Глава 26. Маскарад

Белые аккуратные домики, перешагнувшие через озерко с Птичьего острова, названного островитянами так за то, что только на нём, насколько они смогли заметить гнездились птицы – в основном голуби, вороны, ласточки и воробьи, - образовали что-то вроде земледельческой общины, отдалённо напоминающей затерянный украинский хуторок.
«Идите и живите с миром!» - провозгласил, отоспавшись после очередной попойки Дон Март, взявший власть в свои маленькие и хищные руки. Инженер Федя неприкаянной тенью плутал по своей небесной тверди, терзаясь в муках совести и творческой импотенции, жалуясь всем и каждому на обречённость каких-либо усилий по исправлению положения.
Теперь на острове, в замке со шпилем, пронзающим небо и витыми лестницами, уходящими под облака, осталась только верхушка «нью – аристократии»! Точнее сказать,  те - кто объявили себя таковой; и штат прислуги, выгадывающей для себя крохи со стола хозяев, или же бескорыстно готовых лизать зад таковых, идеализируя ли их, или занимаясь, в меру собственных фантазий, идолопоклонством…
На лоне девственной природы все чувствовали себя дикарями. Здесь легче было реализовать скрытые желания, и нормы морали и этикета не отягощали бегущих их на земле граждан.
Салон – парикмахерская святой непорочной девы Ангелины и благовоспитанной и благонравной по сцене Патриции, напоминающая  одновременно исповедальню и дом свиданий! Противоположности друг другу  - одна свято хранит своё женское начало в нетронутой чистоте и девственности, другая не прочь при определённых настроениях и желаниях продолжить процесс познания и на уровне физики, а не только интеллектуально, а то ведь можно состариться и ничего не узнать, не понять и не почувствовать. «Созревший плод должен быть сорван!» - излагает она своё кредо на нескромные замечания о своей скромности.
Здесь со стрижкой волос можно избавиться от дурных мыслей и настроений; и с новой причёской обрести умиротворение и гармонию с окружающей действительностью;  понять, открыть что-то новое в себе, помочь самому себе выполнить своё предназначение – высокое и непостижимое – в делах обычных, будничных. А можно душа в душу наговориться на любую тему – будь то философия, научные изыскания или искусства с разносторонне развитой блондинкой и благонравной по сцене Патрицией, у которой жажда любви, жизни, любопытство, интерес берут вверх, на самом деле, над всяким благонравием.
Банно-прачечное заведение, открытое Балериной на одном из рукавов, подаренного щедрыми хозяевами, водопада художественно вписалось в открытый ландшафт перенесённой на свежий воздух обстановки квартиры семейства Рыжиков. Кстати пришлись и многочисленные ящики с алкоголем разных марок и сортов, а по большей части с пивом, коим упивались, попав в волшебную страну, Маргарита и её два мужа.
Многочисленные серебряные ручейки, отслаиваясь от могучего водопада, образовывали подобие открытых душевых.
- Радуют глаз и тело! – говорила Мила, и нагишом танцевала под студёными обжигающими струями воды. Казалось, танцует заведённая Куколка из сувенирной бутылки – музыкальной шкатулки. Или она перебирала струи как струны и пела что-то своё, рождённые в душе слова о любви, о красоте, которые могли появиться только здесь, которые тут же забывались, гонимые новыми мотивами. А потом сидела на хрустальном камне, опустив босые ноги в ручей, и перебирала гитарные струны, стремясь вспомнить, догнать убегающие звуки, ноты, смыслы…
Великолепные, в расцвете сил и лет, тела банщика Джигитова, кумира крутых парней, и прачки Нюрки, бывшей самогонщицы, вкусившие  аромата заморских вин и чистого воздуха лесов и трав,- пеклись где-нибудь в сторонке - под прикрытием ветвей от деревьев, отдалённо напоминающих  кряжистые дубы, или среди поросли вьющегося кустарника, сравнимого, разве, с виноградом. Казалось, двое созданы друг для друга! Для жизни и любви. Наконец, нашли друг друга в солидные зрелые годы, и в этом обрели сами себя. Слышался женский зазывной грудной смех и глуховатый раскатистый басок.
Среди этого умиротворения «тщилась» отыскать себя директриса Лиса, брошенная сюда Мартом для очищения «тел и душ» в качестве уборщицы. Столь прямо и досконально понял он слова об её предназначении.
Среди домиков хуторских мирян, перенесённых с острова, находилась, так называемая «Аптека», единственным и неповторимым фармацевтом которой был непревзойдённый Караваев.
- Лечить надо души, батенька мой, (матушка моя), - говорил он в зависимости от пациента, - а уж о теле Бог побеспокоится! Чем лечить? Тем же от чего заболели! – и внимательно выслушивал жалобу «больного», после чего брался лечить именно то, что определял в диагнозе: вникал во все проблемы, ходил «выяснять отношения»; иногда следовало «погрозить пальцем», «иногда «слегка накостылять» по шее. Таким образом, лечил Рыцарь душу, а тело подтягивалось за ней вслед. «Белый Рыцарь накажет!» - вошло в поговорку сограждан Грифонии. Популярностью стали пользоваться два средства – мёд от переохлаждений при купании, йод – от царапин! Вирусов, словно, не было. А целебные свойства местных трав были пока не открыты.
Поэт – авангардист теперь ходил облачившись в чёрную сутану, (наверное, чтобы реже стирать), и почитал свои рифмованные творения проповедями, вменяя всем и каждому в обязанности ежедневного слушания их с трибуны новой церкви. Сказать к слову, он начал распевать их  наподобие псалмов, и пробовал заставлять подпевать и других. Иногда это у него получалось. Кроме того, имея высшее математическое образование, он старался подчинить мир цифрам и знакам. И каждому, едва годившемуся в слушатели, пытался внушать свою теорию чисел мироздания, где любое произошедшее событие мог облечь в набор цифр.
- Я так и знал – триста пятьдесят шесть миллионов, двести восемьдесят пять тысяч четыреста девяносто восемь! – любил неожиданно выдать он. Или… два-два – четыре, пятьсот семьдесят пять, четыре – четыре – два…
Иногда он пускался излагать на бумаге комбинацию цифр, и объяснять их могучее действие. - «Вы заряжены пять – пять – шесть-четыре – восемь – девять». Или «Сегодня ваш код: семьсот семьдесят семь – триста тридцать три! Не подходите к воде!» И хотя более десяти минут его никто не мог слушать, случайно выпавшие из него, имеющие смысл советы, на всякий случай, старались исполнять.
Само собой разумеется, имея огромную склонность к передаче знания другим – он мог напичкать им себя, как пирог с начинкой за ночь, а утром выдавить кремом из тюбика, ради причастия к нему других – он прослыл учителем и проповедником, хотя и немножко, чокнутым.
В таверне, где стала хозяйничать «распутная» Валя – Валечка – Валентина, любовница Караваева, - не прижилось название «Адальби», данное Мартом в свою честь. Все звали её по имени хозяйки. Помогала же ей хозяйствовать сама Маргарита Николаевна. Прелестница Мери, Марго, Рита бойко сновала между столиками, выполняя заказы, и на неё любовались, восхищались её милым шуткам, улыбкам, несложным песенкам, слегка поднятой юбочкой и отстукивающими в такт песенке каблучками, а также стройными ножками. Ничуть не смущаясь взглядов, а то и прикосновений рук, она ублажала в себе страсть быть на виду и нравиться мужчинам, и вносила особую озорную искру, поднимая настроение, как чаша доброго вина. И никаких тебе надрывов, истерик, стенаний и публичных раздеваний. Всё на виду, но красиво и чисто.
Вряд ли мог составить конкуренцию таверне «Валентина» трактирчик оказавшегося приличным гурманом Бориса – Вороны. Получивший в руки без проблем продукты питания, он как-то уже не помышлял о вершинах художественной живописи. Хотя и намалевал, собственноручно, вывеску к заведению: «Под голубыми небесами!» Несколько дней прохлаждаясь под ней, он вскоре придумал трактирчику другое название: «Натюрморт», - но оставив эту вывеску недоделанной, помышлял о новой: «Манне небесной». И между делом, смаковал кушания, приобщаясь к тайнам кулинарии. А как-то раз изобрёл новое блюдо, правда, совершенно случайно. Как-то познавая азы кулинарии, он за приятельской беседой с рыжим Волком посовещался на тему, чтобы такое «сварганить»! Вроде, и творог залежался, яйца, мука, молоко, песок – всё в наличии имеется! Волк, привыкший с детства самостоятельно заботиться о своём животе или не заботиться, сходу выдал ему два рецепта, смешав с художественной болтовнёй о Пикассо и Сальвадоре Дали. Новизной рецепты не блистали. Первый носил название «Творожная запеканка». Второй «Гоголь – моголь». Результатом всего и стало рождение нового шедевра кулинарии, окрещенного мастерами кисти «Сальвадором Дали». Борис, по кличке Ворона. Стал пробовать себя и в других более сложных экспериментах с продуктами общепита. Его экзотические изыски не всем были по вкусу, но заставляли восхищаться смелостью мысли и полётом фантазии. И естественно, отдавая предпочтение традиционной еде в таверне «Валентина», к нему под «Голубые небеса» в «Манну небесную» приходили или удивиться или, пожалуй, ещё уединиться…
В лавке двухметрового фотографа Лебонза невостребованными лежали товары, надёрганные с разных точек планеты, которые в обычной жизни разошлись бы в течении четверти часа. Поначалу его «базарчик» воспринимался с энтузиазмом и удивлением от необыкновенного новшества! Без денег и проблем можно было зайти и взять себе в пользование чего душе угодно, а если этого не оказывалось, заказать его на завтра, и уж завтра-то точно взять без проблем и денег! На что деньги были нужны в приобретённом раю! К слову сказать, предпринимательские наклонности некоторых товарищей стали принимать атавистический характер. Трудно было даже придумать, чего бы можно было пожелать себе, чего у тебя нет, но есть  у другого! Можно было бы пожелать каждому по дворцу, но зачем он нужен, если у далеко не избалованных прежней жизнью людей, по минимуму, имелся у каждого приличный дом и руки росли оттуда, откуда им и следует! Ну, а вопросы и желания личного плана решались каждым самостоятельно без подключения «общественных институтов», которых, собственно, как таковых и не было, лишь слегка в зачатке. По крайней мере, до этого пока не дошло! И лавочка Лебонза стала вскоре напоминать музей нужных и не нужных вещей, экспонатов; куда забредали иногда, чтобы вдохнуть запахи родной земли, помечтать о том, как бы ты всё это имел на земле! Поглазеть, поискать чего-нибудь такого этакого, чему и названия не знаешь порой, ну и вообще просто так, мимоходом заскочить, от нечего делать!
Заполнить досуг обустраивающегося населения, вовсю пыталась рыжая Ирен, неожиданно из девочки на побегушках вышедшая в главные режиссёры. Планов было – громадьё! Летучие музыкальные танцевальные феерии сменялись биологическими пластическими поэтическими композициями. Господство света и музыки, теней и красок, необыкновенных возможностей в перемещении  людей и вещей, конечно, при наличии инженерного гения Феди, представлялось всем миром, ставшим реальностью, и каждый раз завораживало своей неправдоподобностью! Чудо не может надоесть!
Нестареющая Чечёткина с молодыми сёстрами – близнецами, их странная мама (на гарнир) решительно вошли в театральное действо; ничем особо не обременённые вкушали радости жизни и полётов не во сне, а на яву!
День образования общины мирян, а именно  переселение их в маленькие беленькие и уютные домики решено было увековечить и отмечать фейерверком, шоу- представлениями, пиршеством и полётами на яву всех желающих и даже не желающих, достигших совершеннолетия! Трудности были лишь в отсутствии какого – либо нового летоисчисления – первый и последний раз этот день и был ознаменован и подобным образом встречен, хотя тогда ещё никто не смел догадываться, что последний… В этот день Ирен превзошла всё, что она когда-то знала, умела и что можно было ещё наворочать… А чтобы иметь возможность устроить всё это и то, что было до этого, Ирен не стала брезговать ни дружественными отношениями, сложившимися при совместной учёбе с Саней султаном, ни близкими отношениями, завязанными ею - таки с потасканным Федей. Та близость, которую она допускала с мужчинами, ничуть её не связывала, ни к чему не обязывала. Федя не стал исключением. Когда ей нужно было добиться своей цели (машинки), она приходила к нему легко и свободно, подчас разыскивая его по всем окрестностям. И также просто уходила, добиваясь своего, исполнив задуманное. Она стала первым и последним доверенным лицом, который знал, как надо пользоваться  волшебной «пиликалкой»! Естественно на уровне бытовой техники, не вдаваясь в технические и физические принципы действия. И Федя всё прекрасно понимал! Такая молодая независимая красивая женщина, которая быстро во всём разобралась, освободила, собственно, не особо занятое, место себе рядом с Федей, быстро прибрала его к рукам, не спросив разрешения ни Ленушки, ни Мари, ни Сани, но она не любила его по-настоящему! Федю просто использовали для своих «экспериментов» - режиссёрких и психологических. Но он при этом иногда был с красивой умной независимой талантливой женщиной, всё как мечталось!  Просто ситуацией владел не он, а она! Вроде, мечта сбылась! Всё без обязательств! ООО! (Общество ограниченной ответственности!) А он себя чувствовал, как всегда, не хозяином положения, а полезной игрушкой в чужих руках! И последнее пугало! Он был нужен ей для исполнения её бредовых идей и фантазий, довольно безобидных в области её интересов искусства действа – должно быть, странность существовала только в том, что грандиозность и многозначность спектакля навевало желание бегства в одиночество и замкнутость, ненужность абстракции их положения вне породившего их мира! Там, где всё должно было кипеть творческой деятельностью, как бы норовило расползтись втихаря и обособиться в растасканной событиями внутренней замкнутости! Терялся и обесцвечивался смысл в искусстве, в слове, в живописи! В самом театральном действе! Внешняя кипучесть происходящего, казалось, всё больше выхолащивала само желание внутреннего содержания! Может, поэтому в действии резко стали  преобладать черты алогичности, хаоса, разбросанности и непонятости, клиповости восприятия, а для чего всё это? Оставалось без ответа! Люди, словно начинали чураться друг друга, не договаривать до конца предложения, заранее зная безответность их… И всё-таки спектакль катился по поставленным  кем-то рельсам, а может, вовсе без рельс, как сошедший с путей поезд из фильма ужасов, несущийся неведомо куда, неизвестно какой силой управляемый!  И ужасом, породившим подобное положение вещей, Федя всё более и более ощущал себя! А феерии, устраиваемые уже вне его воли, провисали в воздухе подобно сгущающимся тучам! А воздух такой лёгкий и невидимый сгущался подобно водяному пару или туману, когда уже не знаешь в какую сторону идёшь и почему, и зачем вообще идёшь! После каждого прихода – ухода этой новой для него женщины, у Феди было чувство, что им воспользовались, как молоденькой неопытной девчонкой, совратили и бросили! И он ходил, как беременный, ото всего воротя нос, и чувствовал себя опустошённым и ненужным даже самому себе.
А Ирен неслась, закусив удила, то ли ввысь, то ли в пропасть, её впечатления не поспевали за темпами; она уже не улавливала разницу между полётом и падением, и для неё – её театр, в котором всё взлетало и пело, был новым словом в искусстве, где слияние человека со средой, с миром вещей и природы доходило до своего верхнего предела возможностей, и тем переставало существовать вообще, как нечто принадлежащее искусству! Само искусство переставало существовать, как нечто имеющее право! Оно сливалось с жизнью и сталкивало её в хаос! И это был тупик! И его знали, но не понимали! Знали лишь тайным знанием внутри себя, также как знают страх! А то,  что раньше бы могли назвать катарсисом – очищением души в волнах искусства, стало тягучей рыхлой сложной губчатой биологической структурой, растянутой во времени и пространстве, не знающей формы собственного тела, с выключенным сознанием себя! После таких «катарсисов», пиков от слияния со всем и вся, отходили не  сразу, а подолгу вспоминали, как нудно целую вечность жить в ожидании принятия собственного тела и духа! Всё! Всё вокруг живое! Даже мёртвое! Оно только ждет своего часа, момента, когда станет чем-то или кем-то! И то, что живо, лишь относительно живее того, что якобы мертво! И надо терпеть давящую бесконечность немыслимости, воспринятую при оргазме в слиянии со всей Вселенной…
Вот, собственно, начало, которое все знают, но не понимают. А что раньше? Зачем? Почему?..