Экзамен без шпаргалки. Глава 4. 1956-1959 годы

***
Но всё было не так просто, как нам хотелось. Мы уже получили дипломы, а Н.П.Дубинин всё ещё ходил с письмами по кабинетам ЦК и Совмина. Нам оставалось лишь ждать и надеяться. Наконец летом 1956 года решением президиума АН СССР в Институте биологической физики была организована Лаборатория радиационной генетики во главе с Н.П.Дубининым, а весной 1957 года было принято решение о создании в Новосибирском научном центре Института цитологии и генетики также во главе с H.П.Дубининым. «Оттепель» ещё не началась, но первые лучи света позволили начать возрождение генетики. Историческая необходимость, а не гениальный ум нового вождя была тому причиной.


В моей жизни тем временем произошло радостное событие. Когда меня спрашивают, была ли я когда-нибудь счастлива по-настоящему, перед моими глазами проходят прежде всего те минуты и часы, когда тёплой майской ночью 1956 года родился Ванечка. Всё лето я провела с сыном на даче в Хлебниково. Для нашей семьи началась тяжёлая полоса. Алексей ещё не работал, Антонину Ивановну уволили из института. Лишь осенью Н.П.Дубинин смог выделить штатную единицу, и Алексей, наконец, приступил к работе. Следующих единиц скоро ждать не приходилось, и осенью я устроилась работать в Институт экспериментальной эндокринологии.


***
Работа в институте эндокринологии вполне могла бы удовлетворить меня, если бы не тяга к генетике. Лаборатория Б.С.Котковского, в которую я была зачислена, занималась разработкой методик выделения гормонов из органов животных. У меня была самостоятельная, довольно интересная исследовательская работа, и я попала в прекрасный коллектив. Б.С.Котковский с большой теплотой относился ко мне и через полгода повысил меня в должности. Он полюбил меня не за красивые глаза. Когда я пришла в лабораторию, там работали над получением гормонов из гипофизов крупного рогатого скота и никак не могли выделить активный препарат. Борис Семёнович поручил мне эту работу. Я изучила методику, посмотрела, как и с чем работают, и сразу поняла, в чём дело. В методике было написано: «берутся свежевыделенные гипофизы», когда же я посмотрела на материал, с которым работали, пришла в ужас — в результате долгого хранения в холодильнике вид у него был весьма неприглядный. Я попросила Котковского договориться с директором мясокомбината, чтобы меня пустили в разделочный цех. Там меня встретили молодые богатыри, и когда я сообщила, зачем явилась, они сказали: «Сама ковыряй». Я «наковыряла» полный термос гипофизов, принесла в институт, сразу же принялась за работу. Препарат получился не хуже французского, а Б.С.Котковский был счастлив. Он дал мне отдельную комнату для работы и лаборанта.


 В конце 1958 года Т.Д.Лысенко вновь взял реванш. На пленуме ЦК КПСС он выступил с критикой Академии наук. Следствием было отстранение от должности академика - секретаря биологического отделения В.А.Энгельгардта. Однако к тому времени было создано ещё несколько новых институтов, лабораторий и кафедр в Москве, Ленинграде и других городах. Н.П.Дубинин успел получить штатные единицы по Институту цитологии и генетики Сибирского отделения АН СССР. Одна из них была выделена для меня. В то время мне, как и многим другим, посвятившим генетике жизнь, было безразлично, на какую единицу и в каком учреждении быть зачисленным. Лишь бы работать. Таким образом, я была зачислена в новосибирский институт на должность лаборанта. В то время Н.П.Дубинин читал лекции по генетике в Зоологической аудитории МГУ. Ходить на эти лекции у меня не было возможности, так как с работы я бежала домой, чтобы сменить Антонину Ивановну, которая ухаживала за Ванюшкой. Однако именно в Зоологической аудитории Н.П.Дубинин назначил мне встречу, где он должен был подписать моё заявление о приёме на работу.


***
Я катастрофически опаздывала к началу лекции и, войдя в здание Зоологического музея, в пальто быстро поднялась на второй этаж. Едва вбежав на лестничную площадку, я остановилась. Что-то произошло со мной в тот миг, когда я увидела незнакомого молодого человека, тоже явно опоздавшего на лекцию и стоявшего недалеко от закрытых дверей аудитории. Горячая волна обожгла меня с головы до пят. Я поняла, что случилось что-то непоправимое.

Предчувствие опасности заставило меня развернуться и вихрем слететь вниз по лестнице. Незнакомый человек бежал за мной, что-то кричал, просил подождать, пока он возьмет пальто в гардеробе. Я выбежала на улицу и вскочила в подошедший автобус. Для меня началась кошмарная жизнь, полная страданий. В транспорте, на улице, в магазине мне виделось лицо незнакомца, и порой казалось, что я схожу с ума.


***
Наконец, началась долгожданная работа. Лаборатория Н.П.Дубинина была расположена в двух местах - в школьном здании у метро «университет» и в бывшем карантинном питомнике Главного ботанического сада на улице Вавилова в одноэтажном домике, называемом всеми не иначе, как «халупа». В первом располагались «ботаники». В «халупе» был крохотный кабинет Н.П.Дубинина. В одной из комнат работали известные генетики Б.Н.Сидоров и Н.Н.Соколов, и ещё в двух комнатах размещались знаменитая чета Бельговских и дрозофильная группа самого Н.П.Дубинина.

К этому времени Н.П.Дубинин собрал в своей лаборатории практически всех известных московских генетиков и жаждущую заниматься этой многострадальной наукой молодёжь. Алексей в это время был в бесконечных командировках в Новосибирске, где работал в группе выдающегося генетика А.Н.Луткова. Я была уверена, что буду работать с В.В. Сахаровым, и огорчилась, когда узнала, что у Н.П.Дубинина другие планы. Он продолжал свои исследования по популяционной генетике на плодовой мушке дрозофиле, и ему не хватало сотрудников. Таким образом, я поселилась в «халупе» и стала работать в дрозофилъной группе. В этой группе ко времени моего прихода работали жена Н.П.Дубинина Татьяна Александровна Торопанова и Галина Сергеевна Карпеченко - вдова известного советского генетика Г.Д.Карпеченко.

Втроём мы сидели за одним столом, стоящим рядом с крохотным столиком Марка Леонидовича Бельговского. Работать с Марком Леонидовичем было большим счастьем. Его неистощимый юмор, рождавшиеся экспромтом стихи и заразительный смех постоянно держали нас в приподнятом настроении. Буйный смех в нашей комнате всегда возмущал Александру Алексеевну Прокофьеву - Бельговскую, работавшую в соседней комнате. Время от времени она открывала дверь и ревниво говорила: «Да имейте же совесть!» Марк Леонидович любил подшутить над ботаниками:


   Ботаники, ботаники, васильки ромашки.
   Белые подштанники, синие рубашки -

так обычно он приветствовал их.


Ко дню моего рождения он сочинил стихи:

  Всё смешалось в этом мире,
  Кувырком пошли дела,
  Вместо Фавна иль Сатира
  Нимфа Ваньку родила.


Александра Алексеевна была самой красивой и самой элегантной московской биологиней. Любая королева могла бы позавидовать её манерам, её прическе, её ручкам и ножкам. Я завидовала её таланту быть женщиной. Сразит же она меня наповал гораздо позже, когда ей будет под шестьдесят. Однажды зимой я ехала в Звенигород на совещание по генетике. Я уже сидела в электричке, в меховой шубе и шапке, когда в вагон вошла Александра Алексеевна в маленькой шляпке, в туфельках-лодочках, и села напротив меня.
В середине разговора она вдруг спросила:
 - Нимфа, почему ваши синие блюдца полны удивления, когда вы смотрите на меня?
 - Это не удивление. Это восторг. Как прикажете сейчас, в эту стужу, смотреть на вашу головку и ваши ножки?
- Но вы же знаете, у женщины всегда должны быть в порядке голова и ноги.


* * *
Прошёл месяц, и я затосковала по работе с Владимиром Владимировичем. Мы с ним за это время ни разу не виделись, я позвонила ему, и мы договорились, что по вечерам и воскресным дням я буду работать в ботанической группе в школьном здании, когда народу бывает мало и можно пользоваться свободным микроскопом. Владимир Владимирович сказал, что в его группу недавно зачислен выпускник МГУ Виталий Щербаков, он по воскресеньям всегда работает и поможет мне. В ближайшее воскресенье я поднялась на последний этаж школьного здания у метро Университет  и растворила дверь с указанным Владимиром Владимировичем номером.

Я шагнула, и сердце оборвалось у меня. Рядом с дверью стоял тот, кто уже три месяца мерещился мне. Почти не удивившись, он схватил меня в объятия и стал неистово целовать. Придя в себя, я сразу же решила уйти. Мы вышли на предновогодний мороз. У подъезда моего дома мы расстались. Я просила, умоляла не искать встреч со мной, не звонить.

Потекли тревожные дни и ночи. Я не могла, не имела права не посещать семинары и собрания, которые проходили в конференц-зале школы. Сидя всегда на одном и том же месте с громко бьющимся сердцем и ушедшей в пятки душой, я чувствовала его взгляд и почти не понимала, что говорится с трибуны. Он всегда находил возможность передать мне записку, в которой всегда было написано одно и то же: «Любовь до гроба».


Т.Д.Лысенко, между тем, не прекращал свои вылазки. Н.С.Хрущёв всё больше поддерживал его, и на пленуме ЦК КПСС летом 1959 года он выразил недовольство по поводу назначения Н.П.Дубинина директором новосибирского института. В результате Николаю Петровичу пришлось покинуть этот пост.
   

***
Частым гостем нашей «халупы» стал Иосиф Абрамович Рапопорт. Как и В.В. Сахаров, он работал в области экспериментального мутагенеза. Поиск высокоактивных мутагенов среди химических соединений крайне интересовал директора Института экспериментальной биологии Н.К.Кольцова. Двум своим ученикам - В.В.Сахарову и И.А.Рапопорту он поручил решить эту задачу.

Первые исследования И.А.Рапопорта относятся к 1930-м годам, когда он, по свидетельству Н.П.Дубинина: «...без конца обследовал шкафы Н.К.Кольцова в его личной лаборатории, искал в них те или иные химические соединения. Н.К.Кольцов отдавал ему всё, только работай, только реши эту огромной важности проблему» (Н.П.Дубинин. Вечное движение. М. Политиздат, 1975). К 1945-1948 годам он открыл самые сильные из известных к тому времени химических мутагенов – алкилсульфаты  и этиленимин.

Соперничать с ним могла только англичанка Шарлотта Ауэрбах, открывшая в 40-е годы сильнейший мутаген - горчичный газ. И.А.Рапопорт проявил незаурядные бойцовские качества на сессии ВАСХНИЛ 1948 года. После сессии он был уволен из Института экспериментальной биологии и до 1957 года работал в разных московских учреждениях. В 1957 году директор Института химической физики академик Н.Н. Семёнов пригласил И.А. Рапопорта на работу в свой институт в качестве старшего научного сотрудника. Теперь И.А.Рапопорт получил возможность продолжить свои исследования по химическому мутагенезу.


Дрозофила - самый удобный объект для генетических исследований; в пробирке с небольшим количеством корма она каждые две недели даёт потомство. Мушка успешно плодилась и размножалась в сооружённой в «халупе» термостатированной комнате. Она-то и привлекала И.А. Рапопорта, который ставил здесь свои опыты вплоть до сооружения термостата в Институте химической физики. Наш дрозофильный коллектив был счастлив разделить свой стол и мух с героем 1948 года. Худощавый, невысокого роста, быстрый как вихрь, он влетал в нашу комнату, и моментально начинала кипеть работа. Мы с радостью бросались помогать ему.


***
Я запоем читала современную зарубежную литературу по генетике. Работа шведского ученого А.Густафссона завладела моим умом и сердцем. Она называлась «Взрыв мутационной изменчивости», и в ней описывались результаты опыта на ячмене, в которых для индукции мутаций использовался химический мутаген этиленимин, открытый И.А. Рапопортом. Меня всё больше будоражило мое «ботаническое прошлое», но как выбраться из «дрозофильного ада», я не знала. Судьба же вновь улыбнулась мне. Ровно через год после начала моей работы у Н.П. Дубинина он вызвал меня в свой кабинет.
 - Нам дано два аспирантских места. Будете поступать?
 - Конечно! А кто будет второй?
 - Я думаю, второе место мы отдадим ботаникам.
 - Андрееву?
 - Скорее всего ему.


Я была сказочно обрадована, но и опечалена. Ведь это первые два аспирантских места по генетике после 1948 года, и оба аспиранта - ученики В.В. Сахарова. Но если одно место отдается ботаникам, то второе - дрозофилистам? Значит, не миновать мне дрозофильной участи. Конечно, я понимала Н.П. Дубинина. Он жаждал продолжения своих работ, которые ещё до осени 1948 года принесли ему немалый успех. Я решила выбросить из головы печальные мысли, сейчас главное - сдать вступительные экзамены. После экзаменов состоялось утверждение темы моей диссертационной работы. Н.П. Дубинин, открыв заседание учёного совета, сказал, что в аспирантуру поступили Нимфа и Валя, и что Валя будет работать по полиплоидии на растениях, а Нимфа по популяционной генетике на дрозофиле.

Сердце у меня громко ухало, но я встала и твёрдым голосом сказала: «Я буду работать по химическому мутагенезу. Николай Петрович, я вас очень хорошо понимаю, но и вы должны меня понять - лучшие свои годы я отдала химическому мутагенезу». Все засмеялись, а затем начали говорить все разом, убеждать меня, что это слишком тяжело, что нет земли, что мне не смогут дать лаборантов и ещё много чего другого. Под конец А.А. Прокофьева - Бельговская воскликнула: «Нимфа! Вы же барышня! Как вы будете копать землю?». На что Владимир Владимирович сказал: «Она уже семь лет копает её в ботаническом саду Фарминститута». Это был веский аргумент. Но я очень обижена. Я чуть не плачу. Почему Александра Алексеевна так настроена против меня? Почему Владимир Владимирович вяло меня отстаивает?

Позже я поняла, что все жалели меня, зная, что мне предстоит. Лишь я сама не понимала, на что обрекаю себя.


Наконец Николай Петрович просит всех успокоиться и снова даёт мне слово. Твёрдым голосом, чеканя каждую фразу, я рассказываю о работах А. Густафссона, о том, что мы отстаём в этой области науки. Уверяю всех, что я смогу справиться с задуманным и не прошу никакой помощи. Закончив свою пламенную речь, я кладу Н.П. Дубинину на стол план работы. Николай Петрович внимательно просматривает его и вдруг неожиданно для всех говорит: «Я думаю, что мы не вправе возражать. Работы в этом направлении нам действительно необходимы, и кто-то должен начать их. Предлагаю утвердить тему аспирантской работы Нимфы Николаевны».  Почти со слезами на глазах и почти с объятиями я бросаюсь к нему. Александра Алексеевна гладит меня по голове и говорит, как ей меня жаль. Руководителем работы утверждают Н.П.Дубинина.


***
Я развернула бурную деятельность. Позвонила И.А. Рапопорту домой, и он обещал помочь достать мутагены. Вскоре у химиков ИОХа по рекомендации И.А. Рапопорта я купила этиленимин и 1,4-бисдиазоацетилбутан. Но кроме мутагенов нужна земля, нужны семена. Работать решили на пшенице. Но к кому обратиться? Поехала к академику Н.В. Цицину в Главный ботанический сад. В то время он был самым известным и преуспевающим советским селекционером. Войдя в здание ботанического сада, спросила, где кабинет Н.В.Цицина. Поднялась на второй этаж, сказала секретарю, что я от Н.П.Дубинина. Н.В.Цицин тут же принял меня.


- Здравствуйте, Николай Васильевич; я аспирантка Дубинина. Буду заниматься химическим мутагенезом. Хотелось бы работать на ваших сортах пшеницы. Но у нас нет ни семян, ни земли.
- А что же вы хотите делать с моими сортами?
- Улучшать их с помощью мутагенов.
-  Вы что же, считаете, что они недостаточно хороши?
- Но вы же сами их постоянно совершенствуете. Может и наши методы окажутся полезными.
- Ну что же, можно попробовать, хотя моя стихия - гибридизация. 


Экспериментальное хозяйство, где велись селекционные работы Н.В.Цицина, находилось под Москвой, в Снегирях, и он написал директору хозяйства письмо о необходимости выделения для меня семян пшеницы и участка земли для опытных посевов. Так началась моя снегирёвская эпопея.
Лето 1959 года проходило между Москвой, дачным посёлком Хлебниково, где были Ванюшка с Антониной Ивановной, и Снегирями. Алексей по-прежнему большую часть времени проводил в командировках.
         

***
Однажды, подходя к своему дому, я услышала: «Дочурка! Дочурка!»  Я замерла. Так в детстве часто называл меня папа. Это был он! И теперь я узнала, что в 1942 году он попал в плен. После освобождения его сразу же отправили в лагерь без права переписки.
Весь день я рассказывала ему о том, как жили мы с мамой, как я жила одна. Когда же я попросила: «Расскажи о себе», он ответил: «Не сейчас». «А почему в 37-м ночью мы уехали из Серафимовича?» - спросила я. «На следующий день всю интеллигенцию города должны были забрать. Узнали мы об этом случайно. Нас с мамой взяли бы первыми, ведь у нас все собирались по воскресным дням. Мы были молодыми, хотели жить, веселиться. Нам было не до политики».


Мы съездили на могилу мамы на Преображенское кладбище, и вечером папа уехал в Сибирь. Вскоре я получила от него письмо о том, что он совсем освободился и едет в Алма-Ату «отогреваться». Москва казалась ему холодной. В Алма-Ате он прожил до 1972 года.


Мама моя Зинаида Михайловна, в девичестве Васильченкова, окончила заочный Инженерно-строительный институт в Краснодаре. Все мамины предки жили в Павловске на Дону и когда-то были зажиточными купцами. В 1930 году сюда после окончания института был направлен на работу папа - Зоз Николай Степанович. Он был инженером-строителем речного пароходства. Вскоре после моего рождения папу перевели на работу в Серафимович. Бабушка моя, Мария Григорьевна Костомарова, была настоящей русской красавицей. Когда родители готовили её к свадьбе, она приехала в магазин за свадебным платьем. Её встретил молодой удалец Михаил Васильевич Васильченков, сын хозяина магазина. Он помог выбрать ей свадебное платье, и в тот же день они обвенчались. Так что «любовь с первого взгляда» живёт в нашей крови уже давно. Она проявилась и тогда, когда моя родная тётушка в возрасте 16 лет без разрешения родителей уехала в Москву «разгонять тоску», встретилась там с моим дядюшкой и осталась в Москве на всю жизнь.
      

 ***
Моя сердечная травма тем временем прогрессировала. Уже полтора года я получала записки от Виталия Щербакова, полтора года не отвечала на них и на заседаниях украдкой смотрела на него. Впрочем, многие молодые особы смотрели в том же направлении. И немудрено: был он в ту пору до неприличия красив. Я успокаивала себя тем, что кто-нибудь, наконец,  осчастливит его, и мучения мои закончатся. Так не случилось.

С наступлением лета и моими частыми поездками в Снегири у него появились новые возможности. Он тоже стал работать в Снегирях на томатах вместе с другим сотрудником Н.П.Дубинина - В.Д.Турковым. Теперь я постоянно встречалась с ним на платформах, в электричках, на полях. С каждым днём становилось всё труднее. Его настойчивость стала приобретать мучительные для меня формы. Однажды он сказал: «Я буду ждать тебя на платформе в шесть часов».  В пять часов я пошла пешком на соседнюю станцию, села в электричку и уехала в Москву. А на следующее утро, когда я приехала в Снегири, он сидел на платформе на лавочке и спал.


В 1935 году в Москве, в семье строителей метрополитена родился Виталий Щербаков. С детских лет он работал на станциях юных натуралистов Москвы, участвовал в выставках комнатных цветов и конкурсах юных биологов. В 10-м классе он написал сочинение на 12 страницах на тему «Кем я хочу быть», в котором удивительно грамотно описал, что такое генетика, и каково положение этой науки в стране после её разгрома в 1948 году. В заключении было написано, что генетику необходимо возродить, и для этого он поступит на биофак МГУ. Окончив с отличием биолого-почвенный факультет Университета, он стал одним из первых молодых сотрудников только что созданной лаборатории Н.П.Дубинина.


Рецензии