1. Ясень
- Не знаю, сможешь ли ты мне помочь. Я хочу стать человеком! - в устах любого другого посетителя эта просьба могла означать, что угодно. Он мог хотеть стать богачом, или копейщиком в войске Его Величества, или известным на всю страну оружейником. Но этот - этот хотел именно того, о чем просил. Все дело в том, что человеком он не был.
Алая внимательно оглядела сидевшего перед ней на крепком дубовом табурете мужчину ( Алая всегда сажала пришедших к ней женщин в ивовое плетеное кресло, а мужчин - на дубовый табурет). Бледная кожа, красноватые блики на радужке глаза, запавшие жилки на руках и шее... Несомненно, просивший не был человеком. Он был вампиром.
- Я люблю ее, - еще раз сказал мужчина и посмотрел на Алую так, как будто это что-то меняло. "Конечно, любишь, - подумала колдунья, - все вампиры любят девственниц, кровью которых решили полакомиться. В этом-то весь смак".
Вампир вздрогнул под ее неласковым взглядом:
- Ты не понимаешь. Это не та любовь, что обычно. Это другая. Я хочу стать человеком.
- А что это, по твоему, быть человеком? - медленно с расстановкой спросила Алая.
- Чувствовать тепло ее тела, и чтобы она чувствовала тепло моего тела. Просыпаться с ней на рассвете и не убегать под землю. Услышать, как бьется плод в ее чреве. Вырастить детей вместе. Состариться и сидеть рядом у камина. И мечтать, что я умру первым. А если первой умрет она, знать, что и моей опостылевшей жизни скоро придет конец, и тогда мы встретимся.
-Да, красиво говоришь, - вздохнула колдунья. - Красиво говоришь, а сумеешь ли сделать?
- Так старые легенды не врут и средство есть? - глаза вампира жадно вспыхнули.
- И старые легенды не врут, и средство есть. И даже не надо идти за ним на край света. Тут оно, у соседнего оврага растет. Но тяжко это, ох, как тяжко.
- Не томи, рассказывай!
- Ну, что ж. Только знай, средство это сделает тебя человеком лишь на сорок дней, а на рассвете сорок первого дня ты рассыплешься в серую пыль, словно и не было тебя.
Вампир задумался и долго сидел молча, сцепив руки на коленях.
- Пусть будет, что будет, - сказал он наконец. - Я хожу к ней по ночам вот уже третий месяц и я знаю, что она меня любит. Только вот она любит человека. А я мертвец.
- Тогда она должна знать, что ее ожидает. Приведи ее ко мне следующей ночью, и я расскажу тебе, как стать человеком. А потом уже вместе решите.
***
Девушка оказалась не красавицей. Она была мила, как мила всякая шестнадцатилетняя юница со свежей кожей, ясными глазами, тонкой шеей и густыми волосами. Видно было, что она недавно плакала и, возможно, была готова заплакать снова в любой момент. А слез Алая не любила.
- Только посмей у меня разнюниться! - цыкнула она на девушку так, что та сжалась в кресле и посмотрела с надеждой на вампира, который садится в этот раз не пожелал, а нервно ходил по тесной комнате.
- Значит, желаешь, чтобы он стал человеком? - Алая пытливо взглянула на девушку.
- Да.
- Хотя бы лишь на сорок дней?
- Да.
- Ну что ж, тогда слушай. И ты слушай, да не маячь у меня перед глазами, стань спокойно! Средство простое. Проще не бывает. На краю оврага неподалеку отсюда растет старый ясень. А сень, известное дело, простирает свои корни до самого царства богов, мочит их в источнике вечной жизни и от того течет по его стволу не простой сок, а волшебный эликсир. Так вот, поди ты к этом ясеню, скинь одежду, гвоздями из самородного железа прибей руки и ноги к стволу, и пусть твоя кровь смешается с кровью дерева. А когда взойдет солнце, его животворные лучи пробудят древнюю силу и она вольется в твои жилы, и кровь дерева заменит твою поганую мертвую кровь, и ты станешь человеком.
- Самородное железо! Солнце! Да ты с ума сошла, ведьма, это верна смерть! - вскричала девушка. Вампир молчал. Если можно стать бледнее, чем мертвец, то он стал бледнее.
- А это уж как пожелаете, - усмехнулась Алая. - Ясень вон, почти под самыми окнам. Гвозди из самородного железа тоже найдутся, дюймов по шесть каждый, да и остроты подходящей. И за аренду недорого спрошу - по пяти золотых всего лишь с каждого гвоздочка. А за совет и вовсе ничего спрашивать не буду. - Колдунья открыла старый сундук и достала что-то, завернутое в неотбеленную, однако, чистую холстину. Увидев сверкнувшую в свертке сталь, девушка охнула и покатилась с кресла.
- Чтой-то она у тебя нежная какая, - заворчала колдунья, отцепила с пояса склянку, вынула пробку и сунула склянку юнице под нос. Та немедленно пришла в себя и расчихалась.
- Ну, так что, берешь, что ли? - обратилась Алая к вампиру.
Тот посмотрел на нее внимательно.
- Я только одно не пойму, а как вторую руку к дереву прибить.
- Голова-то на что? - буркнула ведьма. - Берешь гвоздок за головку в рот да и втыкаешь в плечо-то с размаху. Чай, сила у тебя нечеловеческая.
Вампир кивнул, достал кошель и отсчитал двадцать золотых. Потом подумал и добавил еще один.
- А этот на что? - спросила колдунья.
- А это чтоб у тебя поперек горла встал, если обманываешь.
- Не бось, не встанет. Обманывать не приучена. Ну, проводи свою кралю домой, да и возвращайся. Аккурат к рассвету успеешь.
***
Алая стола у оврага и смотрела на распятого на дереве вампира. Тело его было ужасно, на лице среди алых и черных язв едва угадывались налитые кровью глаза, а рот казался еще одной раной. Правая рука, пригвожденная за плечо, бессильно свисала вдоль тела, кора дерева с этой стороны была содрана.
- Ишь ты, царапался он. Ну, пора, что ли, - колдунья протянула руки к дереву и повернула кисти, словно мотала клубок шерсти. Тело распятого сотряслось , когда длинные гвозди вырвались из него, и медленно осело на землю. Алая подняла стоявшую рядом с ней бадейку и, не подходя ближе, с размаху окатила того, кто лежал на земле. Минуту ничего не происходило, а потом раздался протяжный стон.
- Вставай! - приказала колдунья, - Пойдем, вымоешься, приведешь себя в божеский вид. Пойдем, новый человек.
***
В деревне неожиданной свадьбой с заезжим молодцом никого не увидишь. Всем понятно - повстречалась девица с кем-то в чистом поле, а домой вернулась уже не девицей. Отец грозный, родня обширная, приданное подходящее - и вот уже гуляет деревня, громко славя молодых. Тем более, что жених такой удачный попался: спорый да веселый, обходительный да умелый. Всем хорош. Только молода почему-то день ото дня грустнеет. Нет ли тут какой тайны ? - шепчутся кумушки у колодца. Знать, молодец-то не простого рода - шепчутся кумушки у колодца. Прознал отец про неравный брак да и лишил молодца наследства - шепчутся кумушки у колодца. А жена-то, знамо дело, рассчитывала богатенько пожить, да не вышло, вот и сердится теперь, - шепчутся кумушки у колодца. Ползут слухи по деревне, да никто не знает, что страшит молодую не бедность, а сорок первый день. Время-то не остановишь. Вот и сороковой день пришел, за ним сороковая ночь, вот жаворонок запел под окном - совсем близко утро.
Всю ночь не спали молодые, а тут словно морок их окутал - задремали сразу оба. Проснулась молодица, а мужа уж рядом нет. Только горстка праха серого на вышитой подушке. Не мыслей в голове никаких не осталось, и чувств вроде как нет больше, только слезы катятся по помертвелым щекам. Вдруг скрипнула дверь - и в комнату входит он, живой, хоть и растерянный. Что? Как? Обнялись супруги, друг на дружку не налюбуются. Встрепенулась молода я- а как же пепел на подушке? Смотрит, ан пепла-то никакого и нету. А лежит вместо серой пыли алая тысячелепестковая роза и благоухает, словно райский сад.
2. Страшное лекарство
- Ну, ярлык. Вижу, что ярлык. - Алая вертела в руке продолговатую глиняную табличку с вытесненным изображением оскалившегося леопарда. - Зовет-то зачем?
- Не велено говорить, - хором ответили двое ражих молодцов.
- А ежели я, к примеру, не пойду?
- Велено сопроводить. - Так же бодро ответили молодцы.
- Не велено говорить, велено сопроводить, - ворчала Алая, собирая в мешок кисеты с сушеными травами, пузырьки с настоями и еще какие-то диковинные крючья и заостренные палочки. - А кто мешок нести будет? Мешок-то тяжелый.
Молодцы переглянулись. На их крепких сытых лицах явственно читалось, что насчет мешка им велено ничего не было.
- А про вознаграждение - спохватилась совсем было переступившая порог колдунья, - про вознаграждение-то что-нибудь говорено было?
Молодцы облегченно вздохнули.
- Было. Так что велено передать, что ежели вылечишь, получишь золота, сколько унесешь.
- Да сколько его я там унесу, - вздохнула Алая, подтянула тесемку на мешке и легко закинула его себе на спину.
***
Посреди комнаты, заполненной вонючим зеленым дымом, в полотняном гамаке, обмазанном болотной грязью, лежал драконоборец. Его тело было обуглено, но он еще дышал.
- Если бы просто дракон, мы бы справились, - скороговоркой бормотал главный лекарь короля. - А тут, сама видишь, василиск оказался. А всем известно, у василисков пламя ядовитое.
Колдунье не понравилось бормотанье - все-таки не того полета человек - главный лекарь короля, ему полагается говорить плавно и важно.
- Кто таков? - спросила она, выкладывая содержимое из мешка на гладко отполированную каменную столешницу.
- Племянник короля. - опять скороговоркой ответил лекарь. - сын Алкеи. Алкея была старшей сестрой короля. Алкея была сестрой любимой. Алкея была сестрой, рано оставившей этот мир.
- Значит, - сказала Алая, - если вылечу - озолотит. А если не вылечу?
- Кожу сдерет. И с тебя, и с меня, - просто ответил главный лекарь.
Алая посмотрела на покрытое мелкими каплями пота лицо мужчины и сказала.
- Лекарство есть. Да только это страшное лекарство. - и, приблизив губы к уху лекаря, прошептала несколько слов.
***
- Сколько унесу, значит? Хоть бы осла дал в помощь, что ли. - ворчала Алая, втаскивая кожаный куль, набитый золотом, в свой дом. - И на что оно мне? Так ведь не откажешься. Королевское слово - закон. А то еще, кто его знает, может, и вправду бы кожу содрал. - Алая поежилась, представляя, как больно и долго наращивать новую кожу. Потом еще раз поежилась, вспомнив, как просветлело лицо главного лекаря, когда он узнал, что снадобье есть.
- Всего то? - помнится, сказал он, - Так мы это мигом достанем.
И, правда, достали быстро. Так что племянника короля искупали в крови двенадцати нерожденных первенцев, и он сейчас жив и здоров.
Алая вздохнула, расстелила на полу плащ, и, вывалив на него содержимое куля, принялась пересчитывать монеты.
3. Похищение
народе ходили слухи, что Алая вообще ничего и никого не боится. На самом деле она боялась, и еще как боялась. Иногда ей снилось, что она лежит вот так, связанная побегами болотной рогозы, опутанная заговоренной шелковой сетью и не может пошевелиться, не может сплести заклятье, не может обернуться мышью и ускользнуть. А где-то в чужом краю сидит могущественная колдунья, или - вряд ли, но все же, может быть и такое - сильный колдун, - и ждет, когда ему доставят пленницу, чтобы выпить ее силу.
Но теперь это был не сон. Пока похитители шарили по тайникам, выгребая могущественные амулеты, Алая валялась на полу и кусала губы. Страх, сковавший поначалу ее разум, отступал, что ни говори, а сила ее и умения по-прежнему были с ней, только вот использовать их она не могла. Взгляд Алой перебегал с одного предмета на другой и остановился возле очага. Там, в закутке, устроенном для дров блеснули на миг два рыжих глаза. Блеснули, исчезли, снова появились и замерли распахнутые навстречу призывному взору колдуньи.
***
Безжизненное тело Алой валялось на столе, сплетенном из стеблей рогозы. Обряд был почти закончен и через минуту сила Алой должна была перетечь к ведьме, стоявшей рядом. Крупная, обряженная в плащ, покрытый изображениями луны и звезд женщина с грубым горбоносым лицом протянула руки и приготовилась принять то, что, по ее расчетам, должно было сделать ее самой могущественной колдуньей в стране. Тело Алой изогнулось и горячая волна хлынула в кровь воровки. Когда все кончилось, ведьма взглянула в зеркало, надеясь увидеть неоспоримый знак своего превосходства - черную как смоль звездчатую родинку на левом виске.
Но в полированной меди отражалось что-то странное. Что-то, очертаниями своими напоминающее человека, но человеком не являющееся. Острые подвижные уши росли на макушке прямо из густых волос, которые вдруг стали похожими на звериную шерсть, руки заканчивались не пальцами, а подушечками, из которых торчали сероватые когти, по бокам существа в ярости хлестал роскошный пушистый хвост. Ведьма взвыла и бросилась вон. Послышались крики, отчаянное тявканье и возня. Потом все стило.
- Не впервой мне оборотне этих укладывать, - сказал низкорослый кряжистый мужчина, входя в святилище. - Тут главное не теряться, а бить его прямо в сердце или в печень.
- Да, ловок ты, дядюшка, - подхватил сопровождавший его подросток, - с одного удара прикончил, - а это еще кто?
На почерневшем, словно сгнившем, столе валялась дохлая лисица. Она выглядела так, словно была мертва несколько дней. Над слипшейся шкурой роились мухи.
- Выбрось эту гадость, велел мужчина, и подросток, морща нос, поднял тельце за хвост и вышел наружу. Там он бросил труп в кусты и вернулся в святилище.
- А хозяйка где же, дядюшка? - спросил он.
Мужчина почесал нос, подумал и ответил:
- Похоже, что сгинула. Знать, не по зубам орешек оказался. Теперь видишь, почему я всегда беру оплату вперед? - и племянник согласно кивнул.
Оба прошли мимо кустов равнодушно, а потому не заметили, что случилось странное. Попавшая в кусты тушка выглядела теперь свежей, точно только что убитая. Глаза прояснели, шерсть лоснилась, нос блестел. Казалось даже, что бока лисицы вздымаются от мерного дыханья. Да нет же, не казалось - лисица и вправду дышала. Минута - и зверек вскочил на лапки, как ни в чем не бывало, принюхался, выбрал направление и побежал мерной размашистой рысью.
***
- Вот видишь как, - говорила Алая, вырезая из принесенных ей крестьянами цыплят печень и сердечки. - Пришлось тебе помучится маленько. Так ведь незадаром, - и поставила миску с ливером перед острой рыжей мордочкой. Лисица тявкнула и принялась есть. Уже много-много лет, много больше, чем обычный лисий век, много больше, чем даже дюжина лисьих веков, жила она с Алой, и обмен душами ей был не впервой.
- Да, - продолжала Алая, - конечно, жалко амулетиков. Но, правду сказать, до самых сильных они не добрались. Малы еще, чтобы знать настоящие потайные местечки. Да и мне наука - вперед буду осторожней.
Лиса покончила с трапезой, выбралась из дому через лаз за очагом и потрусила к оврагу. Там, среди корней старого ясеня, ее ждал сон в уютной обширной норе.
4. Тысяча верных псов
Да тут и рассказывать нечего. Все случилось в одну минуту и закончилось очень быстро.
Иногда Алую приглашали в телохранители к какому-нибудь важному князю или жрецу, которому нужно было углубиться в дикие и опасные земли королевства. Обычно одних слухов о том, что сильная колдунья сопровождает свиту высокого путешественника, было достаточно. Но этого краснорожего, похожего на дикого вепря владетеля южных земель, видимо, кто-то сильно невзлюбил.
Так невзлюбил, что раскошелился на мощное заклятье, упакованное, точно драгоценное вино, в сосуд из тонкого египетского стекла. Заклятье было противным и крайне неприятным для любого, хоть колдуна, хоть не колдуна. Оно носило имя "Забвение мастера" и лишало каждого, попавшего в его власть, всех навыков, полученных им когда-либо от учителей. Так что грозная стража теперь не имела понятия о том, как управляться с бердышами, мечами и булавами, и была совершенно бесполезной. Алая также утратила большую часть своих умений. Большую, но отнюдь не все. Дело в том, что Алая принадлежала к тому редкому виду ведунов, который не ограничивается книжной премудростью и знаниями, перенятыми у наставников, а сызмальства учиться создавать собственные заклятья.
И вот сейчас, отступив в тень граба, колдунья спешно перебирала свои самые удачные придумки: "Ленивая хозяйка" - очень остроумно, но совершенно не подходит; "Продленный рассвет" - давно уже день на дворе, "Безмозглый каменщик" - пригодился бы, если б надо было возвести крепостную стену, а сейчас вовсе не к месту. Мгновения тянулись медленно, будто лакричная конфета, клиент был еще жив, и тут Алая вспомнила, а вспомнив, немедленно произнесла. "Тысяча верных псов" - это было то, что надо.
Псов, конечно, была не тысяча. Примерно две дюжины мощных свирепых зверей, одинаково поджарых, одинаково короткошерстых, с короткими подрубленными ушами и хвостами, неустрашимых, не отступающих, бьющихся до конца. Они почти справились с нападавшими, но тут один пес упал, скошенный стрелой, второй упал тоже, третий... Где-то на холме скрывался лучник, и он мог расстрелять собак, оставаясь невидимым в совершенной безопасности.
Так не должно было случиться. "Тысяча верных псов" была специально настроена на то, чтобы появилось нужное количество защитников и в нужных местах. Алая заострила внутренний глаз, поднялась мысленно высоко, словно сокол, и оглядела лес. Она увидела лучника, который больше не стрелял. Он вертелся на месте, размахивал коротким кинжалом, нанося беспорядочные удары, раня самого себя, и не достигая цели - крошечной лохматой собачонки, которая вцепилась ему в ... скажем, в нос, и не разжимала маленькую, но крепкую пасть.
Вскоре все было кончено. Я же говорю, тут и рассказывать нечего. Алая собрала покалеченную стражу, перепуганного и даже, кажется, в измаранных штанах, краснорожего князька и вывела их из сферы действия заклятия. Обретя прежние навыки, она не без труда, но довольно быстро залечила раны пострадавших и на всякий случай применила очищающее заклятье, чтоб князек не опозорился перед своими слугами.
И они пошли дальше, а псы следовали за отрядом ("Теперь, - объяснила Алая нанимателю, - тебе надо будет кормить их и ухаживать за ними до конца их жизней. Но зато вернее слуг у тебя не будет"), возглавляемые крохотной лохматой собачкой.
5. Цельный
- Я ведь чего хочу? – в который раз повторяла глупая баба, - я ведь хочу, чтобы он цельный был. А то ввечеру хоронить, а тут страсть такая. Я ведь ничего особенного не прошу, - продолжала она тараторить, поминутно взглядывая на солидного мужика, пришедшего с ней. – Я ведь – да будут ясный день и темная ночь мне свидетелями – не прошу, чтоб ты его оживила. А просто, чтоб цельный был.
- Волки его в лесу разодрали. – хмуро пояснил солидный мужик, - Вишь, только и осталось, что ноги в сапогах, а так, почитай, костяк один.
Алая взглянула сквозь мутное окошко во двор. На дворе стоял день, но светло не было – с утра поливал дождь, и под его серыми струями лежавшее на траве растерзанное тело уже не казалось ни страшным, ни непристойным. «Далось ей это – «цельный», - устало подумала колдунья, - «Все одно в земле черви сгложут». Мысленно плюнула – работать не хотелось, хотелось забраться в постель и вздремнуть часа два – и сказала твердо:
- Два золотых.
- Двух нету, - неуверенно протянул мужик, - вот если б свининкой или, скажем, каждое воскресенье – по курице…
- Два золотых.
Мужик скорчил недовольную гримасу, полез за пазуху и вытащил тряпицу. В тряпице были завернуты две монеты.
- Вот то-то, - сказала Алая, - мне лишнего не надо, а уж мое отдайте. – Попробовала обе монеты на зуб, небрежно сунула их в карман платья и подошла к двери.
За дверью было сыро и противно. Косой ветер гнал дождевые капли прямо в проем, обдавая Алую водой. Волосы почти сразу же намокли и прилипли к лицу, неприятные, словно чужие. Колдунья завыла, заухала, засвистела и в двадцать минут собрала во дворе чуть не поллеса. Там были волки, вороны, жуки и еще какие-то мелкие гадкие твари, извивающиеся в траве.
- Вода, отдай, что взяла!– вскричала Алая. –Земля, отдай, что взяла! Небо, отдай, что взяло! Лес, отдай, что взял!
И тут же животные, и птицы, и гады, и насекомые содрогнулись и начали извергать из себя какую-ту противную бурую массу. Изблеванное, точно тысячи червяков, заструилось среди травы к телу и скелет на глазах стал обрастать мясом. Вот уже совсем не видны кости, вот выросли крепкие мышцы, вот они покрылись жиром, вот кожей, вот уже лежит на поляне нетронутый, хоть и мертвый, человек.
- Цельный, - охнула радостно баба. – Вот уж спасибо тебе, вот спасибо.
Алая хмыкнула, закрыла дверь, взяла с печи полотенце и вытерла лицо.
- Как и договаривались, - сказала она. – Цельный. Только вы вот что. Вы больше в лес не ходите никогда. Волки очень озлились. И вороны тоже. Да и все остальные.
- Дык как же? – мужик и баба переглянулись.
- А вот так.
6. Волки бегут
Алая не доверяла своей интуиции. Она знала: насколько хорошо она разбирается в людях, насколько легко по хитрой физиономии торговца или суровому лику воина может распознать их характер, настолько же мало может она верить своим предчувствиям. И в этот раз они обманули ее. Ну, абсолютно все было спокойно в лесу. Ну, совсем ничто не предвещало беды. Алая была спокойна и даже весела.
Ночью ее разбудило тихое поскуливание: лиса выбралась из своего логова, пролезла сквозь узкий лаз в дом и сидела, взъерошенная и мокрая у изголовья. Лиса была напугана. Но чем? Алая напрягла внутреннее зрение и прислушалась. По лесу бежали волки. Это не была обычная погоня стаи за оленем. Бежали матерые самцы, бежали двулетки-недоучки, бежали беременные волчицы, бежали щенные самки, и их пятимесячные щенки бежали тоже. Волки бежали не самой быстрой рысью, чтобы могли поспеть самые слабые члены стаи, но бежали, не останавливаясь. Бежали с севера на юг, лишь изредка отклоняясь от направления, чтобы переправиться через ручей или обогнуть лог, но всегда возвращались на прежнюю тропу.
Это было плохо - всем известно, что волки предпочитают битву бегству в самых безнадежных ситуациях. Волки не отступают перед стадом свирепых вепрей и, защищая свою семью, могут принять бой даже с голодным медведем. Да что там говорить, они даже человека не боятся, человека, с его капканами, копьями, гончими и дротиками! Если бегут волки, их соперник должен быть несокрушим.
Алая напряглась сильнее и прислушалась чутче. Нет ли где-то в северной стороне буйного лесного пожара? Пожаром не пахло. Плохо. Очень плохо.
Кто мог согнать волков с насиженных мест и обратить в бегство? Дракон. Да, дракон, конечно, мог бы. Про драконов не было слышно уже лет триста, и ученые мужи склонялись к тому, что племя это окончательно вымерло на земле. Но все может быть.
Грозный ледяной великан, способный выморозить одним вздохом целый город, великан, которого так бояться северяне, и которому они дали одно из тех невероятных труднопроизносимых имен, полное «гр» и «мн»? Тоже вероятно.
Толпа горных троллей, тупых и жрущих всех подряд, топчущих тех, кого не успели сожрать, и вскрывающих тайные вены земли, чтобы напиться всласть своего любимого питья – огненной магмы? Вполне может быть.
И что же теперь делать ей, Алой? Бежать вслед за волками или вспомнить, что она – хранительница здешних мест и поставлена оберегать лес с его обитателями и город с его жителями? Алая задумалась. Среди волков не было ни одного волчонка моложе пяти месяцев. Не было и недавно ощенившихся волчиц. Колдунья представила, как сидят они сейчас в своих логовах, встревоженные, полные жутких предчувствий, а с севера надвигается на них неотвратимая беда. И дети жмутся к матери, ожидая от нее защиты, а мать не в силах защитить ни их, ни себя.
Алая вышла из дома, опустилась коленями на землю, подняла к чистому небу лицо и завыла. Волки ответили ей издалека.
А через два дня волки вернулись. Алая как раз мыла старый котел, тяжелый, громоздкий и очень жирный после недавнего варева. Она прислушалась к легкому бегу стаи и поняла, что опасность отступила. Верные носы лесных охотников были куда надежней, и им стоило доверять, не то, что ее интуиции.
7. Солнце в крови
Наташа выросла в интеллигентной петербургской семье и получила надлежащее воспитание: английский и французский языки, музыка и семейные походы на лыжах зимой. С самого детства это была замкнутая нелюдимая девочка. Мама ее просто ума не могла приложить, как в их семье могла появиться такая тихоня. Наташа плохо сходилась со сверстниками, шарахалась от парней и любила сидеть вечером на диване с чашкой чая, горстью изюма и романом Вальтера Скотта. Вообще, замечали ли вы, какими странными вырастают те девочки, которые любят в детстве романы Вальтера Скотта и Фенимора Купера? Они как будто ждут, что вот-вот жизнь преподнесет им встречу с настоящим Айвенго, или Квентином Дорвардом, или Натти Бампо. По этой причине они совершенно не замечают обычных Серег и Алексеев, которые то и дело встают на их пути со смехотворными предложениями пойти на дискотеку или в кино. Кстати, вы конечно заметили, что события, о которых я пишу, происходили не в наше время. В наше время девушки этого склада, по большей части, обитают в соцсетях, сочиняя фанфики по мотивам "Сумерек" и "Пятидесяти оттенков серого". Но суть у них та же - они лишены собственной жизненной силы, про таких мудрая русская поговорка говорит "Светит, да не греет". Добавлю от себя, что и свет их не истинный, а отраженный, как у бледной луны.
Впрочем, Наташа была девушка незлая и умненькая и, закончив институт со специальностью переводчика, немедленно засела в каком-то НИИ переводить длинные инструкции к чертежам. И так бы она и переводила инструкции до седых волос, но настал девяносто первый год, институт накрылся медным тазом, волна преобразований подхватила Наташу, протащила по куче каких-то контор, домашних уроков, невыплаченных зарплат и переводов глупейших дамских романов и выбросила на берег в крупной конторе, экспортировавшей металл. Там Наташа в основном занималась однотипными договорами, паспортами сделок да заказами гостиниц и вилл для хозяина конторы, который проводил зиму в Таиланде, лето - на Лазурном берегу, а осенью и весной занимался бизнесом и ездил по делам в туманный Альбион.
Хозяину нравилась исполнительная и безропотная Наташа, так что ничего удивительного нет в том, что он включил ее имя в наградной список по итогам, кажется, 1996 года, и отправил в составе других счастливцев на знойный пляж одной европейской, но южной страны.
Европейской - это очень важно, заметьте себе, милые читатели, что если бы страна была восточной, ничего, о чем я напишу далее, не случилось бы. В восточной стране Наташа и носу бы не высунула с территории отеля, и так бы и вернулась в Санкт-Петербург серой (немного, правда, более смуглой) мышкой.
Надо вам сказать, что моя героиня прежде никакие теплые моря не посещала: родители ее были сторонниками той основательной теории, что рожденным на севере нельзя есть ананасы и заезжать в субтропики. Так что девушка впервые попала в мир, где солнце светит непрестанно, воздух наполнен светом и прозрачен до невозможности, деревья цветут даже в августе, а на лотках у торговцев лежат, нагло выпятив разноцветные бока, персики, апельсины, груши и совсем уже экзотические нектарины, киви и фиги.
По правде сказать, Наташа растерялась. На пляже ей было слишком жарко, тесно и шумно, в первый же день она сожгла нежную кожу на плечах, шее и икрах, и поэтому, купив за небольшие деньги батистовое балахонистое одеяние, принялась, скучая, бродить по набережной. Два километра туда - два километра сюда ежедневно по утрам и вечерам был ее постоянный маршрут, а днем она сидела в номере и смотрела безвкусные, как мексиканский сериал, новостные каналы, CNN и BBC. Ей было скучно, но она утешала себя тем, что, по крайней мере, это полезно и развивает ее навыки понимания разговорной английской речи.
Вы даже не представляете, насколько надоела набережная Наташе к середине ее отпуска! Ей надоели все: и торговцы одеждой, и торговцы игрушками, и торговцы сувенирами, и хозяева ресторанов, зазывавшие на свежую рыбу, и аниматоры, зачем-то совавшие ей в руки приглашения в клубы. Больше всего ее раздражали национальные песни, которые лились непонятным потоком из множества колонок, стоявших на берегу. Особенностью этой эстрады было то, что она словно застряла в периоде молодости Наташиных родителей - в начале семидесятых, и однообразные аранжировки в духе репертуара популярного тогда певца Лещенко выводили из себя бывшую выпускницу с отличием музыкальной школы. Только одна отрада была во всем этом безобразии - прибрежная таверна, название которой девушка перевела, как "Три рыбака", внутри которой всегда стоял чадный запах жарившейся рыбы. Владелец таверны, бородатый плотный дядька, по всей видимости, был приверженцем яркого диско, а в особенности "Бонни М", и бесконечные "Дедди Кул" и "Распутин" перемешанные с донной Самер и Аббой, составляли репертуар его заведения.
Наташа даже приостанавливалась на минуту у красочного меню, чтобы вырваться ненадолго из плена сладкоголосых певцов, жаловавшихся в неповторимой слезливой манере на жестокость своих избранниц. Она даже притоптывала ногой и поводила уже подживавшим после ожогов плечом. И за всем этим наблюдала женщина, которая всегда сидела в таверне на террасе, выходящей к морю, утром - с чашечкой крепчайшего кофе и стаканом воды, днем - с жаренным на углях осьминогом, щедро политым лимонным соком, а вечером - с легчайшим салатом, в заправке которого не было ни капли уксуса и запотевшим бокалом белого вина.
"Да что же это такое, - думала женщина, во внешности которой, по правде говоря, не было ничего выдающегося, - Какого черта?"
И вот в последний вечер, когда Наташа совершала прощальную прогулку по набережной, женщина подошла к стерео-системе и положила на нее нечто совсем неподходящее. Но никто-никто не заметил ни этой вещи, ни исходящего от нее волшебства. Никто, кроме Наташи, потому что в этот вечер начальные аккорды песни про крутого папочку вдруг пронзили ее сердце, как двумя неделями раньше жаркие лучи солнца пронзили ее нежную бледную кожу. Невозможно было устоять - сначала повернулась нога, потом бедра призывно вильнули, потом руки изобразили что-то невероятное, потом обычно опущенные глаза поднялись и все окружающие увидели в них огонь, настоящий живой огонь. А Наташа уже танцевала, и ее гибкое тело двигалось под невнятным балахоном, по которому пробегали соблазнительные тени, и волосы - а волосы у нее были дивные, чудесного орехового оттенка, густые и мягкие, - летали над головой, как языки пламени, и был ее танец таким энергичным и волнующим, что ему позавидовал бы и неистовый солист "Бонни М".
"Боги мои!, - думала Наташа, - только бы это никогда не кончилось! Но ведь так не может быть. Я вернусь домой, и все станет таким же серым, как было". Она не знала, что раз зажженный, этот огонь уже никто не погасит, и что серое небо Питера только придаст ему ярости.
А на колонке, содрогаясь в такт музыке, лежала никем не замечаемая алая тысячелепестковая роза, благоухавшая слаще всех ароматов Аравии.
8. Добрососедство
Мужчина выгуливал собаку - поджарого холеного добермана - каждый день с 7 до 7-30. И ровно в 7-34 он стоял в холле своего дома, ожидая лифта. Мужчина был уже не молод, но, как и все немолодые мужчины, считал, что он еще в самом соку и будет в этом соку лет десять, не меньше. На самом деле и лицо, и фигура мужчины уже поплыли, теряя строгие очертания, а в глазах навек поселилось то брюзгливое недоверие к окружающим, за которое таких мужчин и считают стариками девушки восемнадцати лет. Кстати, девушка восемнадцати лет никогда не назовет стариком пятидесятилетнего мужчину с горящим глазом. Но, к сожалению, этот вид мужчин встречается редко.
Впрочем, вернемся к моему рассказу. Ровно в 7-34 мужчина стоял в холле своего дома, а в 7-35 в холл этот входила ничем не примечательная женщина под сорок. Если мужчине везло, он успевал уехать раньше. А если не везло, ему приходилось ехать с этой женщиной до 23 этажа. Мужчина жил на 24 этаже в квартире, расположенной как раз над квартирой неприятной ему женщины. То есть они были соседями. То есть от него требовалось поддерживать добрососедские отношения. Мужчина старался изо всех сил. Он заговаривал с женщиной о погоде, о сериалах, о курортах Крыма, о винах Нового Света. Женщина слушала без внимания, изредка вставляла короткие "Да" и "Нет" и не проявляла никакого интереса. Наконец, мужчина заговорил о домашних животных и с удовлетворением узнал, что в доме у женщины живет питомец. Она как-то скупо сказала, что в квартире с животными жить неудобно и повсюду валяется рыжая шерсть, а ночью наглая тварь так и норовит бросится под ноги. "У нее кот" - уверенно заключил мужчина, и ему все сразу стало ясно. Кот - это значит, нет мужчины. И детей нет. Профинтилила всю молодость, а сейчас, небось, лихорадочно ищет себе жертву и утешается мыслью, что родить в тридцать семь еще не поздно.
Мужчина не любил кошатниц и котов и справедливо - как ему казалось - полагал, что те в ответ не любят собачников и собак. Поэтому как-то незаметно он стал посвящать свои беседы уму и расторопности псов. Он припоминал и обстоятельно излагал женщине все истории о собаках, спасших своих хозяев от пожара, воров или землятресений. Он пел гимны собачьей преданности и догадливости. Однажды он в течение трех дней рассказывал о какой-то мифической лайке, которая храбро бросилась на медведя, и не дала тому задрать своего хозяина - охотника-манси.
Женщина терпеливо слушала и не возражала. "Ну, болтай-болтай" - явственно читал он в ее глазах, - "Бреши, как те собаки". Постепенно мужчина стал испытывать к женщине тупую злость и ненависть. И вот однажды, где-то в районе седьмого этажа, он прервал свой рассказ о верном Хатико и прошипел:
- Что ж это вы все молчите? Ведь я, кажется, интересные вещи рассказываю?
Женщина пожала плечами так, словно хотела сказать: "Вы правы, вам это только кажется".
- А я ведь с собакой, - продолжал, распаляясь, мужчина. - Не ровен час, она ведь укусить может.
И тут женщина неуловимо быстрым движением выбросила вперед правую руку и железной хваткой сдавила мужчине горло прямо под самым кадыком. Одновременно она взглянула на добермана и чуть-чуть оскалила зубы. Пес задрожал и поджал хвост.
"Вампирша", - прозрел мужчина, - "Сейчас вопьется в горло и конец". Женщина, словно услышав его мысли, улыбнулась шире, и он совсем близко увидел ее зубы, зубы хорошо следящей за собой дамы с хорошей генетикой или хорошим стоматологом, ничуть не напоминающие, однако, кривые клыки вампира.
- Не болтай! - строго сказала женщина и отпустила руку. Двери лифта раскрылись, и она вышла на своем этаже, как ни в чем не бывало. Мужчина глянул вниз и увидел, что вокруг его ног образовалась лужица. Кто осрамился - он или доберман - мужчине, честно говоря, было все равно.
А женщина, открыла дверь своей квартиры, бормоча странные слова:
- Еще розу ему! Обойдется без розы, пень замшелый! - В прихожей ее встречала лиса с роскошным рыжим хвостом, которая при виде хозяйки тотчас бросилась ей под ноги и заюлила, обтирая лбом икры женщины. Та улыбнулась, прошла в комнату и включила телевизор. Появившееся изображение заставило ее улыбнуться еще шире. На экране шли титры какого-то классического сериала BBC: роскошная алая тысячелепестковая роза, лежавшая на расшитой шелками скатерти. И тонкий аромат, подобный ароматам райского сада, распространился по комнате.
9. Поражение Алой
Женщина неожиданно расцветает лишь в двух случаях. Лишь в двух случаях у нее розовеют щеки, становится необыкновенно чистой и нежной кожа, хорошеет осанка, а походка становится манящей, словно истекающий соком июльский абрикос. Во-первых, женщина может влюбится и быть любимой в ответ. Во-вторых, она может стать жертвой инкуба. И в том, и в другом случае неожиданная ее красота объясняется тем, что она вынашивает в себе дитя. Только в первом случае это дитя - жизнь, а во втором - смерть.
Сидевший перед Алой горожанин, не богатый, но и не бедный шорник, был совершенно уверен, что с его дочерью приключился как раз второй случай.
- Да как иначе! - горячился он, поминутно вскакивая с дубового табурета и норовя схватить колдунью то за руку, то за плечо, - Как иначе! Девка цветет, а мы все ночи спим. Сколько раз я хотел подкараулить этого пришлеца, и каждый раз одно и то же - чуть закат и я, и сыновья мои, и братья, все валимся, кто где, и засыпаем. А как проснемся - солнце уже давно взошло и Агнета, голубка моя несчастная, уже поет на кухне, вытаскивая свежие лепешки из печи. Веселая, как птичка! Того и не знает, несчастная, что жить ей осталось всего-ничего.
- Ну, это мы еще посмотрим, сколько жить ей осталось. Ты вот что. Ты выпроводи ее куда-нибудь сегодня в четвертом часу дня, а я к тебе зайду и сделаю кой-что. Да, и деньги-то, деньги вперед!
Шорник вздохнул и стал развязывать кошель.
На закате того же дня Алая набрала в большой медный таз, в которых хозяйки обычно варят малиновое и земляничное варенье на зиму, воды из родника, пошуршав на полках, достала пузырек с темно-синей жидкостью и капнула скупо в воду. В воде от капель сразу побежали ультрамариновые ленты, и вскоре вода сияла яркой синевой, точно ясное февральское небо.
А сквозь синеву стали проступать картины небогатого, но и не бедного городского дома. Вот сени, вот , за сенями, большая горница, а вот и девичья светелка. Молодая, красивая девушка причесывала волосы липовым гребнем и напевала что-то под нос. Звуков таз, естественно, не передавал, но Алая умела читать по губам. Агнета пела старинную любовную песню, в которой крестьянка клянется своему дружку, что или будет его женой, или "Пусть омут глубокий покоит меня". Алая хмыкнула и еще раз оглядела дом. Все остальные его обитатели, действительно, спали вповалку, сморенные глубоким сном.
Между тем, кто-то осторожно пробирался между спящими, открылась и затворилась дверь и в светелку к девушке вошел молодой видный парень. Та бросилась ему на грудь и засмеялась.
- Тише ты! - опасливо прошептал парень.
- Да ладно, все спят. Хорошо твое зелье! - И девушка потянула парня к постели.
- Ну, тут дальше совсем неинтересно, - буркнула под нос Алая, взяла обеими руками таз и пошла выплескивать воду во двор.
- Да быть того не может! Чтобы сын господина доктора так безобразил, ни в жизнь не поверю! - горячился шорник.
Алая поджала губы и повторила свой рассказ. Но тупоумный мужик только тряс отрицательно головой и твердил, что зря он доверился колдунье, что надо было сразу идти в храм.
Алая, видя, что дело дрянь, нахмурила брови и сказала грозно:
- Денег не отдам!
Было видно, что шорнику страсть, как жалко отданных ни за что монет. Но спорить с женщиной он не стал: кто ее знает, ведьму проклятущую, еще наведет порчу, и все его седла покроются ржавой плесенью, которая, как известно, в три дня разъедает самую лучшую кожу. Ну, ее, связываться еще с ней! И ушел.
Нет, дочка его не умерла от поцелуев злобного инкуба, не бойтесь! Только через два месяца, когда сын господина доктора неожиданно уехал обучаться в один из отдаленнейших городов страны, шорник снова сидел на дубовом табурете перед Алой. Рядом в плетеном кресле плакала его все еще красивая, но уже совсем невеселая дочь.
- Плод травить - это тебе не инкубов со священниками выгонять. Грубое это дело. - ворчливо пеняла ему Алая.
- Я что, я любые деньги...
- Розу принес?
- Да, вот, красная, как и просила, - шорник развернул дерюжку и вынул чуть помятую, но свежую и нежно благоухавшую розу.
- Ну, вот и плата с тебя. Ступай вон, а девка пусть останется.
Шорник вышел, А колдунья открыла ящик, полный острых хитрых инструментов. Девушка в ужасе смотрела на блестевшие лезвия. Алая вынула короткий ножичек, взяла розу и принялась срезать с нее шипы. И пока она делала это, красота цветка убывала. Темнели и сворачивались лепестки, исчезал тонкий аромат, сохли и осыпались листья... Алая отложила бурую увядшую ветку в сторону, сказала себе под нос:
- Надо воды накипятить! Что сидишь, бери ведра и марш к роднику! - и подбросила дров в очаг.
10. Гармония неведомой страны
- А шут его знает, зачем он это затеял, - нервно ответил на вопрос Алой старшина торговых рядов. - Вроде бы зла ему на нас держать не за что. Я уж всех опросил. Разное, знаешь, бывает: ну, думаю, может, кто прищемил юнцу хвост, или девка замешана. Девки сейчас пошли - ух! Нет, никто ничего не замечал. Да только, как утро, заявляется он на базар и начинает пиликать. Ажно душу вынимает! Какая тут торговля! Вконец разорил.
Алой не часто случалось слышать такую странную просьбу. А просили ее вот о чем: чтобы молодой сын известного путешественника (кстати,сейчас опять пропадающего неизвестно где, а то бы быстро нашлась управа на юного обормота)и почетного гражданина города Волдомиро (кстати, сына все звали малец Волдомиро)перестал пиликать. В последнее время он повадился по утрам выходить на рыночную площадь, вооруженный неведомой цитрой со странной прямоугольной длинной декой и тринадцатью (все успели сосчитать пронырливые горожане) струнами, и начинал играть на этой цитре нечто необыкновенно заунывное и противное. От жутких этих звуков у всего торгового люда, а, главное, у покупателей, принимались ныть сразу все зубы, раскалывалась голова, а у некоторых, особо чувствительных, даже шла носом кровь. А малец Волдомиро сидел посреди площади, полузакрыв глаза, и покачивался в странном трансе. И ни уговоры добрым словом, ни угрозы не могли прекратить его странного поведения.
- На тебя вся надежда, - вздохнул старшина торговых рядов, отсчитывая монеты. - Потому как еще немного, и шорник прибьет его - у шорника недавно двойня родилась, так что нет ему покоя ни днем, ни ночью. Измаялись мы.
Алая важно кивнула, хотя, по правде сказать, совсем не понимала, как подступиться к этому странному делу. Но, поразмыслив, решила сперва сходить посмотреть на пиликальщика собственными глазами.
Все так и было: посреди базара сидел подросток лет четырнадцати, бережно в руках держал диковинную цитру и извлекал из нее время от времени душераздирающие, удивительно негармоничные звуки. Тут была какая-то ошибка. Сама цитра была красивой, изящной вещью, сделанной из неизвестного Алой дерева. Колки ее были вытачены искусно, а поверхность покрыта темным лаком, блестевшим не явно, не нагло, как блестели поливные кринки, а мягко и маняще.
Алая еще с минуту подумала, а потом решительно подошла к подростку и хлопнула его мягко раскрытой ладонью прямо в темечко. Юнец Волдомиро немедленно погрузился в сон. Алая вынула из его ослабевших рук цитру, погладила осторожно дерево, тронула струны так нежно, что не раздалось ни звука, и поступила неожиданно. Она села прямо посреди рыночной грязи, диковинно села - на пятки, распустив веером вокруг юбку, положила инструмент себе на колени и задумалась.
Сперва в голове у Алой царила пустота, словно молочный туман, застилавший ее внутреннее зрение. Потом туман стал мягко расступаться, и она увидела диковинный дом, легкий и хрупкий, сделанный из пустотелых странных деревяшек и какой-то полупрозрачной тонкой ткани. Стены в доме были раздвижные, внутри в доме горели огни, и на этих раздвижных стенах, на этой полупрозрачной ткани скользили тени женщин. Одна из женщин сидела, полузаслоненная ширмой, а другие сновали вокруг нее, собирая на низенький столик множество блюд с не похожей на привычную едой - Алая даже засомневалась, еда ли это? Какие-то уплощенные колобки и шкатулочки. Может, краски для лица или лекарственные снадобья? Но женщина взяла колобок пальцами и окунула его в одну из шкатулочек, а потом отправила в рот. И тотчас отодвинула низенький столик, и прилегла рядом.
Это была странная женщина. Там, где жила Алая, ценились крепко сбитые, работящие, двужильные бабы из породы кровь с молоком, громкие голоса которых далеко раздавались в округе. "Баба - огонь!" - говорили про таких довольные мужья. А женщина в диковинном доме была другой. Она была трогательной и беспомощной. Казалось, даже ее многослойные пышные одежды тяготят ее и прижимают к земле. Казалось, если она встанет в полный рост, то тут же упадет, сломанная бременем и грубостью этого мира.
Алая опустила голову, всмотрелась в тринадцать струн и принялась играть. Это были совсем другие звуки, не те, что вымучивал из кото (так называлась странная цитра) подросток, это была песня далекого мира, отстоявшего от мира Алой не только в пространстве, но и во времени. Музыка все расширялась, росла, заполняла собой рыночную площадь, ласкала уши удивленных слушателей, то зависая длинными тягучими струями, то рассыпась мелкими брызгами, и вдруг неожиданно смолкла.
Малец Волдомиро уже не спал, он лежал ничком, плечи его вздрагивали, и все понимали, что он плачет.
- Откуда ты взял это, сынок? - спросила его Алая.
Он ничего не ответил.
- Этому не место в нашем мире. Напрасно твой отец вытащил этот инструмент оттуда, откуда он его вытащил. Заберу-ка я его, пожалуй, с собой.
Так она и сделала. И торговля пошла еще бойче, чем прежде.
11. Самая короткая история про Алую
В плетеном кресле перед Алой сидела стройная красивая девушка и плакала.
Густая русая коса, возлежавшая, как на полке, на высокой груди, почти полностью пропиталась слезами.
- Ну, и что с того, что я умница и красавица? Меня никто замуж не берет. Была б я просто оборотнем - еще ладно. Многим лестно заиметь ручную волчицу или игривую рысь. Но ведь эта пакость, в которую я обращаюсь, никому и даром не нужна.
Алая молча кивала, а руки ее в это время работали, сперва споро и аккуратно вырезая из листа золоченой фольги маленькую иглистую звездочку, а затем сворачивая ее в виде герцогской короны. Сложив корону, слишком маленькую даже для младенца, Алая посмотрела на девушку строгим взглядом и велела:
- А ну, перекинься.
Потом приладила корону на голову превращенной, улыбнулась довольно и сказала.
- Все готово. Теперь ты не просто лягушка, а царевна-лягушка. Всего семь букв, а какая разница!
12. Что-нибудь полегче
Всякий, кто жил в небольших итальянских отелях, знает, как трудно там позавтракать чем-нибудь полезным. Обычно, выходя утром в ресторан, вы видите массу сладких песочных и бисквитных пирогов, кекса, печеньев и т.д. За стойкой бара вам приветливо улыбается черноволосый Марио и предлагает чашку превосходного эспрессо или латте. Ни вам бекона, ни яичницы, ни жареных помидоров, ни тушеной фасоли, ни овсянки, ни грейпфрута - всего того, что так щедро положено британцу на завтрак. Эта женщина, наверное, была британкой. Средних лет, ничем не примечательная, она заказывала утром чашечку латте и выпивала ее, задумчиво разглядывая посетителей ресторана. Потом заказывала еще одну, потом еще... И ничего не ела.
Впрочем, не она была страдалицей в этом царстве утренних пирогов. Страдалицей была Оленька, горячая сторонница ЗОЖ, яростно считавшая калории и наворачивавшая круги по набережной утром, вечером и даже жарким тосканским днем. В первый же день, оценив масштабы бедствия, она припала, точно к чудотворному роднику, к блюду, на котором лежали вареные яйца, которых, кстати сказать, кроме нее никто не брал. И вот по утрам она тщательно очищала каждое яйцо, потом также тщательно отделяла белок от желтка, поедала первый и с презрением отвергала второй. Рядом с ее тарелкой росла горка скорлупы, а на ее тарелке росла горка веселых подмигивающих желтков, совсем не ожидавших, что они закончат свою жизнь в мусорном баке.
Неприметная британка, лениво взглядывала иногда на Оленьку, и взгляд ее не выражал ни осуждения, ни одобрения. Но однажды, кажется, на восьмой день издевательства девушки над яйцами, женщина встала и решительно направилась к ее столику.
- Извините, - почему-то по-русски сказала британка, - если вам не нужны эти желтки, можно, я их заберу? - И не дождавшись разрешения, сгребла их одной рукой в прозрачную миску.
Раздался звон, словно тысячи хрусталиков просыпались с неба, и Оленька с удивлением увидела, что в миске у женщины лежат не желтки, а ровные круглые, вроде бы, золотые, - да нет, точно золотые - шары.
Женщина проследила Оленьким взгляд и улыбнулась:
- Тяжелые, правда? Слишком тяжелые. А хочется чего-нибудь полегче. - И золотые шары в миг обратились в золотые головки одуванчиков.
- Еще легче? - женщина подмигнула, - и желтые цветы вдруг стали белыми пуховыми головками.
- Ухх! - дунула женщина и легкие парашютики разлетелись по всему залу, заискрились и вместо того, чтобы осыпаться, медленно поднялись вверх и исчезли где-то под потолком.
Никто не суетился, не показывал пальцем, не кричал, казалось, все восприняли происшедшее, как обычную, вполне себе курортную забаву. Неприметная женщина также неприметно исчезла, а на столе перед Оленькой, прямо поверх скорлупы лежала роскошная тысячелепестковая роза и благоухала, точно райский сад.
13.А Временная петля
- Временная петля - бормотала под нос Алая, потирая бог знает сколько уже нывшую макушку. - Далась мне эта временная петля! Всем давно известно, что никаких временных петель и на свете-то не бывает! Континуум пространства-времени так крепок, что ничто не может его разрушить. Тут надо такую силищу иметь, что ого-го, - Алая задохнулась от осознания, что такой силищи ей не заполучить никогда, вздохнула и некоторое время завистливо молчала.
- Дежавю опять же - продолжила она бормотать через некоторое время, смешивая в глиняной корчаге слизь носатой жабы с пыльцой ветреницы, чтобы получить хорошо себя зарекомендовавшую мазь от кругов под глазами. - Некоторые считают, что это следствие все той же временной петли. А как тут не быть дежавю, когда цельный день только и делаешь, что варишь зелья и толчешь травы в ступке! - От возмущенья Алая неосторожно мотнула головой и боль вернулась с удесятеренной силой.
- Вот ведь. Как будто кто меня дубиной прямо в темя шендарахнул. По хорошему, оно надо отвар черной бульбы - он любую боль вытягивает, в особенности такую, про какую сам не знаешь, откуда взялась. Да где ж ее сейчас возьмешь, черную бульбу? Вот разве в рундуке осталась...
И колдунья полезла копаться в стоявшем в сенях древнем рундуке. Один за другим на пол валились разнообразные предметы: не то отделанный кружевом, не то изодранный в клочья фартук, парик не первой свежести иссиня-черного цвета, связка ивовых прутьев, несколько гусиных перьев, остро отточенных и измазанных засохшими чернилами, чугунок с топленым свиным салом... Наконец, Алая издала торжествующий крик: в руке у нее чернел крохотный, еле заметный корнеплод.
Дело спорилось: кипела вода, целебный отвар булькал и даже пар от него веселил душу. Впрочем, дел еще было немеряно. Например, надо было покормить лису.
Алая взяла миску с приготовленным кормом и пошла к двери. Толкнула раз - не открывается. Толкнула два - да что ж такое! разбухла, что ли, от пара? В третий раз Алая двинула по двери со всей мочи ногой и та распахнулась со странным звуком.
- Как будто я кого-то дверью приложила, - сказала колдунья, с опаской выглядывая наружу. Никого не было. Яркое весеннее солнце слепило глаза, а лиса, нетерпеливо тявкая, уже бежала к заветной миске. Впрочем, подойдя поближе и принюхавшись, зверек обиженно подвыл.
- Да, - Алая была строга,- сегодня бараний рубец. Я знаю, ты предпочла бы куриные сердечки или заячью печень, - и лиса, поняв, что лакомств сегодня не дождется, принялась громко чавкать.
- Ну, вот опять, дежавю. Кажный день тебя кормлю, что ж и не быть дежавю-то этому!
Колдунья подняла с земли пустую миску и пошла к двери. Перед ней по траве бежала верная привычная тень. Алая подошла вплотную к двери, и тут тень повела себя своевольно: вместо того, чтобы лечь гладко на деревянное полотно, она нырнула в щель у порога и скрылась в доме. Алая застыла, наклонив голову и наблюдая за вероломным поведением тени. И вдруг - трам-тарабам! - дверь распахнулась и врезала ей прямо по темечку. "Ёктыж-моктыж! - успела подумать колдунья. - Да чтоб все твои пути свернулись в кольцо!" - и погрузилась в беспамятство.
***
- Временная петля - бормотала под нос Алая, потирая бог знает сколько уже нывшую макушку. - Далась мне эта временная петля! Всем давно известно, что никаких временных петель и на свете-то не бывает!
13.Б Внутренний голос
- Временная петля - бормотала под нос Алая, потирая бог знает сколько уже нывшую макушку. - Далась мне эта временная петля! Всем давно известно, что никаких временных петель и на свете-то не бывает! Континуум пространства-времени так крепок, что ничто не может его разрушить. Тут надо такую силищу иметь, что ого-го, - последняя мысль вышла какой-то вялой. Виноват был внутренний голос, который всегда просыпался как-то некстати и нашептывал Алой всякие завиральные идеи. Вот и сейчас, вопреки твердой логике и скромности, которых должна придерживаться всякая уважающая себя колдунья, внутренний голос проводил подрывную работу:
«А кто сказал, что у тебя нет такой силы? И вообще, кто сказал, что для этого нужна силища ого-го-го?»
- Все мастера так говорят, - вяло отмахивалась Алая, которая плохо соображала из-за болевшей головы, - Чертов Мельник из Норской впадины, Алаис из Динка, Мальматруб бездомный, опять же…
«Да плюнь ты им в глаза! – горячился внутренний голос. – То же мне авторитеты. Нет у них, понимаешь, временной петли. А вдруг есть? А вдруг она такая, что в ней можно застрять на чертову уйму оборотов и ничего не почувствовать? А вдруг логика не помогает из нее выбраться, а только удерживает в ней. Не будь логичной! Будь абсурдной!»
- А вот возьмем дежавю – попыталась продолжить Алая, смешивая в глиняной корчаге слизь носатой жабы с пыльцой ветреницы, чтобы получить хорошо себя зарекомендовавшую мазь от кругов под глазами. - Некоторые считают, что это следствие все той же временной петли. А как тут не быть дежавю, когда цельный день только и делаешь, что варишь зелья и толчешь травы в ступке! – Получалось неубедительно. Алая недоуменно потрясла головой, и боль вернулась с удесятеренной силой.
- Вот ведь. Как будто кто меня дубиной прямо в темя шендарахнул. По хорошему, оно надо отвар черной бульбы - он любую боль вытягивает, в особенности такую, про какую сам не знаешь, откуда взялась. Да где ж ее сейчас возьмешь, черную бульбу? Разве что в рундуке осталась...
И колдунья полезла копаться в стоявшем в сенях древнем рундуке. Один за другим на пол валились разнообразные предметы: изодранный в клочья фартук, парик не первой свежести иссиня-черного цвета, связка ивовых прутьев, несколько гусиных перьев, остро отточенных и измазанных засохшими чернилами, чугунок с топленым свиным салом... Наконец, Алая издала торжествующий крик: в руке у нее чернел крохотный, еле заметный клубень.
Дело спорилось: кипела вода, целебный отвар булькал и даже пар от него веселил душу. Впрочем, дел еще было немеряно. Например, надо было покормить лису.
«Не корми лису!» - встрял неугомонный внутренний голос.
- Так она ж голодная! – попыталась возразить колдунья
- Оголодает, сама придет. Ишь, взяла моду кормить зверей деликатесами. Куриные сердечки им, заячью печенку им.
- Сегодня бараний рубец, - оправдывалась Алая.
Она взяла миску с приготовленным кормом и нехотя пошла к двери.
«Сидеть!» - велел неугомонный внутренний голос.
- Да черт с тобой! – сказала Алая и покорно села на рундук.
Время тащилось медленно, но сидеть на рундуке было покойно и приятно. Голова больше не ныла – видно отвар черной бульбы помог, и вообще жизнь налаживалась.
В дверь деликатно поскреблись. Алая выглянула на улицу – за порогом сидела лисица и смотрела на нее голодными упрекающими глазами. Хозяйка поставила миску с кормом на землю, и зверек принялся с жадностью есть. Лучи солнца золотили блестящую шерстку на спине и хвосте. Алая залюбовалась. Внутренний голос довольно молчал.
14. Морской волк и морская собака
Алая всю жизнь провела в лесу и моря никогда не видела. Она о нем, конечно, слышала, и немало. Но никогда, никогда даже самое яркое воображение не могло бы воссоздать такое обширное явление.
Море представлялось колдунье в виде громадного котла, в котором мелькали водоросли, экзотические рыбы и рукотворные корабли. Весь этот воображаемый отвар был чем-то вроде насыщенного соленого бульона, который Алой, страсть, как хотелось попробовать, и который был для нее совершенно недостижим.
Поэтому, когда в ее жилище постучал Конрад, она обрадовалась. Конрад был возвратившийся из дальних странствий доживать в родном селении старик. Вид он имел самый живописный. Лицо смуглое, покрытое старыми оспинами и шрамами. В левом ухе пробит тоннель, и в дыру вставлен достаточно редкий, хотя и не такой дорогой камень – глаз дьявола (буро-зеленая, переливающаяся, точно опал, масса прорезана угольно-черной вертикальной полосой). В правом ухе сверху вделан маленький бриллиант, а мочка украшена золотым кольцом. Свободные штаны и блуза, подхваченная широким алым поясом, видавшие виды сапоги, кривой нож за поясом, которым он ловко орудовал, отрезая ломти дичины в трактире. Так и представлялось, что так же ловко он орудовал этим ножом в какой-нибудь короткой стычке на улицах портового города или даже – чем черт не шутит – в схватке со свирепыми жестокими пиратами.
Конрад привез с собой целую повозку морских редкостей – веревок, стянутых хитрыми узлами, сундуков, крашенных перламутром, карт неведомых земель, и даже целый (правда, маленький) корабль, дивной силой упакованный в бутылку. Кроме того, Конрад принес с собой множество рассказов о своей бурной молодости и полной опасностей зрелости. До Алой долетали отголоски этих рассказов, а вот и сам их герой стоит перед ней, широко расставив ноги, как когда-то стоял он на палубе брига. Странные ласкающие слова: шпангоуты, стаксели, рында и том подобные – закружились в голове колдуньи.
С Конрадом пришел пес, старый, косматый зверь, появление которого в жизни мужчины было окутано романтической тайной. Пса обнаружили в открытом океане, плывущим на обломке какого-то несчастного судна, однажды серым ноябрьским днем. «Как ни рыскали мы вокруг, как ни искали моряков, спасшихся в катастрофе, никого больше мы не нашли», - говорил, посасывая трубочку, Конрад. – «Умная животина, и благодарная". - Он свистом подзывал собаку и велел ей показать трюк, установив на кончике собачьего носа соленый сухарик. Пес держал сухарик на носу точно выверенное время и потом по команде ловко подбрасывал его в воздух, ловил и глотал, предварительно разгрызая все еще мощными челюстями.
Сейчас спутник Конрада улегся у очага и не сводил с хозяина глаз.
Между тем пришелец, перемежая свои слова самыми морскими проклятиями, пожаловался на радикулит, который, того и гляди, разобьет его, к чертям собачьим, вдрызг, трам-тарарам.
Одновременно Конрад рассматривал колдунью тем особым взглядом, каким мужчины разглядывают еще нестарых одиноких женщин. Но Алая была достаточно опытна и сильна, чтобы льститься такими взглядами или бояться их.
Весело и споро перебирая стручки леоманского бордового перца, Алая подумывала даже, что старик, возможно, не так и стар, и что имеет смысл проверить после поподробней, как удалось леченье.
В маленьком котелке кипел барсучий жир, женщина быстро – все надо было делать быстро, если не хочешь потом чихать три дня подряд – рубила вяленые конусы перца и бросала их в булькающую жидкость. Еще немного перечной мяты, чтобы мазь не была слишком жгучей…
Меж тем Конрад, вполне освоившись, уже рассказывал, как однажды в бурную темную ночь (а, может, это был день, из-за шторма черный, словно ночь) он со своей командой загарпунил громадного кашалота, и как этот дьявол мотал их – а их и без того мотало неспокойное море…
Алая замечталась и едва не пропустила момент, когда зелье поспело. Впрочем, едва не пропустила не значит пропустила.
Натянув плотные перчатки из кожи козленка, Алая велела:
- Заголяй спин и вались на лавку!
Мужчина покорно стянул рубаху, обнажив мускулистую когда-то, а теперь уже дрябнущую и заплывающую жиром спину.
Охладив котелок ледяной водой до терпимой температуры, колдунья скатала его содержимое в шар и принялась катать этот шар по спине, сперва вдоль, а потом поперек, образуя выгнутую сетку, становившуюся гуще к пояснице.
Покончив с сеткой Алая принялась разминать спину. Перчатки, пусть и тонкой кожи, мешали, и она, наконец, сняла их и принялась работать голыми руками.
При первом прикосновении к спине, колдунья задумчиво замерла, н не жалящий, точно сотня пчел, состав был тому причиной. Просто прикоснувшись к доверчиво обнаженной коже, она сразу узнала все о Конраде. Такая немудреная правда: Конрад вовсе не был морским волком. Все сорок лет своего отсутствия он торговал в лавке какого-то приморского города, продавая парусину и снасти. Там он и набрался всех тех дивных историй, которыми смущал горожан.
Меж тем Конрад, выгибая в разные стороны ставшую подвижной спину, поднялся, натянул рубаху – там, где полотно касалось кожи, жжение заметно усиливалось, и еще раз смерил Алую оценивающим взглядом.
Но колдунью взгляд этот уже не волновал. Словно поняв это, старый лжец свистнул псу, и собака подбежала к нему, привычно подставляя под жесткую ладонь толстолобую голову.
Алая смотрела на них и думала, что у этого старика нет никого, кроме пса, а у пса нет никого, кроме старика.
- По крайней мере, он видел море, - вздохнула она, проводив парочку взглядом. – По крайней мере, он его видел, - и принялась очищать котелок от жира. Снадобье это имело пренеприятное свойство, застывая, становится невыносимо вонючим.
15.Все в отца
- Мир никогда не будет прежним, - эта глубокая и оригинальная мысль была высказана Алой в ответ на просьбу жены мельника сделать так, чтобы муж любил ее по –прежнему.
- То есть ты не можешь мне помочь? – спросила несчастная женщина, измученная постоянными интрижками муженька с молодыми служанками, кокетливыми соседками и вдовыми крестьянками, привозившими зерно на помол и расплачивавшимися натурой. Также, конечно, не радовал мельничиху и убыток доходам семьи, который наносила его безудержная похоть.
Алая потерла переносицу левой рукой, что означало у нее приступ неистовой лени, нежелание работать и жажду завалиться на лежанку и всхрапнуть до рассвета, а то и дольше. Но врать Алая не любила.
- Отчего ж не могу, - сказала она, повязывая кожаный передник, - помочь могу. И любить он тебя будет. Но не по-прежнему, а по-новому.
И принялась варить зелье. Мельничиха наблюдая за тем, как колдунья бросает в котел то глаз лягушки, то ноздрю нетопыря, то что-то бледное и склизкое, в чьем ее, мельничихино, воображение признало жир нерожденного младенца ( и что на самом деле было обычным салом дикого вепря), сидела ни жива, ни мертва.
Часа через два, перелив в глиняный горшок нечто, перламутрово блестевшее и пахнувшее, точно дикий жасмин в цвету, Алая назвала цену.
- Пятнадцать монет! – вздохнула мельничиха, - да что ж это делается, люди добрые! - всплеснула она руками, обращаясь к невидимым свидетелям сделки.
- Сэкономишь больше, - буркнула колдунья, - кто мне жаловался, что он соседке перстень с настоящим жемчугом подарил. А каждой брюхатой служанке отступное платить не надоело?
Мельничиха вздохнула и отсчитала монеты. Затем подумала и добавила еще две – в деревне считалось, что колдунье лучше переплатить, не то она доберет недостающее чем-нибудь нематериальным – например, до дна выпьет твою удачу или испортит твою красоту, так что станешь ты вся бледная и худая.
- Значит так, - мельничиха насторожилась, - через две ночи наступит новолуние. Ночью, как появится серп на небо и засияет в твое окно, встань супротив него, разденься догола и натрись мазью. А там увидишь, что будет.
Прошло полгода. Посвежевшая, румяная и красивая, мельничиха вошла в горниц к Алой, неся наперевес округлившийся живот.
- Вот, пришла поблагодарить, - и поставила на стол корзину, из которой торчали половинка окорока, пара колец домашней колбасы, пирог с жаворонками и перепелками, горлышко бутылки и горшок свежесбитого масла.
- Да еще, чай, узнать хочешь, кого носишь? – прищурилась колдунья.
- Хотелось бы.
- За это, сама знаешь, денег не беру. Мальчик будет. Весь в отца. И следующий будет тоже мальчишка. И тоже весь в отца. Ну, а потом и девки пойдут.
- Спасибо, - мельничиха двинулась к выходу.
- Ты это. Ты, когда сыновья женятся, лучше сразу невесток ко мне налаживай.
- Зачем? – в голосе мельничихи появилось беспокойство.
- Да за тем самым. Я ж сказала: сыновья все в отца пойдут. Ну, на твое счастье я, чай, еще живая буду. Помогу. Монет за двадцать.
16. Рождение легенды
Человек со странным именем Морбиндер пришел к Алой, чтобы купить у нее приворотное зелье.
Приворотное зелье - товар ходовой, всегда в цене, но не всякому его продашь. Если, к примеру, покупательница - косая, рябая, толстопятая девка, планирующая подлить его первому парню на деревне, то тут сделка не состоится. Потому что сразу всем ( и даже зачарованному) станет ясно, что тут без волшбы не обошлось. А приворотное зелье работает, если подвергаемый ему не осознает ущерба своей свободной воле. Как только он догадался, что дело нечисто - фьють! - и действие магии развеивается.
Простой народ, конечно, таких тонкостей не понимает. Простой народ понимает, что зелье не сработало, и значит колдун (ну, или, в нашем случае, колдунья) попался неудачный. Говоря словами народа, дерьмо, а не колдунья. Дерьмом Алой быть не хотелось, и поэтому свое приворотное зелье она продавала только тем, кто вполне мог вызвать неподдельную страстную любовь, без сомнения, чистую, точно роса на лепестках ночной фиалки.
Человек же со странным именем Морбиндер был страшен, как тысяча чертей. Лицо его было исполосовано глубокими язвами, остающимися после того, как взрослый человек переболеет блошиной лихорадкой. Сверх того, та же лихорадка лишила его волос, а совершенно лысый череп украшала татуировка, сделанная дурно криворуким мастером, и от того совсем его не украшавшая. Росту Морбиндер был высокого, телом крепок, но опять же - не было в нем той приятной складности, того намека на надежную силу, который делает привлекательным для понимающих женщин и не слишком красивых на лицо мужиков. Руки у него были длинные и костистые, плечи покатые, ноги... в общем, какие-то не такие были у него и ноги.
Вот если бы Морбиндер был великим воином, министром финансов или ученым звездочетом, еще могла быть надежда. Многие бабы влюбляются в высокопоставленных особ просто потому, что те высоко поставлены. Но нет же! И тут не повезло Алой! Морбиндер был экзекутором. Попросту говоря, в его обязанности входило пороть беглых слуг, брить наголо распутных девок и выставлять на позор обществу, предварительно привязав к столбу посередь площади, закоренелых пьяниц и любителей травы хах.
Нет, приворотное зелье тут не поможет. А ссориться с Морбиндером не хотелось. Вообще - запомните это все, ступившие на темный путь колдовства! - никогда не стоит ссориться с экзекутором, если зарабатываешь на жизнь тем, что продаешь зелья и амулеты. Впрочем... Алая задумалась.
- А ну-ка, спой! - вдруг велела она. (Дело в том, что кое-что привлекательное в пришельце все-таки обнаружилось - это был его мягкий, бархатный голос и чистое "городское" произношение). Морбиндер согласно запел мало подходящую к случаю народную песню "А я, молоденький, всю ноченьку гулял".
- Баритон, - заключила Алая. - И слух есть. Будем варить соловьиное зелье.
И сварила-таки! Прекрасное соловьиное зелье нежно-малинового цвета, почти безвкусное и пощипывающее язык, словно ядреный квас.
- Начто оно мне! - пробовал было сопротивляться экзекутор, да разве Алую переспоришь... Пришлось выпить.
- Пой еще! - приказала колдунья, и Морбиндер запел. Мыши стихли в подполе, и лисица перестала возиться под лавкой, мухи не жужжали больше и даже ветер в дымоходе, казалось, прекратил свое немолчное завывание.
Алая одобрительно кивнула Морбиндеру:
- Ну, теперь понял?
- Чего понял-то? - спросил гладким, как масло, пленительным голосом тот.
- Дурак! Ну, на, вот тебе книжица с заветными словами.
- Да тут стихи какие-то, - разочаровался Морбиндер.
Алая ругнулась.
- Не какие-то, а любовные, - нетерпеливо поянила она. - Заучи и читай полюбившейся женщине. Вечером читай, при луне. На закате тоже можно. И пой ей серенады. Найми менестреля, чтоб он тебя обучил, и пой.
Экзекутор, по правде сказать, ничего не понял. Но менестреля нанял и стишки из книжки заучил.
Да, давно это было... Много столетий назад... Но до сих пор в той стране (где Алая давненько уже не живет) всякого удачливого любимца женщин называют странным именем - Морбиндер.
17. Не такая, как все
"Вот любят они пыль в глаза пустить!" - подумала Алая, оглядывая своды пещеры, которой изо всех сил старались придать таинственный мрачный вид. То там, то здесь, со сводов спускалась пыльная старая паутина, на которой копошились несчастные пауки, по всей видимости помиравшие тут с голоду. Черепа и кости мелких животных были сложены в аккуратные кучи по периметру. В центре кипел огромный котел (клаудрон - усмехнулась Алая - его надо называть клаудрон), в котором булькало что-то противное, склизкое и зеленое, источая резкий мерзкий запах.
Колдунья вспомнила свой уютный домик, в котором пахло разве что можжевельником и чабрецом, и поежилась. Но приличия соблюдать следовало. Она отхлебнула из грубо слепленной, украшенной символами, которых не опознал бы никто из истинных колдунов, кружки хмельной напиток и улыбнулась:
- Так зачем же ты меня позвала?
Сидевшая напротив сморщенная старуха нахмурила брови:
- Не я позвала, - проскрипела она голосом, который, небось, наводил ужас на деревенских девок и баб, - Ковен позвал.
Алая почувствовала, что промолчать после таких важных слов было бы невежливым.
- О! - сказала она, для убедительности приподняв брови.
Старуха затряслась и вытянула вперед правую руку, заканчивавшуюся давно не стриженными грязными ногтями.
- Ты нарушаешь законы! - завыла она. - Ты не чтишь великого рогатого господина! Ты не подчиняешься темной силе! Ты не поклоняешься черному козлу и не лелеешь черных котов!
- Нет никакой темной силы. И рогатого господина нет. Понавыдумывали тоже. И лисы мне нравятся гораздо больше котов, - пожала плечами Алая, которой надоело быть вежливой.
- Ты не такая как все! - взвизгнула старуха, - Ковен постановил: казнить! Сжечь на багровом огне, чтоб он очистил нерадивую ведьму!
Алая покачала головой, и хотела было сказать, что никакая она не ведьма, но почувствовала шевеление в углах пещеры и насторожилась.
- Хватайте ее! - заорала старуха, и отовсюду посыпались старые и молодые, но одинаково лохматые и когтистые женщины.
Всхлипы, вскрики, куча-мала, недоуменный вой - и кодла расступилась. Лица и руки многих были украшены свежими царапинами, причина чего сразу очевидной: посреди пещеры, как раз там, где минуту назад сидела Алая, цвел роскошный куст пышных тысячелепестковых роз, благоухавших, точно райский сад, и вооруженных крепкими острыми шипами.
Старуха воздела к небу (которого в пещере, конечно не было, но ведь оно было где-то там, снаружи) руки и вскричала:
- Клянусь полной луной, мы отыщем тебя, отступница! Мы будем преследовать тебя, пока будет жива хоть одна из нас! Мы растерзаем тебя на клочки! - и весь ковен, приплясывая и дергаясь, принялся изрыгать проклятья.
Алая смотрела на это из своего уютного далека и грустила. "Не хотела я этого, не хотела, - думала она. - Но делать нечего: в покое они меня не оставят. Придется учредить инквизицию".
18. Горе-изобретение
- Вот зачем я все откладываю на последнюю минуту? - горестно воскликнула Алая, созерцая очередное кривое и косое творение своих рук. - Была бы я благоразумной колдуньей, начала бы экспериментировать уже года два назад, последние три месяца совершенствовала бы придумку, и, конечно, выступила бы с блеском. Опозорюсь, ох, опозорюсь! - И, широким жестом сметя с лица земли неудачное изобретение, села на лавку и уставилась в потолок.
Ничего на ум не шло. Ну, вот просто ничегошеньки! А ведь уже послезавтра (о боги! уже послезавтра!) знаменитый развпятидесятилетний сбор колдунов и колдуний, на который каждый должен представить оригинальную магическую штучку. В прошлый раз она нельзя сказать, чтобы потрясла присутствующих своим мастерством, но представленный ею котел - скороварка прельстил публику маленьким дополнительным бонусом - очищением паров варева от неприятных запахов, красящих пигментов и прочих не самых приятных отходов зельеварения. Сто пятьдесят лет назад она даже почти победила - ее смоляное чучелко, приваживающее к себе всех недругов и магически прилеплявшее их к себе, произвело фурор. А в этот раз... В этот раз придется, видно, позорится.
Алая почесала нос, пригладила волосы, потерла лоб - ничего путного на ум не шло. Просидев еще минут пять, она снова вскочила на ноги и подбежала к простому чугунному котлу - свою скороварку она почему-то не использовала (впрочем, она знала почему: без пусть иногда и противных запахов и колористических эффектов трудно было следить за степенью готовности зелья).
Схватила с полки первое, что попалось - кажется, соду, и шваркнула в котел. Потом подумала и добавила полбанки медвежьего жира. "И еще розового масла туда - что-нибудь, да получится!" - мстительно подумала Алая, читая нараспев одно из самых сложных трансформирующих заклинаний. И заклятье сработало!
В центре комнаты искрилось и переливалось самое настоящее чудо. Пленительные картины сменяли одна другую, скользя по его округлым бокам. Прозрачное и тонкое, оно в то же время казалось вечным. Один взгляд на него веселил сердце и наполнял душу радужными надеждами. Наверняка, это было что-то удивительное, что-то очень сильное магически и потрясающее! Скорее всего, это волшебное зеркало, сквозь которое можно проникать в суть вещей и пронзать взором пространство и время! Колдунья удовлетворенно вздохнула. От ее легкого вздоха чудо заколебалось, легкая рябь пронеслась по его поверхности, оно вздрогнуло всем своим обширным телом и лопнуло...
Алая изобрела мыльный пузырь.
19. И нечего ответить...
"Эх, - думала Алая, - дать бы тебе спертым воздухом поддых, чтоб согнулась в три погибели, да дюжину дюжин лезвий в рот, чтоб блевала ими полчаса и в лохмотья изрезала губы!Полведра вишневых косточек тебе в желудок, и чтоб все проросли, да не враз, а по отдельности, и живот покрылся зеленой порослью еще до того, как ты сойдешь в могилу! Головную боль тебе в мозжечок и в виски, чтоб одновременно и распирала голову и сдавливала виски и чесалась в затылке и кровь чтоб носом хотела пойти, да все никак не прорывалась! Или вот еще..." - продолжала перебирать про себя она самые утонченные казни, какие могла придумать.
А девушка, занявшая поперек колдуньи последнее свободное место в вагоне метро, легкомысленно потряхивала головой, с которой свешивался проводок наушников и увлеченно печатала кому-то сообщение в мобильнике.Она и не знала, какой опасности избежала. Впрочем, была ли эта опасность? алая в мыслях своих, конечно, - весьма кровожадная особа. Но в реальной жизни, в ее простых житейских перепетиях, встречалась все чаще она с такой ситуацией, когда вроде ее обидели, а вроде и нечего ответить...
Ну, в самом деле, не спускать же на нее по таким пустякам остроухих кошек Хель?
20. Лесной парень
- Красавицы всегда влюбляются в чудовищ, - важно сказала Алая. На самом деле девка, сидевшая перед ней, на красавицу не тянула: тощие коленки и локти, торчащие ключицы, светло-рыжие волосы, розовая от майского жаркого солнца кожа покрыта веснушками... Глаза вот хороши - медово-карие, опушенные золотыми ресницами, не наглые, как то часто бывает у рыжух, но ясные и добрые. "Точно, как у несмышленой телки," - подумала колдунья. Да девка и вправду была телкой: ее угораздило влюбиться в лесного парня.
Правда, отец ее, крепкий серьезный шорник этого не понимал. Он привел дочь к Алой, чтобы узнать, не понесла ли та от своего тщательно скрывающегося дружка. Рыжуха была чиста, как лилия долин, о чем колдунья торжественно объявила пару минут назад. И, когда последовала обиженная реплика шорника:
- Что ж он тогда прячется от нас? -
важно сказала:
- А потому что чудовище. Красавицы всегда влюбляются в чудовищ.
И дура-девка немедленно заплакала в три ручья. "Так тебе и надо! - безмолвно ругала ее Алая, - А то ты не понимала, отчего парень из лесу выходить отказывается, да все в теньке у ручейка с тобой встречается! Все знают - так поступают только лесные дети".
Колдунья встала, открыла сундук, вытащила расшитый крестами и петухами рушник, протянула шорнику:
- Три дня пусть моет лицо на утренней и вечерней заре водой, упавшей с неба и вытирает лицо этим полотенцем. И в лес больше - ни ногой! А то знаю я этих, лесных парней, приманят девку песнями, заворожат ласковыми словами, околдуют нежными поцелуями. А потом лето придет и ищи его свищи. А девка мается, девка на своего деревенского, да хоть и городского, уже и смотреть не может. Еще бы - тот ведь был такой понимающий, такой родной! А я возись тут! Тьфу!
Шорник понимающе кивнул и принялся отсчитывать из кошеля вознаграждение.
Алая сгребла монеты и ссыпала в глубокий карман фартука:
- Как угомонится, еще столько же принесешь.
Шорник опять кивнул, и потянул дочь за рукав к двери.
Тем же вечером колдунья пробралась к лягушечьей заводи и принялась перевязывать бордовыми и черными ленточками ветви молодого клена, стоявшего почти у самой воды.
- Не угомонишься - пожгу. Не угомонишься - пожгу, - приговаривала она, а разноцветные веточки, точно языки пламени, реяли на ветру.
- Ишь баловник! - пригрозила она напоследок дереву, да и пошла восвояси по лесу хозяйским широким шагом, думая про себя, до чего влюбчивый он, этот древесный молодняк, по весне, когда буйные соки начинают вольно гулять по юным расцветающим телам.
21. Большая чистка
Далеко вокруг славилась Алая за свое умение находить потерянные вещи. Пропадет ли красный нарядный передник у купеческой жены, уронит ли непоседливая девушка дорогое дареное колечко с пальца, потеряет ли малыш любимую игрушку - за любой пропажей можно было прийти к колдунье и получить ее в целости и сохранности.Но только в пятницу.
Даже сам великий маг и целитель Марк Синебровый спрашивал Алую, почему так. Та, как обычно, ответила уклончиво:
- Потому что в четверг у меня банный день.
Маг, конечно, ничего не понял, а между тем в этом-то и заключалась разгадка. В четверг к Алой приходил из лесу отшельник Варфоломей, погреть в баньке свои старые косточки, и колдунья сама, собственноручно, мыла и распутывала его длинные курчавые волосы и бороду, которые за неделю снова спутывались в нечто, весьма напоминавшее (нет, даже не воронье) журавлиное гнездо.
И вот тщательно промывая настоем мыльного корня, разбирая частым гребнем, умащая маслом дикого ореха, и попутно обсуждая непростые дела леса, что находила Алая во всклокоченных волосах Варфоломея? Сперва, на поверхности, обнаруживалась золотая цепочка с подвеской-амулетом, потом берестяной шаркунок - детская забава, серебряная вилочка для груш (за ней наверняка пришлют из какого-нибудь богатого замка), два векселя, один из которых подписан маркграфом, а второй неким Иоганом-копьеносцем (оба вместо подписи скреплены изображением птицы). Затем - голубая вязанная пинетка, кружевной изящный воротник, пара заморских диковин - раковина, превращенная в кубок и стеклянные бусы (редкая роскошь! Тут, пожалуй, пришлют из самого дворца Правителя), изящно свернутое в виде сердца любовное послание (может, никто и искать не будет). Ого! Сапожничья толстая игла с куском дратвы! Маленький глиняный пузырек с еще незасохшими остатками недешевых румян, черепаховый гребешок, пара пуговиц - костяная и деревянная, пряжка от перевязи (ничего особенного, обычная бронза, даже непосеребренная) и старый черенок от столового ножа.
Фу, вроде все!
А Варфоломей сидит довольный, улыбается лукаво и советует:
- Ты еще поищи, не все нашла, - и точно, на затылке остался колтун размером с голубиное яйцо. Колдунья вздыхает, вновь берется за расческу и через пару минут извлекает что-то нежное, шелковое - невесть откуда зародившийся в волосах отшельника бутон алой тысячелепестковой розы, благоухающий слаще всех ароматов Аравии.
- Ну и мастерица ты! И угодить, и позабавить умеешь. Откуда ты только все эти штуки достаешь? Под передником, вроде, не прячешь, - гость, довольный, уходит.
Алая тут, конечно, не причем - все дело в том, что отшельник Варфоломей - настоящий святой, и как положено настоящему святому, сам он об этом не догадывается.
22. Пустая болтовня
Вот чего никогда не хотелось Алой - так это просто поболтать. Что тут болтать, когда и так с каждым клиентом разговоры зряшные разговариваешь? Проблему его выясняешь, чуть не крючьями вытягиваешь, а он жмется, стесняется и надеется, что ты сама как-нибудь догадаешься, в чем дело. Потом объясняешь ему, как выпутаться, куда пойти, что сделать... Долго объясняешь, потому что понятия в клиенте никакого нет. Потом расчет. Редко кто без торговли запрашиваемую сумму из кошеля вынет да колдунье с поклоном поднесет - опять разговоры. В общем, так наболтаешься за день, что к вечеру уже ни видеть, ни слышать никого не хочешь.
А тут сидит эта молодая ведьмочка из-за горы и говорит, посмеиваясь:
- Да я так просто заскочила, поболтать.
Ага, как же! Только Алая, вздохнув, усадила гостью за стол и принесла из подпола кувшин бражки да здоровый кусок окорока, только она принялась нарезать хлеб щедрыми ломтями, как ведьмочка все с тем же приятным смешком спросила:
- Говорят, к тебе иногда Марк Синебровый заглядывает?
- Ну.
- Говорят, он не просто заглядывает, а интерес имеет...
- Ну?
- Говорят, ты ему из дерьма золото варишь.
Оппа! Алая вздрогнула и укоризненно поглядела на ведьмочку.
- Вроде взрослая уже, а в сказки веришь. Ну, еще из ртути золото сварить, может, и можно. Но не из дряни ж всякой!
- А все-таки?
- Да не варю!
- Побожись!
- Клянусь Великим, восседающим на грозовом троне, и Звездоглазой, повелевающей ветрами и водами!
Ведьмочка заметно погрустнела, умяла - видно от огорчения - почти весь хлеб и окорок, ополовинила кувшин и скоренько собралась восвояси. Ну, хоть не болтала больше.
- Золото варить из дерьма! - хохотнула ей вслед Алая, а сама подумала: "Во-первых, не варить, а квасить. Во-вторых, не из любого дерьма, а только из медвежьего. А в-третьих, разве это золото получается? Почти наполовину медь, мягкое, форму не держит... Одно слово, дерьмо, а не золото!"
23. Чьи шаги слышны в тумане?
Местные крестьяне были затейники, каких поискать. То они заявлялись к Алой всей оравой и требовали вылечить от бесплодия невестку шорника, из-за которой половина коров в стаде второй год ходят яловые. То поджигали камыш у запруды на старой мельнице, чтобы выкурить лысого дядьку, с которым (как всем хорошо известно - уверяли они колдунью) мельник наводит порчу на местных девок и падучую на младенцев. То раскупали за немаленькие деньги маленькие свистульки у заезжих цыган, поверив распущенным ими слухам, что если в самую глухую полночь выйти на поле и свистнуть три раза в каждую сторону света, то пшеница уродится сторицей.
По правде сказать, Алая никогда не знала, чего ждать о крестьянина или крестьянки, когда они приходили к ней с просьбой, неловко ворочая руками за пазухой, пока извлекали оттуда серебряные и золотые монеты (медных она не признавала). И вот эта баба хочет тоже чудного. Она хочет, представьте себе, видеть в тумане.
- И на что тебе это надо? - сурово спросила Алая (с крестьянами надо разговаривать сурово, даже грубовато - вежливости они не понимают и считают барскими штучками. А за барство могут и пожечь... Нет уж, пусть лучше боятся, больше уважать будут).
- Дык ведь... Он ведь там ходить....
- Кто?
- Дык ведь... Не знаю я хто - не видно ж ничего! Вот ежели бы я видела...
- Думаешь, он бы тебе понравился?
- Хто?
- Да тот, чьи шаги слышны в тумане?
- Дык ведь все ж таки лучше видеть! А то бродить там хто-то , бродить... И не видно ни черта!
Алая вздохнула, поставила на огонь котелок с водой, достала соль, муку и принялась что-то варить. Баба молча наблюдала за ней. Минут через десять бабе стало ясно, что колдунья варит клейстер. Между тем Алая залезла в рундук и достала два лоскута синего и желтого цвета. Хорошими ножницами (баба от зависти всхлипнула) колдунья вырезала из синего лоскута пятилепестковый цветок, а из желтого - кругляшок. Кругляшок приклеила к цветочку, достала дешевую деревянную булавку и подошла к бабе.
- Э, ты чтой-то? - отшатнулась крестьянка.
- Стой спокойно, - велела Алая и прикрепила на ворот свежесделанный цветок.
- Ну, вот тебе третий глаз - он поможет разглядеть, кто там бродит в тумане. Ну, а если глядеть расхочется - просто отшпиль цветок.
Баба недоверчиво повела носом, но все ж таки полезла за пазуху - доставать монеты.
Колдунья остановила ее.
- Не надо. Я за дурь всякую денег не беру.
Баба обрадовалась, и, обрадованная, побежала домой.
Путь пролегал низиной, в которой как раз струился голубоватый плотный туман. Но теперь-то чего бояться! Она смело вступила в молочное марево. Видать, колдунья подшутила над ее необразованностью - ничуть лучше видеть баба не стала. Как терялось все раньше из виду в двух шагах, так и теперь теряется. И шаги. Вот эти самые шаги, которые все время преследуют ее в тумане... Снова эти шаги! сзади, все ближе, ближе, вот уже почти за самой спиной... Баба обернулась: тот, чьи шаги слышны в тумане, стоял в двух ярдах от нее и ухмылялся. Охнув, она потянулась рукой к вороту, но сил отшпилить колдовской цветок у нее уже не было.
24. Тайна дурачка Зибеля
Дурачок Зибель ничего не делал. То есть вообще ничего. Он бил баклуши, валял Ваньку, пускал пузыри и ерошил волосы. Тащил с улицы всякую ни на что не годную пакость, вроде дождевых червей, себе в дом. Он даже не побирался, хотя жители города были сердобольными и охотно подали бы грош -другой убогому. Семья дурачка Зибеля была богатой. Сперва его содержал отец, затем, после смерти отца, младший брат. Брат этот, хотя и родился ровно через год после дурачка, нисколько не был на него похож. Уродился он умным, обстоятельным и так ловко пускал деньги в рост, что за десять лет умудрился удвоить состояние, оставленное ему отцом. Но старшего не забывал, купил ему крепкую избенку на окраине, каждый день посылал служанку с корзиной снеди и наказом убраться, как следует. Снедь служанка честно отдавала дурачку Зибелю, а вот уборкой никогда не занималась. Тот ее просто не пускал на порог, мычал, плевался, выставлял впереди себя растопыренные пятерни с грязными длинными ногтями и скалил зубы. Ну, еще с таким связываться! А вдруг заразишься от него дурью? - думала честная служанка и от уборки благоразумно отказывалась.
В общем, к Зибелю все привыкли и ничего особенного от него уже не ждали. Как вдруг однажды утром он появился на пороге своей избенки с огромной бадьей в руках. В бадью были навалены куриные кости, лоскутки, шелуха от семечек, смотанная в клубок паутина, щепки, камешки и прочая дрянь.
- Гляди-ка, - сказала дородная жена шорника своей перезрелой дочери. - Никак Зибель уборкой занялся?
А дурачок, словно подтверждая ее слова, вытащил на свет два половика, развесил на изгороди и принялся споро выбивать.
- Молодец, Зибель! Глядишь, человеком станешь! - похвалила парня проходившая мимо с тележкой пустых корчаг молочница.
А Зибель, между тем, достал откуда-то другую бадью с жидким мелом, кисть, и начал белить избушку.
С утра Алой не здоровилось. Ее одолела какая-то болезненная чихотка. В носу свербило, на глаза наворачивались слезы, а переносицу жгло, словно туда насыпали перцу. Привычные средства не помогали. Даже имбирная настойка на меду диких пчел не прочистила дыхание. Вот из-за этой-то чихотки Алая едва не пропустила самое важное.
А когда заметила, в чем дело, тут же надела башмаки, накинула плащ и кинулась бегом в город.
Мир рушился. Основы его, поколебленные невиданным святотатством, содрогались. Вот-вот все должно было перевернуться с ног на голову и нужно было поспешить, пока установленный порядок не полетит в тартарары.
Влетев в город, Алая остановилась перед свежеокрашенной избушкой. На пороге ее сидел бывший дурачок Зибель и деловито раскуривал трубку, предложенную ему шорником. Мало того, он с этим шорником разговаривал! Разговаривал о новой подати и воинской обязанности! Солидно затягивался, пускал кольца и вел беседу, как путный!
Это было ужасно. Ужаснее всего же было, что все соседи дурачка радовались такому его преображению. Еще бы, они ведь не знали то, что знала Алая. Они не знали, что в каждом поколении должен родится кто-то, кто бьет баклуши,валяет Ваньку, пускает пузыри и ерошит волосы. Они понятия не имели, что именно от этого человека зависит их благополучие. Что мир стоит на месте, пока незаметный дурачок занимается чепухой и взорвется катаклизмами, если он вдруг войдет в разум и примется за серьезные дела.
Что же делать? Алая подошла к Зибелю и положила ему руку на плечо. Надо было что-то сказать, но дыхание колдуньи еще не восстановилось от долгого бега. Она только с шумом втянула в себя воздух и смачно чихнула прямо в лицо бывшему дурачку. Последствия были неожиданными. Во-первых, нос Алой полностью прочистился. В миг исчезли и свербение, и жар в переносице, и слезы в глазах. Во-вторых, Зибель глупо улыбнулся и перестал курить. Пальцем свободной руки он с наслаждением поковырялся в носу, вытащил длинную козюлю, полюбовался на нее, и засунул в рот. Трубка выпала из его другой руки, рассыпав ворох искр. Зибель, вновь ставший дурачом, хихикнул и пустил ртом пузырь. Затем посмотрел рассеяно на прислоненный в углу квач, схватился всей пятерней за измазанную мелом кисть, опять хихикнул и погладил изгвазданной рукой волосы.
Алая облегченно вздохнула. Мир был спасен. Она повернулась к глазевшим на дурачка соседям, пожала плечами и сказала:
- Дурачок как дурачок. Стоило шум поднимать!
А потом уже, не торопясь и стараясь сохранять достоинство, пошла прочь из города.
25. О явлении кабана-хранителя
За свою долгую жизнь Алая совершила много глупостей и ошибок. Но одной глупости она себе никогда не позволяла. За свою долгую жизнь Алая совершила немало чудес. Но подделкой чудес она не занималась никогда. А бургомистр столицы предлагал ей заняться именно этим. Алая вздохнула, посмотрела на знатного гостя долгим взглядом и еще раз повторила:
- Это совершенно невозможно. Никто этому не поверит!
- Как же невозможно? А Великая Дева? - вкрадчиво спросил бургомистр.
Великая Дева... Что Великая Дева? Давно была эта великая Дева, да и была ли вообще... Но сказать такое значило совершить святотатство. Поэтому Алая вздохнула и принялась объяснять:
- Так ведь, позвольте вам напомнить, что Великая Дева родила не человека.
- Ну, я не знаю. Ведь ты же - колдунья, каких мало! Ты же сможешь найти объяснение всему этому делу?
Дело было простое, самое обычное было дело, отягощенное неумной ложью причастных лиц. У бургомистра имелась сестра тридцать двух лет, старая дева, поклявшаяся хранить девство, покуда правда и справедливость не восторжествуют от моря до моря. То есть навечно. Она посещала приюты, одаряла нищих, кормила бульонами болезных и шила рубашки солдатам. В общем, благотворительствовала, чем и полагалось заниматься старой деве, происходившей из одной из самых знатных семей королевства.
Но вот месяца три назад - и кто только проболтался! - поползли слухи, что дева-то брюхата. Народ возроптал. Народ потребовал предъявить девицу. Делать было нечего. Девица была явлена народу и ее очевидное недевичье положение было явлено тоже. Но брат ее, бургомистр, тут же заявил при всем народе, что случилось чудо и сестра его понесла, не лишившись девства и не вступая в постыдную связь с мужчиной. Подкупленная повитуха стояла рядом и с весьма честным видом подтвердила все сказанное.
И вот теперь девица должна была разрешиться от бремени. А как известно - как всем прекрасно известно! - такой ребенок должен был быть необыкновенным светочем и спасителем отечества. Во всяком случае именно таким был Великий Змей, сын Великой Девы. И разумеется, зачатый необыкновенным образом ребенок не мог быть человеком.
Противно и гадко было соглашаться на предложение бургомистра и помогать ему, но Алая не любила ссориться с властями.
И вот она пришла, вся увешанная талисманами и мешочками с благовониями, на роды. Стояла, важно кивая головой и улыбаясь. А потом, так же важно улыбаясь, вынесла к народу влажного, весело поблескивающего маленькими глазками и довольно повизгивавшего... поросенка.
С этого, собственно и началась история возвышения Алой. Родившийся кабанчик был сразу признан хранителем королевства, ему потребовался учитель и толмач, и роль эту естественно заняла колдунья. Кабан вырос и, действительно, спас страну несколько раз из весьма неприятных ситуаций, и даже предотвратил одну или две войны. После чего почил и был захоронен в величественном мавзолее.
Именно это, кстати - долгую почетную жизнь и славную смерть - наобещала Алая дикой свинье, когда уговаривала ее уступить сынка.
А младенец, который родился - спросите вы меня - что с ним сталось? Он тоже прожил долгую и в общем счастливую жизнь. Правда в полной безвестности.
26. Неистовый Марцел
Когда Алая была молода, когда она еще не осела уютным домком в подходящем и милом сердцу лесу, приняв на себя обязанности хранительницы здешних мест, она занималась черти чем. На осторожные расспросы должностных лиц о ее происхождении и предыдущих занятиях, она обычно неопределенно пожимала плечами и весело отвечала:
- Происхождения обычного. А чем занималась раньше? Так по базарам ходила, фокусы показывала.
И должностные лица отстали от колдуньи. Между тем, ей было что порасказать.
Ну, вот, например. Как-то зашла она в один славный город, откупила себе место на рынке и только хотела раскладывать по прилавку средства для роста косы, чернения бровей и сведения бородавок (другим-прочим она торговала, естественно из-под полы, не столько из страха, сколько для пущей важности), как вдруг на торговые ряды налетел ражий детина. Детина был в полной экипировке, при кольчуге, латных сапогах, в кольчатых перчатках, но без шлема. Здоровенным мечом детина спархивал весь товар на землю, а потом уж топтал его всласть. Лицо у детины было вдохновенное и восторженное, из глаз катились слезы, давно немытые и нечесанные волосы паклей падали на плечи. Детина рыдал в голос и восклицал:
- О, сладчайшая! О, прекраснейшая!
Алая полюбовалась на бесноватого минуты три, а потом зафинтилила ему усыпляющий дротик аккурат в шею за левым ухом. Детина остановился и осел на землю.
- Э, ты чего наделала-то? - возмутился рыночный стражник. - это ж наш Марцел!
- Не помрет, не бойся, через час встанет, как новенький. А что это с ним?
- Это любовное безумство, - с гордостью ответил стражник. - Опять ему дама сердца отказала во взаимности, уж которая по счету! Он всегда так: влюбится, потом подвиги совершает, менестрелей нанимает, на турнирах побеждает - все, значит, в Ее честь. Ну, потом, вестимо, предложение делает, получает отказ и вот... буйствует...
- А дамы его соглашаться не пробовали?
- Да куда там! Одна согласилась сдуру. Так он полгорода на радостях в щепки разнес, городские ворота выломал, тюремные решетки погнул, да хотел еще столбы, что свод храма держат, своротить. Однако, не удалось. - с явным разочарованием сказал странник.
И Алая поняла, что предлагать вылечить неистового влюбленного нет никакого резона.
- Потому что, - объяснила она за ужином сама себе, - в каждом городе должны быть достопримечательности.
27. Одиночество в толпе
Подростки шли по улице вольно. В компании было человек восемь, и они занимали тротуар во всю ширину, не сдавая в сторону перед встречными, которым приходилось спускаться на проезжую часть или проталкиваться сквозь пожеребячьи гогочущую толпу.Подростки чувствовали себя силой, способной сокрушить мир. Не то, чтобы они выпили. Их опьяняло чувство собственного всемогущества и сплоченности.
- Э, гляди, милфа! - воскликнул один из них, тыкая пальцем в женщину средних лет, остановившуюся у торговки цветами.
- А ничего себе милфочка, подходящая!
- Фу, геронтофил!
- Кто?
- Хи-хи, девчонки, он не знает. Кто старух всяких чпокает!
Они прекрасно понимали, что женщина их слышит, и это раззодоривало их. Плотной толпой они надвинулись на незнакомку и окружили ее и цветочницу со всех сторон.
- Вы чего ребята? - Переполошилась продавщица. - товар мне попортите!
А милфа не полошилась и не пугалась. Она только улыбнулась... и вдруг милф стало десять, нет, тридцать, нет сто. Теперь каждый из подростков оказался в окружении одинаково улыбавшихся одинаково ничем не примечательных женщин. И каждый подросток вдруг понял, что на самом деле он один. Что проблемы его никто не решит, и никуда они не денутся - а у каждого подростка полно проблем. Что ЕГЭ сдавать придется, что надо выбирать - Андрей или Серый, что надо искать подработку на лето, потому что маме тяжело одной все тащить, что надо, наконец, купить тест и все выяснить... И каждый подросток вдруг почувствовал, как он одинок и слаб. И стало очень плохо. Только вдруг прошелестело едва слышно: все пройдет... и все действительно прошло. И странная милфа была уже позади и оборачиваться посмотреть на нее совсем не хотелось.
А женщина между тем выбрала себе красную розу - не самую дорогую, за восемьдесят рублей, расплатилась и пошла прочь, как-то странно держа цветок в опущенной руке у самого бутона. Продавщица вгляделась в свой товар - обычные не слишком свежие пощипанные цветы, перевела взгляд на то, что несла женщина и поняла, что продешевила. В руке у незнакомки алела роскошная тысячелепестковая роза и благоухала, точно райский сад.
28. О щупальцах и лепестках
Эта женщина привычно зашла на веранду ресторана, привычно взглянула на меню и привычно заказала одно из своих обычных блюд - кальмаров с помидорами на гриле. Женщина жила в отеле неподалеку и, видимо, не любила новизны. В каждое свое посещение она заказывала или ньоки с морепродуктами, или равиоли со шпинатом и рикоттой, или - ну да! - кальмаров на гриле. Обслуживал ее обычно говорливый стройный Марио, а женщина на все его фонтаны слов отвечала коротко и неприветливо. Вообще это была довольно неприятная женщина. Раздражающая какая-то. Какая-то непривычно значительная, что ли. Марио казалось, что незнакомка изнутри много больше, чем снаружи, и это изнутри хотелось вскрыть и выковырять, как мидию.
Видимо поэтому Марио и повел себя неподобающе. Подавая аппетитных кальмаров, он склонился к уху женщины и тихо сказал:
- Представьте себе, синьора, говорят, эти твари вырастают размером с корабль. Говорят некоторые из них нападают на кашалотов, и могут даже убить их.
Женщина пожала плечами и решительно вспорола ножом тушку.
Когда официант вернулся со счетом, незнакомка расплатилась, оставив обычные чаевые и сказала:
- Вы знаете, я представила. Действительно,неприятно. - и ушла себе.
А Марио внезапно прошиб холодный пот, и мускулистые щупальца заскользили по телу юноши, иногда замирая и словно пробуя его на вкус. Официант стряхнул морок, потянулся к столу, чтобы собрать грязную скатерть, и замер. Посреди стола лежала роскошная тысячелепестковая роза и благоухала, словно райский сад. Вот только алые ее лепестки как-то странно извивались на ветру или даже против ветра.
29. Необходимая
Когда наступили тяжелые времена - а тяжелые времена всегда наступают, как ни вертись - Алая сбилась со счету, сколько раз ее жгли. Бывало, что все обходилось легко, ее немолодое уже тело, истыканное иголками,и так и не давшее недвусмысленных доказательств, скручивали в немыслимый узел и бросали в холодную реку. И Алая топла - а что ей оставалось делать? - топла, бывала вытащена, извергала из себя галлонов шесть воды, с трудом восстанавливала дыхание и продолжала жить в городе, чьи добросердечные жители по-прежнему забегали к ней по вечерам за мазью для спины или каплями от головной боли, а по утру по-прежнему заходили, озираясь, в управу и доносили на беззаконную колдунью.
Но бывало и наоборот. И тогда оставалось два выхода - подсунуть вместо себя на костер обманку или сгореть по-настоящему. Гореть было очень больно, но после огня наступало успокоение и перемена. После огня она оказывалась совсем в другом месте. В этом месте стоило нажать кнопку - и в самую черную полночь становилось светло, как днем. В этом месте вода, и даже теплая вода, текла из крана в любом количестве. В этом месте всегда было вдоволь еды и одежды. Простодушные горожане конечно бы решили, что это рай. Но раем это не было. Хотя бы потому, что в раю не может быть скучно. А там было невыносимо скучно. Скучно, быстро и шумно.
Но и в этом мире были нужны такие, как она, - те, на которых можно возложить ответственность и предать аутодафе. Ведьмы нужны во все времена.
Так что она без труда возвращалась в свой древний лес.
30. Горшочек
Человеческий разум способен выдумать множество полезных, удобных и - что греха таить - чрезвычайно приятных вещей. Но только в своем, человеческом, мире. В мире же магии что ни сочинят люди, все оказывается пустышкой, а то и вовсе непроходимой мерзостью.Алая давно убедилась в этом на своем опыте: ковры-самолеты не летали, скатерти-самобранки кормили невероятной бурдой, а что касается до живой и мертвой воды, то даже и вспоминать не хочется, какая с ними вышла неприятная история. Казалось бы, можно и не наступать в который раз на те же грабли! Но нет, колдунье непременно понадобилось убедиться во всем самой. Еще бы, ведь какая соблазнительная идея! Горшочек-самовар. Понятно, что кашу в нем варить Алая не собиралась. Было вполне понятно, что за кашу сварит такой горшок. Но вот если научить его варить зелья?
Казалось бы, вот обычное сонное зелье. Немного почечуй-травы, чуть-чуть совиного корня, почки дурман-травы (тут важно не переборщить) и чистая ключевая вода. Варить до закипания, потом настаивать четыре часа при средней печной температуре. Ничего сложного, кроме поддержания той самой средней печной температуры, при которой варево не кипит, а словно бы медленно-медленно томится, выпариваясь совсем по чуть-чуть и постепенно достигая нужной концентрации...
Да, соблазн был велик. Вот Алая и поддалась. Быстренько соорудила нужный горшок, который и сам сварит, и сам настоит, залила воду, закинула травы и пошла в лес: наступало новолуние - самое удобное время для сбора лягушачьей слизи - необходимейшего ингредиента многих снадобий.
Она очищала семнадцатую лягушку, осторожно, стараясь не поранить дрожавшее от страха создание, когда прибежала лиса. По морде зверька было ясно, что произошло что-то сногсшибательное - та была не то, чтобы напугана, а вроде как ошеломлена. Алая поспешила домой. Горшочек варил. Варил во всю силу своего колдовского механизма. Уже спал весь дом - мыши в подполе, тараканы за печкой, червячки-древоточцы, и самые мелкие организмы, которым еще не придумали названия, тоже спали. Спали и птицы в гнездах на деревьях вокруг дома. Спал лось, забредший неведомо откуда. Спали рыба и раки в запруде. Спали земляные червяки, бабочки и мухи. Пауки спали, и их не будило мелкое подрагивание паутины от ветра. Лиса не уснула только потому, что особым заклятьем была ограждена от магического воздействия...
Эх! А ведь какая была идея! Но с человеческим воображением всегда так: то оно находит волшебство там, где его и отродясь не было, то заполняет все вокруг самым мощным колдовством. Не знает оно границ, это человеческое воображение.
И Алая, осторожно вылив из горшка остатки снадобья и расколотив злополучный сосуд медным пестиком в мелкую пыль, принялась уже собственноручно и в самой обычной корчаге варить зелье пробуждения. Благо лягушачьей слизи у нее было в достатке.
31. Что на роду написано?
Алая со вздохом собрала карты, перетасовала их, подравняла колоду и завернула в ярко-алый шелковый платок.
Мужчина, сидевший перед ней, с любопытством спросил:
- Ну, так что карты сказали, матушка?
- А ничего, мил человек.
- Ничего хорошего или ничего плохого? - продолжал настаивать пришедший.
- Ничего вообще. Пусто. Зеро. Нихиль. - ответила Алая, используя слова языков, которые мужчина не знал. Видимо поэтому он споро выхватил из-за пояса кинжал и приставил лезвие к горлу колдуньи.
- Ты, старая потаскуха, не юли, ты правду говори!
Ощущения были не из приятных, но Алая предпочитала молчать.
- Неужели все так плохо? - выдохнул мужчина и опустил клинок.
- Да не плохо. Но и не хорошо, - честно отвечала ворожея. - Никак.
Мужчина неожиданно заплакал. Мутные слезы стекали по покрытым многодневной щетиной щекам и терялись где-то в полуседой бороде.
Алая встала, сунула руку в карман и выудила оттуда петушка на палочке.
- На-ка, угостись.
- Издеваешься, матушка? - спросил мужчина таким голосом, что уж лучше бы снова потаскухой обозвал.
- Вовсе нет, - пожала плечами колдунья. - Я их для забрюхатевших девок держу, чтоб в истерике не бились. Успокоительное, то есть. А ты сейчас как есть не в себе.
Мужчина подумал, да и сунул леденец в рот. Молочный вкус напомнил детство, раннее-раннее детство, теплые руки мамы, ее мягкую большую грудь, ее обширные колени, заменявшие собой весь мир... Он сосал и успокаивался и постепенно гадание стало казаться чем-то неважным, даже ненужным.
Алая между тем спрятала алый платок в рундук, нехотя запустила руку за пазуху и извлекла две серебряных монеты.
- Деньги свои забери. - Сказала она строгим голосом. - Я, хоть и старая... - тут она поперхнулась, - но чужого мне не нать.
Мужчина сложил монеты в кошель, не выпуская леденец изо рта, попрощался и ушел.
Из-под лавки блеснули хитрые глаза.
- Ну, и что я могла сделать? - ворчливо сказала лисице Алая. - Что, если он из этих самых, из тех, у кого ничего на роду не написано? - еще раз вздохнула и принялась за привычные домашние дела.
32. Зелье, дающее невидимость
Великий некромант, известный в округе, как голубоглазый Гаральд, смотрел на Алую, не мигая. Возможно, слабовольные и робкие крестьяне и пугались этого пристального взгляда, а невежественное дворянство принимало его за признак великого ума, но Алая была не из таковских. Она деловито понюхала перламутровое желе, лежавшее перед ней в дорогой золоченой плошке, посмотрела его на свет и заключила:
- На вид все, как надо. Пахнет дрянью, свет пропускает не дальше, чем на кончик ногтя. Лягушечьи лапки клал?
- Клал.
- А ноздри нетопыря были свежие, еще влажные?
- Ну, да.
- А почечуй-траву в новолуние собирал, о самый серп?
- Да что я, младенец какой! - вскипел Гаральд, - все делал в точности по купленной у тебя инструкции. - При этом чертов некромант явно подразумевал "купленной у тебя по баснословной цене инструкции".
- И зелье не получилось?
- Нет!
- Ну, что ж. - Алая закатала рукав на левой руке. - Испытаем.
После чего вынула из обшлага рубахи тонкую булавку, подцепила на нее микродозу желе и нанесла на запястье. Взглянула на Гаральда недоуменно и заявила:
- Как же не действует? Еще как действует!
Гаральд выпучил глаза и взревел:
- Ты что меня за дурака держишь? Ты продала мне рецепт зелья, дающего невидимость. Но вот же твоя рука, я ее прекрасно вижу!
Алая прояснела лицом:
- Ну ты торопыга! Ты пергамент что, на обороте и не читал?
Гаральд выхватил из кармана небольшой клочок телячьей кожи и уставился на него.
В самом низу, после перечисления собственно говоря ингредиентов и действий, которые над ними надо произвести, было написано: "Вот так вы и получите самолучшее зелье, дающее невидимость"
Некромант перевернул клочок и прочитал окончание:
"родинкам, бородавкам, угрям и прочим несовершенствам, так удручающим прекрасных дам."
Алая захватила булавкой еще чуток желе, помазала им маленькое красное пятнышко и продемонстрировала ошарашенному Гаральду ставшую девственно чистой кожу.
- Так я не поняла, ты чего подумал-то, когда рецепт покупал? - простодушно глядя прямо в суровые глаза клиента, спросила она.
Некромант почувствовал, что его не держат ноги и тяжело опустился на стул. "Пятьсот золотых!" - вспомнил он и обреченно вздохнул.
33. Тайна, покрытая мраком
Алая перекрестилась бы, но в те поры и в том месте жест этот не имел никакого значения и, уж тем более, никакой силы. Поэтому она просто пригнула голову и вошла в избенку.
Снаружи это была обычная заброшенная избенка -косая, кривая, поросшая мхом, с торчащими косяками, скособоченной дверью и дырявой крышей. Но внутри все было по-другому. Внутри расстилались покои невероятной ширины и сказочного убранства. То там, то сям играли на свету драгоценные камни (кстати, откуда тут взялся свет, было непонятно. Во всяком случае внутри не было ни окон, ни свечей, ни магических блистающих кристаллов), лавки были покрыты драгоценными камнями, стены увешаны восьмицветными гобеленами, лари и столы покрывала щедрая мозаика из серебра и перламутра.
И все это богатое обширное помещение было пусто. Впрочем, в дальнем углу видна была еще одна низенькая дверца. К ней-то и направилась Алая, бормоча под нос охранные заклинания.
За дверью было темно и душно. За дверью кто-то ворочался и пыхтел, а потом вдруг спросил грубо:
- Чего заявилась?
- Вызывали, - деловито ответила Алая.
- А, это ты, что ли, та, которая... - голос понизился до шопота, - та, которая укротила белого коня и сняла с него сбрую?
- Ну, я, - когда надо было, Алая тоже умела быть грубой.
- Сколько хошь? - жадно спросил голос.
Алая, конечно, хотела многого, но требовать от голоса многого она не решилась.
- Хочу заклинание неугасимого пламени и всепоглощающей воды, - ответила она, как давно задумала.
Голос крякнул.
- Немного, вроде, прошу, - не выдержала колдунья. Голос крякнул еще раз.
- Да, немного, - сердито прохрипел он. Но чувствовалось, что голос в общем-то доволен. - Подставляй подол!
Алая широко раскрыла юбку, и в ней невесть откуда появились стеклянный шарик, воронье перо и синяя лента. Правая рука Алой, та, с которой она не снимала перчатку во время всего разговора, подхватила сокровища и сунула в то, что казалось карманом, а на самом деле было защищенным мощным заклятием магическим хранилищем. И только после этого швырнула на стол простую спутанную кожаную сбрую.
Из мрака высуналась маленькая мохнатая лапка, сцапала сокровище и скрылась из виду.
- А ты ступай, не задерживайся! - откуда-то издалека крикнул голос.
Алая и не собиралась задерживаться. Ей было жутко любопытно, кто таков обладатель лапки, и зачем ему старая потертая сбруя, и откуда у него неограниченный доступ к магическим артефактам, и что бы было, если бы она потребовала у него Маковое Зернышко, Стекло-С-Ладонь или Берестяную Грамотку (неужели бы дал?)... Но ничего этого она, конечно же, не узнает. Ибо то было тайное место и все, что находилось в нем, было тайной, покрытой мраком.
34. Оттого, что в кузнице был гвоздь...
Местные сельчане Алую побаивались и от того приглашали на все свадьбы, поминки, праздники солнцестояния и прочие попойки рангом пониже. Алая тоже старалась не обижать соседей и поддерживать доброе знакомство, в знак чего приглашения принимала и в попойках участвовала.
Но сейчас она злилась. Какого-растакого они позвали ее на эту свадьбу, если собирались устроить на ней побоище? Вот уже битый час она наблюдает клубок мужиков, из которого высовываются то косолапые ножищи, то здоровенные кулачищи и во все стороны летят зубы и плевки кровью? И вот эта дурища в праздничном наряде, она зачем валяется в ногах у лесной ведуньи и вопит так пронзительно, что уши заложило:
- Ой, да помоги ж хоть ты нам, матушка! Ой! Да погубят они моего соколика! Ой, тошно мнеченьки!
Алая хмурилась и старалась вспомнить, с чего все началось. Обманчивая память (в таких делах память всегда обманчива) подсказывала ей, что началось все ни с чего. Но это была неправда. У всего есть причина. И Алая старательно выуживала воспоминания из своей - и зачем только она попробовала эту наливку из гоноболи - затуманенной головы. Все ближе,ближе, и вот - вот оно! Рыжий Петер, старательно выкидывавший коленца в замысловатом танце, вдруг спотыкается, летит головой вперед и сбивает с ног кума мельника с дальнего хутора. Хуторчанин небрежно сплевывает и говорит:
- Знал я, что у рыжих умишка маловато, но вот, что его так мало, что даже на ногах они удержаться не могут...
Тут со стула тяжело поднимается Йохан, брат Петера, тоже огненно-рыжий, и ревет, точно бык:
- Ты это кого ж? Ты это братку мово? Ах ты ж! - и заносит покрытый веснушками кулак.
Да, так все и началось. Алая примеряет глазом место, где споткнулся рыжий дурень, и идет к нему, спокойная, как всегда. Драка перед ней расступается, вновь смыкаясь где-то в отдаленьи, а колдунья вглядывается в пол, наклоняется и с силой вырывает гвоздь, торчащий из доски.
Все стихает. Мужики, утирая носы, ощупывая языком зубы и потирая ушибы, расходятся в стороны к своим бабам, которые уже готовят для них обличительные речи. Отец невесты, на чьи деньги, кстати, был срублен новый дом молодых, в котором так неудачно не забили гвоздь, спешит к ведунье с благодарностями. Та отмахивается, прячет гвоздь в широком кармане передника, и празднество продолжается. Добро восторжествовало.
А что свежесрубленный дом на третий день после свадьбы рухнул в один момент (хорошо в ярмарочный день, когда все уехали в город торговать), так это больше надо было ножищами своими топать - сказала Алая смущенным сельчанам.
35. Камлание
Камлание - это древняя уважаемая традиция. Каждый ведьмак, каждая ворожея для поддержания авторитета хоть раз в год должны прокамлать перед деревней. Это традиция. А с традициями не спорила даже Алая, во всем остальном отличавшаяся характером твердым и независимым.
Камлать так камлать. Как водится, собрала она всех жителей старше 14 лет, исключая беременных ( во избежание эксцессов) в просторный овин и держала там без еды и питья три часа. Сельчане вели благоразумные разговоры, не пытались выпить ( хотя очень хотелось) и уж тем более ничего не ели. А то еще заблюешь весь овин - ходи потом опозоренный по деревне - как благоразумно объяснил толстый Петер.
Камлают кто как. Кто предпочитает древний заслуженный способ с бубном и чувяками. Кто напускает полный овин дыму. Кто поет нарастяг нгуууу-нгууу-нгоом, пока во рту не пересохнет. Алая использовала флейту. Выждав нужное время и убедившись, что желудки и головы у поселян пусты, она принялась разминать губы, забавно вытягивая их в трубочку и распуская до ушей, как лягушка. Было забавно, но никто не смеялся - селяне были подавлены важностью происходящего. Наконец колдунья достала флейту, и полилась мелодия. Сперва тихая, робкая, как первые капли дождя, потом набирающая силу, а после грозная и мощная, точно ливень в горах. Неотвратимый вал знания накрыл жителей деревни и унес в великий океан, в котором, как известно, сливаются воды всех рек.
А Алая продолжала играть. Теперь мелодия едва струилась, нежно очерчивая грани чего-то, что сияло ярче горного хрусталя. И Алая почувствовала, как ее душа отделяется от тела, отбрасывает груз чувств и остается наедине с тем, чему не было названия. Флейта выпала из рук колдуньи, и через минуту все было кончено.
Первым очнулся толстый Петер. Он нехорошо взглянул на жену, нашел в толпе младшего брата и двинулся к нему, на ходу вынимая из ножен клинок. Алая следила за ним, не придя в себя и от того не торопясь действовать. Казалось в овине есть много дел поважнее. Вот какая-то девка побледнела и с беспокойством принялась искать глазами кого-то. А парень, втянув голову в плечи, уже пробирался к выходу. Это значило, что скоро в избушку Алой постучат и будут просить зелья, того самого, ну, ты понимаешь... Алая понимала. Вот другие парень и девка уставились друг на друга счастливыми глазами и цветут, как маков цвет. Тьфу ты, пропасть! Вот почтенный отец семейства утирает рукавом слезу, а вот полубезумные глаза встревоженной матери... А толстый Петер уже вытащил нож и...
- Но-но-но! -прикрикнула ведунья, и кинжал как-то сам собой ушел в ножны.
Да, камлание - древняя традиция. Многие видят прошлое, некоторые видят будущее, и все до единого верят, что это истинная правда, но настоящую правду знает лишь Алая. И то знает всего мгновение, когда душа, отрешенная от чувств и тела, существует без прошлого и без будущего в единственном настоящем наедине с тем, чему нет названия.
36. Рассказ без морали
А вот как вы думаете, ведь всякая жизнь может стать поперек горла? Ведь будь ты известный путешественник, выдающийся врач, великий художник, а и для тебя наступает момент, когда больше не хочется странствовать, лечить и рисовать? Вот так же приходит момент, когда не хочется колдовать.Маги по-разному поступают в этот момент. Берут в руки меч и пускаются уничтожать нежить, как то сделал Гаральт Голубоглазый. Или находят наследника несметного состояния и подбивают его с соратниками отбить это самое состояние у великого змея. Так поступил вот этот самый, ну, как его звали, ну тот, который потом еще окраску сменил. Некоторые начинают устраивать гонки тараканов, заметьте, ничуть никому не помогая разными хитрыми заклинаниями. Архип Охрипший увлекся рыбалкой, из-за чего, собственно и получил свое прозвище.
А Алой не повезло. Как-то так вышло, что кризис настиг ее в самые благодатные для ведуний времена. Золото, серебро и что попроще - ну, там, свиные туши, корзины яиц, горы тыкв и бушели яблок - так и текли в ее гостеприимный карман и кладовые. Окрестные крестьяне и горожане, не говоря о князьях и прочей знати, постоянно попадали в крутые переделки. К двери даже пришлось привесить магический молоток, который сам собой стучал, едва к ним подходил денежный заказчик, и который ни один силач не мог поднять, если посетитель задумал надуть колдунью и получить услугу даром. И вот в это самое время Алая как-то просунулась, скинула на пол лоскутное одеяло и воскликнула:
- К черту все!
Высунувшая было свой нос из-под лавки лиса, недавно переселившаяся из своей норы в избу колдуньи, почуяла неладное и не стала, как обычно, ласковым подтявкиванием выпрашивать еду. Отсижусь лучше под лавкой - решила она и на всякий случай подобрала роскошный хвост подальше от глаз хозяйки.
- Все! - продолжала между тем Алая, решительно выливая вчерашнее варево в помои. - Больше никаких зелий! Никаких заклятий больше! И амулеты тоже побоку! - С этими словами она собирала с полок в обширный мешок флакончики, мешочки с травами, стеклянные бусины, ступки, резную кость и прочую магическую чепуху. И только приготовилась она все это метнуть все туда же, в помои, как раздался какой-то вкрадчивый многообещающий стук.
- Входи, чего ждешь! - у Алой уже были готовы слова отказа.
Вошедший был одет в атлас, расшитый золотом и жемчугами, бархатные отвороты плаща схватывала пряжка, ясно показывающая, что он - гонец Темного Властелина.
- Чего надо?- не смутившись спросила Алая.
Пришлец молча подал сверток, волшебная печать, скреплявшая послание лопнула, едва ощутила прикосновение рук колдуньи. Алая прочитала письмо и спросила сурово (слова отказа все еще были готовы сорваться с ее губ.):
- И что это значит: "Вознаграждение в пропорции".
Гонец приблизил полные губы к уху ведуньи и что-то прошептал.
Алая взглянула на скарб, собранный в мешок, и принялась выставлять склянки, амулеты и мешочки обратно на полки. Кризис волшебного возраста кризисом волшебного возраста, но когда тебе предлагают такое вознаграждение, кризис может - нет, должен, просто обязан! - подождать.
37. Безнадежный случай
- Нет, не возьмусь, - сказала женщина средних лет, стоявшая в палате одной из Цюрихских больниц. - Безнадежный случай.
- Как не возьметесь? Как? Мы вам аванс заплатили, мы вас бизнес классом привезли, нам сказали: вы точно поможете. Вы с того света людей возвращали! У Адамяна же сын совсем овощем был, полгода на аппарате, даже глазами не ворочал! - мужчина сжал кулаки, но сдержался и уже спокойней добавил. - Если надо добавить - я добавлю. Сколько скажете. Деньги - не проблема, Анна Иовна.
Та, которую назвали Анной Иовной, ровно повторила:
- Не проблема. Понимаю. Вот это проблема - и кивнула в сторону того, кого не могла вылечить.- Безнадежный случай. - Развернулась и пошла прочь из палаты, наложив напоследок заклинание понимания на несостоявшегося клиента: то был очень влиятельный человек, а с влиятельными людьми Алая ссориться никогда не любила.
Объяснять она ничего не стала, да и что тут можно объяснить? Почему иногда происходит так, а иногда - эдак? По воле неведомого бога? Случайно? Подчиняясь заложенному Предвечным закону, непреложному закону, твердому, как скала, закону, закону, призванному заменить Его, навсегда ушедшего после акта Творения в неведомые дали?
Когда она была моложе, она пробовала противиться этому закону. Однажды подняла юношу, даже мальчика. Тот нырнул неудачно, сломал обе руки и шею и медленно помирал в доме рыбника, куда колдунью притащила безумная от страха мать. И юноша встал! Вырос, возмужал, женился, дети у него родились, все как у людей на счастье довольной матери! Вот только никто рядом с ним не был ни доволен, ни счастлив. Напротив, все чувствовали удушающее беспокойство, и торопливо отводили глаза, когда чудом спасенный встречался с ними взглядом. Неуютно с ним было, мертвенно холодно и противно, словно держишь в руках еще бьющегося толстого угря.
Причина же была проста: душа юноши уже давно покинула его тело, а то, что сумела возвратить в него Алая, было совсем другой природы. Кончилось все совсем грустно. Однажды теплой июньской ночью он крепкими руками свернул шеи троим своим малюткам, потом этими же крепкими руками начисто отрезал голову жене, а потом пошел в дом отца и матери и повесился там в сенях.
Человек не должен жить без души, - раз и навсегда сделала вывод Алая. А почему в одних случаях душа сразу оставляет еще дышащего, а в других - сидит в нем крепко, словно корень хрена в земле, - колдунья не знала.
Иногда происходит так, а иногда - эдак. Этот случай - безнадежный. Сына надо отключить от аппаратов, похоронить и оплакать. Внушив это очень влиятельному человеку, она покинула скучный город Цюрих, и вспомнила безнадежный случай только еще один раз, когда послала на могилу неуместную в общем-то, слишком яркую и благоухающую, слишком живую тысячелепестковую алую розу, напоминавшую ароматом своим райский сад. Впрочем, никто не обратил внимания на ее прощальный подарок.
38. Подлость
Святой Алая не была. Да она и не стремилась быть ни святой, ни праведной. Но если б вы с ней заговорили об этической составляющей непростой профессии колдуньи, то, решительно тряхнув головой, она бы сказала: "Ну, уж подлостей-то я никогда не совершала". Не совершала, говоришь? Ну, это, как сказать.
Мужчина, вольготно сидевший посреди горницы на дубовом табурете, был уверен. Даже слишком уверен.
- Дело известное, - важно говорил он, - ну, родился ребенок с придурью. Случается. Но ведь лекарство есть.
Алая посмотрела на скрюченное тельце лежавшего перед ней на столе трехлетки, на его паучьи ручки и ножки, на раздутую голову, не без отвращения заглянула в водянистые бессмысленные глаза.
- И какое же лекарство? - тихо спросила она.
- Так известное же дело! Берешь по капле крови, пота и слез от отца и матери и валяешь из них пилюлю. Как ребятенок пилюлю сглотит, враз выздоровеет.
- И как же свалять пилюлю из воды?
- Ну, я не знаю. Ты ведь колдунья, ты и валяй.
Сидевший на табурете был не просто просителем, он был марк-графом той обширной области, в которой находился лес. И хотя сам лес считался королевскими владениями, делу это особо не помогало. Поссориться с марк-графом означало почти наверняка необходимость собирать манатки и убираться подобру-поздорову, куда подальше, да как бы еще не прибитой на дорожку. Алая еще раз взглянула на ребенка. Это была врожденная тяжелая болезнь, из тех, что заключаются в нарушении изначальных связей и законов, и помочь тут она ничем не могла. Вот если б он страдал нервной горячкой, да пусть даже и падучей! Колдунья вздохнула и приготовилась врать.
- Дело вот в чем, - ненароком открыв склянку с ветром убеждения, проговорила она самым своим мягким голосом. - Вылечить его, конечно, можно бы, если только найти отца.
Марк-граф недоуменно взглянул на Алую.
- Не понял? - спросил он заплетающимся языком.
- А что тут не понимать? - так же мягко отвечала она. - Не ты отец-то.
- А кто?
- Знать не знаю. Блондин, видать, какой-то, - кивнула Алая на льняные кудельки ребенка.
- Так..., - марк-граф рывком поднялся с табурета. - Шкуру спущу! Под землей найду!
И не попрощавшись, хлопнул дверью.
"Ничего-то ты не найдешь. Хотя бабу жалко" - мимолетно подумала Алая и тут же выкинула этот случай из головы.
39. Анекдот с зеброй
Некоторые случаи, произошедшие с Алой в современном мире, иначе, как анекдотом, и не назовешь.
Расскажу-ка я, к примеру, вам вот эту коротенькую историю.
Всем известно, что по туристическим местам Санкт-Петербурга разгуливают ростовые куклы и пристают к разным китайцам, финнам и прочим шведам. Эти негодяи очень ловко выцепляют глазом из толпы легкоподдающуюся внушению личность и обирают ее дочиста. Но в этот раз бродившему возле Конюшенной субъекту в костюме зебры не повезло. Неизвестно почему он прицепился к совершенно невзрачной женщине в неприметном пуховике. Обыкновенная эта женщина сперва просто отмахивалась от нахала, но тот все лез и лез ей поперек дороги и наконец просто встал на пути, не давая ей пройти. Он, видно, думал, что женщина помечется-помечется, да и сунет ему по крайней мере пятьсот рублей. Но женщина ничего такого делать не стала. Она просто легонько дунула на приставалу и тот, словно снесенный ураганом, опрокинулся на спину. А потом произошло нечто, на что никто не обратил внимания - им просто было не положено этого замечать.
На асфальте вместо куклы, пыталась подняться, скользя по подмороженному асфальту, самая настоящая зебра.
- Хорошая лошадка! - дождавшись, пока скотина поднялась на ноги, обыкновенная женщина похлопала ее по спине. - Морковки вот нет, извини. А розу ты не заслужила.
К зебре, между тем, уже спешили ничуть не ошарашенные полицейские. Они, конечно же, передадут ее в зоопарк, где к зебре будут относится с профессиональной заботой.
40. Испорченные дети
Встречаются иногда испорченные дети. Они орут и падают в грязь, бьются, истерят, требуют все равно чего - кожаную куртку 52 размера, кроссовки на роликах, мороженое, на ручки... - но им, собственно, нужно вовсе не это, а внимание мамы и сознание, что ты тут самый главный.
Раз в год Алая выходила на охоту. Она шла в торговые центры, на детские площадки, в парки - туда, где много ребятни, где она возбуждена беготней, утомлена блужданием по ненавистным магазинам, где она легко поддается соблазну закатить скандал и показать себя всем этим чужим людям, которым до нее и дела нет (а мальчишек и девчонок - испорченных мальчишек и девчонок - больше всего выводит из себя сознание собственной незначительности). Так вот, встретив свою жертву, Алая сначала зорко осматривает ребенка, потому что бывает, что и вполне обычное дитя раскапризничается и расплачется. Убедившись верно, что перед ней и вправду испорченный ребенок, колдунья подходит к нему и тычет указательным пальцем (Кстати, самым обычным пальцем, не крючковатым и не оканчивающимся длинным острым когтем) ему в лоб. Прямо в туда, где индусы рисуют точку бинди. И тотчас крикун смолкает, поднимается с пола, где только что бился в истерике, и послушно идет туда, куда ведет его мама.
И вообще с тех пор становится послушным и милым. Но иногда мать, чье сердце зорче, чем глаза, вздрагивает от неожиданной мысли, что у ее сына (или дочки) что-то забрали. А и вправду забрали! Забранное Алая собирает в особый сосуд, сделанный из дымчатого кварца, потом смешивает с жабьей слизью, слюной василиска и жидкостью, которую выделяет жало скорпиона под жарким солнцем пустыни, потом выпаривает на зеленом огне и в результате получает несколько капель зелья, драгоценнее которого нет на свете.
Но поскольку я вам дала довольно точный рецепт снадобья, я не буду рисковать, рассказывая для чего оно потребно. Вдруг вы так впечатлитесь, что решитесь его повторить. Впрочем, вряд ли вам удастся разжечь зеленый огонь... Хотя, бывают в мире чудеса.
41. Следи за значеньем своих слов!
Павел был недоволен, что его назначили на эту группу. Он предпочитал молодых, гибких и удобных во всех отношениях девушек, а тут ему всучили группу для тех, которым гм... около сорока, так скажем, иногда и ближе к пятидесяти. Кости у них были уже застывшие, суставы не гибкие, мышцы нетренированные, пластика ужасная. А он преподавал им современную хореографию.
Ну, сами посудите, зачем этим теткам современная хореография? Им самое место печь плюшки, постить картинки с вербой в одноклассниках, и шарится на сайтах новостей о Даниле Козловском, например. Тетки обожают Данилу Козловского.
Но самая противная из теток, та, что раздражала Павла больше всех, была совсем другой. Двигалась она споро и умело, но, словно назло тренеру, абсолютно не попадая в его выверенный рисунок танца. И еще - она дерзила! Вот сейчас, например. Что смешного он сказал? Он выразился точно и образно, а уголки ее губ опять подергиваются в презрительной усмешке. Павел взял себя в руки и повторил:
- Представьте себе, что ваше тело совсем пустое и легкое, как пузырь, а потом этот пузырь наполняется горячей жидкостью... Стеките вместе с этой жидкостью на пол! - по правде говоря, ему очень нравилось это сравнение. А невыносимая женщина, все так же усмехаясь, мягко шлепнулась на паркет. Шлепнулась, надо сказать, красиво, но совсем не так, как он предполагал.
- Ну, вот что тут смешного! Что тут смешного! - взорвался Павел.
- Смешно то, что ты не понимаешь, о чем говоришь...
- Ну, знаете, это не ваше дело!
- Конечно, не мое. Но иногда полезно следить за значением своих слов. - больше всего в неподатливой ученице Павла выводила эта ее манера говорить всегда полными предложениями, словно времени у нее был вагон и маленькая тележка. И тренер не сдержался и выругался. Но, то есть, не настолько не сдержался, чтобы выругаться вслух, но по губам, видимо, вполне можно было прочитать, что он думает о тетке. И она, несомненно, прочитала, но не обозлилась, а только улыбнулась как-то даже нежно и тихо-тихо повторилала:
- Иногда полезно следить за значением своих слов.
И тут произошло странное. Павел вдруг стал сухим и легким, пустым и хрупким, таким, что в таком состоянии невозможно оставаться живым, но он все же живым оставался. В этом состоянии невозможно было двигаться из-за страха, что при малейшем движении ты оторвешься от пола и взлетишь под потолок, там напорешься на какой-нибудь крючек и лопнешь. И только парень осознал, что стал самым настоящим пузырем, как в него хлынула горячая, вязкая, разрывающая его субстанция. "Сейчас взорвусь!" - подумал тренер и в изнеможении рухнул прямо перед глазами своих пятнадцати учениц.
Ну, дальше что рассказывать? Тетки переполошились и вызвали скорую. Скорая приехала и обнаружила смущенного, но совершенно здорового Павла, сидящего на лавочке и пьющего воду из специально бутылочки для фитнеса, врач посоветовал ему следить за давлением и сахаром в крови, и ушел. Ушли и галдящие тетки. Ушел бы и он, но у него через полчаса была еще группа. Кроме того, что-то тревожило его. Трудно было собраться с мыслями, но он собрался и обнаружил, что его тревожит запах. В зале пахло не как обычно - кондиционированных воздухом, потом и дезодорантами... Пахло сладко и томно, и Павел вскоре обнаружил то, что пахло. На широком подоконнике лежала алая тысячелепестковая роза, свежая и прекрасная, и благоухала слаще, чем райский сад.
42. Дурная кровь
Вообще в герцогстве, где в то время располагался лес, отношение к колдуньям и магам всех мастей было нейтральное. Да Алая и не стала бы селиться там, где лютуют белые отряды, а ведуний побивают камнями за то, что они лечат скот и людей (и успешно лечат!). Однако везде бывают темные времена.Случилось так, что молодой герцог, пришедший на смену одышливому и добродушному отцу, влюбился в одну неприступную красавицу насмерть. Та же в ответ только насмеялась над ним. Сколько не пытался пылкий юноша вытравить страсть из своего сердца, ему не удалось, и он, естественно, заподозрил тут недоброе колдовство. А заподозрив, принялся лютовать.
И какую манеру взял! Выберет в какой-нибудь местности самую безобидную старушку, придумает для нее кару попозорнее и велит всем остальным знахаркам и гадалкам присутствовать при казни. Так сказать, в назидание.
И вот Алая вместе с другими ведуньями, из которых, правду сказать, половина была обыкновенными мошенницами, а другая - более-менее удачливыми травницами, стояла на главной площади ближайшего к лесу города и наблюдала, как со скромной и боязливой Антипы снимают платье, нижнюю юбку, исподнее, и выставляют бледное старческое оплывшее тело напоказ всем местным похабникам и острословам. Но этого было мало! Несчастную привязали к столбу, а потом принялисьнадрезать кожу, норовя задеть самые нежные места, тонким лезвием. Капли крови появлялись то тут, то там, а старушка боялась даже вскрикнуть, пока над ней творили это непотребство, и только тихо крякала, когда боль была уж совсем нестерпимой.
На приятный запах, меж тем, слетелись мухи и оводы. Черной тучей они окружили тело и набросились на дармовую пищу. В это время глашатай звучно выкликал что-то про то, что, дескать, смысл наказания в том, чтобы божьи твари выпили всю дурную кровь из черной ворожеи, так что в результате она очистится от зла, которое в ней поселилось. Если, конечно, выживет, - "а выживет она вряд ли" - читалось в бесстрастном взгляде палача, который стоял поодаль, перебирая агатовые четки.
Между тем творилось странное: оводы и мухи, напившись крови старухи, жирели и разбухали на глазах. А разбухнув до невероятных размеров, вдруг поднялись разом в воздух с грозным жужжанием, выдвинули ставшие невероятно длинными жала и кинулись на стражников, глашатая, палача и толпу зевак.
Визги, крики, грохот переворачиваемых скамеек, свист мечей, которыми ополоумевшие стражники пытались отогнать насекомых... Через семь минут площадь была пуста. На ней осталась только окровавленная Антипа и невозмутимая Алая. Хозяйка леса достала из кармана небольшой перочинный ножичек и аккуратно разрезала веревки, стягивавшие тело старушки. В одном только месте разрезала, и они кольцами опали на землю. Алая взвалила беспамятную Антипу себе на плечо и подтащила к колодцу. Опустила тело на землю, выудила ведро воды и вылила на старушку.
Нет, бедная женщина не обрела вновь молодость и красоту и не ушла с площади, призывно виляя бедрами и дразня жителей города, прильнувших к окнам, роскошной рыжей косой, как потом рассказывали и пели в трактирах по всему герцогству. Но раны ее затянулись, ноги окрепли, и она уже сама, подобрав свои платье, нижнюю юбку и исподнее, принялась довольно споро одеваться, тихо ворча про себя, что ни за какие деньги, больше никому и никогда.
Алая же просто вернулась в свой лес и жила себе там так, будто ничего и не было. И юный, но враз помудревший герцог больше не пытался навести свои порядке в сложном и опасном колдовском мире. А потом вообще встретил какую-то пухленькую блондинку, дочь шестого марк-графа, благополучно женился на ней, потолстел и обрюзг, как когда-то его отец, и все вернулось на круги своя.
43. Пока бьется сердце
Герцог посмотрел на Гаральда Синеокого с уважением: удивительно, как просто великий маг забыл все их распри и пришел на помощь. Если б не он, разве смогли бы они противостоять чудовищному натиску северных варваров? Правда, способ, предложенный чародеем, был непрост и кое-кто сказал бы ужасен.
- Его поведала мне одна ведунья, живущая далеко отсюда в заповедном лесу, - по скромности своей Гаральд не хотел, чтобы все заслуги приписывались ему одному. - Надлежит найти самый старый вяз в твоем герцогстве, срубить его, из древесины соорудить точное подобие замка, в котором ты родился. После этого из девиц, находящихся в кровном родстве с тобой, надо выбрать самую юную, достигшую, однако, брачного возраста, и пропитать ее кровью копию замка. До тех пор, пока стены его остаются красными, твои владения останутся неприступными.
И так и вышло. Жалость, правда брала глядеть на двоюродную племянницу, и без того хрупкую болезненную отроковицу со слишком светлыми и слишком тонкими волосами, которая сейчас лежала бледная и безропотно позволяла выпускать каждый день по чашке крови из тонкой ручки. Но безопасность герцогства того стоила! Полчища северян много раз пытались переступить границы герцогства, но всякий раз, только вражеская нога касалась заповедных земель, как странный недуг охватывал врагов, и они позорно бежали. Правда недалеко, ведь, едва они покидали герцогство, как тут же выздоравливали и преисполнялись еще больших ненависти и ярости.
Но сейчас все было спокойно, и герцог, разнеженно попивая теплое вино с корицей и лимонными корочками, беседовал с Гаральдом.
- Кстати, о той ведунье, как бишь ее звали?
- Алая, ваше высочество.
- Какое странное прозвание! Не связано ли оно с тем, что она волхвует на крови?
- Нет, насколько я знаю. Просто эта странная женщина очень любит алые розы.
- Романтичная особа, кхм?
- Опять-таки нет, насколько я знаю. Напротив, самая прагматичная и уравновешенная особа.
- И сколько продлится эта магия? - герцогу вдруг стало неспокойно. Помощи ждать ему было неоткуда - союзников он завести не потрудился, а казна давно была пуста, и наемников нанять было не на что.
- Алая как-то неопределенно выразилась, сейчас припомню. Кажется, она сказала "Пока бьется сердце"...
- Чье сердце? - встревожился герцог, припомнив болезненное еле живое тельце племянницы.
- А вот этого она не уточнила, - неприятно усмехнулся Гаральд, и властителю окрестных земель стало не по себе. "Действительно ли великий маг забыл все наши распри?" - подумал он и поежился.
44. По грибы
Однажды Алая пошла по грибы. Но, как вы сами понимаете, по простые грибы Алая не ходила. Поэтому взяла с собой заговоренную корзинку, сплетенную из ветвей ветлы, цветшей в полнолуние, волшебный нож,выкованный на огне, упавшем с неба, из самородного железа, надела волшебный платок, сплетенный из волос утопленницы и обула волшебные чуни, сшитые из кожи безрогого козла. В общем, защитила себя, как могла.
Идет, значит, наша колдунья по самой чаще, куда едва долетают лучи солнца, ядовитые травы посохом отодвигает, злой крапивы сторонится, на уханья сов внимания не обращает, за болотными огоньками не гонится. И выходит на чудо-полянку. Полянка вся заросла душистыми цветами, а в самом центре на припеке растет молодая елочка и под елочкой той притаилась стайка грибов. На вид - обычные себе боровики: упругие, кряжистые, в самом соку.
Достала Алая нож и приготовилась срезать грибы. Как вдруг самый мелкий из них открыл глаза, сдвинул шляпку набекрень и грозно сказал:
- Не замай!
- Чего? - удивилась женщина.
- Не трожь, говорю!
- Вот еще! Я полдня вас искала, а теперь не трожь? - сурово ответила Алая и срезала наглого гриба под корень. А этот малышок как засвистит разбойничьим посвистом! И тут же полянка преобразилась. Цветы обратились острыми зубами, елочка - длинным языком, грибы - вкусовыми сосочками и стала эта огромная пасть смыкаться вокруг колдуньи. Эх! Сейчас пропадет Алая ни за грош, и не о ком мне будет больше вам рассказывать! Ну, да не на такую напали. Сорвала она с головы платок, отливающий мертвенной зеленью, и бросила наземь. Тут же волосы из платка поползли в стороны и оплели в мгновенье всю пасть. Та было пыталась освободиться, да недолго рыпалась и снова стала обычной солнечной полянкой. Тут уж Алая вырезала всю грибную семейку и сложила в корзину, так что они, даже если б очень сильно захотели, не могли удрать, и пошла домой. Платок из волос утопленицы, правда, пришлось оставить на месте. Жалко - вещь ценная!
45. Призрак старости
А признайтесь - вы ведь две ночи не спали, все думали, что погнало Алую на проклятую полянку собирать грибы с глазами? Чтобы понять это надо перенестись в солнечное утро неделей раньше, да не в лес перенестись, и не в избушку колдуньи,а во дворец местного марк-графа.
Мрачная тишина царила во дворце: служанки сняли деревянные башмаки и скользили по навощенному полу в полосатых чулках, еле слышно сметая розовыми перьевыми метелочками пыль с ваз и статуй; дворцовый повар, известный всей дворне своим бурным нравом и любовью к заковыристым ругательствам, не ругал поваренка, плохо просеявшего муку, а только молча выворачивал ему опухшее ухо; и поваренок не визжал от такой экзекуции, а сосредоточенно сопел; даже старый пес, всю жизнь провертевший на кухне огромадный вертел, делал свою работу тихо, стараясь не скрипеть и не дребезжать.
В покоях марк-графа, однако, раздавались голоса. Еле слышный, легче облачка, шёпот струился по залу.
- Ну что, - с трудом смиряя зычный бас, допрашивал властитель здешних земель (и Леса, как он думал, тоже) старую гофмейстерину.
- Рыдают-с, - отвечала та, и руки ее под белыми кружевными манжетами едва заметно тряслись.
- Да невозможно же! - шепотом проорал марк-граф, - третий день плачет, и не говорит от чего!
- Осмелюсь предложить, - прошелестела гофмейстерина, - позвать Алую.
- Думаешь, сглаз или порча?
И дело, вправду, было похоже на сглаз или порчу. Потому что третий день рыдала ни кто иная, как молоденькая светлокудрая хохотушка - жена марк-графа, недавно подарившая ему сына. Предыдущая супруга сумела родить только пять дочек, и, дав жизнь пятой, преставилась. Так что рождению первенца все в графстве радовались, но тем не менее, нельзя было игнорировать подозрение, что младший брат марк-графа, уже привыкший к мысли, что мощные чресла его сюзерена способны плодить только девчонок, был крайне недоволен этим обстоятельством.
Алую позвали, Алая пришла, полчаса проговорила с графиней, и ушла торопливо, коротко бросив, что дело не терпит отлагательств и не до объяснений. А потом, пару дней спустя, вернулась с лекарством и излечила страдалицу.
В чем же было дело? А дело было в том, что однажды, разглядывая себя в зеркало, красавица марк-графиня обнаружила тоненькую морщинку в уголке рта. "Я старею!" - в ужасе подумала она, и принялась искать другие признаки увядания. И они, конечно же, нашлись: какие-то желтоватые тени у глаз, складочки на бедрах, искривленный ноготь на ноге... Утешить графиню смогла только Алая, поднеся ей волшебное, омолаживающее, зелье, под воздействием которого исчезли и морщинка, и тени, и складочки...
И только мудрая колдунья знала, что бороться ей пришлось не с признаками старости, а с ее призраком - ибо все несовершенства существовали только в воображении молоденькой красотки.
"До настоящих морщин ей придется жить еще лет пять, да родить еще пару ребятенков, - рассказывала по привычке вечером Алая лисице. - Так ведь в том и сложность! Обычные несовершенства вылечить несложно, ну, или замаскировать - как придется. А вот бороться с несовершенствами мнимыми, существующими только в голове... Тут-то и надобны грибы с глазами, так и знай"
Ну, и вы так и знайте!
46. Вина
- Ты не виновата, - ворчливо сказала Алая лисе, которая перевернула носом склянку со слезами веснянки. Склянка покатилась по столу, как-то очень ловко увернулась от подставленной руки, грохнулась на пол и, конечно же, разбилась.
- И я не виновата, - посыпая белым речным песком пол (если этого не сделать, то доски, смоченные разбрызгавшимися слезами веснянки, дадут побеги и не успеешь оглянуться, как изба превратится в веселенький подлесок) продолжала ворчать Алая. - Хотя могла бы поставить склянку и поглубже.
- И девка эта ни в чем не виновата, - возвратившись к зелью, бившему ключом в корчаге, бурчала под нос колдунья. - Ну, уродилась красивая, да к тому же младшая дочь, и что ж теперь?
Алая быстро забросила в корчагу фиолетовую палочку, уклонилась от разлетевшихся брызг, мгновенно сняла варево с огня и погрузила в ушат, полный ледяной водой. Поднялся пар, окутал комнату, а когда он развеялся, стал виден бледный нехороший свет, который издавало содержимое корчаги - сиреневая слизь, пахнувшая, однако, довольно приятно - молодыми тополиными почками и свежим речным туманом.
- Вот, - сказала Алая себе под нос. - Через час припрутся родители девки, отдам им. Девка натрется зельем, и вмиг подурнеет. И все станет по-людски. - Колдунья усмехнулась. - Парни перестанут заглядываться на младшую дочь и сосватают, наконец, старших. А как придет ее пора, так побегут батька с мамкой опять ко мне: спаси, дескать, Алая, сними чары, пусть девка снова красавицей станет. Ну, я спасу, конечно. Даром, что после этих притираний девке жизни года три останется, если повезет. Она же согласилась - ей, дурище, сестер жалко. И вот никто не виноват, а как-то паршиво на душе, а? - Алая посмотрела на лису, которая сидела, обвив хвостом длинные лапы, посверкивала умными глазами и виноватой уж точно себя не считала.
47. Прах и пепел
В зале суда было многолюдно. Шел третий час судебного разбирательства о злостном неплательщике. А дело было так: младший брат маркграфа решил построить себе новый загородный дворец. Ну, решил и решил: заключил договоры с каменщиками, деревянных дел мастерами, делателями изразцов и гобеленов, торговцами тканями и мебелью – в общем, со всеми нужными людьми.
Дал щедрый аванс и в каких-то три года вырос дворец на славу. Он был изукрашен чудесной резьбой, увешан яркими гобеленами, полы и камины отделаны точно подобранной в цвет плиткой, мебель сработана по последней моде, балдахины сшиты из самой лучшей парчи.
Вот только долгов мастерам брат маркграфа отдавать не спешил. Каждый отдельный мастер побоялся бы идти против него в суд, но тут были нарушены права множества гильдий, и решено было вчинить общий иск.
На суде же случилось вот что: должник неожиданно привел массу свидетелей, каждый из которых клялся, что деньги были заплачены в его присутствии сполна и даже с лихвой. Предъявлено было множество расписок в получении (конечно, гнусных фальшивок), которые были выполнены так искусно, что сами мастера не могли разобраться их ли личные печати стоят на пергаментах или подделки. Брат же маркграфа пускал слезу, бил себя в грудь кулаком и грустно возглашал:
- Мне денег не жалко! Богатства земные – все прах и пепел! Я за репутацию радею! Честь всего дороже!
Закончилось же все тем, что казначей маркграфа на святой книге присягнул, что деньги из казны на обустройство дворца были выделены в срок и уж, конечно, пошли по назначению, потому что учет и контроль у нас в графстве строгие, и мимо нас и птица не пролетит, не сосчитанная.
В общем, остались гильдии с носом. Еще и штраф на них наложили немалый за облыжный наговор в пользу пострадавшего. Пострадавший же, весело посверкивая сквозь слезы глазами, вещал:
- Да не нужен мне этот штраф! Богатства земные – все прах и пепел! Я за репутацию радею! Честь всего дороже!
Мастера гильдий, понуро покидали зал суда, но перед выходом каждый из них останавливался перед неприметной женщиной, которая (из любопытства, верно) просидела на приставной табуреточке весь процесс, непрерывно вывязывая какую-то пеструю косынку. Мастера с достоинством кланялись женщине, та на минуту отрывала глаза от вязанья и еле заметно кивала головой.
Те из горожан, кто узнал женщину, перешептывались между собой, что дело еще далеко не кончено.
Было лето, стояла невыносимая жара и духота, и брат маркграфа в этот же вечер уехал в свою новоприобретенную резиденцию. Там он первым делом спустился в кладовую и велел стражникам ссыпать полученные в счет штрафа дукаты в сундуки. Но не услышал веселого звона падающих монет. Странный шорох раздался под сводами подвала. Брат марк-графа взглянул повнимательней: сундуки были полны серого легкого пепла. А в следующий миг весь дворец колыхнулся и опал на злосчастного должника, впрочем, не придавил его, ибо что может быть легче праха и пепла? Когда слуги с трудом вытащили его и принялись отряхивать, они обнаружили, что брат марк-графа стоит в одних полотняных подштанниках, а его драгоценный парчовый наряд, перстни и цепи куда-то исчезли. И долго они еще стояли там, вычищая из глаз, носа и ушей господина то, что еще час назад было чудесной резьбой, яркими гобеленами, точно подобранной в цвет плиткой, а также мебелью, сработанной по последней моде.
48. Три снежных вечера
Чужое дитя
Когда метель кружит над городом Петербургом, когда на глазах нарастают шапки на голых ветках и крышах припаркованных машин, когда свет фонарей двоится и троится, отраженный в порхающих вокруг кристаллах воды, когда дворовые коты теснятся в подвалах, а выведенные на прогулку собаки, сосредоточенно сделав свои дела, спешат увлечь хозяина домой, когда ночь наступает много раньше шести часов вечера, Алая всегда вспоминает одну и ту же историю.
В лесу тоже зимой идет снег. Так же завьюживает дорожки, и только по большой надобности крестьянин на снегоступах добирается до ее дома.
Вот он сидит за столом: на бровях и ресницах капли талого снега, вспотевшие волосы облепляют бугристый череп, большие руки греются, обхватив кружку с малиновым отваром (Алая ведь помнит законы гостеприимства, и сначала даст гостю прийти в себя, а потом уже строгим тоном спросит, зачем заявился и чего хочет).
А хочет он вот чего: хочет знать, от кого носит ребенка его молодая сноха. Разве есть причины думать, что не от мужа? Еще как есть — оттаявший мужик, не краснея, рассказывает колдунье, что было у него с бабой несколько раз. А что такого? Обнакновенное дело! Он ее в сЕмью взял, прИданого с гулькин нос, другой бы за такое заморил работой или бил бы кажный день, а он что? — он ничаво, с пониманием. Ну, и она, то ись, с пониманием.
Дело нехитрое, да и нетрудное, только противное очень.
— Принес от нее чего?
— Принес, — протягивает гребешок. В гребешке застряла пара волос — еще лучше.
Пара минут, в котле булькает фиалкового цвета вода, а в ней, как в зеркале, видит Алая лицо нерожденного ребенка, в котором , словно очертания ног у женщины в мокрой от дождя юбке, проступают черты отца. Не противного снохача, да и не его рогатого сына, вообще не крестьянские черты — тонкие, дворянские.
Пожимая плечами, она врет мужику, говоря то, что ему приятнее всего было бы услышать, и тот вздыхает облегченно. Отсчитывает монеты, запахивает шубу, подпоясывается и убегает на своих снегоступах обратно в метель.
А колдунья, помедлив, бросает в котел еще пару глаз тритона и порошок из печени нетопыря — ей страсть, как охота узнать, чьего ребенка носит баба. К тому же, это может оказаться весьма полезное знание. И оно оказалось полезным. Но об этом в другой раз.
Лживое дитя
Опять была зима, опять мела вьюга, опять перед Алой стоял жаждущий помощи посетитель. Только теперь это была преждевременно отцветшая бабенка, когда-то бойкая и красивая утонченной (что было странно для крестьянки) и яркой красотой, ныне подурневшая и, как это часто бывает с бывшими красотками, постервевшая.
— Врёть! — тыкая пальцем в стоявшего рядом с ней голубоглазого парнишку лет шести, голосила бабенка. — Всё время вреть! Что ни спроси — ни словечка правды не услышишь!
— Врешь? — с любопытством спросила Алая.
— Не-а, — голубые глаза смотрели честно и открыто, так честно и открыто, как смотрят обычно удачливые купцы и мошенники.
— Ох! — вздохнула крестьянка и опустилась на лавку. — Опять вреть! Как дед помер, так и вреть!
— Дед? — спросила колдунья, улыбаясь чему-то, — а не отец?
Баба залилась краской, но ответила твердо:
— Что ты говоришь-то! Отец, чай, жив!
Алая вгляделась в тонкие, совсем не крестьянские черты лица мальчишки, опять подивилась его ярким голубым глазам и пожала плечами.
— А правду ли говорят, что по весне ты его в город отправишь, учится наукам?
— Ать что ж мы, хуже других?
— Учиться-то дорого, чай?
Бабенка опять зарделась, но бойко парировала:
— Не дороже денег!
— Ну, так пусть его там и выучат меньше врать. А не выучат врать меньше, так выучат врать лучше. За совет денег не возьму.
И бабенка, поняв, что большего не добьется, принялась обдергивать и завязывать на сыне зимние одежки.
— Эй, голубоглазый, а звать-то тебя как? — спросила в спину уходящим Алая.
— Гаральдом.
— Ну, вишь, не всегда врёт-то...
Баба вздохнула, буркнула под нос «До свиданьица» и, подгоняя сына толчками, пошлепала в сторону деревни.
Взрослое дитя
- Итак, подытожим. -Сидевший перед Алой красавец не первой молодости перечислял события ровным холодным голосом, как будто они никакого касательства до него не имели: - Шестнадцать лет назад к тебе обратился распутник, волновавшийся, кого носит в брюхе его сноха: внука его или сына. Это раз.
Ты принялась волховать и в процессе волхования вызнала, что отцом ребенка является третье лицо, но снохача обманула, внушив ему то, чего он хотел. Это два.
Обрадованный новоиспеченный молодой отец переписал завещание и оставил своему обманутому отпрыску двойную долю. – Тут красавец изменил голос и очень точно спародировал местный говор. – Чтоб, значить, обое сынки были не обижены. Это три.
Ты, между тем, снеслась с настоящим отцом, ибо знала, что нерожденное еще дитя будет его первым и единственным сыном. Это четыре.
Алая смирно кивала головой и гадала про себя, к добру или злу приняла тогда, шестнадцать лет назад, решение все рассказать этому холодному чопорному красавцу, чья благодарность могла быть не менее опасной, чем нерасположение.
- Мальчик родился, назвали его Гаральдом, настоящий отец дал денег на его обучение, ибо это было единственное, что я мог сделать для него, как бы не хотел совершить большее. – «Проговорился-таки», - с удовлетворениям подумала Алая. – И вот по прошествии всех этих лет, после обучения у лучших мастеров, выясняется, что юноша, словно решето, пропустил сквозь себя всю преподанную ему премудрость, и единственное, чем овладел в совершенстве – это искусство лгать?
Алая опять кивнула.
- И что ты намерена делать?
Алая была намерена разогреть оставшуюся с обеда мясную похлебку, дать лисе миску куриных сердечек и поужинать в компании своей любимицы, но мало ли, что она намеревалась сделать для себя! Важно было только то, что она могла и должна была сделать для седеющего красавца.
- Предлагаю превратить его в великого мага. – На одном выдохе сказала колдунья.
Посетитель поднял бровь, от чего правильные черты его лица странно исказились, сделав его похожим на лешего.
- Ну, то есть не превратить в смысле превратить, а сделать так, чтобы все верили, что он великий маг. Я бы в чем надо ему подсобила, кое-где мороку навела, кое-кому слушок пустила. Дело нехитрое, если умеючи.
- Не того бы я хотел для единственного сына. Но раз судьбе было угодно, чтобы он родился не от знатной дамы, а от блудливой крестьянки, так что и речи не может идти о том, чтобы признать его хотя бы, как бастарда… Что ж, пусть будет так.
И кошель, набитый полновесными золотыми монетами, перекочевал в карман передника, а красавец ушёл сквозь снежную завесу к ожидавшему его неподалеку возку, где укутался в соболье одеяло и предался мыслям, о которых ни Алая, ни я ничего не знаем.
Алая же поддула огонь в очаге, потянулась к горшку с похлебкой и спросила вылезшую из-под лавки лису:
- Звать-то как нашего великого мага будем? Гаральд голубоглазый или Гаральд синеокий? – и ставя горшок на огонь, подытожила: - Ай, как их не звать, все одно не знать. – И лисица была с ней согласна.
49. Победила дружба
Алая устало вошла в свою избушку, стащила платок с головы, стянула мокрый плащ и опустилась на скамейку.
— Победила дружба, — сообщила она лисице, высунувшей любопытный нос из-за печи, и принялась стягивать раскисшие чоботы. В лесу шёл многодневный дождь, а когда в лесу идёт многодневный дождь, никакие заклятья и притирания не способны сделать одежду и обувь непромокаемыми.
Лисице, конечно, не было дела до победившей дружбы. Ей хотелось, чтобы её покормили и приласкали. Но в избе главной была Алая, и потому зверьку предстояло выслушать долгий рассказ.
— Пришла я, значит, на синюю поляну. Васильки цветут, голубые ели кругом стоят, сверху небо лазоревое — ни одного облачка. Ну, все наши уже там. И Арчибальд остроухий, и Мшистый дед, и Большеножка, и Кислая Квашня, и... — колдунья ещё минут пять перечисляла всех поимённо. Если б лиса не была такой вежливой (или осторожной), она бы зевнула во всю пасть. И пока она сдерживала позыв зевоты, пропустила значительную часть рассказа.
— Осталось нас, значит, трое: Мшистый дед, Какбыплошка и я. А вечер уже, солнышко за ели скрылось, только желтоватые сполохи вспыхивают над поляной... Последнее испытание: внести сумятицу. Ну, дед, конечно первый пролез. Засвистал, заугукал, собрал кучу птиц, птицы среди нас вертятся, гадят, пух летит, галдеж стоит. Сумятица? Ну, понятное дело, сумятица. Зачли.
Потом жребий пал на Какбыплошку. Та, как всегда, смухлевала. «Ахти!» — руками машет, — «Братья и сёстры, погодите! Да где ж она! Да только что здесь же обреталась! Совсем новая!» Что? Где? «Да палочка моя волшебная, потеряла! Ахти, как же!». Ну, кто на четвереньки встал, кто поисковые заклинания творит, Арчибальд на ель полез, чтоб лучше, значит, видно было. Ну, ты поняла, сумятица. Повздыхали, но зачли.
Настала моя пора. Но я от всей этой возни так устала, что просто плюнула да и хлопнула в ладоши. Налетела буря, сухие иголки поднялись ворохом, лицо колют, васильки полегли, молонья блещет, гром хлобыщет, того и гляди, ливанёт. Ну, тут все сообразили, что пора по домам, и мою сумятицу зачли тоже. И быстренько-быстренько порешали, что победила дружба.
Алая вздохнула, достала из холодного ларя туес с заячьими потрошками и положила с горкой в лисью плошку. Подружка ее, довольно подтявкивая, принялась жрать, а колдунья грустно закончила:
— Вот, значит, победила дружба, и все довольны. Ан не все! — тут Алая стукнула рукой по столу. — Мшистый дед не доволен, Какбыплошка недовольна, ну и я, ясное дело. Какая ж теперь между нами дружба? То-то и оно!
50. Фартук
В самые тяжелые моменты, когда казалось вот-вот и наступит финал всему, Алая ничего не вспоминала. Собиралась, спружинивалась и выстреливала — и беда всегда отступала. Нет, не отступала — убегала, устрашившись решимости и ярости, изливавшейся из колдуньи.
И потом, после Алая тоже ничего не вспоминала, только расчётливо вела торг с заказчиком, который почему-то всегда именно на таких заданиях хотел обмануть ее, облапошить и объегорить. Но не на такую напал! Она всегда забирала вознаграждение сполна, иногда даже прибавляла, нарочно, чтоб видели: в ней еще полно сил, чтобы разделаться с любым, кто сунется.
И уходила, неся мешки с золотом, нарочито медленно и спокойно, вальяжно даже, хотя груз порой был очень тяжел (и душевный груз тоже).
Но вот потом, когда входила она все так же размеренно в свою избу, когда клала кожаный тюк на скамью и улыбалась выбегавшей из-под лавки лисе, когда принималась считать золотые и прятать богатство в тайники, ей становилось не по себе. Лезли-лезли в голову страшные мысли о том, как близко подошла она к самому краю, о том, что вот чуть-чуть... и казалось, что чуть-чуть это пройдено, и действительно наступил конец всему... Вот тогда Алая вспоминала всегда одно и то же. Тёплый летний день. Цветет медвяный донник. На кухне варится земляничное варенье и в глиняной чашке остывают душистые пенки. Во дворе на длинных веревках развешаны простыни, наволочки и рубахи, и она, маленькая и неловкая, идет прямо через мокрое свежепостиранное белье туда, где после всех этих запахов ждет ее самый лучший, самый надежный запах в мире...
Бежит на крепеньких ножках и утыкается с разбегу, и ощущает на лице влажный, пахнущий спокойствием и счастьем кусок ткани — это фартук матери, которая, конечно, сердится и велит не пачкать тут все, а идти в дом и заняться делом — да хоть, вон, носки деду подлатать, вишь, какие дыры на пятках! И так это хорошо, так безопасно и бесконечно, что Алая замирает, затихает, как маленькая девочка, и ловит, ловит исчезающий постепенно, уплывающий в глубины прошлого запах матери, и долго еще чувствует ее мягкий фартук у себя под щекой.
51. Любимец Судеб
Когда живёшь на свете достаточно долго, рано или поздно столкнёшься с неразрешимой задачей. Но, если ты живёшь действительно долго, ты умеешь найти решение даже неразрешимой задаче.
Эта старая мудрость, поведанная ей когда-то отшельником Варфоломеем, должна была утешить Алую, когда очередная девица, заявившаяся в её лес и в её дом, сообщила, зачем пришла. Хлюпая изящным носиком и растирая белыми изнеженными пальцами слёзы по своим персиковым щекам, красавица рассказала прерывающимся голосом, что к ней посватался Дамиан Любимец Судеб. Ну, и что тут такого? — спросил бы меня неосведомленный читатель, — разве этот Дамиан настолько значительная особа, что ему и отказать нельзя, раз уж он так не люб?
Эх, неосведомленный читатель! Дамиан был известен всему городу своим невероятным даром приносить несчастья каждой затее и каждому начинанию, к каким имел отношение. Если он шёл на охоту — никому в тот день не было добычи. Если снаряжал корабль — тот шёл на дно со всем грузом. Если покупал виноградник — его объедала тля или побивал мороз. Он взялся перестраивать родительский замок — рухнула простоявшая три века шестигранная башня и заклинило буквально все двери, включая тяжеленные дубовые ворота. За эту свою особенность от остроумцев, которые хоть редко, но встречались таки в городе, и получил он прозвище Любимец Судеб.
Теперь понимаете? Отказать-то ему можно, но такое предложение — словно клеймо на каторжнике. Никто и никогда не захочет взять в жёны хоть трижды раскрасавицу, если на неё положил глаз Дамиан.
Впрочем, как я уже сказала вначале, Алая очень долго жила на свете.
— Попробовать можно. — сказала она зарёванной девице, заставила её выпить чашку мятного чая и выпроводила, велев возвращаться через месяц.
Посреди кухни в холщовых мешочках висели... пряности? Местные крестьяне так прятали драгоценные приправы от мышей и крыс. Но колдунье-то ничего не стоит отпугнуть грызунов заклятьем, так что вовсе не специи были спрятаны в холстине. Алая развязала один из мешочков и на руку ей выпали три радужные пирамидки. Она обтерла их фартуком, посмотрела каждую на просвет, а потом расставила на столе равнобедренным треугольником. В центр же положила стеклянный шарик, чуть побольше тех, которыми играли отпрыски благородных семейств.
И только она это сделала —не понадобилось даже заклинания или магических пасов — как комната наполнилась переливчатым туманом, который пополз сквозь щели наружу, в лес, постепенно теряя многоцветье, вылез из леса и добрался до большой дороги, и, уже став обычным белёсым маревом, накрыл вечерний город.
Чёрт его знает, как этого добилась Алая, но Дамиан Любимец Судеб словно с цепи сорвался. Дня не проходило, чтобы не засылал он сватов в знатные семьи, в семьи богатых купцов, и в семьи купцов победнее, к ремесленникам и учёным людям, в общем, по всем мало-мальски влиятельным домам. Так что через месяц не осталось ни одной девицы на выданьи, располагавшей приличным приданым, которой бы он не сделал предложения.
Все были замараны! Ну, что тут поделаешь? Прочие женихи повздыхали-повздыхали, да и смирились. В те славные времена никому и в голову бы не пришло свататься в чужом селении, когда в своём полно богатых наследниц.
Сколько уж содрала Алая за свою работу — мне не ведомо. Но — не знаю, по её воле, или просто случайно совпало, — Дамиан Любимец Судеб как-то очень быстро после того заявил, что не намерен более жить в прогнившем родовом замке и в захолустной этой провинции, и отправился искать свою удачу ко двору государя, где через полгода погиб на рыцарском турнире. Впрочем, горожане добросердечно его оплакали и помянули добрым словом.
52. Паденье нравов
— Великий государь Малого, Белого и Духмяного болотища! — возгласил обряженный в буро-зелёный кафтан и панталоны слуга, и перед Алой появился до чрезвычайности похожий на лягушку (в особенности кривыми тощими ногами) мужчина средних лет, которого из осторожности следовало называть «Ваше Величество». Колдунья поклонилась и вежливо осведомилась:
— Зачем припожаловали, Ваше Величество?
Ну, то есть, это ей показалось, что говорила она вежливо. На самом деле, Алая нарушила все возможные требования этикета: не сделала глубокий реверанс, показывая соблазнительную икру левой ноги; не воздала должное глубокоуважаемым предкам посетителя, и, наконец, не похвалила тонкий вкус и изящество движений самого великого государя, который до невозможности любил комплименты. И не сносить бы моей героине головы, если бы властелин Малого, Белого и Духмяного болтищ сам не боялся колдовства и, в частности, этой колдуньи пуще всего на свете.
Поэтому он только крякнул, несколько побледнел и без приглашения уселся в напомнившее ему трон ивовое плетёное кресло, как мы помним, преднозначавшееся для особ женского пола.
— Болотины мои сохнут, — вздохнуло их величество и просительно посмотрело на Алую. — А соседние государи наседают. Раз, говорят, это уже не болотища, а просто себе подлески и равнины, то ты и не хозяин им. Войной грозятся...
Алая смотрела в водянистые глаза просителя и про себя усмехалась. Причину усыхания болот она знала, и причина эта была одновременно серьёзной и смехотворной. Но следовало соблюдать особые правила волшбы, и она с важным видом налила в оловянный таз колодезной воды, капнула в неё синей жидкости (поднялся пар), капнула серебряной жидкости (в паре стали посвёркивать молнии), наконец, капнула своей крови (пар рассеялся, а вода стала гладкой, как зеркало).
— Вижу, как помочь твоему горю... — протяжно выдохнула Алая. — Всё дело в паденьи нравов в твоём королевстве.
— Но ведь, — встрепенулся было посетитель, но замолк, испугавшись, как бы хозяйка не влепила ему на лоб пару козлиных рожек каким-нибудь чёрным заклятьем.
— Раньше как все было? По заповеданным предками обычаям! — продолжала тянуть Алая. — Брат воровал у брата пшеницу. Свёкор спал с невесткой. Сосед сворачивал шею соседской курице. Улица шла на улицу с дрекольем, а село травило воду в колодце другого села! А теперь что?
— Теперь я навёл порядок и наступило замирение, — вставил слово государь Малого, Белого и Духмяного болотищ.
— Теперь ты всё нарушил! — грозно ткнула в него пальцем колдунья. — Как расти болотам, если зависть и похоть ушли из твоего королевства? Как им множиться и процветать, если не слышат они больше ни злого слова, ни стона раненых, ни плача обездоленных?
— И что ж мне делать?
— Пойди и всё исправь! — почти крикнула Алая и добавила будничным тоном, — с тебя пятьдесят золотых за волхованье и десять золотых за совет.
Гость хотел спросить, почему так много за волхованье, но забоялся и спросил, почему так мало за совет.
— Дурной совет немного стоит. — Ответила хозяйка, наблюдая, как слуга раскрывает ларец и отсчитывает положенное ей вознаграждение.
53. Несправедливость
Я знаю, что вы мне не поверите. Да я и сама едва ли бы поверила, если б не была непосредственной свидетельницей событий.
Однажды Алой позвонили телефонные мошенники. Было это то ли в тысячный, то ли в двухтысячный раз, в общем, колдунья разозлилалась. Она очень внимательно выслушала историю о том, что ей срочно необходимо снять все деньги и положить их на особый, строго засекреченный, высоко защищенный счет в Центробанке. Она даже не хмыкнула, когда ей пообещали медаль за заслуги перед отечеством за поимку банды. И лишь слегка улыбнулась, когда ее стращали и убеждали никому-никому не рассказывать про разговор с товарищем майором.
После чего пошла в банкомат и перевела мошенникам на все указанные ими реквизиты ровно по одному рублю. А зачем Алая так озаботилась? А вот зачем.
Каждый посланный ею рубль прошел через множество счетов и кошельков и попал, наконец, в один большой и тугой виртуальный кошелек. Естественно, путешествовал он не один, а с массой других также бесчестно заработанных денег. И едва владелец кошелька поставил в своей черной бухгалтерии отметку о поступлении денег и распределил их между всеми причастными, как случилось чудо. Нет, он не раскаялся и не разослал деньги назад старушкам, о которых, по правде говоря, ничего не знал. Раскаяние, знаете ли, не по части колдуний. У него просто зачесалась левая рука, и он ее почесал. И в это время одна — всего одна — клетка его кожи повела себя неправильно. И как нарастает лавина неправедно нажитых рублей, так и многие-многие другие клетки тоже повели себя неправильно.
Владелец кошелька долго чесался, потом долго ходил по врачам, сел на такую строгую диету, что потерял за два месяца половину своего веса, с трудом разлеплял по утрам гноящиеся веки и вскоре потерял все зубы, а потом зараза дошла и до клеток мозга, и он потерял рассудок прежде, чем догадался передать кому-то пароль к своему большому и толстому виртуальному кошельку.
Справедливостью, конечно, тут и не пахнет. Алая порадовалась, но мало было радости у многочисленных обманутых стариков и старушек. Впрочем, справедливость тоже, знаете ли, не по части колдуний.
Это еще не конец, надеюсь...
Рассказы об Алой
© Copyright: Анна Поршнева, 2016
Свидетельство о публикации №216112602164
Свидетельство о публикации №216112602164
Рецензии
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.