Понты Аксинские

Стальной двадцатиметровый двухмачтовик "Энтузиаст" стоял у причальной стенки одного из яхтклубов города Николаева чуть ниже Варваровского моста.  Шестеро нехилых мужиков, покряхтывая и сдавленно матерясь, с натугой тащили на судно свежесваренный из швеллеров гик -- это такая горизонтальная палка, которая одним концом присобачивается к мачте и свободно поворачивается вокруг нее туда-сюда в зависимости от ситуации.  К ней крепится нижняя кромка треугольного паруса.  Этот гик только что изготовили на заводе по распоряжению одного из членов экипажа -- уважаемого человека.

Вообще в экипаже было несколько уважаемых человек:  руководитель  предприятия, чиновник средней руки и необъятных габаритов предводитель местной национальной мафии Армен -- добродушнейший, как и положено большим людям. Кроме того, присутствовали менее уважаемые люди:  молодой механик с подлодки и просто парень -- чей-то сын. Помимо того, капитаном и старпомом были мои николаевские  партнеры по яхтостроительному бизнесу, с которыми мы налаживали совместное производство океанских яхт,  рухнувшее в лихие 90-е в результате специфических действий руководителей державы. Наличествовали еще юнги: дочка одного из уважаемых людей, вполне адекватная девчонка, именуемая Пуночкой, и его младший сын, нормальный такой парнишка.

 Был и я, в то время уже имевший высшую парусную  квалификацию яхтенного капитана, которого партнеры любезно пригласили прогуляться с ними в Стамбул.  То есть, теоретически я имел право водить любой парусник в любой точке мирового океана, на деле же с таким здоровенным угробищем мне пришлось иметь дело впервые.  От уважаемых  людей зависел бизнес моих партнеров, видимо, поэтому они и оказались в экипаже. От меня же зависело финансирование совместной программы,  чем и объяснялась проявленная любезность.

Пока рабочие монтировали страшную железяку, команда сидела на лавочке под развесистой ивой и под пиво слушала поочередно повествующих о своих удивительных морских приключениях уважаемых людей. Помянутые люди, кроме глубоко сухопутного Армена, оказались почти профессиональными парусными мореманами удивительной лихости. 

Тут же распределили роли членов экипажа: дипломированных яхтсменов назначили вахтенными офицерами, прочих матросами и т.п. Впрочем, один из уважаемых людей, дипломированный капитан, сказал, что видал он в белых тапках эти вахты, зато возьмет на себя бессменное дежурство по камбузу, так что в еде и питье мы ни в коей мере и никогда нуждаться не будем. Ну и заодно кэп с боцманом (он же старпом) раскидали экипажу задачи по подготовке к выходу -- у нас оставалось еще три дня.

  На местных легли задачи по снабжению и оргобеспечению, мне же, как самому бесполезному, поручили отревизовать и привести в готовность парусное вооружение.  Естественно, при этом надо было разобраться с мачтами (2 шт), торчащими вершинами в недосягаемой голубизне южного неба, а также вантами, штагами, талрепами, фалами, шкотами, оттяжками, топенантами, блоками, талями и треновой хучей основных, дополнительных, запасных и штормовых парусов, громоздящихся в форпике (это такая конура в носу практически каждого судна).

 Три дня на всё про всё  оказалось не слишком много, хотя я жил прямо на яхте, неотрывно занимаясь поручением. Особенно много хлопот доставляли основные паруса, мешки с которыми было нелегко даже ворочать в одиночку. А их надо было еще расстелить, просмотреть, починить при необходимости и возможности -- в общем, на безработицу жаловаться не приходилось.


Наконец подготовительные работы закончились, мы сходили на бункеровку (так называется заправка топливом), всосали две тонны соляры и отправились к погранпосту для прохождения паспортного и таможенного контроля.  По дороге кэп, не сдержавши переполнявших его радостных чувств, шмальнул дробью из самодельного пистолета по проплывавшей мимо дикой утке. Утка, не разделивши радости кэпа, весьма экспрессивно охарактеризовала его в отрицательном плане и оперативно удрипала в камыши.


По прибытии к пункту контроля пришлось решать насущнейшую задачу: как протащить через таможню пять ящиков водки, кою мои коллеги, судя по всему, решили включить в рацион в качестве основного блюда.  Собственно, сам принцип решения был разработан заблаговременно: водку следовало перелить в заранее заготовленный анкерок (бочонок), принайтовленный (присобаченный) на палубе, и выдать за питьевую воду.

Проблема заключалась в том, как быстро избавиться от сотни бутылок, дабы не навести мытарей на ненужные мысли и подозрения. Поскольку мне ранее доводилось заниматься метанием гранат в спортивных целях и даже достичь в этом некоторых высот, утилизацию стеклотары пришлось взять на себя: пока несколько человек занимались доставанием, откупориванием и переливанием, я метал импровизированные снаряды куда-то в направлении стрежня Южного Буга, елико подалее от пытливых глаз таможни.


Но вот вроде бы все проблемы позади: погранконтроль пройден, таможенники удовлетворены и собираются отчалить, и в этот момент раздается очень характерный звук: -- Цок! -- явно стекло стукнулось о металл. Затем еще, еще, еще -- о, боже! - эскадра из сотни бутылок, влекомых обратным течением, гордо проходит мимо нашего борта, и каждая норовит с нами чокнуться на прощание! Ну, то ли таможенники не заметили, то ли у моих коллег все было схвачено, но как-то обошлось, и мы отправились на выход в лиман и далее.

 Естественно, за удачный исход следовало принять, что и было неукоснительно проделано.  Распределили вахты. Понятно, что выводить яхту по местным фарватерам досталось местным морякам, а именно старпому.  Я,  движимый любознательностью, пристроился рядом, дабы впитать в себя опыт местного судовождения.  Особо впечатлил проход под бортом у громады "Варяга" -- его тогда еще не успели толкнуть китайцам.  Доложу я вам, что столь циклопические рукотворные сооружения встречаются нечасто -- а ведь это сооружение еще и самодвижущееся!


Поскольку московским яхтсменам приходится нарезать здоровенные дистанции по всяким рекам-каналам, дабы выйти в великие озера и моря, понятно, что мы неплохо ориентируемся в правилах и практике плавания во внутренних водах. Поэтому у меня довольно скоро начали возникать вопросы к рулевому, которые я сначала держал при себе, но затем все же поинтересовался, чем вызвана такая лихая манера пренебрегать навигационными знаками.  Далее события развивались ремейком фильма "Волга-Волга": -- Да я тут все мели знаю!  -- Бумс!  -- Вот первая!     Благо, шли малыми ходами, снялись довольно легко, а затем я ушел в каюту.


Выбрался я на палубу серым утром на траверзе (напротив) о. Березань -- если кто помнит, там окончил свои дни легендарный лейтенант Шмидт. Пересекающимся курсом шлепала какая-то посудина, с коей удалось вступить в радиопереговоры -- меня, как самого продвинутого в английском языке, назначили радистом, маркони, если  по-морскому. Продвинутость заключалась в том, что я мог с надлежащим пафосом передать в эфир слова "мэй-дэй" (международный сигнал бедствия).  Посудина эта оказалась дружественной нашим офицерам, так что они сочли долгом вежливости поднять по чарке за встречу -- в режиме онлайн, так сказать. К счастью, обмена делегациями не последовало, но долг, в соответствии с местными традициями, исполнялся безупречно -- вплоть до исчезновения помянутой посудины из прямой видимости и эфира.


Процесс устаканился (во всех смыслах), и Одессу мы оставили вдали по правому борту без особых треволнений.  Море было спокойным, ветер -- слабым до умеренного,  устойчивым, яхта легко скользила, в меру накренясь, не требуя от рулевого никаких усилий -- знай, посматривай на компас да иногда чуть доворачивай штурвал на спицу-другую. Появились дельфины и стали кувыркаться вокруг судна. Через некоторое время появился кэп с любимым пистолетом и, покачивась, стал в них целиться.  На вопрос, чем вызвано его столь негринписовское поведение, отвечал, что очень рыбки захотелось. Нам с Пуночкой удалось отвлечь его от гастрономических мечтаний и эвакуировать в каюту.


Ночью я был на вахте, когда проходили правым бортом о. Змеиный. Сейчас с его принадлежностью как-то разобрались Румыния с Украиной, а тогда он был уже непонятно чей, но скорее, все еще советский; на нем базировались военные.  Ветер скис, и мы шли под дизелем. На траверзе острова заклинило рулевое устройство, яхта стала описывать пологую циркуляцию, которая неминуемо привела бы нас к берегу, чего следовало избежать, ибо вояки не любят таких вторжений.  Пришлось выключить дизель и вызвать наверх кэпа, который мобилизовал на работы механика. Выяснилось, что кто-то из уважаемых людей повесил на цепь привода руля некий предмет своего гардероба, тот попал в зубчатое колесо и обездвижил механизм.  Поломку устранили,  но гардероб пострадал невосстановимо.


На следующий день мы проходили мимо здоровенной морской нефтяной платформы,  значит, где-то там, по правому борту, в голубой дали лежала Румыния.  И вот тут стали появляться всякие нехорошие признаки наползающей непогоды. К ночи нас уже трепало -- мама не горюй!  Мы попривязывали все предметы, поперекрывали все люки, позатыкали все дырки, в результате в каютах стало почти невозможно дышать, но если бы мы набрали полную яхту воды, дышать было бы еще проблематичней. Когда я вечером выполз на свою вахту, то при виде того, что на нас катится, невольно сформулировал своё изумление в экспрессивной матерной форме -- такого я еще не проходил.


 По нелепой случайности уважаемые люди, вахтенный начальник и кок, заболели различными болезнями и оказались к службе неспособны.  Под лазарет отвели наиболее комфортабельную каюту ближе к корме, а менее ценных членов экипажа, типа вахтенных рулевых, переместили в носовую -- кому доводилось, тот знает, в чем разница. В результате нас осталось трое дееспособных: кэп, старпом и я. Трехсуточный шторм я помню урывками: отстоял свою вахту, упал на рундук, заснул, получил пинка, вскочил, встал на вахту.  Иногда удавалось разыскать и погрызть корку хлеба, но чаще было не до того. На вторые сутки шторма кэп с трагической ноткой в голосе прокричал мне сквозь рев бури: -- Я раньше думал, что самое страшное -- это если киль отвалится. Нет, когда смывает бочку водки, это страшней! -- И на самом деле, море, принявши изрядную дозу, расходилось еще пуще.


Мне выпало стоять вахту ночью.  Вообще-то, хорошая морская практика не позволяет нести ночные штормовые вахты в одиночку.  Но на этом судне все делалось как-то, мягко скажем, через корму, вот я и стоял один.  На минутку над трапом появилось страдающее лицо Армена, он силился у меня что-то спросить. В конце концов я понял суть вопроса: мол, а как сходить по-большому? -- Никак, лаконично отвечал я ему. -- Он с тоскливой покорностью судьбе понятливо кивнул и больше не высовывался.

 
Наша посудина, судя по всему, проектировалась и строилась там же, где и подводные лодки. Ничем иным я не могу объяснить то упорство, с которым она пыталась нырнуть в любую подвернувшуюся волну.  Яхта ныряла,  волна по ней прокатывалась, рулевой купался -- все довольны. Возникали две проблемы. Первая -- начинали слипаться ресницы от соли, но от этого в шторм никуда не денешься, можно потерпеть. Вторая проблема была масштабней -- возникла опасность смыться за борт, как в известном  сантехническом устройстве.  Поэтому, схлопотавши пару волн повыше, я счел разумным привязаться к мачте, благо, одна из них была рядышком, за спиной. Для тех, кому не доводилось штормовать на парусниках, поясню, что и при работающем двигателе очень желательно нести некоторую комбинацию парусов, которая улучшает поведение судна на волне.  Поэтому у нас стояли самый  передний парус  в штормовом варианте -- шторм-стаксель, и самый задний -- шторм-бизань.


И вот в этом антураже, в фосфоресцирующей пене (я не сказал? море светилось по ночам, начиная уже от Одессы), я приятно проводил время, будучи привязанным к мачте, держась за штурвал и только при прокатывании через яхту (и меня) особо выдающихся экземпляров волн, приговаривая: -- Ох, и них... себе! --  К сожалению, о том, чтобы закурить трубку, дабы погреться, успокоить нервы и скоротать время полноценной рабочей 8-часовой смены, не могло быть и речи, ибо ее не то, чтобы погасило, а просто бы вышибло из зубов.


Но даже такой, довольно условный кайф оказался недолгим.  Как пишут в морских романах, "с пушечным выстрелом лопнул стаксель" -- хлопнуло и вправду довольно громко. Яхта стала терять управление -- этого нельзя было допустить.  Я не зря перед отходом три дня ковырялся в парусах и теперь наощупь мог найти нужный мне мешок, так что быстренько вытащил запасной шторм-стаксель.  Оставался пустяк -- снять обрывки прежнего и вздрючить новый. Для выполнения пришлось обвязаться страховкой и ползти на карачках на нос. Блин, на хрена же строят такие длинные лоханки!  Вот так спросишь, где боцман, а тебе скажут, что ушел в сторону носа. Спросишь, давно ли?  Ответят,  дескать, уже с полчаса минуло, должен бы дойти. Таким образом рассуждая, дабы скоротать время в пути, я квадрипедально добрался в нужную точку и совершил практически все необходимые эволюции. Для завершения мне необходимо было обойти вокруг штага, это такой трос от верхушки мачты к носу, к нему передний парус и крепится.  Но -- блин, блин, блин! -- длины страховки чуть-чуть недоставало...


Если вы наблюдали за штормом на море, то знаете, что волны движутся ровными регулярными рядами только на отмелях и картинах неопытных маринистов. Тем не менее, определенную закономерность в их движении можно уловить, но время от времени она сбивается -- и неожиданно возникает волна-убийца, значительно превосходящая своих сестер. Именно она встала передо мной зловещим восклицательным знаком, когда я отвязал страховку и шагнул за штаг, чтобы его обойти и снова привязаться.  В общем, я мяукнуть не успел, как оказался в автономном плавании в сотне миль от ближайшего берега.  На вахте я был один, яхта с закрепленным штурвалом будет себе идти и идти, хватятся нескоро -- в общем, тут все кристально очевидно.


Занятно, что когда я сдавал последний из десятков экзаменов на квалификацию яхтенного капитана, мы со старым опытным кэпом обсуждали вопрос, как себя вести при падении в шторм за борт.  Тогда мы договорились, что надо, конечно, сделать все, что возможно, для спасения, но вообще-то постараться собраться с духом и напоследок вести себя достойно.


Так получилось, что мне не удалось выполнить последнюю часть этой рекомендации. Помните, я в самом начале говорил о страшной железяке -- гике?  Не чуя твердой руки рулевого, яхта накренилась на волне и гик вошел в воду рядом со мной.  Не припомню, чтобы я с такой страстью обнимал еще кого-нибудь в своей жизни! Затем на другой волне яхту качнуло в противоположную сторону, гик пошел на другой борт, и я приехал на нем на палубу -- занятный такой аттракцион. Так что парус я сменил, вахту достоял, никто ничего и не заметил.

 
Все на свете когда-то кончается, шторм тоже.  Море снова стало нежным и ласковым, похоже, что оно извинялось за пьяный дебош и подлизывалось в надежде выпросить опохмелку. Кэп собрал нас -- троих дееспособных, хотя и черных от усталости,-- за штурманским столом, разложил на нем девственно-голубой лист карты, на котором не была помечена ни единая земля, и ткнул пальцем в некую точку, типа, мы в море тута! Ну, что мы точно в море -- кто бы сомневался.  Чтоб мы как-то исхитрились в Черном море оказаться западней Босфора и южней Турции -- это сильно вряд ли, так что лупим себе на зюйд-вест, а там разберемся. К чести кэпа, он довольно адекватно оценил, куда нас уперло штормом, и проложил курс практически точнехонько в пролив.

 
По мере приближения к Стамбулу животворящий морской воздух стал воистину творить чудеса исцеления болящих.  Они начали проявлять интерес к жизни, почистили перышки, достали парадную одежку и при подходе к президентскому дворцу (там очень приятно организовано -- проходящим судам стража делает "на караул", нам тоже сделали) заняли мое место у штурвала и попросили меня вообще не отсвечивать на палубе, дабы своим непрезентабельным видом не портить общее впечатление.  После всего пережитого это было даже не забавно, а просто глубоко безразлично, так что я и плечами не пожал, уходя на отдых. Впрочем, при постановке на якорь я снова понадобился: лебедка была в смазке, об нее можно было испачкаться.


Вот так мы добрались до Стамбула, где пробыли несколько дней, затем посетили Варну, вернулись в Николаев, и я улетел в Москву. Маленький штришок: когда мы встали на якорную дневку для отдыха в виду болгарских берегов, один из уважаемых людей потребовал у меня мой личный спальный мешок, привезенный мною с родной яхты, дабы он мог с удобством расположиться на палубе, поскольку его собственное одеяло было менее комфортабельно.  Вы догадались, куда он тут же был направлен?  Правильно!


Вскоре 90-е развернулись с такой лихостью, что всем нам стало не до яхт.  Я больше не встречался со своими николаевскими партнерами и даже не знаю, как у них дела. А со всяческими уважаемыми людьми я с тех пор стараюсь в плавания не ходить.