Я даю тебе новое имя - Песнь о Маринелле

Примечания:
Небольшой драббл написанный на тему любимой песни одного из нежно любимых авторов. Оригинальная история на которой базировалась песня отличается от этой версии. Я позволила себе немного пофантазировать...


Не сказкой, былью, песнь о Маринелле
Что унесла река весной за ели
Но ветер что поймал ее сияние
К звезде ее поднял рассветной ранью.

Одна, без сожаления, без боли
Несла свою любовь в порыве воли,
Но царь, что без короны и без свиты
К двери ее приник, росой умытый.

Перо на шляпе белоснежно-чисто
И плащ алеет парусом лучистым,
За ним ты полетела без оглядки
Ребенком, что с дождем играет в прятки

Был день - глаза сияли, губы рдели
От поцелуев, пряди вдаль летели
Был вечер - дрожь ресниц, и рук сплетение,
И стан трепещет, окольцован тенью

Лобзанья, шепот, вздох полуулыбки
Барвинки у щеки сквозь сумрак зыбкий
Глазами звезд цветы узрили с луга
Ваш первый взлет в объятиях друг друга

А после, говорили, обольщаясь
Ты соскользнула в реку, возвращаясь
А он, не веря в смерть, в тоске бездомной
Сто лет стучался в двери, неуемный.

Напев спешащий вдаль - о Маринелла,
Что на звезду под утро улетела
Ты мотыльком жила одно мгновенье
Как розы лепесток, как вдохновение.





Questa di Marinella e' la storia vera
che scivolo' nel fiume a primavera
ma il vento che la vide cosi' bella
dal fiume la porto' sopra a una stella.

Sola senza il ricordo di un dolore
vivevi senza il sogno di un amore
ma un re senza corona e senza scorta
buss; tre volte un giorno alla tua porta.

Bianco come la luna il suo cappello
come l'amore rosso il suo mantello
tu lo seguisti senza una ragione
come un ragazzo segue un aquilone.

E c'era il sole e avevi gli occhi belli
lui ti bacio' le labbra ed i capelli
c'era la luna e avevi gli occhi stanchi
lui pos; la sua mano sui tuoi fianchi

furono baci e furono sorrisi
poi furono soltanto i fiordalisi
che videro con gli occhi delle stelle
fremere al vento e ai baci la tua pelle...

Dicono poi che mentre ritornavi
nel fiume chissa' come scivolavi
e lui che non ti volle creder morta
busso' cent'anni ancora alla tua porta.

Questa e' la tua canzone Marinella
che sei volata in cielo su una stella
e come tutte le piu' belle cose
vivesti solo un giorno, come le rose

e come tutte le piu' belle cose
vivesti solo un giorno come le rose.


Фабрицио Де Андре. Песнь о Маринелле.



Она плыла и чувствовала, что силы ее оставляют. Горный поток - обжигающая кожу хрустальная вода была как стекло – так же прозрачна, так же холодна, так же непроницаема. За каждый вздох приходилось бороться. Тогда она расправила слабеющие руки – парящей птицей – а потоки и водовороты все кружили ее пока не донесли до многоступенчатых порогов. К тому времени она уже не понимала, кто она есть – только имя кружило в туманящемся мозгу. И в тот момент, когда водопад захватил ее, закружил, выбросил вперед в полете – она из последних сил крикнула – Маринелла! – и эхо от ее звенящего голоса прокатилось по покрытой нежной зеленью весенней низине. Сколько не искали ее потом в пенящихся завихрениях водопада Слез – так и не нашли. С тех пор местные жители зовут неиссякаемый горный поток «Полетом Маринеллы» и верят, что весенняя вода приносит молодым невестам счастье. Если набрать ее в ладони и загадать о суженом – все непременно сбудется...


I  - Il pomeriggio


Ее звали Мария. Мария – горькая. Мария – долгожданная. Мария – покинутая. Назвали по святцам – она родилась в сентябре, в период сбора последних яблок, в месяц торжества урожая, жареных каштанов, горячего вина и предутренних дальних костров. Оттого, наверное, и детство ее всегда горчило – словно в сладость холодного молока из погреба примешалась нота полыни.

Мать звала ее Мариам, а иногда – в последние годы – когда девочка, сбиваясь ног носила матери теплое питье, облегчающее надрывный, раздирающий легкие кашель – Мариотт. «Мариотт миа», - шептали побелевшие потрескавшиеся губы. Мария боялась, но помнила – это все же мама – даже несмотря на то, под темными глазами залегли тени чернее чем сами глаза, что нежная кожа губ алела укусами. Неровные белые зубы оставляли глубокие следы на плоти красивого когда-то рта, пока во сне Кончетта металась по влажным простыням, оставляя на белоснежной кипени подушки (Мария меняла наволочки два раза в день, уже научившись стирать и крахмалить их так, что они скрипели) – кровавые следы от губ – и еще более темные пятна – от разрушающихся не по дням, а по часам легких.

Мать умерла зимним утром – и Мария подумала, что впервые за много месяцев она наконец-то спит спокойно: черные с ранней проседью волосы тщательно расчесаны бабушкой, заплетены в толстые косы, и положены на исхудавшую грудь. Мать хоронили в венчальном, слегка пожелтевшем от времени шифоновом платье – они так осунулась, что по фигуре опять казалась девочкой, несмотря на пятерых рожденных в любви детей. Отец рыдал, отрезая на память острым своим ножом вьющийся локон у маминого виска. Мужчины долины были падки на слезы – это не считалось позором.  Вслед за ним выл старший братишка – Пьеро. Младший – Ноэле -  молчал – он пошёл в породу матери - черный, нелюдимый с ясными карими глазами. Мать не кричала, когда рожала его – четырёхкилограммового гиганта – не пристало и ему теперь орать – не мужское это дело. На него одобрительно смотрела бабушка – тоже Мария.

 Она звала внучку по данному ей имени – гулко крича с крыльца: «Мариииия!» Статная даже в свои шестьдесят, все еще черноволосая – только пряди возле узкого смуглого лица были белее горных вершин, -  с тонким горбатым, но красивым носом, жгучими южными иссиня-черными глазами искала внучку по двору. «Марииия!» Девочка лукаво выглядывала из-за амбара – пряча за угол руль велосипеда. Бабушка, застукав ее в разгар трудового дня за баловством могла и уши надрать, а то и за розгу взяться. «Задница будет мягче – мужикам это нравится - ещё спасибо мне скажешь! - говорила она, прижимая к груди черноволосую головку внучки после собственной очередной вспышки гнева. -  Ну прости, прости, солнце мое, картошечка моя, Мария мия!» Марии казалось, что бабушке нравится произносить вслух собственное имя, поэтому она так часто, словно смакуя звук, звала ее с крыльца, хоть и знала – внучка за домом, кормит кур.

Сестра Бенедетта звала ее Мали. То ли потому что не могла выговорит окончание, то ли потому что так звали куклу богатой подружки из воскресной школы, куда отец возил ее с братьями в громоздкой крестьянской повозке в которую был запряжен их белый шерстистый арденской породы тяжеловоз по кличке Рыцарь. Бенедетта звала его «Лыцарь» – выговорить букву «р» у нее пока не получалось.

«Ведьмино семя – нехристианское дитя – вот и буквы не выговаривает – порченая», - шипела соседка живущая в худой избушке справа. Мария прятала в юбку, рыдающую Бенедетту, сверкая зеленью глаз на старую обрюзгшую бабу. Говаривали, что она пьет граппу, что гнала на продажу. Что к ней ходят мужики в сумерках – потешить плоть, - что они платят серебром за полчаса любви. Мария не верила в эти бредни. Не стоит она серебра. Самой бы не пришлось приплачивать за приятный визит.
«Не зыркай на меня, ведьма, не сглазишь. Я слово заветное знаю. Ишь бесово отродье!», - шептала соседка, делая опухшими пальцами «рожки». Мария вздыхала и уводила сестру в дом, подальше от этой дуры.

 - И зачем ты опять туда пошла! Не велела же тебе!

 - Прости, Мали, я собаку погладить. У нее щеночки…

 - Щеночки. Вот плеснет она на тебя кипятком, будут тебе щеночки. Возись с кошками дома. А если нечем заняться - поди лучше покорми цыплят! Чем они хуже?

 - Цыплята воняют плесенью и щиплются. А щеноочки мякие…

 - Не мякие, а мягкие. Подумаешь! Подушка тоже мягкая. И кошка… Не ходи к ней, не любит он нас. Видишь, какая злая!

 - А почему я ведьмино семя?

 - Да ни почему. Просто так сказала. Она дурная.

На самом деле причина была – прабабка по материнской линии у Марии была мусульманкой, марокканкой, пробравшейся на идущий на европейский материк корабль, чтобы посмотреть на «землю где живут люди с белыми волосами» Не то, чтобы в их долине было много светловолосых. Но матрос что взял ее в жены, а потом приехал в долину и осел, наладив виноградник – и вправду был белокурым.  Прадедушка Габриеле. «Архангел Гавриил» – как прозвали его за стать и за цвет волос. А жена была черноволосая худышка с огромными глазами – за спиной ее называли ведьмой. Она подарила своим потомкам черный цвет волос и длинные, словно завитые ресницы – дань предкам-берберам. Айша, в крещении Мириам.  Оттуда и пошла традиция имени Мария.

Сегодня был божий день. С утра все ходили в церковь на мессу. После отец увез младших детей в воскресную школу и на ярмарку в городок в низине. Бабка после службы ушла собирать головки одуванчиков на дальний луг: она варила из них сироп – хорошо помогал от кашля зимой.

Мария поехала домой от белой крохотной, затерявшейся меж невысокими пологими холмами церквушки прямо через горы, по узкой каменной дорожке, через деревянные мостики – на любимом велосипеде, что отец давно купил ей в городе. Это случилось после того года, когда виноград уродился так хорошо, что кувшины и бочки с бродящим вином не влезали в погреб, и всю следующую осень они ели мясную похлебку, а не картофельный суп или пасту с маслом. Бабка навертела тогда говяжьего рагу на всю зиму, что потом хранилось в переложенных толстыми слоями жира горшочках в погребе – в жестяном ящике с металлической решёткой сверху - чтобы крысы не залезли.

Это был жирный год. Пьеро вырос тогда так, что перестал влезать в кровать и во все свои вещи – с продажи вина отец купил ему ткани на два костюма и еще с полдюжины новых рубах и холщовых штанов для работы. Парень уже входил в возраст, хватит ему бегать в заплатках.

А Ноэле достались все вещи старшего брата, хотя он был ненамного ниже – ростом не иначе как пошёл в прадеда-«архангела»

Бенедетта получила тогда новую куклу – фарфоровую, из города – первую ее настоящую куклу-барышню. Она так ее любила, что даже не играла – молилась на нее. Кукла и сейчас стояла в углу на полке, - там, где Пьеро ставил свои вырезанные из дерева фигурки, что потом возил на продажу в город в лавку игрушек, Ноэле – свои журналы про самолеты, а Мария – любимые книги – два романа о любви – и сборник итальянских старинных баллад канцон и напевов.

А ей отец привез на телеге этот велосипед. Мария мечтала о нем отчаянно – с тех пор когда в десять лет увидела такой на ярмарке в большом портовом городе, куда ее взяла тетка по отцу. И вот – чудо - мечты сбываются! «Заслужила, Мариучча – получай подарок!», - сказал тогда отец одной рукой снимая серый велосипед с телеги, а другой – гладя раскрасневшуюся, онемевшую от счастья дочь по смоляным волосам. Отец был скуп на ласки, но если хотел - знал, как порадовать отпрысков.

 Он был конечно не такой шикарный, слегка обшарпанный, но зато с рамой – на ней Мария катала Бенедетту и порой даже Пьеро. Братья нудили – говоря, что отец купил девочке мужской велосипед. Пьеро даже пару раз пытался его забрать – но отец показал парнишке пудовый кулак - и желание брата заниматься велоспортом сразу прошло.

Как же хорошо было ехать вот так, по тропинке, между поросшими мхом камнями, по заросшему первыми маргаритками лугу, углубляясь в прозрачную зелень леса. На прямом отрезке, переезжая бурливую горную речку по деревянному добротному, с толстыми перилами по бокам (отец помогал его строить прошлой весной) Мария отпустила руки – и птицей пролетела по еще не побуревшим, слегка погромыхивающим доскам, туда – под сень старых елей, посыпающих тропинку рыжиной старых иголок, и тянущихся к пронзительно-синему небу пушистых кривоватых сосен. После моста ехать стало труднее – там и тут из земли торчали толстые узловатые корни, а порой попадались глубокие рытвины – следы от двуколки доктора Маркони.

Мария спешилась и таща своего железного коня на буксире, прошла изуродованный промоинами весенних ручьев, сбегавших с вершин гор, участок тропы. Устала, притомившись, села на прохладный камень. У его подножья росла нежная кислица. Мария нарвала целую пригоршню и с удовольствием запихала ее себе в рот. Очень хотелось пить – а спускаться к реке ей было неохота. Дальше, в глубине леса будет ключ, откуда бабушка брала воду для своих настоев – водой из колодца она брезговала. «Туда каждый может плюнуть – что за лекарства из этой бурды? Для чистоты эффекта нужны чистые же ингредиенты!» Мария дивилась диковинным словам – бабушка умела ввернуть ученую фразу: в молодости она пять лет отработала поденной уборщицей у фармацевта.

Начинало парить. Стоило прибавить шаг. Но идти Марии было лень. Она добралась до ближайшей полянки – та была круглая, как будто вычерченная в самой середине леса прихотливой рукой. Она прислонила велосипед к стволу сосны. «Тролли там пляшут лунными ночами» - вспомнилось из бабушкиных вечерних сказок, что она рассказывала у камина, пока малыши засыпали, а две Марии – старая и молодая -  вязали на зиму чулки на всю семью.

Тролли, не тролли, а вздремнуть на ней будет очень неплохо. Мария плюхнулась на мягкий мох и тотчас же задремала, пригасив черными ресницами солнечные лучи, что скользили по верхушкам деревьев, кружа пылинки и первую вылетевшую в весенний воздух мошкару.