Лесные сумраки, 11 часть

Пилар Тернере очень не хотелось расставаться с шароварами, поэтому зеленокрылый разрешил их не снимать. Его сменил трудолюбивый брат. Он предложил гадалке в шароварах назвать карту самой. Источая жуткую ауру, покрывшись пятнами, Пилар взялась думать.


Двойка мечей

Матрац гудел и чертыхался. Он просил его отпустить, и Ляпис сжалилась. В конце концов, не только она имеет право на абсолютное одиночество. Её транспортное средство стало буйно праздновать размолвку, и Лазурит решила последовать его примеру. Справа располагалось нечто...

— О, это космическое небо кажется не столь обнажённым, как ваши бесстыдные плечи под ремнём для удержания фаллического символа! — Раздалось по левую руку. — Какой же путь выберет мой маленький призрак в неестественных цветах? Смогу ли я в будущем, когда грешный скипетр моей страсти растеряет всякий стыд и седым тараканом устремится в породившее его лоно, терзаться размышлениями, уж не она ли, не этот ли соблазнительно поникший цветочек, не эта ли приторно-липкая приманка, положила начало моему новому извращению?

— Остынь. — Лазурит вспомнила про вновь обретённую силу лишь посмотрев на собеседника. «Слово не воробей» — вспомнил самоцвет странную фразу.

— Ой. — Крикнул кто-то из компании собутыльников, — Ты что? Что ты? Ну? — Он попробовал встряхнуть друга, но тот проблемно завалился.

Когда на Ляпис обратили внимание как на единственное существо, способное сесть за руль и без неприятностей довезти окоченевшего бедолагу до больницы, она была далеко, и как бы ни хотела улететь подальше — при незнакомцах крыльями светить не стоило: она знала о неприятных свойствах примитивного, но всё же дальнобойного оружия земных мужчин — оно убивало навсегда. Ляпис шла на чужой, тёплый свет, словно невидимая нить от источника была привязана к её мизинцу.

— Ой, кто ты?

— Я Озукот. Твой персональный чёрный амур. — Ответил шершень, повернув к ней кошачью морду.

То был самый первый, и самый худший разговор с этим демоном. Намного позже Ляпис поняла, что 8 из 10 кромвелей сочли бы его чёртовым сатаной, а прочих двух мог легко убедить один Яков VI. Даже она, опираясь лишь на свой скудный опыт, уже могла назвать его быстрым, эгоистом, ленивым, никчёмным, беспринципным овощененавистником и задирой без какой-либо гордости, и если бы не он, то быть ей чистой и незапятнанной.

— Мой? — После пережитого ранее Лазурит не надеялась чему-нибудь удивиться. — Разве осы не общественные?

— Приручение общества никак не влияет на общественность осы.

— Приучение?

— Всего лишь неизбежность.

— А почему ты так светишься? — Продолжила фатальное знакомство Лазурит.

— Я ищу ребёнка, заблудившегося в могиле. — И шершень принялся скрести землю передними лапками. Если бы только она могла вернуться к этому моменту позже!

— Тебе нужна помощь? — Спросила бедняжка.

— Даже не знаю. Лезет тут всякое. Иногда меня только крылья и спасают.

— Но у меня тоже есть крылья! — Обрадовалась Ляпис, и с брызгами освободила два больших, абсолютно прозрачных крыла.

— Тщщщ! — Испугался Озукот. — Ты же не хочешь потушить пожар своей любви?

— Нет, прости. Конечно не хочу. А можешь рассказать о себе подробнее?

— Где горит твоя любовь, там появляюсь я. — Объяснил Озукот.
 
— А, понятно. — Сказала Ляпис своему проклятью. — Какие у нас планы?

— Для начала, помоги раскопать здесь.

Немного погодя, Ляпис обнаружила, что гул в её ушах на самом деле пение. Песни доносились отовсюду, а в раскопанном месте Ляпис почти сумела различить слова одной из этих песен. Что-то про живущую во дворе жар-птицу.

— Киндергарден?!! — От неожиданности Ляпис вскрикнула.

— Не пугай меня так. А если пугаешь, то потом на жало не шарахайся. В детские садики приходят. Сюда — попадают. Из детского садика можно сбежать, а отсюда только я выбраться помогу. Такое вот странное кладбище.

— Там внутри «garde». — Сказала Ляпис. — Но похоже, что кроме меня его никто не замечает. А как ты решаешь, когда прийти?

— Цап-царап всегда приходит! Слышала когда-нибудь про синдром Кэтгра?

— Нет.

— Синдром подмены детей. Живёт семья, живёт, всё в ней идеально, и тут — бам! — родители не узнают  своё чадо. Вроде и тот же, и всеми силами доказывает, что это прежний он, а они в таком ужасе, что не знают, куда податься. Сначала думают, что им мерещится, потом психуют. Когда страх становится невыносимым, синдром возможно диагностировать: они шумно злятся, отчего только крепче убеждаются, что это не их ребёнок спастись пробует, а чужой, разоблачённый. Свой ребёнок родителям перечить не станет: сказали, что чужой, и будет за это наказан, — должен согласиться, а ещё лучше наказать себя сам, чтоб они его спасать кинулись. Любовь-доверие-кефирчик-зоопарк. С живым ребёнком такое не прокатит. На этапе гнева его родители перестают различать себя в зеркале. Даже по моим меркам это тошнотворно. Вроде и начало, — даже они понимают, что начало, —  но то, чему суждено произойти дальше, уже необратимо.

— И чем всё заканчивается?

— Дети притворяются мёртвыми. Если успевают. Это как в прятки играть. Только откинется — я прихожу и проверяю: жив или нет. Притворщику советую, чтобы петь начал, когда над ним голоса стихнут.

— А дальше?

— А дальше — копать надо. Много, много копать. Вечно копать. С моими лапками только успеваю. — Озукот, блестя большими синими глазами, поднял свои тонкие, чернее предрассветного мрака руки-крючочки.

«Кромвеля бы это растрогало» — Подумала Ляпис.

— Ну и голос! Что тут у нас...  — Шершень задел дно гроба, где не так давно затихла песня. Он помедлил. Изнутри начали стучать и звать на помощь. — Мадам, вы звали?

— Я мадмуазель!

— Какой сейчас год, мадам, вы не в курсе. Чем бы вы ни были, откапывать я вас не стану!

— Откройте! Умоляю! Это невыносимо!

—Хе-хе-хе. Всегда покупаются. — Гнусное мурчанье шершня загасил грохот его крыльев. Гроб пришлось открывать Ляпис. Теперь она радовалась, что Кромвеля нету рядом: он бы не дал ей пережить такого обращения с офицерским оружием.

Девочка заколотилась так, что Лазурит еле успела отвести шпагу, когда та пробилась. Самоцвет дал испуганному ребёнку продышаться и проморгаться, а затем, ничего не спрашивая, поднял ту наверх и уложил на траву, чтобы размять ей конечности.

— Я хочу к маме. — Сказала девочка.

— К маме она хочет, — буркнул шершень, — понравилось личные похороны праздновать, да?

— Твоя мама... — Ляпис поймала себя на дежавю. — Ты же любишь её, да?

Девочка расплакалась, и Ляпис её обняла.

— Знаешь, тебе очень повезло. Твоя мама будет помнить о тебе только хорошее, как и ты о ней.

— Что это значит?

— Что ты выросла! — Лазурит поразилась тому, сколько всего она теперь знает о людях, что может так вот запросто, при первом же знакомстве, обсуждать с ними настолько занимающие их вещи. Она торжествовала.

— Но мне 8 лет!

— Это... нормально. Разве нет?

— Нет! — Девочка расплакалась так, что её стало трудно понимать, — Я хочу домой! Я скучаю! Верните меня! Я виновата, я больше не буду спорить!

Шершень раздражённо эхнул, и Ляпис решила скорее что-нибудь сказать, чтобы его опередить.

— Хочешь, я познакомлю тебя с пони?

— Не хочу.

— Истеричка. — Успел вставить Озукот.

— Почему?

Девочка перестала плакать.

— У тебя спина синяя.

— А если, — глазам Лазурит стало горячо и горько, но ей казалось, что если она перестанет себя сдерживать, девочке станет только хуже, — а если моя спина будет как у твоей мамы, ты пойдёшь со мной к пони?

Озукот почти дорвался до следующей песни. Он потёр передние лапки.

— Продолжим игру красиво и грязно!

Лазурит не успела возразить, потому что по давно заросшей грунтовке к ним подъехал мотоцикл с двумя циркачами.

— Кто это?

— А, не обращай внимание. Простая древняя прокси-прокси война.

Кромвель умело пресекал такого рода войны, и, вопреки большинству хватавшихся за роль судий, не считал свои кровавые методы грязными. Во время своего первого сражения он убедился, что кровь любого противника не грязнее и не чище его собственной. Также он был уверен, что этой кровью должно омывать грязную совесть любого затейника подобных мероприятий. Других методов Господь ему не подкинул.

— Эй, счетовод! — Дрессировщик свистнул.

— Я за него. — Откликнулся шершень.

— Не важно. — Его спутница кряхтя вылезла, с большим удовольствием потянулась, а затем стала разминать ноги и стучать кулаками по своим ягодицам. Яркое, сияющее здоровьем тело пряталось в неказистом плаще. — Кто здесь? Одна девочка?

— Что поделать, такими-то лапками? — Заблестев своими синими глазами, Озукот поднял свои крючочки.

— Ужас какой. — Ответил дрессировщик.

— А это что? — Спросила акробатка, имея в виду Ляпис. — Ничего подобного прежде не видела.

— Ляпис Лазурит я. И прошу обращаться ко мне, если хотите что-то узнать.

— Интересно. — Спокойно сказала акробатка. — Вы необычная.

—  Здесь всё необычное, чего не скажешь про ваши глаза. Они такие же, какими были у меня не самой лучшей форме. Вы в порядке?

— В порядке ли я? Любимцы толп взяли за традицию бросать мне вызов по несколько раз на дню. Мой последний выходной был сто двадцать лет назад, очень скоро мне вообще придётся раздвоиться, но как видите, я стою перед вами цела и невредима. — Плащ упал на землю, и на кладбище будто расцвело второе солнце, которым можно любоваться и не слепнуть.

***

— Что ты натворила? — Шершень вогнал контрольное жалко дрессировщику. — Правильно, ты натворила неправильную сказку.

— Ну, это моё свойство: удерживать слияние даже если другой самоцвет того не желает.

— Золото не самоцвет, идиотка!!!

— Мне кажется некрасивым так говорить. Я вот тоже не всех самоцветами считаю, однако признаю их право так зваться. Например, Висмут. Ну какой из неё самоцвет? О том, на что она похожа, вслух говорить не принято. — Ляпис обнаружила, что девочки больше нет. — Нет.

— Что нет? — Копатель постучал в дно гроба, и мальчишеский голос запел громче.

— Девочка угнала мотоцикл.

— Что поделать? Мы своё дело выполнили, теперь она занята своим.

— Она же маленькая!

— Ты и правда не в теме.

— Зачем ты это делаешь? — Ляпис очень возмутилась. — Ты понимаешь, что из-за тебя могут страдать люди!

— Не переживай, такое бывает только в тех случаях, когда я всё делаю правильно.

— С чего ты взял, что поступаешь правильно?

— Так говорят люди. Они говорят: «Озукот не может быть неправ».

Лазурит не могла допустить, чтобы Озукот оказался прав. Кто угодно проигнорировал бы этот проигрыш, кроме него.


Музыка: Elysian Fields – Hearts Are Open Graves

---

P.S. За идею синдрома Кэтгра у родителей похищенного лембоями ребёнка спасибо
http://ermiak.livejournal.com/