Ах, Одесса!

Ах, Одесса!

Это случилось, когда Одесса ещё была Одессой.
Жил я в это время в Молдавии. Узнав, что я собираюсь в командировку в Одессу, сотрудник попросил меня при возможности навестить его пожилых родителей. Окончив свои дела, я пошёл по указанному адресу. Постучал во входную дверь. Никакого ответа. Тронул дверь, она оказалась не запертой. Зашёл в длинный тёмный коридор. Стараясь производить побольше шума, я подошёл к следующей двери. И эта дверь была не заперта. Приоткрыв дверь, я заглянул в комнату. Вижу, за столом сидит пожилая женщина в очках и читает книгу. Я кашлянул. Женщина подняла на меня глаза, и говорит спокойным голосом:
- Если вы хотите, чтобы я вас слышала, войдите в комнату и подойдите поближе…

Ах, Одесса и её жители! Где вы сейчас? Где твои коренные жители: украинцы, евреи, армяне, греки, болгары, корейцы? Где твои писатели и музыканты? Где твой язык и твой юмор? Где этот уникальный город? 200 лет Одесса была Одессой. Даже войны и советская власть, которая очень хотела изменить город, причесать его под общую гребёнку, ничего не могла сделать. Храмы разрушили или превратили в склады и музеи. Старые памятники снесли, и воздвигли новые советские. Названия улиц  поменяли, а одесситы продолжали называть их по-старому.

И вот парадокс. Казалось бы крах советской власти мог положительно повлиять на обстановку в стране. Но люди, пережившие эту сволочную власть, так были напуганы возможным возвратом аналога советской власти, что, воспользовавшись относительной свободой, в панике начали разбегаться кто куда. Прошло всего 20 лет, и Одесса, которой так гордились одесситы, исчезла. Сейчас власти города вернули улицам их старые названия, вернули сохранившиеся старые памятники, восстановили Соборную площадь и сам разрушенный собор, воздвигли новые памятники, чтобы помнили историю Одессы, но людей же не вернёшь. А без настоящих одесситов Одесса уже не Одесса. Остались одни воспоминания и желание людей видеть Одессу такой, какой она всегда и при любой власти оставалась …

* * *


Уже написан Вертер

      Недавно перечитал повесть В. Катаева «Уже написан Вертер». Когда повесть была опубликована, многие обвиняли Катаева в антисемитизме, так как почти все чекисты в этой повести евреи. В революции действительно участвовало много евреев. Я вспомнил рассказы папы о том времени. Однажды, проходя с папой мимо Дома офицеров, что на Спиридоновской, я обратил внимание на огромный портрет Ленина на фасаде здания.
- Раньше здесь висел портрет Троцкого в полный рост, - заметил папа.
   
 В одесском же ЧК тоже было много евреев. Собственно, в Одессе  евреи в то время составляли большую часть населения. И работали они везде. ЧК находилось в помещении бывшей царской охранки. Во дворе ЧК каждый день вывешивали списки расстрелянных, и жители с тревогой читали эти списки и нередко находили знакомые фамилии. Когда приходила другая власть, а это в то время в Одессе случалось часто, во дворе этого здания выкладывали на обозрение трупы замученных предыдущей властью и вывешивали уже свои списки расстрелянных.
      
      Так вот, однажды папа рассказал одну историю, свидетелем которой он был. Знаменитая «тройка», которая творила суд в Одессе, состояла из бывшего монтёра, который был председателем «тройки», бывшего сапожника и бывшего царского офицера. Монтёр и сапожник были евреями, а офицер – русским. Папа называл мне фамилии этих людей, но я уже не помню. Фамилия монтёра была, кажется, Шварцман. Для жены Шварцмана папа шил пальто, поэтому хорошо знал и самого Шварцмана. Это был человек богатырского телосложения. Носил он кожаную куртку и ходил по городу всегда с огромной собакой. Вся Одесса боялась и ненавидела его. Несколько раз на него безуспешно покушались. Однажды, когда он ехал ночью в машине через Куликовое поле, его остановил конный патруль и потребовал предъявить документы.
- Вы что, меня не узнаёте? – удивился Шварцман. – Я Шварцман!
- Вот вы нам и нужны, - сказал один из патрульных и несколько раз выстрелил в него. Рассказывали, что патрульные были переодетыми белыми офицерами, прибывшими в Одессу специально, чтобы ликвидировать Шварцмана, поэтому они не знали его в лицо. Позже был расстрелян и сапожник, кстати, самими же чекистами. А третий член «тройки», бывший царский офицер, дослужился до генерала и дожил до послевоенного времени. Папа видел его уже после войны в городе в генеральской шинели.

P.S.  Что касается Катаева, то он не был антисемитом. Просто он был приспособленцем и привык подчёркивать свою преданность режиму.  А в то время, когда писалась повесть, было модно подчёркивать, что евреи делали революцию и поэтому виноваты во всех бедах и репрессиях. И Катаев своей повестью тоже внёс свою лепту в эти настроения.

* * *


Доктор Дубовский

Доктор Дубовский жил недалеко от нас. Это был полноватый медлительный мужчина. Носил он очки и не расставался со своим портфелем. При осмотре больного доктор Дубовский пользовался старинной трубкой. Никаких анализов ему не надо было. Неторопливо он выслушивал больного, выстукивал его пальцами, прислушиваясь к звуку, и ставил безошибочный диагноз. Выписывал рецепты, объяснял, что делать, и, взяв свои заработанные пять рублей, неторопливо уходил.

Когда у нас кто-то заболевал, мама меняла больному бельё на свежее, меняла простыни и посылала кого-нибудь за доктором Дубовским. В то время больной должен был находиться в постели до выздоровления. Я помню приятное ощущение крахмальных простыней, когда тело ломило от болезни. За доктором Дубовским можно было прийти в любое время дня и ночи. Никому никогда он не отказывал. Мои родители знали его давно, знали его семью и относились к нему как к родственнику. Папа разговаривал с ним на идиш, расспрашивал о семье, о делах. У доктора Дубовского была дочь на выданье, как говорили раньше. Была она очень некрасивая, какая-то чёрная, с угреватым лицом, так что была проблема с женихами. И всё-таки её выдали замуж за нормального парня. В разговорах родителей я услышал слово «купил», то есть, как я понял, доктор Дубовский дал этому парню большие деньги в качестве приданного.

Когда я уже был женат, и мой тесть заболел, доктор Дубовский без анализов и рентгеновских снимков поставил страшный анализ. «Надо просить бога, чтобы я ошибся, и оказалось, что у него всего лишь туберкулёз», – сказал он моим родителям.
Но доктор Дубовский не ошибался. Вскоре тесть умер.


* * *

    
Машина сбила собачку
 
 Это было ещё в Одессе. Однажды мне пришлось наблюдать страшную картину: машина сбила собачку. Собачка билась в конвульсиях и визжала, а на тротуаре билась в истерике пожилая женщина, хозяйка собачки. Но ещё страшнее стало, когда какой-то набежавший кобелёк пытался совокупиться с несчастной собачкой, у которой уже началась агония.

   В другой раз машина сбила кошку. Как видно, у неё был перебит позвоночник. Кошка извивалась в немыслимых позах, причём, что было ещё страшнее, кошка не пищала, не мяукала, всё происходило в полной тишине. Я не мог смотреть на всё это и поспешно ушёл, но в памяти моей всё ещё извивающаяся кошка.

* * *

“Слева сидят, справа лежат”

    “Слева сидят, справа лежат”. Эту фразу я слышал от кондуктора трамвая в Одессе, когда ехал на работу. Дело в том, что по дороге на работу, трамвай проезжал последовательно тюрьму и кладбище. Между этими остановками была ещё больница. Мы тогда были молоды, и даже в этом находили повод для шуток. Мы шутили, что сначала попадаешь в тюрьму, после неё в больницу и затем  на кладбище. Один из кондукторов этого маршрута, уже не молодой мужчина, обладая своеобразным чувством юмора, комментировал эти остановки словами: ”Слева сидят,- и затем, - справа лежат”. Проехав с ним по всему маршруту, можно было услышать от него ещё не один подобный комментарий. В то время Одесса ещё не потеряла свою самобытность.

* * *

В защиту Бабеля

    Есть такой одесский писатель Валерий Смирнов. Он специалист по, так называемому, одесскому языку. Недавно прочёл его злую статью о Бабеле. Называется: «Крошка Цахес Бабель». Особенно Смирнова раздражают слова многих критиков, что Бабель открыл для нас одесский язык, а на самом деле, как пишет Смирнов, Бабель не знал одесского языка.

     Хочу сказать пару слов в защиту Бабеля. Конечно, Бабель не знал одесский язык, как знают его настоящие одесситы. Но ему и не надо было знать все тонкости одесского языка. Ведь писал Бабель не для одесситов, а для условных москвичей. Да к тому же не все одесситы говорят, как малограмотные жители Молдаванки. Я коренной одессит, жил в центре города, и я и мои знакомые более не менее культурные одесситы никогда не говорили так, как говорят жители окраин Одессы. Мы говорили на русском языке, и только в шутку переходили на одесский язык. Мой папа был настоящий одессит, закончил всего четыре класса, работал портным, с мамой и своими друзьями разговаривал на идиш, но и он тоже не говорил на одесском языке. Иногда вставлял некоторые слова из идиш или украинского, которые вошли в одесский язык. Например, такие слова и выражения, как балабус, хохма, хухэм, ховэр, мелихэ, гой, оф а гонцэ коп, а зохен вэй, беламунес, цимес, штык схойре, пшонка, гефилте фиш, цибуля, отлив, рачки, синие, мешигенэ, дрэк, и многие многие другие, всего уже не вспомнишь. Но я никогда не слышал от него такие классические одесские слова как «ша», «бекицер» или оборот «говорю за…», «чтоб я так жил» и пр. И я, вроде бы знающий одесский язык, много узнал от Смирнова мне незнакомых одесских слов.

      Что касается Бабеля, то он писал по-русски и для русских, т.е. не для одесситов. Напиши он «балабус» вместо «хозяин», никто бы кроме одесситов и знающих идиш не понял бы, о чём речь. Да и сам комиссар, к которому обращался герой Бабеля, и который не был одесситом, тоже бы не понял. У Смирнова особенно вызвало раздражение слово «облава», которое Бабель употребил в известном выражении «Беня знает за облаву». Кто бы понял, если бы вместо слова «облава», Бабель написал бы одесский вариант этого слова? Ещё раз повторю: Бабель писал так, чтобы, условно говоря «москвичу», было понятно и чтобы им, т.е. «москвичам» казалось, что так говорят в Одессе. Да и я с удовольствием читал Бабеля. Не исследовал, а читал. Кстати и налётчики у Бабеля также сделаны для «москвичей». Они обаятельны, остроумны, благородны, с чувством юмора. Я знал одного настоящего одесского бандита. Он был младше меня, жил в нашем дворе, и постепенно из сопливого пацана превратился в бандита. Ничего от бабелевских бандитов в нём не было. Был он, как большинство бандитов, малообразованным, молчаливым, жестоким. А, если в нём было специфическое воровское благородство, так оно свойственно всем бандитам.

     Как писатель, Бабель писал художественные произведения, а не научный труд. Всё, что он писал придумано. Естественно, по образному выражению Окуджавы, он выдёргивал по нитке из того, что видел или слышал.

     И ещё. Подчёркнуто одесский язык Смирнова начинает раздражать. Одно дело знать одесский язык, а другое дело его употреблять. Смирнов же русский писатель и пишет не от имени героя произведения. Почему же он не в шутку постоянно употребляет одесские выражения?  Тем более что пишет он не художественное произведение, а своего рода  исследование.