояльность доказана временем? Благодаря этой суете, я не заметил моста, хотя, проходя мимо него, обтянутого желтыми и красными лентами с надписями «осторожно» и «опасно», я привык то ли задумываться о бренности сущего, то ли просто любопытствовать о том, не начались ли еще ремонтные работы.
        Как только я понял, что пропустил мост, мною овладела досада, которая, распихав своих спутников локтями, схватила меня за плечо и насильно развернула на сто восемьдесят градусов, чтобы я опомнился. Но из-за изгиба тропы увидеть мост отсюда не представлялось возможным. А возвращаться, – как мне тут же напомнили нестройным хором, в котором выделялся спевшийся дуэт суеверия (альт) и лени (баритон) – было плохою приметой. К тому же, – предупредила одна из старших забот, чьей прерогативой являлось соблюдение сроков, – мое время было ограничено.
        Я продолжил путь, но досада не ослабляла хватки. Она уселась мне на плечо и желала узнать, настолько ли я подпал под влияние всех этих ничтожеств, среди которых вынуждал существовать и ее, что уже вовсе перестал замечать мир вокруг. Это было вполне в их духе: интриговать и настраивать меня против остальных, с которыми в реальности они были заодно, в надежде, что я свихнусь окончательно, и у них настанет полная свобода. (Неужели они не догадывались, что с потерей рассудка их благоденствие окажется под вопросом, ибо в моей жизни может прочно воцариться эйфория?) Поэтому, когда я внял досаде и грозно размахнулся, чтобы отогнать эту шваль прочь, они, разумеется, отпрянули, но отнюдь не испугались и даже насмешливо осклабились. Но уже через минуту, – за которую я успел убедиться в том, что скалы по левую руку и петляющая река по правую никуда не делись с прошлого раз, – они снова наступали мне на пятки и дышали в затылок.
        Я знал их наизусть. Вот тоска семейной жизни под руку со страхом одиночества – неразлучная парочка, пребывающая в неумолкаемом и бесполезном диалоге. Они так и не научились понимать взаимные аргументы, но притерлись достаточно, чтобы чередовать свои реплики, не перебивая друг друга. Сначала говорит одна, вполне убедительно. Затем ей возражает второй – еще более красноречиво. Вот служивая сука «скука», по кличке «с девяти до пяти». Она все ворчит, ноет и зевает. Ее ведет на поводке беспокойство остаться без работы.
        Однажды мой электронный рабочий пропуск, которым я отпираю вертушку турникета, не сработал. Это случилось в понедельник утром, как раз в то время, когда они, должно быть, отключают пропуска уволенных без объяснений (но не без причин). И хотя на моем пропуске имелась поперечная трещина, дававшая возможность предположить, что она являлась причиной повреждения внутреннего элемента, активизирующего сенсор турникета, видели бы вы, как оживилось мое беспокойство, тут же превратившееся сначала в страх, а затем панику; и как сникла и поджала хвост скука. Страх тащил ее, – уже не упиравшуюся, – к главному входу, где им предстояли переговоры с охранником. Наружный телефон, пальцы, путающие кнопки, долгие гудки, безразличный голос оттуда (куда навсегда заказан доступ?), изгнание из Эдема, причем, из-за чего? Причина не ясна, но, как нас учили и запросто выучили (в отличие от нейдущих в голову точных наук), вина всегда есть и может быть с легкостью доказана. Впрочем, она и не нуждается в доказательствах.
        Видели бы вы, как страх, взявший себя в руки, насколько требовалось, чтобы не показаться тем, кем он был (паникой), наступил на хвост своей суке (очевидно нарочно, хоть и под предлогом неразберихи: ведь эта она требовала, чтобы ее выгуливали сверх отведенного на обеденный перерыв часа), а она даже не пикнула. И как он ей злобно прошептал, пока охранник сверялся с базой данных: ты у меня теперь дерьмо жрать будешь. Я ужаснулся этому несусветному хамству по отношению к вполне породистому животному, скучавшему, – как не раз разъясняло оно само, – из высших соображений философского порядка. А скука посмотрела на страх таким жалобным взглядом, словно хотела сказать: буду питаться, чем угодно, только пощади!
        И что же? Ложная тревога! Никто никого не увольнял. Просто, как и следовало ожидать, – и как я безуспешно пытался втолковать им обоим, – оказался поврежден пропуск. И хоть бы страх извинился перед скукой. Так нет же: гордо прошествовал на второй этаж, где они сидели в своем закутке: скука за компьютером, а страх где-то в ногах. Но в тот день наоборот: страх горбился в кресле, усердно выстукивая на клавиатуре бесхитростный гимн рабства и потея от непривычки. Сука, свернувшись побитым калачиком у компьютера. Но вскоре после обеда – остается только удивляться скорости их дворцовых переворотов, – скука влезла на кресло, зевнула и открыла не относящийся к работе вебсайт. А страх утомленно махнул рукой и задремал под столом.
        Разумеется, они и сегодня присутствовали в моем кортеже и громко спорили о том, какой выбрать маршрут: скука настаивала на том, что подлиннее, чтобы попозже вернуться на службу, а страх все норовил срезать путь по одной из поперечных троп, дабы соблюсти видимость приличия.
        Иногда кто-то из них выбегал вперед, разворачивался и вопросительно заглядывал мне в глаза. Вопросительно и в то же время властно. Какая невообразимая дерзость! Причем, нагличала всегда какая-то мелочь: однодневки-расстройства из-за пустяков. А вот семейная проблема, могущая похвастаться своей родословной, понуро шаркала ногами в самом хвосте. Она устала от своего возраста и комплексовала, что до сих пор не сумела довести себя до полного нервного срыва. Ее галантно поддерживал страх одиночества, заинтересованный в предотвращении эксцессов.
        И тут на меня снизошло то, что иные называют божественным вдохновением (и только недостаток веры мешает мне последовать их примеру). Не знаю, откуда возникают подобные идеи, и как воплощаются в жизнь с магической молниеносностью. Я резко свернул с тропы и спрятался в кустах. А они, – и в этом совпадении расчета с действительностью и состояло основное чудо, – продолжили свой путь, не заметив моего исчезновения. Я подождал, пока они не скроются из вида, вылез из кустов и пошел назад. Как невероятно просто!
        Я обмылся холодной водой из ручья, и от забот, хлопот и проблем не осталось и следа. Постепенно мир вокруг входил в меня с живительной свежестью. Зеленоватая и непрозрачная, река будила смутные воспоминания невесть чего. Казалось, я иду по городскому парку, и там, за рекой и грядой деревьев: трамваи, будки с афишами, киоски, автоматы газированной воды, гастрономы, универсамы, булочные, прачечные и т.д. и т.п., драгоценные осколки утраченного прошлого.
         И еще я развлекал себя, представляя, как моя недавняя свита влачит стопы в исходном направлении, не замечая перемены. Как они достигнут окраины парка и упрутся в железную дорогу. Повернут направо и станут идти, пока не забредут на историческое кладбище, мирно раскинувшееся в тени вековых деревьев. И вот тут-то, – я почти не сомневался в этом, – они обнаружат пропажу и кинутся меня искать. Но я в это время буду уже далеко: сидеть в кафе и потягивать кофе-глиссе через узкую соломку, наблюдая в окно за пешеходами. А потом...
        Потом я начну беспокоиться, что они все-таки разыщут меня. Кому, как не им, знать, когда и где я нахожусь? Я буду сидеть в кафе, как на иголках, и ждать неминуемой встречи. Я закажу для них бисквиты, чтобы хоть немного смягчить их гнев.
         
         
        9 сентября, 2015 г. Экстон.