Паровоз до кубы

ПАРОВОЗ ДО КУБЫ

- Приходить туда надо в ночь полнолуния. Лучше – в ночь кровавой луны. И ровно в полночь, на последнем ударе часов вступить на берег, на самый край земли. Нужно встать во весь рост, поднять руки вверх, и сложенные вместе ладони направить в центр лунного диска. Затем пропеть подряд десять песен, но, чтобы ни в одной из них не было ни слова о любви. И если сделаешь всё как надо, посредине озера всплывёт бочка, доверху наполненная золотом.

- Как же она всплывёт, если в ней полно золота?

- Ай, ну что за вопрос, конечно же, благодаря твоей магической силе. Если твоя сила велика, то всплывёт, но если недостаточна, то ничего не случится, несмотря на то, что всё сделаешь в точности. Тогда, если не увидел бочки посреди озера, беги, не оглядываясь, домой, быстро прячься под одеяло и трясись там от страха до первых лучей солнца, потому что с тобой может случиться нечто ужасное.
 
- А если увидел бочку, что делать?

- Всё равно беги, не оглядываясь, домой, но бояться не надо, тебе ничто не угрожает, твоя сила велика, и удача отныне будет тебе во всём сопутствовать.

- А если взять бочку?

- Ну как ты её возьмёшь, если она набита золотом? И как ты попадёшь на середину озера? Оно же мелкое, плыть не сможешь, а дно всё в тине и полно пиявок. Да и зачем она тебе? Тот трансцендентный опыт, что ты получишь в эту ночь, гораздо ценнее. Он изменит твою жизнь. За ним-то все туда и ходят, а вовсе не за золотом.

Вопросы сыплются на рассказчика непрерывным потоком со всех сторон, он едва успевает на них отвечать.

- И многие туда ходили?

- Да многие.

- И что рассказывали?

- Да вот это и рассказывали.

- А вы, Василий Емельянович, ходили сами туда?

- Нет, никогда.

- Ну почему? Это же любопытно?

- Может быть, но я не ходил.

- А где те, которые ходили? С ними можно пообщаться?

- Нет, нельзя. Они по большей части разъехались из этих мест. Жизнь их изменилась после того события, как я и говорил. Остались только те, перед кем бочка не всплывала. Но они ничего не помнят, говорят, что это всё бред и бабьи сказки. Они так ничего и не поняли, а если что и поняли, то тут же забыли. С ними неинтересно.

- А откуда же известно, что бочка полна золота, если до неё никто добраться не может?

- Те, кто её видел откуда-то знают, и я им верю.

- Давайте, Василий Емельянович, вместе туда сходим в ночь полнолуния. Подберём заранее десять песен, чтобы про любовь в них ни-ни, ни слова. Вот, например, «Интернационал», ну и ещё можно найти. И споём дружно, хором.

- Нет, ничего не выйдет. Надо идти одному, то-то и оно. Не все на это решаются.

- Ой, да подумаешь, как страшно, пойти ночью в лес, на озеро. Это же даже не на кладбище. Я пойду один.

- Да, пойти ты можешь, но тебе придётся миновать Гусиный Брод, а там утопленницы. Они иногда сидят на перилах мостика, ждут запоздалого путника, чтобы напугать до обморока. Им от этого хорошо.

- И много их?

 - Да всего двое, молодая женщина и маленькая девочка, но их все боятся.

- А кто они, расскажите, Василий Емельянович.

- Нет, уже поздно, пора спать. Вам завтра рано на работу. Надо выспаться.

- Нет, нет, нет, мы не хотим, не хотим спать, расскажите, расскажите, Василий Емельянович. Ну, пожалуйста!

- Ну, хорошо слушайте…

Кто-то подбрасывает в костёр хвороста, ветки трещат, пламя шипит, как клубок растревоженных змей, а у сидящих вокруг костра в глазах загораются красные огоньки. Может быть, это отблески пламени, а может быть, так светится их ненасытное любопытство. И теперь кажется, что рассказчик окружен стаей вампиров, устремивших на будущую свою жертву исполненные нетерпением и жадностью глаза, готовых в любой миг наброситься на человека, и высосать все его тайны до последней капли, если он вдруг вздумает прекратить своё повествование.
 
- Слушайте дальше, коллеги. Это случилось в те времена, когда река наша была широка, глубока и судоходна, а по обоим берегам её располагалось большое и богатое село. Через него проходили торговые пути и сухопутные, и водные. Торговля шла успешно, жизнь кипела, купцы разъезжали по свету, ходили и в Индию и везли оттуда шелка и самоцветы.

Василий Емельянович рассказывает всё это не спеша, немного нараспев, как, по его мнению, должны были вести свои повествования древние сказители, употребляя редкие, устаревшие слова и обороты, создавая таким образом атмосферу того далёкого и безвозвратно ушедшего времени. И вскоре начинает казаться, что и сам он был участником всех тех событий. Он сидит на корявом пне – всё что осталось от некогда могучего дуба, история которого была им поведана в один из прошедших вечеров. Якобы в этот дуб когда-то ударила молния и расколола надвое. Одна половина совершенно обуглилась, и вскоре рассыпалась, а другая ещё долго жила и вокруг неё творились всяческие чудеса. То один вылечится от смертельной болезни, то другой, безнадёжно погрязший в пучине финансовых трудностей, вдруг найдёт вблизи дерева кожаный мешочек, полный золотых монет, то ещё что-нибудь случится в том же духе. Всё это порождало многочисленные легенды. К дубу приходили люди из окрестных деревень в надежде на чудо, а местные жители постепенно превращались чуть ли не в друидов. Они охраняли дуб, украшали его венками из веток омелы, говорят даже, что под ним совершались магические ритуалы. Но перед войной дерево спилили по приказу местного начальника, вроде бы в назидание носителям предрассудков. А пень остался. И как утверждала народная молва, продолжает творить чудеса. Но теперь редко, и не для всех.

И вот Василий Емельянович, в прошлом - учитель географии и астрономии, а ныне, на склоне лет – завхоз школы, в стенах которой этим летом расположился студенческий строительный отряд педагогического института, сидит на том самом магическом пне и рассказывает будущим учителям историю своего края. Он знает о нём всё, и всю правду, и все вымыслы, он прожил здесь всю свою жизнь. И сам похож на сказочного лесовика, лицо его будто заросло мхом, брови густые и пушистые, но короткие, напоминающие двух мохнатых шмелей, ненадолго присевших на его лоб и в любое мгновение готовых взлететь. Но что-то их удерживает, несмотря на то, что лицо человека, на чьём лбу они примостились, находится в постоянном движении, и шмели то взмывают вверх под самую шевелюру, то съезжают к переносице, то расползаются в стороны, когда хозяин вдруг хитро прищурится или расхохочется. Но им, видимо, всё это нравится, и они никуда не улетают, может быть, зачарованные его голосом.  А голос действительно хорош, сочный, басистый, такой мог бы стать украшением любого церковного хора, и глаза из-под мохнатых бровей светятся глубоким внутренним огнём, выдающим неиссякаемую жизненную силу. Корявые корни давно погибшего дерева, на чьём пне сидит Василий Емельянович, выползают наружу и, как живые, стремятся оплести сидящего человека, чтобы навсегда прирастить к себе и стать с ним единым целым…

***
Это было последнее лето её студенчества. Такое необыкновенное, многообещающее лето, казалось, оно должно стать особенным в её жизни. И предчувствие, что так и будет, не покидало. В следующем году она уже окончит медицинский институт и уедет работать неведомо куда, а сейчас проходит летнюю практику в должности врача студенческого строительного отряда.

В тот день, когда она шла в деканат за направлением на практику, из дверей лечебного факультета вышел незнакомый юноша и направился навстречу ей. Никогда прежде она не видела его, в этом не было сомнений, она просто не могла бы не заметить такого человека и не только потому что был он необычайно красив - смуглый, синеглазый брюнет, но главным образом потому, что от него исходила сила, агрессивно заполнявшая всё пространство. Казалось, весь мир закручивается вокруг него и устремляется за ним вслед. Две приблудные собаки, живущие во дворе факультета с незапамятных времён, с звонким лаем кинулись к нему радостно размахивая хвостами. Студентки, курящие на лавочке под раскидистой акацией, выскочили из своего укрытия и что-то весело кричали.

Он оглянулся и помахал им рукой, но налетел на очкастого лаборанта с кафедры физиологии, выгуливающего на шлейках трёх кошек с пробирками в головах. Тот упал, уронил очки и, пытаясь их нащупать, выпустил из рук поводки, кошки взлетели на дерево, спасаясь от собачьей погони. Сильный порыв ветра вдруг резко согнул верхушки деревьев, разметал кусты цветущей сирени и ударил в лицо мягкой душистой волной. Парень шёл навстречу и улыбался так, будто они давно знакомы, и когда подошёл совсем близко, ей показалось, что он сейчас её обнимет. Сердце испуганно стукнуло и провалилось в бездну, и она, опустив глаза, торопливо проскочила мимо, но уже в дверях неожиданно для себя оглянулась. Незнакомец стоял на том же месте, и глядел ей вслед. На лице его сияло радостное изумление.

У открытой двери деканата прогуливалась секретарша, Галина Яковлевна, с неизменной дамской сигаретой в длинном деревянном мундштуке, украшенном кельтскими рунами, и пускала кольца дыма в пространство над собой. Кольца иногда получались совершенно правильной формы и казались туго закрученными. Они с ускорением гнались друг за другом, догоняли, переплетались, образовывая удивительные тороидальные образования, и растворялись в синеватой дымке под потолком. Как ей удавалось порождать эти наглядные пособия по топологии, никто не мог понять, и воспроизвести подобное тоже никому не удавалось.

- Ах, Юленька, деточка, как ты вовремя появилась! У меня для тебя сюрприз! – пропела она бархатным голосом с лёгкой хрипотцой заядлого курильщика, придающей особую таинственность её речи. У Юли на миг сжалось сердце и возникло тревожное-радостное ожидание чего-то невероятного, по меньшей мере, предложения вступить в тайное общество, - Заходи в кабинет, подожди меня пару минут, сейчас докурю и поговорим.

Галина Яковлевна была не просто секретаршей в деканате, она фактически рулила всеми делами студентов, можно сказать, вершила их судьбы, и все знали, что от неё многое зависит. Дверь в кабинет декана находилась в глубине большой комнаты, служащей как бы предбанником, её можно было бы даже назвать чистилищем. Там за несколькими столами располагались заместители декана и кураторы курсов, и здесь решались проблемы почти всех студентов. Лишь немногие из них, пройдя через это горнило очистительного огня, всё же вынуждены были посетить самого декана. Это считалось дурным предзнаменованием и обычно заканчивалось отчислением несчастного студента. И деканы, и их заместители, и кураторы с годами менялись, и только Галина
Яковлевна всегда оставалась на своём месте. За огромной пишущей машинкой на широком, обитом зелёным сукном, столе, она являла собой хранительницу традиций факультета. Про неё ходили разные легенды, например, что, будучи оперной певицей, в День Победы, среди всеобщего восторга и ликования она вдруг навсегда потеряла голос. Правда ли это, никто точно не мог сказать, но всем казалось правдой. Слишком явно значимой была личность секретарши и можно было не сомневаться, что жизнь её полна тайн.

Юля присела к столу и приготовилась к ожиданию, так как по опыту знала, что Галина Яковлевна может появиться очень нескоро, слишком многие жаждут общения с ней. Кураторы курсов и один замдекана переглядывались между собой и загадочно улыбались. Наконец Галина Яковлевна вернулась.

- Ты ведь пришла за направлением на практику, я правильно тебя поняла? – начала она разговор.
 
Юля согласно кивнула.

- Вот что я хочу тебе предложить. Зачем целый месяц в жару томиться в пыльном городе, сидеть в городской поликлинике или в больнице? Тут есть другой вариант. Только что приходил один человек – командир студенческого строительного отряда педагогического института. Им нужен врач. Просил нас прислать самую красивую девушку. Мы тут посоветовались с товарищами, - она обвела мужчин взглядом, те согласно закивали, - и решили, что ты наиболее подходящая кандидатура.

Юля была действительно красивой девушкой, Галина Яковлевна ничуть не лукавила, хотя можно было не сомневаться, что с теми же словами она обратилась бы к любой другой студентке, пришедшей раньше. И заместители декана так же бы согласно кивали при этом разговоре. Но всё равно было приятно такое услышать, да и предложение казалось заманчивым. Во-первых, в стройотряде за два месяца можно заработать неплохие денежки, а во-вторых, предстояло уехать в дальние края, туда, где она ещё никогда не бывала. Юля по натуре была романтиком, любила походы, проводила ночи у костра слушая песни под гитару, непременно влюблялась в их исполнителя, симпатичного бородача с бархатными карими глазами. Потом, в городе всё это бесследно исчезало, всё очарование ночных костров на берегу реки. Значимость разговоров тускнела, тексты песен казались примитивными, музыка не выдерживала никакой критики, а бородач оказывался обычным охламоном из соседней группы с кучей «хвостов» за прошлую сессию, с затаённым в глазах хроническим страхом перед угрозой отчисления из института. Но в следующий раз, когда её звали в поход, она не отказывалась, и всё опять повторялось: костры, песни, бородачи.

Юля поспешила согласиться. И ещё она подумала, что, может быть, незнакомец, встретившийся по пути сюда, и есть командир стройотряда. Очень хотелось, чтобы было именно так.

И вот теперь она сидит у костра, голос рассказчика доносится до неё сквозь туманную пелену белой ночи, вокруг самые благодарные слушатели фантастических историй Василия Емельяновича, а напротив неё – Вадим, командир стройотряда, тот самый парень, чей восхищённый взгляд поймала она тогда возле факультета.

***
В первый же день по приезду в этот посёлок, затерянный в дремучих лесах, Вадим созвал всех на поляну перед школой и объявил, что им поручено проложить второй железнодорожный путь, поскольку одноколейка уже никого здесь не устраивает. Кто-то спросил, куда будут ходить поезда по их пути.

- Здесь пойдёт паровоз до Кубы, - ответил командир.

Все радостно зашумели и принялись фантазировать на эту тему. Кто-то предложил назвать так стройотряд, поскольку официальное название, «Энтузиаст» или что-то в этом роде, присвоенное ему комитетом комсомола, казалось всем скучным и банальным.

Вскоре после того собрания студенты факультета живописи и графики разрисовали стены коридоров и классов кубинской символикой с портретами Фиделя и Че Гевары. Все береты в местном магазине были раскуплены, переделаны и перекрашены в цвета кубинской революции, а парни начали отращивать бороды. В школьной библиотеке откопали книгу про Че Гевару и, когда поняли, что без боя не смогут установить очередь на неё, решили читать по вечерам вслух у костра. Только когда приходил Василий Емельянович, чтение откладывалось, слишком уж увлекательно излагал он свои небылицы. На смену пламенному революционеру, бросающему в лицо палача: «стреляй в меня, трус! Ты убьёшь только человека», приходили русалки и утопленницы, цыганки, пророчащие гибель изменнику, лешие, шишиги и кикиморы. Как будто два совершенно разных мира существовали в окружающем пространстве, рассекаемом летящем во мраке паровозом до Кубы.

Днём студенты сооружали насыпь для укладки на ней шпал и рельсов. Парни ссыпали песок и щебень с платформы ползущего по соседнему пути состава, а девушки разгребали всё это уже на земле, формируя нечто, похожее на пирамиду, растянувшуюся в бесконечность.

Юля первую половину дня работала в местной больнице, это, главным образом, и являлось её практикой. Здание больницы, небольшое, одноэтажное, сложенное из потемневших от времени почти до черноты брёвен сибирской лиственницы, с большими окнами, чисто вымытые стёкла которых блестели золотом в лучах послеполуденного солнца, размещалось в другой части посёлка, на высоком берегу реки. От школы до больницы надо было идти тропинкой, переходя реку по тому самому мосту над Гусиным Бродом, про который Василий Емельянович рассказывал всяческие ужасы.  Врачей было всего двое: главный, он же и хирург, Феликс Валентинович, и его жена, Наталья Николаевна – терапевт и педиатр, она же и операционная сестра, и ассистент своего мужа во время редких, но неотложных операций. Ещё была Тамара, фельдшер, когда-то приехавшая в эти края по распределению после окончания медицинского училища. Она намеревалась пробыть здесь недолго, отработать, положенный молодому специалисту, срок и уехать. Но осталась навсегда. Влюбилась в местного парня, вышла за него замуж, родила ему трёх карапузов-крепышей и казалась вполне довольной своей судьбой.
 
 Феликс Валентинович фактический руководил Юлиной практикой. Они вместе совершали утренний обход, потом принимали больных. В большинстве случаев вёл приём Феликс Валентинович, он хорошо знал своих пациентов и без труда разбирался во всех их проблемах, кого-то направлял в райцентр, кого-то лечил сам. А Юля прилежно вела их истории болезни. Но нередко он предоставлял и ей возможность принимать больных.
 
Однажды на приём пришла женщина весьма преклонного возраста, и попросила подобрать очки. Внешностью она напоминала бабу-ягу, чьё устрашающее изображение можно было встретить на страницах детских книжек: нос крючковатый и длинный почти соприкасался с подбородком, на устах - загадочная улыбка, в глазах – хитринка. К тому же она опиралась на клюку, изготовленную вручную из ствола какого-то суковатого дерева. При этом женщина вся светилась весельем, а интонации её голоса были мягкими и ласковыми. Её звали Наиной Леонардовной, редкое имя в тех краях, но в деревне все её называли Леопардовной.

Юля долго возилась с ней подбирая стёклышки с разными диоптриями, но той ничего не подходило. И когда уже были перебраны все возможные варианты, и Юля, отчаявшись помочь своей пациентке, вставила в оправу простые стёкла, Наина Леонардовна обрадованно воскликнула:

- О, вот в этих я вижу хорошо! Вот такие мне и выписывай.

Стыд перехватил дыхание так жёстко, как будто Юля вдруг разгрызла стручок жгучего перца, и из глаз чуть не брызнули слёзы. Как она могла такое допустить? Увидев столь пожилую женщину, она уже изначально поставила ей диагноз, и начала подбирать очки, не проверив предварительно зрения по таблице. Пришлось начать всё с начала и пересадить Наину Леонардовну к таблице. Сразу стало ясно, что пациентка видит нормально.

- Почему вы решили, что вам нужны очки? У вас стопроцентное зрение.

- Да я-то тоже так думаю. Газеты читаю без труда, и инструкции к лекарствам тоже разбираю. Но соседка говорит, что пора мне уже выписать очки. «Уж восемьдесят второй год тебе, Леопардовна, пошёл» - говорит мне она - «а ты всё без очков обходишься. Непорядок. Люди после сорока уж их надевают, а ты прям, как девочка всё у нас».

Юля рассмеялась и стала рассказывать про биологический возраст, приводила разные примеры того, как молод и здоров бывает человек, в то время, как общественное мнение предписывает ему в его годы иметь кучу болезней. И как на самом деле благополучно можно без всего этого обходиться. Наина Леонардовна слушала Юлю с большим интересом, поддакивала, называла умницей и выражала полное согласие с её собственными мыслями.

- Ну как ты всё правильно говоришь, ну всё, как я думаю, только сказать не могу вот так складно. Какая же ты умница, красавица, пригоженькая такая. И чувствуется, смелая ты, прямо как я. Хороший доктор из тебя получится.

С этого дня Наина Леонардовна часто навещала Юлю в больнице. Она садилась на лавочку возле дверей кабинета, где Юля с Феликсом Валентиновичем вели приём, беседовала со знакомыми в очереди, узнавала их новости, делилась своими. В конце приёма заходила в кабинет поболтать с «молодой докторшей», обязательно приносила ей что-нибудь вкусненькое, ягоды из своего сада, солёные грибы, или пирожки собственного изготовления. Беседой с Юлей всегда оставалась довольна, всячески расхваливала её перед Феликсом Валентиновичем и требовала с него обещания поставить молодой докторше самую высокую оценку за её практику. Феликс Валентинович смеялся, бормотал себе под нос: «Посмотрим, посмотрим». Деликатно выпроваживал посетительницу, попутно уговаривая её и Юлю идти к нему обедать. Наина Леонардовна всякий раз вежливо отказывалась, но Юлины попытки отказаться он категорически не принимал, аргументируя это тем, что Наталья Николаевна уже всё приготовила и ждёт их к столу. Отказываться никак нельзя, потому что их дочь, тоже врач, работает сейчас в Москве, в институте Вишневского, проходит там ординатуру, собирается стать кардиохирургом. Снимает угол у каких-то пьяниц. Некому её покормить. И им с Натальей Николаевне будет приятно, если Юля отобедает с ними, будет казаться, что дочь рядом. И ещё они будут думать, что, может быть, и их Ниночку тоже кто-нибудь угощает домашним обедом в это же время.
 
Юле нравилось бывать у них. В доме всё напоминало ей детство, такие же стеллажи из струганных досок, заставленные книгами, на которых не успевала оседать пыль, потому что вечно в них кто-то рылся. И всегда на столах навалены книги, как и в её доме, по криминалистике – это отца, по медицине – мамы. И ещё другие, много-много разных. Их становилось с годами всё больше и больше, и отец сооружал для них новые стеллажи из струганных досок.

После обеда Феликс Валентинович, с трубкой в зубах, садился в плетёное кресло под яблоней, и, пуская в небо кольца табачного дыма, проводил разбор трудового дня. Юля, расположившись напротив, в гамаке, записывала в свой дневник все его замечания и советы. Эти послеобеденные беседы казались ей особенно ценными.  Феликс Валентинович охотно делился своим огромным жизненным опытом, причём, описывал случаи из медицинской практики так живо и красочно, что Юле представлялось, что и она во всём этом участвовала, всё происходило на её глазах, и все операции она как будто даже вспоминала в мельчайших подробностях.
Через некоторое время к ним присоединялась Наталья Николаевна, и вскоре беседа как-то незаметно переходила с чисто медицинских тем на события повседневной жизни.

Неподалёку от посёлка, располагалась женская исправительная колония, и многие женщины, отбыв свой срок, оставались жить в этих краях, выходили замуж за местных парней или выписывали к себе свои семьи. Место было тихое, а коренные жители в основном представляли добродушный народ меря, не в их правилах было совать нос в чужие дела и задавать лишние вопросы.  А отсидевшим свой срок женщинам и вовсе не хотелось обсуждать свои судьбы. О своём преступлении обычно рассказывали примерно одну и ту же историю, как, будучи ещё совсем юной, работала в торговле, а тут неожиданно нагрянула ревизия, как её подставили и прочее в том же духе со всеми вытекающими последствиями. В большинстве случаев всё это было правдой, или очень походило на правду. Только история Леопардовны отличалась от всех. В своё время она отсидела за убийство мужа. За что она его убила, никто в точности не знал, а она не рассказывала, хоть и не скрывала, и, как будто, даже гордилась своим преступлением. И Юля настораживалась всякий раз, когда Наина Леонардовна гладила её по голове, приговаривая: «Ты смелая! Совсем, как я».

А на том берегу реки, в деревне жила ведьма. Все её так называли. По мнению местных жителей, она наводила порчу на домашний скот, влияла на погоду и чинила другие козни соседям, вольно или невольно обидевшим её. Но самое главное, в чём её обвиняла почти вся женская половина и деревни, и посёлка, она покушалась на верность мужей, и в большинстве случаев, небезуспешно. При этом, с точки зрения её соперниц, она вовсе не была красавицей, что укрепляло их подозрения в использовании ею колдовских чар в своих неблаговидных целях. Сами же жертвы её чародейства на все расспросы и своих жен, и других женщин отмалчивались, отмахивались, всё отрицали, но при этом смотрели как-то загадочно и вели себя непривычно и странно. И это только подливало масла в огонь ревности. Сама же ведьма имела собственного мужа, добродушного и покладистого. Он всегда был весел и доволен жизнью, дружил и пил со всеми мужиками в деревне, никак не проявляя к ним никакой подозрительности или неприязни, что ещё сильнее убеждало женщин в умении ведьмы навести чары на чужого мужа и отвести глаза собственному. Её звали Людмилой. Юля часто встречалась с ней нечаянно, то в поле, то в лесу, и осторожно, чтобы та не заметила, но очень внимательно разглядывала её при каждой встрече, стараясь увидеть таинственные знаки, отличающие ведьму от обычного человека. Конечно же, она нисколько не верила этим россказням, но любопытство оказывалось сильнее её убеждений.

Людмила имела на первый взгляд вполне заурядную внешность, разве что походка её была лёгкой и изящной, и в своих ярких длинных юбках издалека она вполне могла бы сойти за цыганку, неизвестно по какой причине очутившуюся в этих глухих краях, и это тревожило. Но вглядываясь в её лицо через какое-то время можно было, нет, не разглядеть, а скорее почувствовать некую особенность её взгляда, улыбки, поворота головы. И уже не казались столь уж невероятным слухи об её успехах на любовном фронте.

Ещё жёны, считавшие себя обманутыми, рассказывали, что ведьме уже лет примерно сто, что она живёт здесь с незапамятных времён, но внешне совершенно не меняется, не стареет и не болеет. И действительно возраст Людмилы трудно было определить, на вид не более сорока, и при этом вся искрится здоровьем и энергией. А поскольку не болеет, и в больницу ни разу не обращалась, то и в регистратуре карточки не имеет, никогда ей её и не заводили, поэтому достоверно ничего неизвестно о её возрасте.
 
Как-то раз во время беседы с Феликсом Валентиновичем Юля перевела разговор на Людмилу, но ничего нового про неё вытянуть не удалось. А на прямой вопрос о том, действительно ли та владеет каким-то магическим знанием, Феликс Валентинович весело расхохотался.

- Это Василий Емельянович совсем заморочил вам головы. Он замечательный рассказчик, но помимо того, что умудряется выпытывать у соседей их секреты, ещё и сам многое к ним присочиняет. Я тебе открою тайну, он не всегда был завхозом, в завхозы его перевели из учителей за аморальное поведение и беспробудное пьянство, в которое он впал в трудный период своей жизни. У него уже в солидном возрасте вдруг случилась настоящая роковая любовь. Одна не в меру прилежная ученица вскружила ему голову. Бедняга совсем обезумел, потерял всякий контроль над собой, бегал за этой девочкой, как собачонка, на глазах у всей округи. Родители даже намеревались посадить его за совращение несовершеннолетней. Но удалось всё это как-то полюбовно решить без суда и следствия. Среди всей тогдашней суматохи девица благополучно окончила десять классов и уехала от греха подальше в столицу. Там поступила в Университет и забыла своего учителя. А он остался в нашей глуши с разбитым сердцем.  Долго пил, потом пить бросил, в учителя вернуться не захотел, стал краеведом, летописцем и писателем. Творит под псевдонимом Гриша Мерьский. Печатается иногда в районной газете. Ты сходи в библиотеку и почитай его рассказы, у тебя волосы дыбом встанут. Только всему не верь. Ох, он такой фантазёр, а проще сказать, врун.

- И всё-таки, Феликс Валентинович, как давно вы знаете Людмилу?

- Ну, скажем так, когда мы сюда приехали, она уже здесь была.

- И её уже считала ведьмой?

- Нет, тогда в деревне жила другая ведьма, Мария. Потом она умерла. К Людмиле какое-то время присматривались, потом назначили преемницей Марии.

- А правда, что Людмила всех мужей уводит?

Феликс Валентинович опять расхохотался.

- Насколько я знаю, как был Павел её мужем, так до сих пор остаётся. Да и другие мужья все как будто на местах.

- Ну, может быть, она не насовсем, а так, на время?

- Про это ничего не знаю, а если бы и знал, не рассказал. Не забывай о врачебной тайне.

- Но это же касается только болезней, а про житейские тайны ничего такого в заповеди врача не сказано.

- Какая разница? В нашей жизни трудно отличить одну тайну от другой.

- А вас, Феликс Валентинович, она пыталась соблазнить?

- А вот этого ты не узнаешь никогда. – Феликс Валентинович загадочно улыбнулся, затянулся трубочкой и погрузился в молчание.

После обеда и бесед с Феликсом Валентиновичем Юля возвращалась в стройотряд. Начиналась вторая половина её рабочего дня – обработка всяких ссадин царапин и прочих пустяков. Не для кого не было секретом, что парни приходили к докторше исключительно ради неё самой, поглазеть на неё, поболтать, поохмурять. Некоторые выдумывали себе всевозможные болезни. В школьной библиотеке нашли малую медицинскую энциклопедию и изучали по ней их симптомы, потом после ужина выстраивались в очередь на приём к докторше. Особенно уморительно два неразлучных друга изображали один – болезнь Альцгеймера, другой – Паркинсона. Они приходили всегда вместе, заботливо поддерживая друг друга под руки, у одного руки непрерывно тряслись, другой делал вид, что всё забывает. И всегда ревниво следили, чтобы она не проявила предпочтения ни к одному из них, а если кому-то казалось, что такое имеет место быть, он поднимал шум и начиналась разборка. Эта парочка всё время объясняла ей, что выраженное ею предпочтение одному приведёт к краху их неразлучности.
 
- А что же будет, если мне понравится кто-нибудь из вас? – как-то спросила Юля

- Другой вскоре умрёт от своей смертельной болезни. – ответили они в один голос.
 
Но однажды они заявились к ней уже после вечернего приёма, во внеурочное время. Причём, один, сильно встревоженный, тащил другого за руку, а тот как-то странно приплясывал, кривлялся и хихикал. Юля решила, что её опять разыгрывают, изображая пляску святого Витта. Но всё оказалось серьёзней. Каким-то образом в ухо парня залезла муха и теперь там жужжала, ползала и страшно щекоталась изнутри. Но сильнее щекотки несчастного пугало то, что муха продырявит барабанную перепонку и сделает его на век глухим.

Юля успокоила друзей-неразлучников, закапала в ухо пострадавшего борного спирта, муха затихла и, должно быть, умерла. Юля заверила пациента, что со временем дохлая муха сама выплывет из его уха. Друзья повеселели и с чувством облегчения покинули кабинет. И это был единственный неординарный случай в её медицинской практике на тот момент.

В общем, эти часы приёма были совсем не утомительны, протекали приятно и весело. Вот только командир никогда не симулировал, и не обращался к ней за помощью. Заходил в кабинет только по делу и совсем не было заметно, что он ей уделяет ну хоть сколько-нибудь больше внимания, чем всем остальным в стройотряде. И совсем невозможно было понять, помнит ли он их первую встречу.

***
Юля была красивой девушкой. Но несмотря на всю свою привлекательность у неё до сих пор ни с одним мужчиной не складывалось серьёзных отношений.

Последние годы каждый раз, возвращаясь вечером домой в одиночестве, она попадала в поле зрение соседки по подъезду, весьма пожилой дамы, обладающей, однако, ястребиным зрением, так что Юле никогда не удавалось проскользнуть мимо неё незамеченной. Ещё издалека та радостно приветствовала девушку громким голосом, поскольку, хоть и хорошо видела, но слышала уже плохо.
 
- Юленька, это, никак ты? И опять одна? Замуж так и не вышла? Сколько ж тебе лет то? Ты вроде бы в одном классе с Катькой из соседнего подъезда училась? Да? Так та уже третьего на днях родила! А Мишка ваш недавно развёлся, но тут же снова женился. Опять ты опоздала - орала она так, что даже на детской площадке шум стихал, и дети, и их мамаши начинали прислушиваться к разговору. Причём ответы Юли её совершенно не интересовали, скорее всего, она их и не слышала.

- Что ж с тобой не так, не пойму я, вроде красивая девка, а всё одна - продолжала громко сокрушаться соседка, - Может, тебя сглазили? Я тут недавно видела объявление на столбе: «Потомственная целительница снимет порчу и венец безбрачия». Может, тебе к ней обратиться?

Проходящие мужчины оглядывались и оценивающе рассматривали Юлю. Приходилось улыбаться, отшучиваться, что ещё слишком молода и замуж не пора.

- Какая ж молодая, - не унималась соседка, - двадцать пять то уже есть? У нас в деревне, знаешь, если девка к двадцати пяти замуж не вышла, то считай всё, старая дева, никому не нужна. А кто её возьмёт? Разве что какой вдовец пожилой, свои то ровесники давно переженились.

Юля в ответ бормотала, что ей ещё нет двадцати пяти и надо сначала институт закончить, и сразу после этого она непременно выйдет замуж.

- За кого ж ты выйдешь то? Пока свои институты будешь заканчивать, последних парней уже разберут!

И подобным допросам она подвергалась почти каждый погожий вечерок.
 
И всё же даже себе Юля не могла объяснить, почему она одинока. Один её давний поклонников, влюблённый в неё с первого курса, умный и интеллигентный Дима, так долго за ней ухаживавший, что она уже примирилась с его присутствием в своей жизни и почти готова была выйти за него замуж, вдруг в одночасье променял её на рыжую, конопатую грубиянку и отчаянную матершинницу, при том вовсе не красавицу, студентку известного всему городу заборостроительного института, в который принимали всех подряд троечников, поскольку конкурса в нём отродясь не было.   Теперь эта особа чуть ли не каждый день прибегала к их факультету, кидалась на шею выходящему из дверей Диме, беззастенчиво громко выражая свою радость словами нежности вперемежку с матерком. И, крепко обнявшись и целуясь на ходу у всех на виду, они куда-то мчались без оглядки. Юля на всё это смотрела без ревности и огорчения. В то время, когда Дима ещё считался её парнем, вся общественность была на его стороне. Все буквально в один голос убеждали Юлю, что лучше человека в мире не найти. Он и талантливый, он и хозяйственный, и любое дело по дому сам может сделать, и гвоздь в стену вбить, и утюг починить. И ей самой уже начинало казаться чрезвычайно важным иметь мужа, умеющего чинить утюги. Но теперь она испытывала облегчение от мысли, что ей уже не придётся выйти замуж за этого, в общем то, действительно хорошего парня. Она лишь недоумевала, что её бывший поклонник, читавший ей стихи поэтов серебряного века, многих из которых она от него впервые узнала, нашёл в этой конопатой.

  Однажды в такой момент, когда она стояла на ступеньках факультета и наблюдала встречу Димы с его новой пассией, к ней подошёл первый бабник их института, Боря-сексопотам и, обняв за плечи, спросил:

- Что, сожалеешь?

- Да, нет, просто удивляюсь. Вот скажи мне, Борька, ты ведь большой знаток женщин, что во мне не так?

- Ах, Юлька, да всё в тебе так. Вот мне, например, ты очень нравишься. Ты только намекни, я мигом всех забуду и к тебе прибегу. Ты ведь такая, такая необыкновенная. Такая вся из себя муза несчастного поэта, никем не признанного гения.

- Ты издеваешься? Муза несчастного поэта, это же приговор.

- Да нет же, Юлька. Это я намекаю, что и сам стихи пишу, и тебе уже несколько посвятил. Хочешь прочту? Вот такое, например, из последних:

Эта осень дышала туманами
И ложилась ночная мгла.
-Ах, какие вы нынче странные, -
Ей сказал я из-за угла.
И горя из петлицы астрою,
И сжимая в кармане стилет,
Подошёл к ней с улыбкой ласковой
И представился как поэт.

- Дальше читать не буду. В дальнейших строках я даю волю своим эротическим фантазиям, так что даже в горле вдруг пересохло. Позволь пригласить тебя в кафе тут неподалёку. Там, под звон бокалов, я прочту все оды, посвящённые тебе. Или давай сразу ко мне. Купим пол кило тетрадей и бутылочку чернил. И всю ночь я буду писать тебе стихи. И ты поймёшь, Юленька, что с тобой всё в порядке, а утром проснёшься совсем счастливой. Это Димка – дурак. Столько времени за тобой ходил и ничего не добился. Забудь про него. Лучше присмотрись ко мне, я ведь очень даже ничего.

- Да ну тебя, Борька. Ты просто врун, болтун и хохотун. Наверняка стихи пишешь оптом, сразу всем своим дамам сердца. А мне пора домой, завтра у нас зачёт по гистологии. А гистологичка очень непреклонная дама. Лучше бы ты ей сегодня под бокал шампанского свои стихи почитал. Выручил бы всю группу.

- Вот видишь, какая ты Юлька. Неотзывчивая. Внешность у тебя прямо креольская, огненные глаза, водопад волос и всё такое прочее. Недвусмысленное обещание африканской страсти. А в действительности - Снежная Королева. В этом то всё и дело. Но ты мне такая ещё больше нравишься. Во мне не сомневайся. Я всегда готов распахнуть тебе своё сердце.

Они ещё немного постояли, пошутили и разбежались в разные стороны.

 К Борьке её всегда тянуло, не смотря на всю его сомнительную славу. Но он слишком откровенно выражал свои намерения, грубо говоря, пёр, как танк, и это отпугивало. Юлина украинская бабушка с раннего детства усиленно пичкала её рассказами классиков украинской литературы. В маленькой головке внучки все они слились в один бесконечно длинный рассказ о горькой судьбе наймички, которую соблазнил то ли польский пан, то ли заезжий улан. В результате появлялся на свет несчастный, незаконнорожденный ребёночек, и наймичку жестокое общество изгоняло из своих рядов за нарушение моральных законов. С младенцем в подоле, или, в пелене, слово, которое чаще всего употребляла бабушка для таких случаев, являлась падшая женщина в дом своих престарелых родителей, но и те от неё отрекались и проклинали. Изгнанной из своей стаи одинокой волчицей, скиталась она, нигде не находя приюта, и в конечном итоге или топилась в Днепре, или подбрасывала кому-нибудь своего младенца. В любом случае судьба её была ужасна. Слово «наймичка» уже рождало в Юлиной душе трепет. Представлялся образ этой самой «наймички» - беззащитной, абсолютно бесправной девушки с младенцем на руках, в слезах бредущей в осеннюю распутицу босиком к ближайшему омуту.

 Бабушка, правда, её утешала тем, что, если Юля будет прилежно учиться, её никогда не постигнет столь горькая участь. Главное учиться и не верить мужчинам, таков был назидательный мотив всех бабушкиных рассказов.

 Но все ужастики украинских классиков побеждались той самой опасно-притягательной силой, исходящей от Борьки-сексопотама, перед которой так трудно устоять неопытной девушке. Он представлялся ей то надменным польским паном, то легкомысленным уланом, и она очень опасалась, что именно с ним ей грозит судьба несчастной «наймички». Однако вскоре и о нём пришлось забыть.

 Однажды на факультете появилась совсем юная, на вид лет шестнадцати, не более, но уже непоправимо беременная девушка, и прошла прямиком в кабинет декана. Вскоре она вышла оттуда, и крупные, величиной с драгоценные жемчужины, слёзы скатывались по её нежным щекам. Народ, бывший свидетелем этого, было кинулся к ней с вопросом, не нужна ли ей помощь. Но никого не замечая, незнакомка удалилась в неизвестном направлении. Через некоторое время из дверей деканата выплыла Галина Яковлевна с неизменной сигаретой в длинном мундштуке, таинственно пошепталась с группой студентов и те пулей помчались разыскивать Борьку по всему факультету. Вскоре появился сам герой любовного фронта под конвоем этих ребят, и скрылся в кабинете декана. Там между ними произошёл короткий, но судьбоносный разговор:

- Ну что, мальчишечка, - произнёс декан ласковым голосом, - жениться будем или отчисляться будем?

Борька, немного поторговавшись, и выбив себе некоторые преференции для пересдачи хвостов ещё с прошлой сессии, согласился на женитьбу и вскоре уже ходил по институту с колечком на безымянном пальце правой руки. Юлю он, правда, уверял, что это ничего не меняет в их отношениях, что в любой миг своей жизни он кинется к ней, как только она его позовёт, но всё это было уже не то.
 
А вообще Юлю больше привлекали мужчины постарше, чисто выбритые, в глаженных рубашках и галстуках, окутанные ароматом дорогого одеколона. Такие встречались среди преподавателей института, но все они, как правило, были женаты. И она сильно подозревала, что их лоск и галантность есть результат неутомимой работы их жён, и что до женитьбы, возможно, они были такими же охламонами и разгильдяями, как и её сокурсники, но ничего с собой поделать не могла.

Но Вадим совсем не был похож на холёного денди. Без галстука, загорелый и небритый, пропахший тайгой и костром, он нравился ей всё сильнее, но, увы, не ей одной. Прямо надо сказать, что почти все девушки в стройотряде были в той или иной степени влюблены в него. За ним велась настоящая охота, и соперницы были очень серьёзными.

Особенно выделялась одна, Лариса, яркая, платиновая блондинка, с прекрасными формами, смелая и нахальная. Юля всякий раз замечала, что в её присутствии юноши вдруг сильно глупеют, начинают нести всякую бредятину, а глаза их стекленеют.

Лариса вела себя демонстративно развязно, бесцеремонно заигрывала с командиром, и всячески намекала на свои особые с ним отношения даже не догадываясь, какой опасности себя подвергает. Однажды вечером, когда роковая красавица поправляла свой макияж перед выходом к вечернему костру, одна не в меру пылкая тайная воздыхательница командира, не выдержав намёков соперницы, вцепилась в её крашенные волосы, выдрала солидный клок и заодно покарябала коготками лилейный лобик своей врагини. Юле пришлось оказывать той первую помощь.

На следующий вечер было назначено общее собрание отряда для разборки инцидента. Собрание проходило в небольшом спортзале школы. Все жаждали крови, и почти единогласно проголосовали за отчисление из стройотряда обеих, и драчуньи, и Ларисы. Особенно яростно настаивала на этом Анька Карабанова, комиссар отряда и бескомпромиссный борец за чистоту идеалов. И хоть сама Анька как раз имела очень преданного и симпатичного ухажёра, и на командира, в отличие от многих, никогда не бросала нежных взглядов, и по всему было заметно, что не имеет на него никаких видов, главное, что её возмущало, это то, что комсомолки позволили себе унизиться до драки за мужика, как какие-нибудь нечёсаные амазонки каменного века. Она даже предлагала выгнать их из комсомола, но, к счастью, эту её идею все как-то тихо проигнорировали. Хоть Юле изгнания соперниц из стройотряда казалось слишком суровым и немного несправедливым наказанием, в глубине души её зашевелилась подленькая мысль, что будет хорошо, если эта наглая Лариска исчезнет. Но она тут же устыдилась, и проголосовала против отчисления, хотя всё равно оказалась в меньшинстве и её голос ничего не мог изменить. И тогда командир взял слово.

- Дорогие мои девушки. Вы все красавицы и все мне очень нравитесь, трудно сделать выбор. Но обещаю, что осенью, когда мы вернёмся в институт, я непременно в кого-нибудь из вас влюблюсь, и мы закрутим такой сумасшедший роман, что все засохнут от зависти, глядя на нас. Но сейчас я связан по рукам и ногам путами ответственности, которую несу за вас всех перед нашей Родиной. Сейчас я как будто и не человек, а функция, выполняющая определённую задачу. У меня много обязанностей и мне просто совершенно нельзя отвлекаться на личную жизнь в такое тревожное время. А время, вы сами знаете, какое нынче.

При этих словах все как-то насторожились, ожидая, что сейчас он им поведает что-то такое, о чём они и не подозревали. Но командир не стал развивать свою мысль о тревожном времени, а продолжал говорить так же неопределённо, всё намёками и недомолвками. При этом каждому казалось, что только он один отстал от жизни и не может осознать, о чём идёт речь, а все остальные прекрасно понимают оратора.
 
И в таком духе Вадим ещё долго что-то говорил, потом перешёл к войне во Вьетнаме, осудил Америку, поведал всем, что эта страна даже не поскупилась отправить астронавтов на Луну с единственной целью – отвлечь внимание мировой общественности от своих «художеств» во Вьетнаме, заговорил о пацифизме Джона Леннона и всего движения Хиппи, затем плавно перешёл на Кубу, выразил восхищение этой страной и её лидером - Фиделем, и так всех заговорил, что инцидент с девушками стал казаться таким мелким и даже ничтожным, совершенно не заслуживающим внимания на фоне тех грандиозных задач, которые стоят перед человечеством. Так что страсти вскоре улеглись, жажда крови поутихла, и народ опять же большинством голосов решил дать девчонкам шанс доказать свою верность высоким идеалам, а не затуманивать свои мозги мелкими личными проблемами. Было решено заставить их извиниться, помириться и всё забыть, как кошмарный сон. Лариса с лёгкостью пошла на мировую со своей обидчицей, извинилась и протянула ей руку, та ещё немного попыхтела, пошипела, пошмыгала носом, но в конце концов пожала протянутую руку. И все с облегчёнными сердцами отправились к вечернему костру.

Юля же вернулась в свой кабинет, хотелось немного отдышаться, и в одиночестве разобраться в своих чувствах и мыслях по поводу пережитого. Чтобы успокоиться, она принялась прибирать на столе, собрала в стопочку свои тетради с записями и установила их на полку. В дверь легонько постучали. Это был Вадим. Он попросил дать ему таблетку от головной боли.

- Эти девчонки совсем меня укачали, голова распухла и болит. Кстати, как тебе понравилась моя речь? – поинтересовался он небрежно.

- Это было восхитительно! Я ничего не могу вспомнить, и повторить её никогда не смогу. Где ты научился так ораторствовать?

- Но ведь это подействовало, согласись. Девушки на месте, и у меня не будет неприятностей с этим инцидентом. Ты даже и представить не можешь, чем мне грозила эта история. Сколько бы мне пришлось объяснительных писать, сколько бы раз меня на ковёр вызывали бы разные комсомольские начальнички. Ужас. Так что спасал я больше свою задницу, чем девушек. А научился я такое плести ещё в армии. Был у нас один политрук, вот умел говорить, обзавидуешься, любого заговорит до бессознательного состояния. А главное, потом совершенно невозможно вспомнить, о чём это он говорил. А фразы свои строил таким заковыристым образом, что никто их потом воспроизвести не мог. Я сначала пытался записывать его речь на собраниях, но потом плюнул, ничего у меня не получалось, высказывания его в моей голове распадались на мелкие осколки до того, как я успевал их записать. Но я уловил главное - не надо останавливаться ни в коем случае, не делать паузы, а только говорить, говорить, говорить… С какого-то момента уже становится не важно, о чём ты говоришь, хоть о космосе, хоть о бабочках. Важны лишь интонации твоего голоса и горящий, устремлённый в пространство, взор. Ещё хорошо бы правильно жестикулировать, тоже помогает.

Они ещё немного поболтали, и Вадим, так и не приняв таблетку, собрался уходить.

- Пойдём уже к костру, а то ещё и тебя кто-нибудь поцарапает.

- А таблетка? – напомнила Юля.

- У меня уже всё прошло как-то незаметно. Спасибо.

Когда они спускались со ступенек, Вадим вдруг обернулся, и Юле опять показалось, что он её сейчас обнимет, но тот только галантно подал ей руку. Потом вдруг произнёс, обращаясь куда-то в пространство:

 - Лариска настоящая секс-бомба, но мне совершенно не нравится.

У костра уже весь отряд был в сборе, и Василий Емельянович на своём магическом пне рассказывал очередную страшную историю про русалок Гусиного Брода. Но Юля почти ничего не слышала. В этот вечер она впервые сидела рядом с Вадимом и пыталась разобраться в том, что происходит с ней в такой близости от него.

После того случая всё продолжалось, как обычно. Но у костра теперь Вадим всегда садился рядом с Юлей.

***
В один из таких вечеров из деревни прибежал мальчик с вестью, что докторшу срочно вызывает Феликс Валентинович. Юля мигом собралась и поспешила в больницу.

Оказалось, привезли тракториста, который пытался вытащить из канавы свой трактор, и у него случилось ущемление грыжи. Срочно требовалась операция. Наталья Николаевна уехала в этот день в райцентр, а фельдшер Тамара ушла с утра в одну из дальних деревень провести там профилактический осмотр и ещё не вернулась. Ассистировать было некому.

- Вот ты, деточка, сегодня мне поможешь. Надо же когда-то начинать - сказал Феликс Валентинович - я уже почти всё приготовил, инструменты простерилизованы, больной в операционной, местная анестезия вот-вот начнёт действовать, быстро моем руки и - к операционному столу.

Юля перепугалась. Это её первая операция. Ничего подобного с ней ещё не случалось. Когда-то это должно было произойти, но не в таких же условиях. Сейчас их только двое, и больше никого. Некому будет её подстраховать и исправить ошибки. Наталья Николаевна вернётся не скоро, если вообще сегодня вернётся. Может и у сестры остаться. Феликс Валентинович уже сильно пожилой мужчина, страдает одышкой, всегда носит в кармане валидол, иногда у него случаются сердечные приступы. Он запросто может умереть во время операции и тогда Юля останется совсем одна со своим первым пациентом.

 Паника становилась запредельной. Представилось, что огромный мельник напяливает ей на голову пыльный мешок и душит грубыми ручищами. Она начала задыхаться. Но Феликс Валентинович спокойно и сосредоточенно мыл руки в тазике, потом встретившись с ней взглядом, улыбнулся, подмигнул и сказал:

- Не дрейфь. Всё нормально. У тебя же мама хирург.

И Юля как-то сразу успокоилась. Вспомнила рассказы про операции в эвакогоспитале под бомбёжкой, вблизи линии фронта. Это много страшнее. А маме тогда было почти столько же лет, сколько и ей сейчас.

Пациентом оказался молодой мужчина, весельчак и балагур. Он сразу принялся заигрывать с Юлей, предлагал ей руку и сердце, как только выпишется из больницы. Но Феликс Валентинович остудил его пыл, напомнив, что у того и так уже есть жена и трое детей. Однако тракторист ничуть не смутился и потребовал, чтобы ему непременно сделали косметический шов, а не такой, каким старый валенок штопают.

- Я ещё хочу, чтобы девушки заглядывались на черепаховый панцирь на моём животе, - не унимался тракторист.

По приказу Феликса Валентиновича Юля сделала первый разрез. А дальше всё пошло, как по маслу. В какой-то момент она вдруг перестала ощущать собственное Я и превратилась в часть очень сложного, очень точного, хорошо отлаженного механизма, другие части которого составляли Феликс Валентинович, и человек на операционном столе. Никогда ещё Юля не чувствовала такой близости и единства с другими людьми. Сознание как будто переместилось сначала в Феликса Валентиновича, и руки уверенно и точно выполняли все необходимые движения, затем перешло в пациента. Юля чувствовала его боль, страх, беспомощность, и душа переполнилась безмерным состраданием.  Впервые остро и радостно осознала каким правильным был её выбор профессии. Все завесы упали, наступило озарение и пришло понимание.

Всю операцию старый хирург и его юная ассистентка трудились почти молча, без слов понимая друг друга, лишь пациент непрерывно болтал, но Юля уже его не слышала. Затем, когда всё сложное осталось позади, а анестезия ещё не перестала действовать, Феликс Валентинович доверил Юле наложить швы, но внимательно наблюдал за её работой.

- Похоже, пальчики у тебя ловкие, - вынес он свой вердикт, - смотри парень, - обратился он к пациенту, - как тебе повезло, над тобой трудится настоящая белошвейка.

Юля посещала в детстве кружок вышивания в Доме Пионеров и теперь, вспомнив, как добросовестно и кропотливо трудилась когда-то за пяльцами, думала о том, что никакие навыки не бывают бесполезными, непременно где-нибудь пригодятся. Шов получился аккуратным, и совсем не должен был испортить черепаховый панцирь деревенского красавчика.
 
Потом они отвезли мужчину в палату, Юля сделала ему напоследок укол, от которого тот почти мгновенно уснул крепким сном.

Время приближалось к полуночи и Феликс Валентинович предложил проводить Юлю до школы.
- Нет, спасибо, не надо, не беспокойтесь, я сама дойду. Тут недалеко, да и светло ещё.
- Ну, смотри, если не боишься идти через Гусиный Брод после рассказов Василия Емельяныча. Местные редко тут ходят в такое время.

- Нет, нет, не боюсь ни чуточки. Я же и так каждый день через этот мост хожу. Сама доберусь. Честно говоря, мне хочется побыть одной, поразмышлять над пережитым.

- Хорошо, иди. Я тебя понимаю. У меня такое же было в первый раз. Ничего, привыкнешь. Ты хорошо справилась. Сейчас уже поздно, завтра поговорим.

Сезон белых ночей близился к концу, но вечера всё ещё оставались непривычно длинными, и трудно было ориентироваться во времени. Юля вышла на крыльцо, и тёплый, ночной воздух с ароматом маттиол и душистого табака, мягким бархатом окутал её, будто невидимые руки заботливо накинули на плечи лёгкую шаль, насквозь пропитанную запахами детства. Юля увидела в этом знак доброжелательного настроя мира и почувствовала себя маленькой девочкой, всеми любимой и безмерно счастливой. Захотелось подольше побыть в таком состоянии. Она спустилась с крыльца и неторопливо направилась по узкой тропинке к реке.
В низине тонким полотнищем стелился туман. Он цеплялся за брёвна, торчащие над поверхностью реки, остатки старых мостков или купален, за ветки плакучих ив над рекой и повисал на них клочьями. И казалось, что это русалки, распустив свои длинные волосы, бесшумно плавают в воде. Немудрено в такую ночь поверить во всякую нежить. Юля присела на ствол поваленной берёзы и залюбовалась открывшейся панорамой.

Вдруг боковым зрением она уловила какое-то движение. Переведя взгляд на мост, тот самый, через Гусиный Брод, она увидела сидящую на его перилах белую фигуру. Вначале решила, что это тоже клок тумана, но при внимательном рассмотрении стало ясно, что на туман это не похоже, фигура выглядела плотнее и формы её вырисовывались резче. Фигура слегка двигалась, наклоняясь немного вперёд и назад, как будто баюкала ребёнка на руках. И тут же послышался слабый и потому особенно жалостный плач младенца. Юля начала судорожно вспоминать, что говорил Василий Емельянович про утопленниц. Вроде бы жил в селе купец, безбашенный такой, лихой и везучий парень. Основное время посвящал торговле - ходил в дальние страны за товаром, привозил разные диковинки и нужные вещи и всё это успешно продавал. Дела его шли хорошо. Но истинной его страстью было тушение пожаров. Он очень грамотно для того времени вёл борьбу с огнём, создал пожарную команду из таких же отчаянных смельчаков, как и сам, завёл конку с бочкой воды и всегда держал её наготове. И сам всегда первым кидался в огонь, ничего не боялся, много добра спас и жизней человеческих. На селе его уважали, и удача во всём сопутствовала ему.

Однажды в тех краях появилась женщина с маленькой девочкой, пришла к купцу и сказала, что это его дочь. Но он её не вспомнил и не признал. Слишком много любовных приключений случалось с ним в его походах. Тогда она на зло ему утопилась вместе с младенцем. А пред тем как прыгнуть в реку долго кричала на мосту злые слова, посылая в адрес своего обидчика разные проклятья. Купец вскоре после этого затосковал, стал каким-то задумчивым и безразличным ко всему. Удача от него отвернулась, неприятности посыпались одно за другим. Сначала сгорела его лавка в селе, потом один за другим склады в разных городах, потом затонула баржа с товаром. Торговцы уже начали остерегаться иметь с ним дело. Одна цыганка сказала ему, что видно та женщина прокляла его сильным проклятием, таким сильным, что оно дошло куда надо. Теперь следует пойти в далёкий монастырь, там живёт один старец, великий провидец, и тот подскажет ему, как жить дальше. Но купец никуда не пошёл, всё ходил вечерами возле Гусиного Брода, а перейти его не решался. Вскоре он сгорел при тушении очередного пожара. И теперь они все трое встречаются на мосту, только утопленницы сидят там, почти как живые, а вот купец присутствует лишь как облако дыма над ними.

И как только Юля всё это вспомнила, тут же заметила, что над белой фигурой как будто что-то дымится и почувствовала лёгкий запах гари.

Невероятно! Такого не может быть. Надо найти причину всего этого. Должно быть какое-то объяснение. Но сколько не вглядывалась Юля в фигуры на мосту, объяснения происходящему не находила. Становилось ясно, что, не пройдя через мост, она ничего так и не поймёт.  Но идти не очень-то хотелось. Она глянула на часы, полночь наступила несколько минут назад. Можно было конечно вернуться в больницу и переночевать там, или остаться на берегу и дожидаться рассвета. И при свете солнца уже станет всё ясно. Но Юля устыдилась своего малодушия и всё же решила идти через мост. В конце концов утопленница может быть отнесётся к ней снисходительно, потому что Юля ведь тоже страдает от неразделённой любви, и, может быть, они поймут друг друга. Так она подумала, и вдруг ясно осознала, что это правда, что она действительно испытывает, огромную, безрассудную, настоящую любовь, о которой мечтала с тех времён, с которых вообще себя помнила. И сейчас всё ей открылось. Всё, что она так тщательно скрывала прежде всего от себя, вдруг вырвалось из-под контроля, острой бритвой резануло по горлу и обожгло всё внутри горячей кровью. «Вадим, Вадим, Вадим» - застучало в голове, и она решила, что сейчас же, сию же минуту побежит к школе, и там, у костра откроет Вадиму своё сердце, даже если придётся это сделать при всём народе. Скажет, что любит его и хочет быть с ним до конца своей жизни. А если он её отвергнет,тут же вернётся к реке и прыгнет в неё с прОклятого моста. И безоглядно, как преступник, убегающий от погони, она сорвалась с места и помчалась к Гусиному Броду.
 
По мосту пролетела как метеор, лишь в конце его остановилась и огляделась. Нигде никого не было. Никто не сидел на перилах, ничто не клубилось дымным облаком. И тишина. Не слышно ни звука. И запаха гари не чувствуется. Юля прошла по мосту туда и обратно несколько раз, но никого не обнаружила. Окончательно успокоившись и убедив себя, что всё это ей померещилось в такую колдовскую ночь, она направилась к школе. До неё от реки было уже совсем недалеко, оставалось немного пройти по мелколесью. Но вдруг ей послышались тихие шаги, будто кто-то осторожно крадётся за ней следом. Она ускорила шаг, идущий сзади, тоже прибавил ходу. Тогда Юля побежала не оглядываясь, оглянуться не было сил, паника нарастала, и она уже готова была закричать. Но услышала голос: «Юля, Юля, подожди». Её догонял завхоз стройотряда, Мишка Калиберда.

- Как же ты быстро бегаешь, думал, не догоню – он запыхался от бега.

- А ты откуда взялся?

- Так меня командир послал тебя встретить, сказал, что тебе страшно будет возвращаться одной, вдруг ещё утопленниц увидишь – Мишка хитро ухмыльнулся.
Юля насторожилась.

- А почему он сам не пошёл меня встречать?

- Так он русалок боится, защекочут, говорит, - ответил Мишка и опять ухмыльнулся.

- Что же ты меня не встретил, а идёшь следом, только напугал. Сам, наверное, побоялся через Гусиный Брод ночью пройти?

- Нет, нет. Я пришёл в больницу, а мне сказали, что ты уже ушла, вот я и побежал тебя догонять.

- Врёшь, Калиберда, мы не могли не встретиться с тобой, тропинка одна, как это, интересно, мы разминулись?

- Вот уж и не знаю, мне кажется, я заблудился, потерял тропинку в темноте, и потом какая-то сила долго меня водила вокруг да около, пока я на неё вновь не вышел.

- Где же ты темноту нашёл, взгляни-ка вокруг, светло то как.

  - Сквозь густые кусты я продирался, а там темень непроглядная. Не веришь, сходи сама, поищи тропинку.

Слова Мишки вызывали в ней всё большее подозрение. Вдруг она заметила, что он что-то прячет за пазухой.

- Что это у тебя там, покажи – попросила она.

- Нет, нет, не покажу. Это тайна, это страшная тайна!

Мишка был выше её ростом, но худенький, как тростиночка, с головой, украшенной копной длинных, нечёсаных волос, и с бородой, недавно отращенной, но уже довольно длинной и тоже нечёсаной. И эта его борода в добавок к копне волос придавала ему большое сходство с речным лохматым тростником.

Юля, подпрыгнув, вцепилась в его шевелюру. Мишка заорал, согнулся в три погибели, свёрток выпал из-за пазухи и развернулся. И Юля увидела, что это её белый медицинский халат, в котором она обычно принимала пациентов в школе. Всё стало ясно.

- Ах, ты гад! Хотел меня напугать?

Мишка катался по траве и корчился от хохота.

- А ведь получилось, получилось. Ты ведь испугалась? Признайся честно.

- Невелика честь испугать одинокую девушку ночью в безлюдном месте. Неужели тебя командир за этим послал? Почему же он сам в этом не поучаствовал? Это же, должно быть весело, не так ли? – Юля чувствовала себя обиженной.

- Нет, нет. Не думай плохо о нём. Он меня послал как раз за тем, чтобы я тебя так аккуратненько, за ручку провёл через этот мост.

- Значит, он решил, что мне непременно будет страшно одной тут пройти? – обида на Вадима нарастала в душе, и она уже передумала признаваться ему в любви.

- Нет же, всё не так. Он мне сказал, что мост ветхий, ты можешь в темноте споткнуться, поскользнуться, оступиться, ну и так далее, сама понимаешь. Он очень о тебе заботится, а что сам не пошёл, а меня послал, так это чтобы не гневить девушек, не вызывать в них чувство ревности, а то ещё и тебя поцарапают.

- Значит, всё ради моего же блага. Какая забота трогательная, - стало ещё обидней, «подумаешь, чувства девушек он боится потревожить. Ну и наплевать на него» - подумала Юля, после чего сразу успокоилась.

- Ну, и зачем ты меня пугал?

- Да даже не могу объяснить, я просто пошутил, подумаешь, какая трагедия. Ничего ведь не случилось. И вообще, считай, что мы квиты, потому что ты меня тоже сильно напугала.

- Это как же?

- Слушай меня и, прошу, поверь. Это было ужасно. Я за тобой наблюдал. Ты стояла на том берегу, явно всматриваясь в свой халат и не решаясь тронуться с места. Но вдруг резко рванула с крутого берега, и мне показалось, что ты увеличилась и в высоту, и в ширину примерно в три раза. Какой-то огромный монстр мчался на меня. Я едва успел юркнуть под мост, когда ты на него взлетела, как бешенный слон, и промчалась такой тяжёлой поступью, как будто веса в тебе не меньше тонны. Брёвна скрипели и шатались, доски прогибались, на меня летели щепки и всяческий мусор, я думал, что мост сейчас рухнет и наступит конец моей жизни. Но это ещё не всё. Ты, после того, как пробежала, вернулась и стала расхаживать по мосту туда-сюда, туда-сюда. И опять мне казалось, что какое-то огромное, тяжеленое существо гуляет надо мной. Я уже начал опасаться, не медведь ли это. И когда ты, наконец, ушла, я ещё сидел какое-то время в своём укрытии, не решаясь его покинуть. Боялся, что чудище где-то затаилось. Вот так-то.

- Да врёшь ты всё, Калиберда несчастная, несёшь какую-то белиберду. Я пролетела мост легко, как мотылёк и весу во мне не более пятидесяти килограмм, и не могла я такой шум устроить.

- Можешь мне не верить, но я говорю чистейшую правду. Может быть мне это померещилось. Но что бы там ни было, я страху натерпелся не меньше, чем ты. Так что мы квиты. Давай помиримся, и я никому не расскажу, как ты мчалась через мост, а только поведаю всем, какая ты смелая и утопленниц не боишься.

Дальше пошли вместе, а Юля вдруг вспомнила:

- А ты курил, пока меня ждал?

- Ты же знаешь, я не курю.

- А жёг что-нибудь?

- Нет, ничего не жёг, да и спичек у меня нет. Можешь проверить. А что?

- Да просто мне показалось, что над моим халатом как будто дым поднимается и запах гари почувствовала. Странно, да?

- Наверное, это место такое, аномальное.

На том и порешили, и договорились между собой, никому про этот случай не рассказывать.

Возле школы костёр уже догорал, Василий Емельянович сидел на пне и с воодушевлением рассказывал очередную магическую историю. Командир, заметив Юлю и Мишу, улыбнулся, слегка подвинулся, освобождая место рядом с собой. Калиберда немедленно туда плюхнулся и стал что-то шептать Вадиму на ухо. Юле уже не оставалось там ни щёлочки, в которую можно было бы протиснуться, и она, ещё более обидевшись и на Вадима, и на Мишку, и на весь белый свет, пристроилась в сторонке, там, где уже никто не сидел, потому что дым от костра чаще всего в этот вечер устремлялся в ту сторону. Но это было сейчас кстати, можно было вытирать набегавшие слёзы, не вызывая ни у кого подозрения, что они на самом деле вовсе не от дыма.

Однако все повернулись в её сторону, и на Юлю посыпались вопросы. Всем хотелось узнать, как прошла операция, и какая роль в ней была отведена их «докторше».

Юля отвечала вначале неохотно и односложно, но постепенно увлеклась, глаза её загорелись. Подробности, с которыми она делилась, может быть, не были сильно интересны слушателям, но её восторженность передавалась им, и вскоре уже все были вовлечены в бурное обсуждение того, что происходило этой ночью в больнице. Потом вдруг вспомнили про мост через Гусиный Брод и принялись расспрашивать и её и Калиберду про их ночной переход. Но эти двое молчали, как и договаривались, только Мишка хитро щурил глазки, а Василий Емельянович загадочно улыбался. Потом кто-то предложил сходить к реке и посмотреть на опасный мост. Все быстренько собрались и весёлой, шумливой толпой направились к таинственному месту.

Но пока они туда добирались первые лучи солнца уже растопили туман, не оставив на реке ни клочка его пелены. Стало совсем светло и не страшно.
 
***
Так пролетало то лето.
Тракторист благополучно выписался, шов на его животе получился почти незаметным и с годами, как обещал Феликс Валентинович, и вовсе должен был рассосаться.
Приближалась середина августа, горячая пора сельской жизни, работа кипела, грибы, соленья, варенья, впереди ещё осенняя охота, прикормка медведей, постройка лабазов, в общем, все были при делах. Больничные палаты пустовали, на приём тоже редко кто приходил. И Юля с Феликсом Валентиновичем всё больше времени проводили в обсуждении многочисленных случаев из медицинской практики. Затем - обед в семейном кругу и послеобеденные беседы в гамаке под яблоней.
 
Как-то в предзакатном мареве августовского вечера, Юля возвращалась в лагерь. На пригорке в перелеске паслись козы. В большинстве своём - белые, изредка попадались и пятнистые. Было среди них и несколько ослепительно белоснежных козлят. Юле очень захотелось их приласкать, но козлята оказались пугливыми и мгновенно рассыпались по полю при её приближении. А их матери, оторвавшись от ощипывания листьев с низкорослых берёзок, строго и внимательно смотрели в её сторону.
 Юля вернулась на тропинку. И лицом к лицу, если можно так выразиться, столкнулась с козьей мордой. На тропе стояла коза, абсолютно чёрная и смотрела пристально, немигающе. И было в её взгляде что-то необычное, зловещее, но вначале это не сильно бросилось в глаза, так, просто едва уловимое ощущение. Юля потрепала козу по голове, благо рога той были слегка загнуты назад и не представляли никакой опасности, подёргала за бородку, и попыталась спихнуть с тропинки. Но та, как будто упёрлась всеми четырьмя копытами в землю и не сдвинулась ни на миллиметр, как чугунное изваяние. Пришлось обойти упрямое животное. Но коза вдруг сорвалась с места, быстро пронеслась мимо и вновь остановилась посреди тропинки, уставившись на девушку странными глазами.

Юля посмотрела на неё внимательно и тут с удивлением обнаружила, что зрачки козы имеют форму прямоугольника и расположены горизонтально. От того, видимо, и взгляд кажется необычным. Они долго так стояли, рассматривая друг друга. Потом Юля опять обошла её и двинулась в свою сторону. Но коза повторила свои действия в точности, так же оббежала девушку и встала напротив, как вкопанная. В этот раз её зрачки приобрели почти квадратную форму. И смотрела она теперь как будто даже угрожающе.

 Девушка решила, что коза обиделась на неё за неласковое обращение, и попыталась исправить свою ошибку. Она гладила козу по голове и шептала ласковые слова прямо ей в ухо. После этого заметила, что зрачки в янтарных козьих глазах превратились в горизонтальные щёлочки, животное как будто помягчало на ощупь и уже не напоминало чугунную статую. Юля опять пошла своим путём, но теперь коза шла сзади.
 Дни стояли сухие и солнечные, почва была твёрдой, и коза цокала копытцами по тропинке так звонко, как будто на них были серебряные подковки. Когда девушка останавливалась, та тоже останавливалась, замирала и ждала. Это казалось странным.
Впереди замаячили заросли молодых ёлок. Там Юля свернула с тропинки и спряталась за одну пушистую красавицу. Коза процокала мимо, затем остановилась и замерла. Смешно было наблюдать из укрытия, как она стоит неподвижно и даже не поворачивает головы, будто прислушивается. Затем она вдруг куда-то исчезла, как будто растворилась. Девушка высматривала сквозь ветви свою странную спутницу, и вдруг увидела прямо перед собой янтарные глаза с прямоугольными зрачками, внимательно наблюдавшие за ней сквозь зелёную хвою. Видимо, коза совершенно бесшумно подкралась к ней совсем близко и теперь стояла по ту сторону дерева.
 
От неожиданности Юля испугалась и вдруг вспомнила имя этой зверюги. Козу звали Энигма и хозяйкой её была Людмила-ведьма. Юля слышала однажды, как та её кликала посреди полей, и чёрное, бородатое существо в сумерках бежало на призыв своей повелительницы. Тогда просто показалось странным услышать греческое слово в Российской глубинке, но сейчас это открытие привело девушку в ужас. Не оставалось сомнений, это она, та самая Энигма, и имя подходящее, и поведение самое то.

 Юля выскочила из-за ёлки и помчалась уже не разбирая дороги в сторону лагеря. Но Энигма, зловеще мекая, мчалась следом, не отставая, периодически ещё прибавляла ходу, догоняла и с разбегу била под задницу закрученными назад рогами.
 Так они промчались на глазах у всех стройотрядовцев, как раз в это время возвращавшихся с работы, до самых ворот школы. И только там эта тварь отстала. Презрительно мекнув ещё раз на прощанье и демонстративно устрашающе поцокав всеми четырьмя копытцами по твёрдой почве, Энигма подпрыгнула и, развернувшись в воздухе на сто восемьдесят градусов, умчалась восвояси.

Зрители хохотали, Юля краснела и не могла ответить ни на один из вопросов, щедро сыпавшихся на неё. Её колотила нервная дрожь, хотя сейчас она уже не могла понять, чего она так испугалась. И козье имя уже не казалось таким таинственно-зловещим. Но подошёл командир. Он не смеялся. Он обнял её, и так они стояли молча, пока она не успокоилась.

***
Лето в тот год выдалось на редкость сухим и жарким. В июле не выпало ни капельки дождя. Но в последние дни августа к огорчению стройотрядовцев, но к великой радости селян пришли тяжёлые, низкие тучи и принесли с собой ливни и грозы. Ливни шли один за другим сплошной стеной. Студентам оставалось уложить совсем немного полотна для паровоза до Кубы и всем хотелось закончить это до отъезда, поэтому работу решили не прекращать несмотря на непогоду.

В один такой дождливый день за неимением пациентов Феликс Валентинович удалился домой немного вздремнуть, а Юля, оставшись одна в его кабинете, оформляла всяческие документы, истории болезней, дневник практики. Ещё готовила отчёт по медицинской статистике, это уже по личной просьбе Феликса Валентиновича. Но она знала, что любая его просьба имеет смысл и значение для её обучения. Мало ли что, когда пригодится.

За окном сверкали молнии, гремел гром и дождь барабанил по всему, что ни попадя. Юля начала прислушиваться к звукам стихии. Поначалу все они для неё сливались в какофонию, белый шум, но через какое-то время стал различим в них ритм и даже случайно возникающие отдельные музыкальные фразы. И ещё через несколько мгновений зазвучал оркестр, состоящий из одних ударных инструментов. Тысячи маленьких барабанщиков непрерывно колотили палочками по туго натянутой коже барабанов, звенели колокольчики, щёлкал ксилофон, вступили литавры, ударили тарелки, загудел большой барабан. Всё стучало, щёлкало, гремело, звенело, шелестело и мощь музыки нарастала. И уже позабыв обо всём на свете, Юля взлетела на стол и принялась дирижировать невидимым оркестром в центре бушующей стихии. Музыка заполняла всё вокруг, несла на своих острых гребнях, встряхивала, сбрасывала в пропасть, но в последний миг подхватывала, упругой волной вознося на вершину.

И вдруг, сквозь неистовство ударных, пространство прорезал крик, который, казалось, стрелой вонзился в небо и затих жалобным стоном. Юля мгновенно очнулась, прислушалась, но не смогла определить, что это было. Решив, что всё это ей померещилось, она легко соскочила со стола и продолжила свои дела. Оркестр умолк, растворился в сознании, и музыка больше не звучала, лишь шум за окном давал знать, что стихия ещё не угомонилась.

Через некоторое время послышались торопливые шаги, и в кабинет ворвались две девушки.

- Юля, Юля, скорей, скорей! У нас беда, беда! Витёк Скоробогатов умирает! – кричали они наперебой.

Юля велела им немедленно успокоиться и рассказать, что случилось. Оказалось, что Витёк поскользнулся, провалился одной ногой в канаву и с размаху сел верхом на бетонную плиту на краю ливневого стока. Страшно закричал и потерял сознание. Теперь ребята сооружают носилки, чтобы донести его до больницы, а они прибежали предупредить докторов.

- Нет, нет, - Юля перепугалась, сразу пришла мысль, что это может быть разрыв уретры - на носилки ему нельзя, скорее бежим туда!

Втроём они выскочили из больницы и помчались к ребятам. Ливень хлестал беспощадно в лицо, но на него уже никто не обращал внимания.

Подоспели вовремя. Самодельные носилки из суковатых палок и уложенных на них стройотрядовских курточек были готовы. Витёк уже пришёл в сознание, стоял у дерева и тихо стонал. Он был самым юным в отряде, ему совсем недавно исполнилось семнадцать. Его огромные серые глаза, обрамлённые длинными, ещё по-детски пушистыми ресницами, полны были боли и страха, а на ресницах блестели слезинки.
 Юля подошла к нему и почувствовала, что он весь дрожит. Она хотела его осмотреть, но он не позволил ей этого сделать, наотрез отказавшись расстегнуть брюки. Юля не стала настаивать, не видя в этом особого смысла. Но его дрожь передалась и ей, она сама уже начинала дрожать, и ей было страшно даже дотронуться до него, она чувствовала его боль и его страх перед этой болью.

- Потерпи, Витенька. Сейчас доставим тебя в больницу, а там уж Феликс Валентинович посмотрит и решит, что дальше делать. Он хороший доктор, он тебе поможет, - всё, что она смогла выдавить из себя спокойным тоном.

В ответ Витёк еле слышно поинтересовался, будут ли у него теперь дети. И этот его вопрос ещё более убедил её в правильности поставленного ею диагноза.

- Ну конечно будут, ничего с тобой особенно страшного не произошло. Всё поправимо.

Затем она повернулась к ребятам.

- Носилки отменяются, - произнесла Юля тоном уверенного в себе врача, - если случилось то, что я думаю, ложиться ему сейчас никак нельзя. Поддерживаем его с обеих сторон и ведём так в вертикальном положении, не спеша, пешком до больницы. А ты, Витенька, просто передвигай ноги.

Командир начал возражать:

- Мы его сейчас положим и быстро домчим.

- Нет, нельзя. Может начаться перитонит. Будем двигаться, как я сказала.

Несколько сильных парней подхватили Витька подмышки и быстро понесли. Остальные бежали следом.

Феликс Валентинович уже ждал их в операционной. Пока он осматривал парня, Юля рассказала, что произошло.

Через несколько минут он вынес свой вердикт.

- Да, похоже, диагноз твой подтверждается. Возможно, потребуется операция. Мы с тобой тут не справимся. У меня даже инструментария такого нет. Даже обследовать толком не могу.

- Что же делать, Феликс Валентинович? – Юля опять почувствовала боль и дрожь во всём теле.

- Прежде всего, не паниковать. Сейчас Тамарочка вколет ему антибиотики, чтобы никакая зараза не успела прицепиться, а мы начнём звонить в областную больницу и будем искать способ доставить его туда. В районную звонить смысла нет. Там всего два хирурга, один совсем молодой, ещё и года не проработал. А другой уже старик, старше меня, Сергей Михайлович. Вряд ли он возьмётся его оперировать. У него руки дрожат, сам мне уже не раз жаловался. Пора ему на покой, да заменить некем. Молодой его коллега никуда не годится, только и думает, как сбежать в город. Не нравится он Сергею Михайловичу, не доверяет тот ему. Парень пусть пока стоит, ложиться ему рано. Ты молодец, что не дала уложить его на носилки, соображаешь. Да и не смог бы он лечь, слишком больно ему сейчас.

Витька отвели в пустую палату, и парни и девушки облепили его со всех сторон, поддерживая в стоячем положении, одновременно согревая своими телами. В кабинете с Феликсом Валентиновичем остались Юля и Вадим. Они не сводили глаз с главврача пока тот дозванивался до областного центра. Связь была плохая, долго не соединяли, затем уже во время разговора часто она прерывалась, что телефонистка объясняла очень плохой погодой, где-то прошёл ураган, какие-то там каналы оборвались. На что Феликс Валентинович кричал, что у него тоже разрыв канала, причём мочеиспускательного, а это поважней всех ваших катастроф. На кону – жизнь человека. И его соединяли и разъединяли, вновь соединяли и опять связь обрывалась, и снова её восстанавливали. Наконец переговоры закончились. Феликс Валентинович был явно в замешательстве.

- Знаете, что мне сейчас сказали? Что вы – не наши, не из нашей области. Что они за ваших студентов не отвечают, вы должны связываться со своим штабом строительных отрядов и там уже договариваться. Самолёт за вами наше областное начальство не вышлет, так как горючего у них мало и тратить они готовы только на своих. Честно скажу, ребята, я с таким впервые сталкиваюсь.
 
Тогда Юля взяла трубку и начала звонить в центральную клиническую больницу своего города. Та же история с соединением, рассоединением продолжалась так же долго. Наконец удалось дозвониться. Сначала она объясняла, что произошло, потом её долго допытывали в каком состоянии пострадавший, какие у него симптомы и явные признаки страданий. Потом, наконец, сказали, что выслать самолёт не могут, что погода у них нелётная, грозовой фронт широкий, да и время уже позднее, вечер пятницы, специалист появится только в понедельник, и что лучше им пока своим ходом дотащить пострадавшего до более цивилизованного места, а в понедельник им перезвонить.
 
Тут уж Юля разозлилась не на шутку. Хороший совет. До ближайшего цивилизованного места из их медвежьего угла было очень непросто добраться. Ничего никому не объясняя, она попросила телефонистку соединить с Москвой, с центральным штабом студенческих строительных отрядов. Телефонистка уже вошла в курс проблемы и явно им сочувствовала. Пообещала подключить к особому секретному каналу. И действительно всё произошло очень быстро и связь была отличная. На другом конце провода очень вежливый человек быстро всё понял, не задавал лишних вопросов, попросил только быть на связи и не отходить далеко от аппарата.
 
Не прошло и получаса, как раздался звонок. Тот же вежливый голос сообщил Юле, что за ними в ближайшие два-три часа будет выслан самолёт, но надо подъехать к райцентру, вблизи которого самолёт сможет приземлиться с учётом трудных погодных условий. От их посёлка до того места можно добраться по железной дороге, начальник станции уже предупреждён и готовит для них поезд. И если они прямо сейчас направятся на станцию, то скорее всего успеют прибыть к месту в нужное время.

Все быстренько собрались, укутали Витька потеплее, подхватили подмышки и помчались назад к узкоколейке. Там дружно погрузились на рельсоукладочную платформу, и она малым ходом дотащила их до ближайшей железнодорожной станции, начальник которой смог им предоставить только тамбур вагона проходящего мимо товарного состава, ненадолго притормозившего по его приказу. Юля и командир запрыгнули в узкое пространство в хвосте последнего вагона, приняли из рук ребят Витька и крепко обняли его. Начальник станции дал знак машинисту и состав тронулся. Командир отдавал последние распоряжения Мишке Калиберде и Аньке Карабановой, передавая им свои полномочия на время своего отсутствия. Юля смотрела в перепуганные глаза стройотрядовцев и говорила им что-то утешительное, но сквозь стук колёс уже невозможно было разобрать её слов.
 
Паровоз взревел и выплюнул клубы чёрного дыма. И вдруг как-то все провожающие почти одновременно почувствовали: эти двое теперь не просто докторша и командир. Они уже пара, хоть, может быть, сами ещё не осознают этого. Эти двое созданы друг для друга. И вот сейчас товарняк ещё медленно, но уже неукротимо уносит их навсегда в другую, только им предназначенную, жизнь.

Меньше чем через три часа ВитькА погрузили в самолёт санитарной службы и отправили в город. А Вадим и Юля остались дожидаться в кабинете железнодорожного начальника звонка из клиники. Потом, когда всё прояснится, можно будет вернуться в стройотряд.
 
Начальник станции приготовил чай и даже принёс какие-то позавчерашние пирожки.

- Извиняйте, ребята, но моложе этих пирожков в буфете ничего не оказалось.

Однако и такая еда мгновенно была съедена с большим удовольствием.
 
Ещё часа через два раздался телефонный звонок. Трубку взяла Юля. Звонили из клиники, сообщили, что пациент благополучно доставлен к ним, уже лежит в палате, дежурный врач его осмотрел и провёл все необходимые процедуры, а в понедельник придёт специалист и уже тогда решат, что с ним дальше делать.

- Как же так, - заволновалась Юля, - сегодня только пятница, до понедельника ждать так долго. Ему же больно, очень больно. – Юля вспомнила тот крик, и холодок пробежал по её спине.

Однако на том конце провода ей отвечали таким противным менторским тоном:

- Коллега, вы же знаете, что сейчас время отпусков, все разъехались, один профессор недавно только вышел из отпуска и график его работы очень напряжённый. Вы должны понять, он тоже человек, ему необходим отдых. Вы же знаете, как работает хирург. А тут не самый опасный случай, ваш паренёк пару дней вполне может подождать. Мочу ему спустили, перитонит больше не угрожает. Вы всё сделали очень грамотно. Честь и хвала вам. Больше вам не о чем беспокоиться, он в надёжных руках. И к тому же, заметьте, уже не пятница, а суббота.

Юля всё понимала. Она с раннего детства знала жизнь хирурга. Её мама работала хирургом в сельской больнице. В воскресенье, в её единственный выходной, если вдруг раздавался стук в их квартиру, мама с криком «меня нет дома!» бежала прятаться в спальню. Папа шёл открывать и в прихожей появлялись незнакомые люди. Все они были разными, но все казались маленькой Юле похожими, все глядели одинаково испуганными, умоляющими глазами. И когда папа уходил звать маму, пока никто не видел, совали в руку Юле лакомство. Всегда одно и то же лакомство, хоть люди были разными – варёный с молоком сахар, по форме повторяющий маленькое блюдечко, в котором он застывал после варки. Они работали в колхозе, и денег у них не было на настоящие конфеты, поэтому сами готовили такое лакомство. Мама строго-настрого запрещала ей брать что-либо у незнакомцев. Но оно было вкусным и немного примиряло Юлю с этими людьми, которые, как она понимала, приходили, чтобы увести маму из дома, потому что где-то случилась беда.

 Наконец появлялась мама, одетая уже для выхода с медицинским саквояжем в руке и, покорная своей судьбе, уходила с ними. А Юля оставалась в прихожей, тихонько грызла варёный сахар, и мечтала о том дне, когда мама проведёт дома весь свой выходной. Они будут играть, читать стихи и сказки, рассказывать друг другу, что произошло с ними за время разлуки. И весь день будут вместе.

Юля положила трубку. Затем немного отдышавшись, опять попросила телефонистку соединить её с городом и назвала номер. Она знала его наизусть. Светило урологии читал им лекцию, потом принимал экзамен. Но его требования были столь высоки, что мало кому удавалось с первого раза ответить на все вопросы. А профессор был безжалостным, и вся их группа пересдавала урологию много раз. И Юля одной из последних тогда получила наконец свою троечку. И долго после этого покрывалась краской стыда при встрече с ним. Он не вредничал, просто хотел, чтобы его предмет знали безупречно и позволял пересдавать всем по многу раз без направления из деканата. Поэтому дал старосте группы номер своего домашнего телефона, чтобы тот мог в очередной раз договориться с ним о пересдаче. Теперь Юля звонила по этому номеру.

Ей повезло, трубку снял сам профессор. Юля рассказывала всю историю с начали и до конца, ничего не утаив, а в голове её всё это время звучал тот крик. И ей казалось, что, если она сейчас не поможет ВитькУ, крик останется в ней навсегда. Но профессор всё понял. Просил оставаться на связи, обещал перезвонить, когда во всём разберётся.
 
Начальник станции предоставил в их распоряжение диван в своём кабинете, а сам устроился подремать в кресле. Но Юле спать не хотелось, слишком много волнений было в течение этого дня. Да и Вадим не проявлял никаких признаков усталости. Они расположились в углу старинного кожаного дивана, огромного, как мамонт, и похоже, такого же древнего, и молча сидели там крепко обнявшись. Говорить не хотелось.

Уже на рассвете раздался звонок. Звонил профессор. Сообщил, что всё прошло успешно, парень спит, больше его жизни ничто не угрожает, и к началу учебного года он будет совершенно здоров.

- Хорошо, что пострадавшего так оперативно доставили в клинику, зашивать ничего не пришлось, просто ввели катетер и оставили его на время, пока канал не срастётся. Благодарю вас, коллега, за то, что вы так хорошо усвоили мой предмет.

В обратный путь их снаряжал начальник станции. Он предоставил им свой спец вагон, очень современный, с мягкими диванами, удобными креслами и кучей приборов неизвестного назначения. Внутри было тепло и уютно. Зато паровоз, к которому прицепили вагон, был настоящим раритетом. Чугунный, закопчённый, но с красной звездой во лбу, благодаря которой отпадали всякие подозрения в причастности его к гибели Анны Карениной. Топка, раскалённая до красна, напоминала жерло вулкана, а над ней трудился настоящий кочегар, чумазый и весёлый. Паровоз задрожал, запыхтел, издал пронзительный крик кукушки и повёз их в обратный путь.

Как только немного отъехали от станции, на землю вновь обрушился ливень. Вода лилась непрерывным потоком, будто у гигантской бочки величиной с небосвод вдруг выбило дно. Глядя в окно, можно было подумать, что они не в поезде, а в подводной лодке.

- Паровоз до Кубы! – произнесли Вадим и Юля в один голос и рассмеялись.

 Потом Вадим достал из кармана куртки красивую коробку. В ней лежала одна единственная настоящая кубинская сигара.

- Это Коиба, любимый сорт Фиделя. Мне привёз её с Кубы мой друг – военный переводчик. Он говорил, что будто бы сам Фидель подарил ему коробку этих сигар. Скорее всего наврал, но хочется верить, что так оно и было. Последнюю я берёг для особого случая. Думаю, он настал.
 
Они затягивались сигарой по очереди в перерывах между поцелуями. Дым её был сладок и кружил голову. Вспоминали свою первую встречу, строили планы на будущее, ни на йоту не сомневаясь, что всё сбудется, чувствовали себя победителями, и весь мир теперь принадлежал им. Паровоз мчал их сквозь толщу океана к острову Свободы.